Текст книги "Советская эпоха в мемуарах, дневниках, снах. Опыт чтения"

Мне и сейчас тошно вспоминать, что все следствие мое было построено тщательнейшим образом на «любовных» мотивах, на доносах бывшего мужа моей жены (Моисеенко), давно поклявшегося из мести «снова» засадить меня в тюрьму, а также на показаниях одной дамы, переписка которой со мной через «до востребования» попала в МГБ. В дело была также приплетена Б. Чистова, жена моего друга, которая уже ни в чем не была виновата. Причем пытались шантажировать и ее (безуспешно, так как ей нечего было бояться), и ее мужа. У мужа не только пытались вызвать ревность и мстительность ко мне, но (что было гораздо серьезнее) напоминали ему о том, что он был в плену во время войны, и грозили открыть против него самостоятельное дело. <…> Очные ставки были для свидетелей и для меня взаимно очень неприятны по мотивам психологического свойства125125
  Мелетинский Е. М. Воспоминания. На войне и в тюрьме // Он же. Избранные статьи. Воспоминания. М.: РГГУ, 1998. С. 520.


[Закрыть].

С отвращением вспоминая, как органы госбезопасности использовали его запутанную любовную жизнь, чтобы получить на него показания от обманутых мужей и тайной любовницы, Мелетинский отмечает этот факт, но не сообщает подробностей. Из сообщенного им внимательный читатель понимает, что бывший муж жены Мелетинского (имевший основания его ненавидеть) написал на него донос, который явился поводом для его ареста, и что некую «даму», с которой он тогда состоял в тайной любовной переписке, перехваченной органами, принудили к даче показаний о его политической неблагонадежности. Упоминая о неудачной попытке шантажировать и другую даму, мемуарист явно преследует цель очистить ее от возможных подозрений и в политическом предательстве, и в супружеской измене (она-то, как оговаривается мемуарист, «ни в чем не была виновата», то есть в тайной любовной связи с ним не состояла и «ей нечего было бояться»). Имя ее названо, и нетрудно узнать жену друга и коллеги Мелетинского, фольклориста Кирилла Васильевича Чистова, работавшего тогда в Петрозаводске, который также оказывается свободным от возможных подозрений, по крайней мере со стороны читателей (что касается властей, то ему было чего бояться – он был скомпрометирован не в любовном плане, а в политическом). Но мы почти ничего не узнаем о жене автора – даже ее имя остается неназванным.

Другая сторона этой истории – сторона жены – рассказана в мемуарных эссе философа и диссидента Григория Соломоновича Померанца (1918–2013), написанных в 1970–1980‐е годы и опубликованных в 1990‐е. Он стал третьим мужем тогдашней жены Мелетинского и посвятил несколько мемуарных очерков этой истории.

В одном из этих очерков, с прустовским названием «В сторону Иры», подробно рассказана история его жены, давно умершей126126
  Российскому читателю этот очерк, под которым стоят как даты написания 1974–1980, стал доступен после публикации: Померанц Г. В сторону Иры // Русское богатство. 1994. № 2 (6). С. 52–105 (впервые: Он же. Сны земли. Париж: Поиски, 1984). Имеются и более поздние переиздания.


[Закрыть]. В начале 1950‐х годов Померанц находился в заключении в том же лагере, что и Мелетинский. (Он фигурирует у Померанца под фиктивным именем «Виктор».) В лагере они вели серьезные философские разговоры (в ходе которых Померанц разочаровался в своем былом гегельянстве); там, сквозь решетку лагерных ворот, он увидел красавицу-жену «Виктора», приехавшую на свидание к мужу. Там же он слышал от «Виктора» рассказы о героическом поведении его жены во время следствия. (Все трое знали друг друга еще до ареста, по Ленинградскому университету, где они участвовали в семинаре В. М. Жирмунского.)

После освобождения, навещая по просьбе друга (который еще находился в заключении) его жену, Померанц влюбился в Иру, и, когда «Виктор» вернулся, она уже была тайной женой Померанца, хотя прежде он «был гораздо ближе к Виктору, чем к Ире». В другом мемуарном эссе, «Неразрешимое», Померанц описывает свою сложную моральную и эмоциональную ситуацию. Сочувствуя Ире в истории ее трудных отношений с «Виктором», во многом несправедливым к жене, он и сейчас чувствует вину перед другом127127
  Эта часть истории – сложные отношения автора с «Виктором» – изложена в другой книге Померанца: Записки гадкого утенка. М.: Моск. рабочий, 1995. С. 237 (глава 9 «Неразрешимое»). 2‐е изд. – М.: РОССПЭН, 2003. Другое эссе, «Пережитые абстракции», подробнее рассказывает о философских исканиях автора в лагере и роли «Виктора» в них. Впервые в: Померанц Г. Неопубликованное. Frankfurt/Main: Посев, 1972; перепечатано в: Он же. Выход из транса. М.: Юрист, 1995; 2‐е изд. – М.: РОССПЭН, 2010.


[Закрыть].

Позже они расписались, чтобы в случае нового ареста ее пускали на свидания, хотя Ира «брак считала учреждением безнравственным» (57)128128
  Здесь и далее в тексте указаны страницы очерка «В сторону Иры» по изданию: Русское богатство. 1994. № 2 (6).


[Закрыть]. Преждевременная смерть Иры в 1959 году, во время операции туберкулезного легкого, оборвала их счастье. (Померанц упоминает, что Ира заболела туберкулезом во время трудной жизни, которую она вела, когда «Виктор» находился под арестом; таким образом, и ее смерть оказывается связанной с террором.)

Померанц узнал от Иры и другие подробности об обстоятельствах следствия. В отличие от Мелетинского, Померанц не скрывает интимных обстоятельств, причем он описывает всю ситуацию с точки зрения женщины:

Ира называла следователя не иначе, как Порфирий Петрович. <…> Главным козырем были письма Виктора к другой женщине. Ира прочла – и глядя в неповторимый почерк мужа, твердо сказала, что письма поддельные. Порфирий Петрович решил переждать. Он был уверен, что чувство оскорбленной гордости сработает (там было несколько обидных строк) (53).

Но коварный следователь ошибся в расчетах. Обманутая и обиженная жена не только не предала мужа органам госбезопасности (несмотря на два месяца интенсивных допросов); более того, не зная, что любовница мужа дала-таки показания, она вступила в дружбу с соперницей. Цель мемуариста – показать, что перед лицом власти этой женщине («трижды выходившей замуж и десятки раз нарушавшей седьмую заповедь» [57]) был присущ особый код чести: сильнее любви и ревности было чувство солидарности с гонимыми и преследуемыми.

Ее моральное чувство (поясняет Померанц) сформировали русские стихи, этот «псалтырь интеллигента» (54), и «чувство верности стиху <…> заменяло Ире мораль» (57). Суть ее отношения к жизни, как пишет Померанц, можно выразить стихами Ахматовой «Какая есть. Желаю вам другую…» (91). Он цитирует знаменитые строки этого стихотворения: «Чужих мужей вернейшая подруга / И многих неутешная вдова». Этими словами неоднократно пользовались женщины эпохи террора в качестве самоопределения129129
  О том, как стихотворение Ахматовой «Какая есть. Желаю вам другую…» использовалось современницами для утверждения своего рода морального кодекса советской женщины эпохи террора и войны, речь пойдет дальше – в части этой книги о «Записках об Анне Ахматовой» Лидии Чуковской (главка «Сплетни»).


[Закрыть]. Померанц познавал противоречивую природу своей тогдашней жены, когда (много позже этих событий) читал, погружаясь в их атмосферу, воспоминания Надежды Яковлевны Мандельштам (58) и роман Булгакова «Мастер и Маргарита» (60).

Мемуарные эссе Померанца содержат и детали более ранней жизни Иры. Он описывает, как во время войны в Ташкенте она оставила своего первого мужа, отца ее двоих детей, ради «Виктора». Обманутый муж отправил в органы донос на соперника, который тогда только что вышел из заключения, и через несколько лет в ходе «антикосмополитической» (то есть антисемитской) кампании этим доносом воспользовались для того, чтобы начать новое дело против «Виктора» (в отличие от жены, он был евреем). Мелетинский в своих мемуарах приводит фамилию бывшего мужа, по доносу которого он был арестован (Моисеенко); у Померанца в эссе «В сторону Иры» упомянуто его имя (Сергей): дополняя друг друга, две мемуарные публикации предают гласности имя доносчика.

В 1990‐е годы, когда мемуары Мелетинского и Померанца появились в печати, среди читателей были люди, которые лично знали тех или других героев этой истории, и они могли дополнить недосказанное или неизвестное этим мемуаристам. Так и случилось: кое-кто дополнил подробности130130
  Приведу один пример: в интернете появились воспоминания о Померанце, написанные другом детства Ирины Муравьевой, и она приводит множество деталей из ее жизни, а также фотографии и письма: Суркова Л. Григорий Соломонович Померанц (1918–2013). Воспоминания и переписка // Семья искусств. 2014. Январь. http://7iskusstv.com/2014/Nomer1/Surkova1.php.


[Закрыть]. Другие промолчали.

Но это еще не все. Задолго до того как были написаны эти мемуары, история Ирины была рассказана в романе журналистки и писательницы Фриды Абрамовны Вигдоровой (1915–1965) «Любимая улица», опубликованном в 1964 году, в конце оттепели. (В том же году Вигдорова сделала запись процесса Бродского, за что в свою очередь подверглась преследованиям; черед год она умерла от рака). Роман был переиздан в 2002 году131131
  Вигдорова Ф. Любимая улица. М.: Сов. писатель, 1964; Она же. Семейное счастье и Любимая улица. М.: Сов. писатель, 1965; роман переиздан: Она же. Любимая улица. М.: Слово, 2002.


[Закрыть]. Один из персонажей романа носит имя Ирина Игнатьевна. (Именно так звали жену Мелетинского – полное имя, Ирина Игнатьевна Муравьева, называет в своих воспоминаниях, дополняющих эту историю и другими подробностями, дочь Вигдоровой132132
  Раскина А. На первом месте // Нора Галь: Воспоминания. Статьи. Стихи. Письма. Библиография. М.: АРГО–РИСК, 1997. Цит. по: www.vavilon/ru/noragal/raskina.html.


[Закрыть].) В задушевном разговоре с главной героиней, всепонимающей медсестрой (за которой стоит образ самого автора) накануне опасной хирургической операции Ирина Игнатьевна поверяет драму своих отношений с мужем:

Но вот что я хочу вам сказать. Когда его взяли, меня вызвали к следователю и показали мне пачку писем – его писем к другой женщине. Я прочла только одно – больше не надо было. Я думала, что умру. Что было делать? (331)133133
  Цит. по: Вигдорова Ф. Семейное счастье и Любимая улица. Страницы указаны в тексте.


[Закрыть]

Этот лаконичный пассаж позволяет по крайней мере некоторым читателям 1964 года оценить ситуацию (в цензурных условиях того времени автор едва ли мог сказать больше). Глагол «взяли» явно указывает посвященным, что речь идет об аресте. При этом роман, как и полагается этому жанру, раскрывает психологическую ситуацию героини. Действительно, что ей было делать? Она простила, но не забыла; как и другие жены, она писала мужу, ждала, и сейчас, накануне его возвращения, решилась на опасную операцию именно для того, чтобы не быть для мужа обузой. Однако, как показывает роман, она была глубоко ранена происшедшим – отношения с людьми становились все более внешними, а душевная жизнь скрытой (в том числе и от себя самой). Так пережитое наложило печать на все ее отношения с людьми (332). Героиня умирает на следующий день, во время операции: двойная рана – предательство мужа и его арест – оказалась смертельной.

Роман упрощает семейную ситуацию: у героини только один муж (а не три) и двое детей, рожденных именно в этом браке (в реальной жизни это были дети первого мужа); она не нарушает седьмой заповеди, и на нее не оказывает воздействие следователь; другая женщина не дает показаний, и никто не ставит под сомнение институт брака. По причинам как цензурным, так и жанровым, советский роман, даже в период оттепели, не мог справиться со всей сложностью (психологической и политической) той ситуации, о которой мы узнаем из пересечения двух мемуарных текстов. Ситуация эта достойна пера Достоевского. Померанц так и думает – он упоминает в эссе «В сторону Иры» не только Порфирия Петровича из «Преступления и наказания», но (рассказывая о сложных отношениях Иры с первым и вторым мужьями) и Дмитрия Карамазова, а также Рогожина и Мышкина из «Идиота» (169).

Что же происходит, когда две мемуарные книги и один роман (своего рода треугольник текстов) рассказывают одну и ту же историю?

Начнем с романа 1964 года. Написанный женщиной, он сосредотачивается на сложной психологической ситуации эпохи террора – ситуации, в которой любовный конфликт совмещается с политическим. В соответствии с условиями и условностями времени, роман не вдается в отвратительные подробности поведения следователя и обходит молчанием сексуальную сторону вопроса. Однако в соответствии с романной логикой, этот текст ставит смерть героини от осложнения туберкулеза в прямую связь и с арестом мужа, и с его предательством. Пользуясь всеми преимуществами художественного жанра, роман предоставляет слово и самой женщине, давно умершей, которая говорит с его страниц, обращаясь не только к заслуживающей доверия медсестре, но и к читателю, современному и будущему. Когда через много лет в условиях отмены цензуры написанные в стол мемуары двух мужей этой женщины появились в печати, они дополнили историю, рассказанную в романе, фактическими подробностями, сосредоточившись именно на механике террора и отвратительных подробностях следствия.

Рассказанная общими усилиями, эта история раскрывает широкому читателю не только интимные обстоятельства жизни людей, имена которых можно встретить в академических и литературных публикациях. Эта история раскрывает и интимные механизмы сталинских репрессий: читатель мемуаров видит, как органы госбезопасности использовали информацию (или дезинформацию) о любовных изменах, добытую путем слежки, чтобы поощрять или принуждать людей доносить друг на друга, вовлекая частных людей в сеть террора и делая их его участниками. Читатель видит, как некоторые шли на это добровольно (как первый муж Муравьевой) или под нажимом (как адресат любовных писем Мелетинского) и как другие противостояли нажиму. В конечном счете это история о том, как в условиях террора любовные измены оказались политическим фактом.

Это и история о том, как рассказывают о годах террора: один из участников (Мелетинский) тридцать или пятьдесят лет спустя (когда он писал мемуары и когда он их печатал) вспоминает об этой истории с тошнотой (это немудрено: его измена жене сыграла роль при следствии); другой пользуется случаем, чтобы рассказать о героическом поведении на следствии обманутой жены (и это немудрено: он стал ее следующим мужем, обманув при этом друга, сидевшего тогда в лагере, в чем до сих пор чувствует себя виноватым)134134
  Рассуждения о вине перед другом подробно описаны в главе 9 «Неразрешимое» книги Г. Померанца «Записки гадкого утенка».


[Закрыть].

Эта история показывает группу людей одного социального круга, раскрывая и динамику групповых отношений в ситуации террора в 1940‐е годы, и динамику групповых отношений в ситуации распада советского режима в 1990‐е годы, когда их мемуары оказались в публичном пространстве.

Надо заметить, что ни один из двух мемуаристов не упомянул о том, знал ли он о воспоминаниях другого. (У Мелетинского, который опубликовал мемуары в 1998 году, явно была такая возможность.) Оба они указывают, что писали еще в 1970‐е годы. Не упоминают они и о романе Вигдоровой (однако трудно представить, что они его не читали). Но оба они знают, что в условиях гласности и публичности, которая наступила с концом советской власти, никто не может рассчитывать на привилегию сказать последнее слово о совместно пережитом. В обществе, в котором они живут, интимные тайны их запутанных жизней были нарушены дважды: тогда, в годы сталинского террора, нарушены по вине органов госбезопасности, которые перехватывали любовные письма, адресованные «до востребования», и раскрывали секреты адюльтера во время очных ставок, и сейчас, в 1990‐е, – нарушены в силу склонности современников Сталина писать интимные мемуары. Написанные в 1970‐е годы в стол, на исходе советской власти мемуары и интимные истории, рассказанные в них, оказались востребованы читательской публикой.

Пересечение трех текстов позволяет нам задуматься и над тем, чем отличается чтение мемуаров от чтения романа. Воспользуемся образом из мемуаров Померанца. Рассуждая о необыкновенной способности своей жены воспринимать и помнить сны, как если бы они были реальными событиями, он пишет о своеобразной «географии снов». Во сне (поясняет Померанц) видишь, скажем, обрыв, ведущий к реке, вокзал и чувствуешь, что уже был здесь – в другом сне. Потом встречаешь, скажем, каменные сводчатые ворота и вдруг понимаешь, что это кусочек из реальных воспоминаний (74). Читать роман – как видеть сон: в романе мы видим место или человека, которых нет на самом деле, и потому они не должны казаться знакомыми. Не так с мемуарами: география мемуаров фактична, то есть места, люди, ситуации, описанные в мемуарах, реальны; соответственно, одни и те же люди и ситуации могут встретиться нам в разных мемуарных текстах. «Любимая улица» Вигдоровой – это роман, который в стремлении показать кусочек правды о терроре нарушил логику вымышленного. Некоторые из ее читателей, прочтя о том, как Ирине Игнатьевне в кабинете следователя дали прочесть любовные письма мужа к другой женщине, чувствуют себя как человек, который видит во сне реальную местность. В 1965 году только те читатели, которые знали эту скандальную историю (то есть члены того же круга, что Мелетинский, Муравьева и Померанц), испытывали при чтении романа «Любимая улица» это странное чувство. Но сейчас, после того как в 1990‐е годы в печати появились мемуары двух мужей Ирины Игнатьевны Муравьевой, любой читатель может оказаться в таком положении.

***

Как же мемуары строят сообщество? Едва ли будет преувеличением сказать, что для мемуаристов постсталинской и постсоветской эпохи, которые писали в ситуации исторического кризиса, формирование сообществ было едва ли не самой важной частью их миссии. Своими текстами они укрепляли на письме ветхие социальные сети, которым угрожало уничтожение: семьи, разрушенные террором; семьи, расширенные до предела; кружки друзей-единомышленников, существовавшие во враждебном окружении; и воображаемое сообщество «русской интеллигенции», которое было для многих важнее, чем семья или дружеский круг. Более того, массовая публикация человеческих документов советской эпохи способствует построению и более широкого сообщества, в которое могут войти все те, кто пишет или читает, – сообщество современников. Советские мемуаристы вторят друг другу, не соглашаются, сотрудничают или соперничают, рассказывая одну и ту же историю. Их тексты связаны множеством нитей. Эти тексты создают публичное пространство, в котором люди, жившие при советской власти – включая и читателей, – получают доступ к жизни друг друга (своего рода коммунальную квартиру).

В рамках такого сообщества современников представители «интеллигенции» составляют сплоченную группу; люди из народа, даже малограмотные, подключаются к сообществу с помощью интеллигентов (которые приложили руку к публикации «народных мемуаров»); соратники Сталина также находят способ присоединиться (с помощью своих детей).

Экскурс о «Живом журнале»

В начале 2000‐х годов появились различные электронные платформы и форумы в интернете, и некоторые из них стали активно привлекаться для создания, публикации, чтения и обсуждения автобиографических текстов, в первую очередь дневников. Особым потенциалом обладает «Живой журнал» (ЖЖ), русскоязычный вариант LiveJournal. В употреблении с 2001 года, ЖЖ пользовался в России особенной популярностью (в настоящее время эта форма потеряла свою актуальность)135135
  Анализ специфики русскоязычных LiveJournals см. в: Gorny E. Russian LiveJournal: National Specifics in the Development of a Virtual Community, www.ruhr-uni-bochum.de/russ-cyb/library/texts/en/gorny_rlj.pdf. Евгений Горный, в частности, замечает, что LiveJournal, созданный студентом Стэнфордского университета Брэдом Фицпатриком как инструмент для поддержания контакта с одноклассниками, «неожиданно приобрел в России характер игровой площадки для интеллектуалов».


[Закрыть].

Как и другие блоги, «Живой журнал» пользуется формой дневника, в котором записи помещаются в перевернутом хронологическом порядке (текст открывается с сегодняшней записи). Это дневник, открытый взорам других, и в разных смыслах слова – сообщество. Кроме персональных дневников, существуют и групповые журналы, связанные общими интересами. ЖЖ – это сообщество, члены которого не только читают, но и пишут в дневники друг друга – потенциально на виду всего интернет-сообщества.

Приведем пример одного такого сообщества – он проливает свет на восприятие образа и текстов одного из самых замечательных и влиятельных авторов дневниково-мемуарной прозы советского опыта, Лидии Гинзбург, которая работала в особом, созданном ею жанре «записей».

В 2004 году в интернете открылось «Сообщество Лидия_Гинзбург (Community Lidia_Ginzburg)», которое заявило о себе следующим образом:136136
  Сообщество было создано 25 февраля 2004 года (#2328836), последнее обновление 20 марта 2017-го. 21 июля 2007 года, когда я впервые посетила это сообщество, у него было 220 зарегистрированных членов и 423 наблюдателя; во второе посещение, 15 октября 2007 года, количество членов возросло до 241, наблюдателей – до 455. 3 ноября 2017 года у сообщества имелось 420 зарегистрированных френдов (к этому времени система учета изменилась).


[Закрыть]

Эта лента создана в память о Лидии Гинзбург (1902–1990). Человеку [sic!] «широко известному в узких кругах». Умной, беспощадно честной. Пережившей многое и многих.

Содержание ленты – цитаты из книг и записей Лидии Гинзбург. (http://community.livejournal.com/lidia_ginsburg)

(Позже содержание было расширено: «Любые записи, цитаты, линки, связанные с Лидией Гинзбург, приветствуются».)

Итак, в основе этого сообщества заложены идея памяти, фигура «пережившей» и парадоксальная мысль о «широкой» известности в «узких» кругах. Прежде чем обратиться к самому сообществу – несколько слов об образе Лидии Гинзбург, как он присутствует и в других блогах и форумах в русскоязычном интернете.

Поиск в пределах ЖЖ (произведенный в октябре 2007 года) показал, что немало авторов сетевых дневников упоминают факт чтения записных книжек Лидии Гинзбург:

mama’s gone. Весь день читала Лидию Гинзбург (и – страшно подумать – что целый день моей жизни, а также будущий ее ход (потому что о ЛГ я теперь буду неотступно думать какое-то время, рекомендовать ее своим друзьям <…>) подвергся такому изменению из‐за случайно попавшейся мне на глаза цитате из ЛГ в коммьюнити ru_history). A учебник по Ср. векам ч. 2 так и лежит по левую от меня руку. (2004-04-06 www.livejournal.com/users/calabazza/33836.html)

Читаю дневники Лидии Гинзбург. (2005-12-12 www.azebaijan.ru/usp-frm.php?usp_id=97889&id=97889)

Дома сижу, болею, читаю Лидию Гинзбург. (2006-03-20 impf.livejournal.com/2977.html)

Читал на даче Лидию Гинзбург, мемуары. Там о теме старости интересно <…>. (2006-05-15 turchin.livejournal.com/172562.html)

Некоторые из таких читателей пользуются печатными изданиями записных книжек, другие читают в интернете (таков случай юной читательницы, которая наткнулась на цитату из Гинзбург «в коммьюнити ru_history» и полагает, что ход всей жизни изменился благодаря этой случайной находке). Поместив пост в интернете, эти люди установили связь с другими за счет утверждения: сижу читаю Лидию Гинзбург. Описывая обстоятельства, при которых они читают (забросив «учебник по Ср. векам», «на даче», «болею»), они как бы приглашают читателя войти в свое домашнее пространство. Такие контакты с Гинзбург, открытые для взоров других, могут быть очень интимными, даже эротическими, как показывает следующая запись:

меня совершенно не обламывает встать рано утром, прошлепать босиком до кухни и заварить зеленый чай с жасмином человеку, который мне симпатичен. Меня даже не обламывает сидеть в течение 2‐х часов, держа на коленях Его голову, одной рукой перелистывая страницы книги Лидии Гинзбург, а другой – касаться его лица и длинных волос, которые, как ручей, разлились по моей кровати. (2004-07-19 enka-homs.livejournal.com/33684.html)

Для другого пользователя чтение записей Гинзбург (или воспоминаний о ней) открыло доступ к интимному, домашнему контакту с самим автором:

Надо же – в ЖЖ засветилась сама Лидия Яковлевна Гинзбург. Я рада. Но вместо того, чтобы заморачиваться экзистенциальными проблемами, я зачем-то прочитала, что в доме Лидии Яковлевны не переводились водка, селедка и яйца под майонезом137137
  Образ Гинзбург, угощающей гостей водкой с закуской из крутых яиц под майонезом и селедкой на крошечной кухне, является общим местом воспоминаний о ней, появившихся и в печати, и в интернете.


[Закрыть].

За этим следует эксплицитное заявление о самоотождествлении с Гинзбург:

В общем, буду я сейчас совсем как Гинзбург. А вообще – мне сложно обсуждать такое, хорошо, что можно тихо про это читать (2004-03-13 starushka.livejournal.com/67453.html)

Автор этого «живого дневника» примеряет образ Гинзбург на себя. Заметим, что псевдоним (экранное имя), употребленное этим читателем, «старушка», – это интимное прозвище самой Гинзбург: так называли ее (за глаза) те, кто пили водку и закусывали яйцами под майонезом в ее крошечной кухне. (Эти детали не раз упоминались в воспоминаниях о Гинзбург, включая и отрывки, помещенные в сети.)

Другой пользователь сообщает: «Вместо того чтобы писать – я читаю». И затем она138138
  Для простоты я называю этого пользователя «она», хотя реальный пол не всегда ясен. В некоторых случаях мужчины выступают под именем Л. Я. Гинзбург или используют фотографию старухи-Гинзбург в качестве своего образа (userpics, или юзерпик).


[Закрыть] предлагает тем, кто, в свою очередь, читает ее журнал, «новую игру» под названием «Наша Лидия Гинзбург», в которой она (и каждая читательница) будет Лидией Гинзбург, а это имеет определенные последствия в личной жизни (вплоть до эротической сферы):

То есть, я теперь буду такая ученая еврейская старуха. Вчистую освобожденная от давания <…> (2006-03-19 poor-ju.livejournal.com/57021.html)

Старой игрой, практиковавшейся в том же сетевом кругу, была «Наша Анна Ахматова» – френды примеряли на себя роль великого поэта.

Такая игра – читать записи Гинзбург, как если бы это был свой собственный дневник, – и лежит в основе всего «коммьюнити Lidia_Ginzburg»: его члены обмениваются цитатами из опубликованных записных книжек Гинзбург, включая и ее рассуждения о русской интеллигенции, и разговоры о любви, и шутки, и сплетни, и замечания о погоде. Некоторые присваивают слова из записей Гинзбург, чтобы выразить свои реакции на конкретные впечатления сегодняшнего дня. Так, 29 апреля 2005 года пользователь поместил – без кавычек – запись Гинзбург об апрельской погоде:

Апрель опять на несколько дней привел меня в тот же пригород… (2005-04-29 http://community.livejournal.com/lidia_ginsburg/55854.html).

Время от времени один из пользователей подтверждает от своего лица запись Гинзбург, опубликованную другим: «Очень точно!», «Это про нас», «ППКС – Подписываюсь Под Каждым Словом», «I thought right now the same» (sic)139139
  Есть и другие примеры таких подтверждений или апроприаций высказываний Гинзбург: http://community/livejournal.com/lidia_ginsburg for 2006-02.-26; 2004-07-02; 2004-10-16; 2004-06-02.


[Закрыть].

Многие пользуются фотографическими портретами самой Гинзбург (найденными в интернете) в качестве удостоверения своей сетевой личности (userpics). Одним словом, Community Lidia_Ginzburg – это групповой дневник тех, кто использует ее образ, слова, имя (или прозвище) и фотографии как свои собственные.

Большинство играют в эту игру, вполне понимая ее правила, но некоторые оказываются жертвами создающейся в ЖЖ иллюзии присутствия автора. Один из членов сообщества (его экранное имя lonely-seeker) использовал цитату из записных книжек Гинзбург в своем личном ЖЖ, чтобы выразить то, что он испытал однажды ночью, а именно в 4 часа 20 минут утра 22 июня 2006 года:

Самая короткая ночь в году подходит к концу…

Хорошо и счастливо работается только тогда, когда работа заливает сознание. Я люблю писать по ночам, потому что ночью теряется рассеивающее ощущение движения времени.

Lidia_Ginzburg. (2006-06-22 lonely-seeker.livejournal.com)

Поясним, что текст, выделенный курсивом, это цитата из записных книжек Гинзбург (1929 года), заимствованная из постов Community Lidia_Ginzburg, что, по-видимому, понимает этот пользователь (на это указывает последняя фраза: «Lidia_Ginzburg»). Но другой пользователь обширного пространства ЖЖ (юзер по кличке bars-of-cage), как кажется, прочел эту запись как сделанную самой Лидией Гинзбург. В журнале bars-of-cage записано:

Недели две назад Лидия_Гинзбург писала в ленту, как ценны ночные часы вываливанием вовне хронологии – любимый мой юзер, каждое слово исходит заряженное тяжелым качеством <…> (2006-02-10 bars-of-cage.livejournal.com/154086.html)

Считает ли bars-of-cage, что «Лидия_Гинзбург» – это живой, современный ему пользователь, товарищ по ЖЖ, или тоже понимает, что это условный автор? В любом случае в устах bars-of-cage запись юзера Гинзбург принадлежит к 22 июня (!) 2006 года.

В мире открытых сетевых сообществ записные книжки Лидии Гинзбург от 1920‐х до 1980‐х годов заселяются сегодняшними блогерами – авторами «живых дневников».