Электронная библиотека » Ирина Паперно » » онлайн чтение - страница 7


  • Текст добавлен: 16 июня 2021, 13:41


Автор книги: Ирина Паперно


Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Шрифт:
- 100% +
Годы террора («застенок»)

У Чуковской было кодовое слово для террора: застенок (буквально, пространство за стеной; основное значение – место пыток). В предисловии 1966 года, пользуясь этим словом, она писала о терроре как о вездесущей ситуации, имени которой нельзя было упоминать:

Застенок, поглотивший материально целые кварталы города, а духовно – наши помыслы во сне и наяву, выкрикивавший собственную ремесленно сработанную ложь с каждой газетной полосы, из каждого репродуктора, требовал от нас в то же время, чтобы мы не поминали имени его всуе, даже в четырех стенах, один на один. <…> Окруженный немотой, застенок желал оставаться и всевластным и несуществующим зараз (1: 12–13).

Застенок устанавливал и условия речи, которые Чуковская описывает в конкретных деталях:

…в очередях женщины стояли молча или, шепчась, употребляли лишь неопределенные формы речи: «пришли», «взяли»; Анна Андреевна, навещая меня, читала мне стихи из «Реквиема» тоже шепотом, а у себя в Фонтанном доме не решалась даже на шепот; внезапно, посреди разговора, она умолкала и, показав мне глазами на потолок и стены, брала клочок бумаги и карандаш; потом громко произносила что-нибудь светское: «хотите чаю?» или «вы очень загорели», потом исписывала клочок быстрым почерком и протягивала мне. Я прочитывала стихи и, запомнив, молча возвращала их ей. «Нынче такая ранняя осень», – громко говорила Анна Андреевна и, чиркнув спичкой, сжигала бумагу над пепельницей (1: 13).

Чуковская добавляет: «Это был обряд: руки, спичка, пепельница, – обряд прекрасный и горестный» (1: 13). В записках отмечаются те ситуации, в которых Ахматова «совершила обряд» (1: 99 и 121). Как указывает выбор слов, Чуковская чувствовала себя этнографом, который описывает экзотические ритуалы185185
  Холмгрен связала этот «обряд» с античными траурными ритуалами, образ которых имеется в поэзии Мандельштама, назвав Чуковскую «этнографом»: Holmgren В. Women Works. Р. 87–88.


[Закрыть]
.

Большую роль в записках играют подробные описания особых форм жизни, свойственных террору. Одна из таких записей, от 28 августа 1939 года, описывает процедуры, с которыми столкнулись многие, причем слова «приговор», «тюрьма» или «высылка» не употребляются ни разу. 14‐го днем раздался телефонный звонок: «„Приходите“. – Я пошла сразу. Анна Андреевна объявила свою новость еще в передней. <…> По телефону мне удалось довольно быстро условиться о шапке, шарфе, свитере. Все, кому я звонила, сразу, без расспросов, понимали все. „Шапка? Шапки нет, но не нужны ли рукавицы?“» (1: 42).

Еще в 1960‐е годы российские читатели понимали, о чем идет речь, но Чуковская (может быть, думая о далеком – иностранном или будущем – читателе) поясняет в сноске: Анна Андреевна получила известие о том, что сына отправляют на север и о свидании с ним, и просила срочно раздобыть для него теплые вещи. С вещами тогда было плохо, и для этого требовалось коллективное усилие. Чуковская описывает долгую поездку вместе с Ахматовой на троллейбусе (в молчании) в отдаленный район города, куда они отправились за сапогами (Левины сапоги находились у его товарища Коли). Их провели в комнату, «мещански убранную» (и в этой ситуации Чуковская описывает жилье в социологических категориях); новая трудность – «оказалось, сапоги в починке». В конце дня Чуковская с приятельницей приехали к Ахматовой и привезли теплые вещи. Приятельница (которая не была знакома с Ахматовой) принялась шить вместе с какой-то незнакомой Чуковской дамой; по тюремным правилам посылка должна была быть зашита в мешок, изготовленный в соответствии со строгими правилами (1: 42–43). (Ни Ахматова, ни Чуковская шить не умели.) На следующее утро Ахматова в сопровождении Чуковской и Коли отправилась на свидание с сыном, заняв место в страшной тюремной очереди, и каждый момент «пытки стоянием» описан Чуковской. Ее описание заканчивается у дверей тюрьмы, но у нас имеется свидетельство о разговоре между матерью и сыном в комнате свиданий – его записала со слов Ахматовой и в 1998 году опубликовала в мемуарах другой член этого круга, Эмма Григорьевна Герштейн. (Ахматова рассказала ей о свидании, потому что Герштейн любила ее сына186186
  Герштейн Э. Мемуары. M.: Инапресс, 1998. С. 255–256.


[Закрыть]
.)

Что касается мужа Чуковской, то о нем долго не было никаких новостей. В декабре 1939 года Чуковская узнала, что Матвей Бронштейн, приговоренный, как ей сообщили, к десяти годам лагерей «без права переписки», был расстрелян. В записках не значится, что именно она узнала, – описано только чувство боли: «Болело все: лицо, ноги, сердце, даже кожа на голове» (1: 63). Описан также короткий разговор с Ахматовой. В этот день Ахматова была озабочена попытками заверить у управдома свою подпись (без которой она не могла получить свою крошечную пенсию инвалида):

Я, наверное, очень плохо поддерживала разговор, потому что минут через десять она спросила:

– Вы, кажется, чем-то расстроены?

Я выговорила – не заплакав.

– Боже мой. Боже мой, – повторяла Анна Андреевна, – а я не знала… Боже мой!

Мне было пора за Люшей <маленькая дочь Чуковской. – И. П.> к учительнице. Я ушла (1: 63).

В примечании, прибавленном гораздо позже, Чуковская описывает, что именно в этот день она узнала о смерти мужа. А лапидарная запись того времени (обусловленная отчасти необходимостью кодировать письмо) передает переживание трагических событий террора в контексте каждодневного быта, который идет своим чередом, с его обычными обязанностями и неизменными трудностями (Ахматова ходила к управдому шестнадцать раз, но так и не застала).

Всепроникающий характер террора проявляется и в том, что люди этого круга постоянно ощущали себя под надзором, и это ощущение пронизывает все записки. Утром 17 августа 1940 года, возвращаясь из магазина, с батоном в одной руке и почтовыми марками в другой, Чуковская встретила Владимира Георгиевича Гаршина, друга, помощника и любовника Ахматовой. Со слезами на глазах он рассказал ей о ситуации, закодированной в записках одним словом: «волосок». Сноска, добавленная позже, проясняет ситуацию: выходя ненадолго из своей комнаты, Ахматова вложила в тетрадь со стихами волосок; когда она вернулась, волосок сдвинулся с места, и она решила, что в ее отсутствие у нее был произведен обыск. Гаршин (врач-патолог по профессии) считал, что она находится на грани безумия. Однако Чуковская спросила: «А может быть <…> это просто у нас не хватает воображения, чтобы понимать ее правоту? Может быть, не у нее психоз, а у нас толстокожесть?» Однако визит к Ахматовой – возбужденной, тревожной, потерянной – убедил ее, что Ахматова была не в себе (1: 177–178).

Как считала Чуковская в 1966 году, тогда, в конце 1930‐х, для Ахматовой и ее близких чувство террора было всеобъемлющим: «В те годы Анна Ахматова жила, завороженная застенком, требующая от себя и от других неотступной памяти о нем, презирающая тех, кто вел себя так, будто его и нету» (1: 12).

Чуковская обратилась к этой теме и в оставшейся незаконченной книге о своем муже, утверждая, в свою очередь, что общество делилось на тех, кто знал и неотступно думал о терроре, и тех, кто вел себя так, как будто его не было, то есть на своих и чужих:

Город жил своей обычной жизнью: работал, учился, влюблялся, читал газеты, отдыхал, слушал радио, ходил в театр, в кино, в гости. Усердно справлял дни рождения друзей и близких. Семьями съезжался на «майские» и «ноябрьские». Весело встречал Новый год. <…> Быть может, это и было самое страшное187187
  Чуковская Л. Прочерк // Она же. Сочинения. M.: Арт-Флекс. Т. 1 С. 144.


[Закрыть]
.

Как показывают мемуары, не все современники представляли себе такое разделение между двумя мирами. В ретроспективном мемуарном эссе о 1930‐х годах (написанном в 1980‐е) Лидия Гинзбург (частый гость в комнате Ахматовой, она не раз упоминается на страницах записок Чуковской) описала психологическую ситуацию в сообществе литературной интеллигенции по-другому:

Страшный фон не покидал сознание. Ходили в балет и в гости, играли в покер и отдыхали на даче те именно, кому утро приносило весть о потере близких, кто сами, холодея от каждого вечернего звонка, ждали гостей дорогих… Пока целы, заслонялись, отвлекались: дают – бери.

Отвлечению особенно способствовал летний отдых. <…> Летом 37‐го много знакомых ленинградцев поселилось в чудесном лужском Затуленье. Мы там вкушали прелесть лесных озер и Оредежа с его лугами и берегом красной глины. В прогулках, сухопутных и водных, деятельно участвовала и С., у которой тогда сидела сестра в ожидании приговора. Психологически это было возможно в силу типовой ситуации.

Летом 38‐го года мы с Жирмунскими и Гуковскими жили в деревне на Полтавщине. Там все еще было полно памятью о голоде, за собой в Ленинграде мы оставили разгром. Время мы проводили самым приятным образом. Совершали экскурсии на челнах, высаживаясь на каком-то необитаемом острове. Ездили на несколько дней в Полтаву с разными смешными дорожными происшествиями. Совесть в это времяпровождение нисколько не вмешивалась. Вероятно, потому, что ведь с каждым могло случиться. Вроде как на войне188188
  Гинзбург Л. И заодно с правопорядком // Записные книжки. Воспоминания. Эссе. СПб.: Искусство, 2002. С. 286.


[Закрыть]
.

По мнению Гинзбург, деление на два мира – тех, кто жил в сознании террора, и тех, кто террора не замечал, происходило внутри отдельного человека.

Итак, имеется несоответствие между двумя воспоминаниями членов одного и того же сообщества о том, как «мы» жили тогда. Едва ли возможно сказать, является ли ви́денье Чуковской продуктом ретроспективной коррекции, или же связанные друг с другом люди, находившиеся в одном времени и пространстве – в застенке, – действительно жили по-разному.

Дом и семья: «Помойная яма коммунальной квартиры»

С особой интенсивностью разрабатывается в записках тема жилой площади и жилищных условий – в непосредственной связи с темой советской власти. Чуковская тщательно фиксирует трудности, испытываемые Ахматовой в каждодневной жизни: ресурсы (деньги, еда, вещи) были ограничены, запустение и разложение превалировали; быт (питание, покупки, уборка) был лишен регулярности, и, кроме того, все обитатели квартиры испытывали значительный моральный дискомфорт. Недостаток и ограничения, принесенные новым режимом, экспериментальные формы жизни, сохранившиеся от первых лет революционной эпохи, и богемные привычки предреволюционных лет как бы действовали сообща, создавая странные и трудные ситуации.

Многие из тех, кто вспоминал об Ахматовой, подробно описывают необычную квартиру на Фонтанке и мучительную семейную ситуацию, особенно напирая на бедность и запустение. (Один исследователь полагает, что Ахматова использовала эту трудную ситуацию – жизнь в «помойной яме коммунальной квартиры» (1: 180) – как источник поэтического вдохновения189189
  Rylkova G. The Archaeology of Anxiety. P. 67–72.


[Закрыть]
.) В конце советской эпохи (в 1989 году) квартира стала музеем, в котором по мере возможности воспроизведено расположение комнат и выставлены мебель и красивые вещи. Описанная современниками в дневниках, мемуарах и эссе, реконструированная музейными работниками, деконструированная исследователями литературы, квартира на Фонтанке не только является памятником великому русскому поэту, но и демонстрирует ситуацию интеллигентного человека, живущего в условиях советского режима.

Семейные обстоятельства и жилищные условия

В конце 1926 года Ахматова въехала в квартиру, расположенную в кухонном флигеле Шереметьевского дворца на Фонтанке, в которой жил Николай Николаевич Пунин (спутник жизни Ахматовой с 1923 года) со своей женой Анной Евгеньевной Аренс, маленькой дочерью Ириной и прислугой, Анной Богдановной Смирновой и ее сыном Евгением Смирновым190190
  История совместной жизни Ахматовой и Пунина в Фонтанном доме описана и в издании документов, посвященных Пунину: Пунин Н. Мир светел любовью: Дневники. Письма / Сост., предисл. и коммент. Л. А. Зыкова. M.: Артист, 2000.


[Закрыть]
. (По разным причинам прежнее жилье Ахматовой – две комнаты в Мраморном дворце, где она жила со вторым мужем Владимиром Казимировичем Шилейко, брачные отношения с которым к этому времени уже распались, и бездомным псом, сенбернаром по имени Тап, больше не были пригодны для обитания191191
  Жизнь Ахматовой с Шилейко в Мраморном дворце документирована в дневнике ее тогдашнего друга Павла Лукницкого: Лукницкий П. Acumiana. Встречи с Анной Ахматовой. Т. 1. Paris: YMCA, 1991; Т. 2. Paris; M.: YMCA; Русский путь, 1997. Лукницкий вел и интимный дневник, написанный шифром; он опубликован его вдовой: Лукницкая В. Любовник. Рыцарь. Летописец. СПб.: Сударыня, 2005. В интимном дневнике Ахматова называется А. К. Бахмутова, а Н. Н. Пунин – П. П. Мигайлов, сенбернар Тап – Норка, а Ницше (философию которого Лукницкий обсуждал с Ахматовой) фигурирует как Бетховен. Вместо «Петроград» Лукницкий пишет «Ташкент». Сохраняя число и месяц, он меняет год с 1924–1925 на 1921–1922. Из этого дневника ясно, что Лукницкий был тогда любовником Ахматовой. Незадолго до смерти, в 1972 году, Лукницкий приготовил ключ для шифра, которым и воспользовалась его вдова при публикации 2005 года. Жизнь Ахматовой с Шилейко (который скончался от туберкулеза в 1930 году) освещена в издании, подготовленном после его смерти членами семьи Шилейко: Шилейко В. Последняя любовь: Переписка с Анной Ахматовой и Верой Андреевой и другие материалы / Сост., коммент. и примеч. А. В. и Т. И. Шилейко. М.: Вагриус, 2003.


[Закрыть]
.)

В начале 1920‐х годов искусствовед Николай Пунин (в первые послереволюционные годы – сотрудник отдела изобразительных искусств Народного комиссариата просвещения и комиссар Русского музея и Ленинградского государственного Эрмитажа) получил служебную квартиру в музейном помещении дворца графов Шереметьевых192192
  Информация из: Пунин Н. Мир светел любовью. С. 11–13.


[Закрыть]
. (Добавим, что его советская административная карьера вскоре закончилась.) Национализированный в 1918 году, Дворец Шереметьевых, или Фонтанный дом, был превращен в Музей дворянского быта, позже переименованный в Музей крепостного быта. (В то же время Владимир Шилейко, ученый-ассиролог, служивший в только что созданной Российской академии истории материальной культуры, получил небольшую квартиру в крыле другого национализированного дворца, в котором разместилась академия и ее музейные экспонаты.)

Между 1920‐ми и 1930‐ми годами жилое пространство в большой квартире Пуниных все сокращалось и сокращалось. В самом начале 1920‐х годов там еще царил старый дореволюционный порядок: комнаты назывались «кабинет», «столовая», «детская». В кухне спала старая прислуга Пуниных, которую по патриархальной привычке называли Аннушкой, а по новой советской – домработницей. К 1925 году в квартире поселился и ее подросший сын Женя. (Еще до революции Пунины покровительствовали мальчику, отец которого, служивший в семье кучером, погиб в Первую мировую войну, и считали его членом семьи193193
  «Женя» Смирнов упоминается как член семьи в письмах молодого Николая Пунина к отцу в 1910–1914 годах, а также в его письме к дочери Ирине от 9 августа 1933 года (Пунин Н. Мир светел любовью. С. 80, 321, 466, 494).


[Закрыть]
.)

Когда Ахматова въехала в квартиру, она расположилась на диване в кабинете Пунина. В 1929 году ее шестнадцатилетний сын Лев Гумилев (который долго жил в провинции у бабушки – матери отца) также поселился в квартире; он спал на сундуке в конце коридора, за занавеской (этот уголок назывался «кабинетом Левы»). В трудное время в квартире находили приют и родственники Пунина и Аренс194194
  Информация из: Попова Н. И., Рубинчик О. Е. Анна Ахматова и Фонтанный дом. СПб.: Невский диалект, 2000).


[Закрыть]
.

В начале 1930‐х годов Женя Смирнов женился, и в квартиру вселилась его жена Татьяна, а Аннушку молодые отправили в дом престарелых. Татьяна Ивановна Смирнова потребовала комнату для своей семьи на правах полноправных жильцов. В 1938 году, когда Чуковская начала свою хронику, у Смирновых уже было два маленьких сына, Валя (род. 1932) и Вова (род. 1938). Много позже, в 1990‐е годы, Ирина Пунина описала вселение семьи Смирновых в бывшую столовую Пуниных как решительный момент, когда дореволюционное жилище патриархальной семьи превратилось в советскую коммунальную квартиру. Ирина Пунина связала эту перемену с политической ситуацией в Советской России, сущность которой она усмотрела именно в квартирном вопросе: «С года „великого перелома“, с двадцать девятого года, началось постепенное, так сказать, взламывание всей жизни нашей страны и, конечно, Ленинграда прежде всего. Началось это со стремления к уплотнению квартир. <…> И наша квартира не исключение»195195
  Пунина И. Н. «Под кровлей Фонтанного дома…»: Запись выступления на вечере в Музее Анны Ахматовой (октябрь 1994 года) // Попова Н. И., Рубинчик О. Е. Анна Ахматова и Фонтанный дом. С. 143–144.


[Закрыть]
. Ирина Пунина (она была ребенком в те годы) вспоминала, что квартира стала коммунальной и холодной, с выходами всех дверей уже не в анфиладу, как было вначале, а в коридор. Чтобы подойти к телефону, который находился в прихожей, Анна Андреевна надевала шубу196196
  Эти подробности приведены в путеводителе: Государственный литературно-мемориальный музей Анны Ахматовой в Фонтанном доме. СПб., 2003.


[Закрыть]
.

Кураторы Музея Анны Ахматовой в Фонтанном доме описали ситуацию Пуниных и Ахматовой, с одной стороны, и Смирновых, с другой, в классовых терминах: «Почти неграмотная женщина, приехавшая из деревни и поступившая работать на завод, Татьяна считала себя принадлежащей к правящему классу – пролетариату. Она учила Пуниных и Ахматову, как надо жить. Могла заявить Анне Андреевне, стоя перед нею руки в боки: „А я на тебя в Большой дом донесу“. Ее боялись»197197
  Попова Н. И., Рубинчик О. Е. Анна Ахматова и Фонтанный дом. С. 68.


[Закрыть]
.

В самом деле, уплотнение частных квартир было одним из ощутимых обстоятельств коренного изменения жизненного порядка: недостаток жилой площади (увеличившийся в 1930‐е годы, когда насильственная коллективизация сельского хозяйства и интенсивная индустриализация привели массы деревенского населения в города) и политическая стратегия смешения классов в пределах одной квартиры создали особый социальный институт: коммунальную квартиру. Начиная с 1930‐х годов коммунальная квартира – форма жизни, возникшая под влиянием нехватки площади, склонности к социальной инженерии и потребности в политическом контроле, – стала основополагающей институцией советского режима.

Ясно, что экспозиция музея-квартиры никак не может воспроизвести в пространстве всю сложность, амбивалентность и изменчивость той семейной ситуации, которая разворачивалась в течение нескольких десятилетий в пределах этой «нехорошей квартиры». После войны Смирновы выселились из квартиры в Фонтанном доме, и Ахматова переехала в их комнату. В Музее Анны Ахматовой представлены несколько застывших моментов: общая столовая конца 1920‐х годов, комната Ахматовой в бывшей детской между 1938 и 1941 годами, жилище Ахматовой в комнате Смирновых между 1945 и 1952 годами. Как написано в путеводителе Музея, экспозиционное пространство отражает логику sub specie aeternitatis, или, выражаясь языком Ахматовой, принцип «я помню все в одно и то же время»198198
  Государственный литературно-мемориальный музей Анны Ахматовой. С. 1.


[Закрыть]
.

Квартира в стихах и снах

Квартира в Фонтанном доме фигурирует в поэзии Ахматовой как топос страха и смерти. Чуковская записала стихотворение, которое Ахматова прочитала ей в августе 1940 года:

 
Соседка – из жалости – два квартала,
Старухи, – как водится, – до ворот,
А тот, чью руку я держала,
До самой ямы со мной пойдет.
 

Чуковская увидела в этих строках прежде всего коммунальную квартиру: «Тут и Таня, избивающая Валю, и беспомощный В. Г. <Владимир Георгиевич Гаршин>, но в стихах это уже не помойная яма коммунальной квартиры, а торжественный и трогательный час похорон» (1: 180).

Ирина Пунина c готовностью опознала квартиру в трагическом стихотворении из «Реквиема», «Уводили тебя на рассвете…», написанном после ареста Николая Пунина и Левы в 1935 году:

 
Уводили тебя на рассвете,
За тобой, как на выносе, шла,
В темной горнице плакали дети,
У божницы свеча оплыла.
 

Не смущаясь стилизованным образом «в темной горнице», Пунина пишет: «Она описывает бывшую детскую, которая сейчас ее мемориальная комната. „В темной горнице плакали дети“ – это плакали не дети вообще, а это были я и мой двоюродный брат Игорь Аренс, который жил у нас, потому что отец его уже был в лагере»199199
  Пунина И. Н. «Под кровлей Фонтанного дома…» С. 145.


[Закрыть]
.

В своих знаменитых мемуарах Надежда Яковлевна Мандельштам пересказала сон Ахматовой, в котором в перенаселенной квартире появляется ее первый муж Николай Степанович Гумилев (в реальной жизни расстрелянный в 1921 году):

Коридор пунинской квартиры, где стоит обеденный стол, а в конце за занавеской спит Лева, когда его пускают в этот дом. <…> В коридоре «они», ей предъявляют ордер и спрашивают, где Гумилев. Она знает, что Николай Степанович спрятался у нее в комнате – последняя дверь из коридора налево. Она выводит из‐за занавески сонного Леву и толкает его к чекистам: «Вот Гумилев»200200
  Мандельштам Н. Из воспоминаний // Воспоминания об Анне Ахматовой / Сост. В. Я. Виленкин, В. А. Черных. М.: Сов. писатель, 1991. С. 302.


[Закрыть]
.

Пересказывая этот сон, Надежда Мандельштам недвусмысленно намекает на напряженную семейную ситуацию («за занавеской спит Лева, когда его пускают в этот дом»), но в сценарии самого сна именно террор – угроза ареста и гибели – приводит к эмоциональному конфликту, разыгрывающемуся в сложной топографии квартиры.

Заметим, что в дневниках и мемуарах современники Ахматовой приводят ее стихи и сны в качестве свидетельства реального опыта. А кураторы Музея Анны Ахматовой даже использовали тот же сон в своем описании страшных лет в жизни Ахматовой и всей квартиры201201
  Попова Н. И., Рубинчик О. Е. Анна Ахматова и Фонтанный дом. С. 68.


[Закрыть]
.

«Обедать за одним столом с женой своего мужа»

Описать отношения между обитателями квартиры современникам было отнюдь не легко. Особенно трудно было определить ролевую структуру в отношениях домочадцев. Те, кто посещал Пуниных и Ахматову в конце 1920‐х и в 1930‐е годы, подходили к этой задаче с помощью описания топографии квартиры. Стремясь представить эмоциональную ситуацию, многие сосредотачивались на описании совместной трапезы. Большинство современников склонны были объяснять ситуацию, апеллируя к социально-историческим обстоятельствам.

Один из коллег Пунина, бывавший в его доме, упомянул в мемуарах «то отчасти ложное положение, в каком оказалась Анна Андреевна по отношению к семье Пунина»: «Он жил в одной квартире с первой женой. Тут же жила их маленькая дочь. Когда мы вечером пили чай, обе дамы сидели за столом вместе». Непосредственно за этим замечанием, основанным на собственном опыте, мемуарист перешел к суждению историческому: «Атмосфера неблагополучия, глубоко свойственная всей эпохе, о которой я рассказываю, может быть, нигде не чувствовалась так остро, как в Фонтанном доме»202202
  Петров В. Фонтанный дом // Воспоминания об Анне Ахматовой. С. 224.


[Закрыть]
. Другой гость (художник А. А. Осмеркин), получив приглашение на обед к «Пуниным», вынужден был предупредить жену: «Только, пожалуйста, ничему не удивляйся. В этой же квартире живет прежняя жена Пунина с их общей дочкой. Что ты так на меня смотришь? Там все очень мило, очень семейственно». (Обозначение «Пунины» Осмеркин, как кажется, относит к Пунину и Ахматовой – мемуаристы испытывали явные затруднения в выборе терминов родства.) Вот как Е. К. Гальперина-Осмеркина, которая удивлялась-таки этой ситуации, описала посещение квартиры:

Дверь открыл нам Николай Николаевич, помог раздеться и пригласил в столовую. За столом сидела Анна Андреевна, встретившая нас приветливой улыбкой и веселым взглядом, а напротив сидела, как я поняла, прежняя жена Пунина – Анна Евгеньевна. Она поздоровалась с нами с большим высокомерием. Рядом с ней сидел совсем еще молодой человек, которого Пунин представил нам как «доктора N» (фамилию не помню). Анна Андреевна указала мне на стул рядом с нею и предложила попробовать какую-то закуску. Но хозяином явно был Пунин. Анна Андреевна вела себя как близкий друг дома, часто бывавшая в нем, но отнюдь не как хозяйка.

…Мы просидели за столом довольно долго. Пунин и Осмеркин говорили о делах Академии художеств. В конце концов трапеза завершилась. Анна Евгеньевна со словом «благодарим» вышла из‐за стола со своим доктором. Анна Андреевна пригласила нас к себе.

Как кажется, и Гальперина-Осмеркина видела эту ситуацию (она отнесла ее «к началу тридцатых годов») как историческую203203
  Гальперина-Осмеркина E. K. Встречи с Ахматовой // Воспоминания об Анне Ахматовой. С. 239–240. Другие мемуары описывают еще более неловкий семейный обед с участием сына Ахматовой Льва Гумилева: Герштейн Э. Мемуары. С. 241.


[Закрыть]
.

Лидия Гинзбург, которая часто навещала Ахматову в Фонтанном доме, в записной книжке (среди записей 1930‐х годов) проанализировала ситуацию в аналитическом ключе, поставив ее в широкий культурный контекст. Для Гинзбург это была история о бывших декадентах:

Крепкие нервы – самое отличительное свойство декадентов. Они могли не сморгнув выносить ситуации, невозможные для обыкновенного человека.

<Ахматова> могла годами обедать за одним столом с женой своего мужа (Анной Евгеньевной). Причем это отнюдь не был уравновешенный треугольник – обедая, они не разговаривали друг с другом204204
  Гинзбург Л. Записные книжки. Воспоминания. Эссе. С. 421.


[Закрыть]
.

Гинзбург предложила парадоксальную формулу родства, описывающую отношения между двумя женщинами: Ахматова могла обедать с «женой своего мужа». (Гинзбург полагала, что эта ситуация была бы невозможна для «обыкновенного человека»; в следующей главе, посвященной запискам обыкновенной женщины, мы увидим, была ли она права.)

Хотя некоторые из современников и упоминают о культурных корнях этой ситуации (для Гинзбург – «свойство декадентов»), большинство усматривает в ней прежде всего продукт советских условий 1930‐х годов. Надежда Мандельштам, пользуясь поэтическими формулами из стихов самой Ахматовой, предложила в мемуарах именно такую интерпретацию, уделяя при этом особое внимание жилищному вопросу в условиях террора:

Против чужих мужей я не имею ничего – такое случается на каждом шагу, следовательно, это в порядке вещей. Ведь Ахматова отлично сказала про себя: «Чужих мужей вернейшая подруга и многих безутешная вдова». Худо, что они очутились вместе «под крышей Фонтанного дома». Идиллия была придумана Пуниным, чтобы Ахматовой не пришлось хозяйничать, а ему не надрываться, добывая деньги на два дома. К тому же жилищный кризис осложнял все разводы и любовные дела. Идиллия не состоялась – разводиться надо до конца. Вероятно, и отношения с Пуниным сложились бы гораздо лучше и проще, если бы не общая квартира. Главное в жизни советского гражданина – кусочек жилплощади. Недаром за жилплощадь совершалось столько преступлений205205
  Мандельштам Н. Вторая книга. M.: Согласие, 1999. С. 369.


[Закрыть]
.

В юности Надежда Мандельштам (как намекают некоторые мемуаристы) не была чужда идее неконвенциональных любовных отношений, однако когда она писала свои мемуары в 1960‐е годы, именно жилищный вопрос казался ей основополагающим принципом, формирующим жизнь советского человека.

Как Ахматова ушла от Пунина

Вспомним, что Чуковская впервые посетила квартиру в Фонтанном доме именно в те дни, когда Ахматова «ушла» от Пунина. Ахматова описала это событие как перемещение в пространстве квартиры:

– И знаете, как это все было, как я ушла? Я сказала Анне Евгеньевне при нем: «давайте обменяемся комнатами». Ее это очень устраивало, и мы сейчас же начали перетаскивать вещички. Николай Николаевич молчал, потом, когда мы с ним оказались на минуту одни, произнес: «Вы бы еще хоть годик со мной побыли» (1: 188).

Ахматова засмеялась, а с ней и Чуковская.

Поясним пространственную ситуацию. Ахматова переехала, со всеми своими пожитками, из кабинета Пунина (где она занимала диван и письменный стол) в бывшую детскую Ирины Пуниной. Кабинет же вскоре был занят Ириной, которой тогда было восемнадцать лет, ее молодым мужем Генрихом Каминским и их новорожденной дочерью Анной (в семье ее звали Малайкой). Остается предположить, что Пунин и Анна Евгеньевна жили вместе в единственной оставшейся комнате, пользуясь ширмами206206
  Устное сообщение гида в Музее Анны Ахматовой в Фонтанном доме (июнь 2004).


[Закрыть]
.

Что касается легальной ситуации, то она остается неясной. Хотя некоторые мемуаристы называют Ахматову женой Пунина (а другие говорят о разводе Ахматовой с Пуниным), неясно, был ли Пунин разведен с Анной Евгеньевной Аренс и женат на Ахматовой. По всей видимости, таким формальностям придавали мало значения. Однако в соответствии со строгим советским паспортным режимом с августа 1927 года Ахматова была прописана в квартире.

Казалось бы, после того как она «ушла» от Пунина, Ахматова должна была тяготиться еще более усложнившимися жилищными условиями. Когда однажды Чуковская (по ее словам) «принялась излагать ей свою любимую теорию необходимости развода», Анна Андреевна согласилась: «А вот этакие наслоения жен, – она снова легонько постучала в стену Николая Николаевича, – это уже совсем чепуха» (1: 186). (Добавим, что на практике Ахматовой трудно было расторгнуть глубокую эмоциональную связь: она культивировала чувство близости и с Гумилевым, и с Шилейко в течение многих лет после того, как они расстались.)

Вслед за Ахматовой Чуковская описывает продолжавшееся сожительство с Пуниным как неудобство, подобное тому, которое испытывали многие обитатели коммунальных квартир, то есть бóльшая часть советского населения: «Пунины взяли мой чайник, – сказала мне Анна Андреевна, – ушли и заперли свои комнаты. Так я чаю и не пила. Ну Бог с ним» (1: 32). «Шумят у нас. У Пуниных пиршества, патефон до поздней ночи…» (1: 26). Тот факт, что участники этих банальных коммунальных конфликтов были членами русской культурной элиты, придает этим записям особую остроту.

Ахматова поделилась с Чуковской еще более тревожными деталями своей жизненной ситуации:

– Николай Николаевич очень настаивает, чтобы я выехала.

– Обменяли бы комнату?

– Нет, просто выехала… Знаете, за последние два года я стала дурно думать о мужчинах. Вы заметили, там их почти нет (1: 26).

Чуковская пояснила в сноске, что «там» относится к тюремным очередям. (Она возразила, что «в тюрьме гораздо больше мужчин, чем женщин, поэтому в очередях больше женщин, чем мужчин», но Ахматова не слушала [1: 26 сн.].)

Что означает «обменять комнату», Чуковская не объясняет, полагая, что и читателю будущего будет знакома эта ситуация. В отсутствии рынка жилой площади (жилье распределялось государственными учреждениями) обмен комнат и квартир был едва ли не основным способом решения квартирного вопроса, особенно когда речь шла о разъезде членов семьи.

В случае Ахматовой была и еще одна потенциальная возможность – вмешательство Союза советских писателей, который выступал в качестве посредника между государством, пользовавшимся монополией на распределение жилой площади, и гражданином. (Некоторые советские писатели пользовались значительно большими привилегиями, однако и получение комнаты в коммунальной квартире было тогда привилегией.) Обширные примечания к запискам, помещенные в разделе «За сценой», содержат документ – обращение в 1939 году члена правления Союза писателей Александра Фадеева к Андрею Вышинскому, который, среди других должностных постов, возглавлял тогда Комиссию по назначению персональных пенсий при Совнаркоме:

В Ленинграде в исключительно тяжелых материальных и жилищных условиях живет известная поэтесса Ахматова. Вряд ли нужно говорить Вам о том, как несправедливо это по отношению к самой Ахматовой, которая, при всем несоответствии ее поэтического дарования нашему времени, тем не менее была и остается крупнейшим поэтом предреволюционного времени, и какое неблагоприятное впечатление производит это не только на старую поэтическую интеллигенцию, но и на молодежь, немало учившуюся у Ахматовой.

Ахматова до сих пор не имеет ни одного метра собственной жилплощади. Она живет в комнате бывшего своего мужа, с которым она давно разошлась. Не надо доказывать, как это для нее унизительно (1: 326).

Несмотря на то что попытки добиться особых привилегий для Ахматовой были сделаны на самом высоком уровне правительственной бюрократии (напомним, что в другой должности Вышинский сыграл значительную роль в терроре), тогда, в 1939 году, эти заявления не имели успеха.

Не видя никаких других возможностей, Чуковская предложила Ахматовой поселиться с ней, то есть стать ее соседкой по коммунальной квартире. Положение Чуковской было сложным. После ареста мужа одна из двух комнат в их отдельной квартире (отдельная квартира была редкой, но не невозможной) была передана офицеру НКВД, и квартира стала коммунальной (1: 44). (Вознаграждение сотрудников НКВД или доносчиков-добровольцев жилой площадью, ранее принадлежавшей арестованному, было обычной практикой; именно это имела в виду Надежда Мандельштам, когда писала в мемуарах, что «за жилплощадь совершалось столько преступлений».) К концу 1940 года эту комнату уже занимал обыкновенный сосед, с которым, по мысли Чуковской, Ахматова могла бы поменяться комнатами:

Я спросила ее, решилась ли она переехать ко мне.

– Нет. Николай Николаевич сейчас очень определенно напомнил мне мое обещание не передавать комнату людям, ему неизвестным (1: 216).

Более того, оказалось, что Ахматова и Чуковская по-разному понимали – или ощущали – ситуацию.

Я заговорила о квартире. Я так хочу ей человеческого жилья! Без этих шагов и пластинок за стеной, без ежеминутных унижений! Но она, оказывается, совсем по-другому чувствует: она хочет остаться здесь, с тем чтобы Смирновы переехали в новую комнату, а ей отдали бы свою. Хочет жить тут же, но в двух комнатах.

– Право же, известная коммунальная квартира лучше неизвестной. Я тут привыкла. И потом: когда вернется Лева – ему будет комната. Ведь вернется же он когда-нибудь (1: 66).

Разговор затем перешел на детей Смирновых. Ахматова была особенно привязана к маленькому Вове. Полуторагодовалый Вова научился стучать в ее дверь, и он придумал забавное имя для нее: «„Кани“. Понимаете? Направление, куда: „К Ане“» (1: 66). Ахматова и Чуковская разговаривали, как обычно, за чаем – но на этот раз они пили горячую воду, чая у Ахматовой не было уже недели три.

Внимание! Это не конец книги.

Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!

Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации