Текст книги "Девочка плачет…"

Потом дежурный положил перед Орнелой образец, велел по нему написать заявление об истязании в семье и начал объяснять, что по этому заявлению ей и ребенку будет предоставлен адвокат, а также лечение в больнице, приют при церкви и возможность работать по муниципальной программе после выздоровления.

Орнела силилась слушать, но слова плыли мимо. Красный жар пылал под веками, застилал глаза; в ушах звенело, саднили раны, спина покрылась испариной. Снизу живота, отдаваясь в поясницу, поднималась тягучая боль. Хотелось лечь, забыться. Голос дежурного стал глухими ударами бить в уши. Она попыталась встать, чтобы прогнать сон, но в глазах потемнело, она осела на пол, потеряла сознание.

9. Амдерма

Самолет на Архангельск в сентябре бывал набит под завязку. Архангельск – пересадочный аэропорт для всех, кто летает в один из поселков, прилепившихся на закаменевшем от холода берегу Ледовитого океана: в Амдер-му, Хатангу, Тикси, Диксон, ЗФИ (Земля Франса Иосифа). В основном летали военные, врачи, учителя, строители и метеорологи. Сентябрь – начало зимовки. Контрактники толпами возвращались на «северá», отгуляв свои двойные, сорокапятисуточные отпуска, щедро осыпав курорты Черного моря «длинным» северным рублем.

Многие ехали с детьми: учебный год в Заполярье начинался не первого сентября, как во всех советских школах, а пятнадцатого. Заканчивался же на две недели раньше, пятнадцатого апреля. Так северным, по полгода не видевшим дневного света детишкам, вывозимым родителями «на землю» на время каникул, устраивали возможность на целый месяц продлить лето.

Ванька уже сдал в багаж свой небольшой, полупустой чемодан. Провожавшая его Анька почти висела у него на одном плече. На другом болтался вещмешок, тоже не сильно набитый. Перед самым отъездом мужики в Гидромете, которые «отсидели» не одну зимовку, советовали:

– Не заморачивайся, Иван, со шмотками. Там все есть. Унты собачьи, тулуп из овчины у военных летчиков добудешь, штаны ватные в стройбате есть, а пары свитеров тебе на два года – за глаза. А если хочешь в цивильном, так у Надюши в магазине «Арктика» шмотки получше, чем на «земле». Там и шубы из цигейки, и шапки кроличьи свободно лежат. А если понравишься, она тебе и пыжиковую придержит. А как наедут ненцы – они всегда перед полярной ночью за водкой приезжают, штук шесть саней с собаками каждый раз пригоняют, – так у них шкурок песца купишь для жены, чтобы не мерзла. Шкурка – две пол-литры. Смотри только, чтобы белые были, без желтизны, а то рыбьим жиром провоняет. Ну там тебе подскажут. Там есть такой Костя, алкоголик… его если трезвым поймать, на замок запереть – он такие шапки сошьет, никакому ГУМу не снилось! Будет твоя – как королева.

– Да не едет она, – краснея, бормотал Ванька, – ей в институте аспирантура светит, так что…

– О, плохо, это плохо, тезка, – скороговоркой вступал бывалый полярник, только что сменившийся начальник амдерминского метеоузла, Иван Никитич Кедрован. – Без жены плохо, тяжело. Спиваются, которые без жен, так-то, тезка, – он вздыхал порывисто, замолкал на минуту.

Была в его жизни ситуация, после которой он завязал с выпивкой навсегда. Рассказывать об этом Кедрован не любил, но все в институте почему-то знали, что однажды, сидя в Заполярье несколько месяцев без жены, он вдруг так запил, что дошел до критической точки: очнулся в морге. После того случая – как отрезало: не брал в рот ничего крепче чая – ромашкового, чабрецового или липового – смотря по сезону.

– Да я бы не против, чтобы с женой, Иван Никитич, но куда ей на Север. Она в школе тяжелое воспаление легких перенесла, еле вытащили.

– Ну да, ну да, – бормотал Кедрован. – А вообще, плохо, плохо без жены… Ты как вообще, употребляешь?

– Нет, что вы, – улыбался Иван. – Я же спортсмен.

– Вот, правильно, тезка. Так и держись, так и держись… Объявили посадку. Анька поднялась на цыпочки, прижалась к Ванькиному плечу, зашептала в ухо:

– Ванечка, береги себя, одевайся тепло, ешь побольше. А я здесь все вверх дном переверну, на следующий год и ты в аспирантуру приедешь. И кооператив нам устрою, зацепка уже есть. Ты, главное, деньги экономь, чтобы уже через год первый взнос внести можно было.

Казалось бы: Север, дикий край, а лету до Архангельска из Москвы всего два часа. В Архангельске пересели на маленький Ан-24. Ванька сел у окна. Под крылом лес становился все жиже, скоро деревья совсем исчезли, потянулась бурая пустыня тундры. Потом замелькали голубые блестящие пятна – озера, болота. Их становилось все больше, кое-где они были обрамлены белым. Ванька удивился, спросил соседа:

– Что это, уже снег выпал?

Сосед перегнулся через него, глянул, сказал небрежно: – Может, сентябрь уже. А может, и прошлогодний. Заледенел и лежит.

Самолетик стал заходить на посадку. Мелькнула темная масса океана с разбросанными по почти черной воде белыми пятнами льдов, несколько домиков на берегу. «Это что же, и вся Амдерма?» – подумал Иван.

Самолет коснулся полосы, побежал вдоль темной воды залива и остановился перед крашеным в желтое одноэтажным домиком с аэровышкой, торчащей над крышей.

Встречал его молодой гидролог Толя, из Киева. Он забросил чемодан в буро-зеленый военный «ГАЗик», хлопнул по сиденью рядом:

– Садись, Иван, сейчас экскурсию тебе устрою. Ты первый раз на Севере?

– Ну да, я только что из института.

– Ну что ты! У нас здесь!.. Тебе понравится. Вот, видишь, Карское море! Рыбы полно!.. Ты рыбак?

– Ну так, немного…

– Да это не важно! У нас на станции рыбы полно. Прямо иди в сарай, на лёдник, бери сколько хочешь. Жена пирогов напечет. Жена-то приедет?

– Пока не знаю.

– Приедет, конечно! Здесь жены нужны… Так что рыбу бери. Мы, ну те, кто ловит, там всегда оставляем – для общества.

– Понятно, – промямлил Иван, хотя не очень-то понял.

Толик говорил без умолку:

– Видишь, как дорога идет – по перешейку, между морем и заливом. Красота! А вот и мост. Новый! – Машина прогрохотала по бревнам моста. А вон там видишь, вдали? Ну на берегу черные пятна – видишь?

– Ну да, вижу, – нерешительно сказал Иван.

– Черные скалы! Начало Уральских гор, между прочим! Весной, в апреле, как солнце выйдет, на лыжах там кататься – класс. Я в прошлом году четыре лыжины сломал. Как съедешь с горы – и в море! Катишь, катишь… скорость! Все в ушах свистит! А там – торосы. Ну и обязательно налетишь. Кайф!

Дорога оказалась недолгой, минут через двадцать Толик остановил машину. Метеостанция располагалась на холме, за поселком. Она состояла из двух деревянных построек на сваях: сам рабочий метеоцентр с радиовышкой и длинный барак с высоким крыльцом и несколькими окнами – жилой корпус. Неподалеку от станции, обнесенные высоким забором из металлических прутьев, на бетонированной площадке размещались метеоприборы.

Между этими тремя объектами, тоже на сваях, на метр приподнятая над землей, была проложена дорожка: дощатый настил. Вдоль дорожки тянулся от строений и уходил вниз, в поселок, бесконечно длинный деревянный короб, в котором, утепленные стекловатой, прятались водопроводные трубы и электрические кабели.

Ваньке дали комнату: маленькую, но зато отдельную, и с мебелью. Кровать, этажерка, две тумбочки, два стула, стол, узкий высокий шкаф для одежды. В маленьком закутке, отделенном от комнаты занавеской на резинке, обнаружилась раковина с торчащим над ней латунным краном. Толик положил ключ на стол:

– Ну вот, Иван, тебе и ключ от квартиры, где деньги будут лежать, – он засмеялся: – Тратить-то не на что! У нас, правда, почти никто не запирает. Да никто и не войдет. Только если пригласишь, – он опять посмеялся. – Вот здесь, в тумбочке – белье, полотенца. Кухня в конце коридора, удобства в сенях. Баня бывает два раза в неделю у строителей, машина от станции идет. Ну это по ходу дела узнаешь. Тулуп в коридоре будешь вешать, унты – тоже там. Ты давай пока так, в своем, а на днях я договорюсь, тулуп тебе к зиме справим. Вот здесь, смотри, под окном, видишь? – Дверцы! Как думаешь, что там?

– Батарея, наверное… отопление?

– А вот и не батарея! – Толик засмеялся довольно. – Батарея у тебя вдоль перегородки. Чтобы не на наружной стене, значит, а то тепло зря будет уходить. А это – смотри! – он отодвинул засов и распахнул толстые, утепленные ватой и обшитые дерматином, дверцы. За ними оказался встроенный в толщу стены небольшой шкаф.

– Холодильник! Сюда продукты кладешь – и все холодное! Лучше, чем ЗИЛ. Ну устраивайся и приходи на станцию, познакомим тебя с рабочим местом.

И Ванька начал работать. Зима настала быстро, к концу октября уже все вокруг покрылось снежными сугробами. Под домом, вокруг свай, снег выдувало, он скапливался в длинную насыпь, которая скоро доросла до середины окон, заслонила свет. Но света и без того становилось все меньше, и наконец день съежился до получасовых зыбких сумерек.

Остальное время было темно, но не мрачно: пышный снежный покров поблескивал в свете фонарей, окружающих станцию; а в особенно морозную погоду, когда появлялась низкая луна, или зелеными волнами разливалось по небу северное сияние, снег сверкал колючими искрами.

Внутри их длинного дома – бревенчатого, обшитого снаружи тесом – ярко горело электричество, стены покрывали буйно растущие зеленые вьюны. Жены метеорологов старались, озеленяли как могли. Коллектив был небольшой, дружный. После работы собирались в большой общей кухне, запекали в печке рыбину, ужинали вместе, пели под гитару, придумывали «Огонек» к Новому Году.

Работы было много. Ванька освоил приборы, научился управляться с телеграфом, радиопередатчиком. Основной его заботой были зонды. Ему нравилось выходить ранним утром на площадку, готовить зонд. Снег хрустел под унтами, разбавлял белизной непроглядную тьму неба и морозный воздух казался густо-синим.

Раз в неделю, по субботам, в Ленинградском Институте Арктики устраивали радиосеанс связи для семей полярников. Анька исправно, каждую субботу, приходила в Институт на сеанс. Она быстро, бодрым голосом прочитывала заготовленный текст – о родителях, о своих делах в аспирантуре, перечисляла имена знакомых, передающих ему привет. Потом вздыхала: «Остальное в письме».

Письма тоже приходили часто: рейс самолета, если погода летная, бывал раз в неделю. В письмах Анька подробно рассказывала, куда и с кем ходила, что видела в театре, но больше всего – о кооперативе, о том, как она ищет туда лазейку. Иван опять удивлялся, что Анька оказалась такой пробивной.

Вечерами, лежа на узкой панцирной кровати, он прислушивался к завыванию метели внизу, между сваями. В эти минуты становилось одиноко, тоскливо. Хотелось почувствовать под рукой хрупкие Анькины косточки, доверчиво прижимающиеся к нему, как будто ищущие защиты под его бугристыми бицепсами. Он вспоминал, как школьница Анька лежала на больничной койке, вся опутанная трубками, проткнутая иглами, и гнал от себя мысль о ее приезде. Ему было страшно думать, что Анька – худая, маленькая – окажется здесь, на крайнем севере: будет питаться консервами и сушеной, размоченной перед приготовлением, картошкой, будет носить на своих худеньких плечиках тяжелый овчинный тулуп и выходить на улицу, держа перед лицом «телевизор» – кусок закругленного с двух сторон плексигласа с приделанной к нему палкой-рукояткой. «Телевизором» здесь защищались от ветра, хлещущего в лицо колкой снежной крошкой.

В письмах к Аньке он рассказывал про разные случаи: как артисты приезжали, которые в кино «Земля Санникова» снимались; как ветром девчонку-второклашку унесло в море, и весь поселок искал ее целые почти сутки, и как нашли ее живую, спящую под торосом, почти полностью занесенную снегом; как белый медведь, привлеченный запахом кухни, повадился лазить во двор детского сада, и как для него стали вывозить за поселок бочку с пищевыми отходами – чтобы не лез к людям. Он описывал северную экзотику, шутил и к себе не звал.

10. Педро

В большом зале колледжа торгового флота при Воен-но-Морской Академии в Ла Специя торжественное событие: вручение дипломов выпускникам колледжа 1978 года. Факультет судовождения сегодня выпускает 193 кадета по специальности «младший палубный специалист торгового флота». Из них 27 – девушки.

Орнела – в кадетской парадной форме, с гладко причесанными назад в хвостик волосами, без косметики – сидит в первом ряду и с замирающим сердцем ждет своей очереди подняться на сцену. Там сверкают золотыми нашивками сидящие в два ряда преподаватели и высшие офицеры Академии.

Где-то в задних рядах, амфитеатром поднимающихся к потолку зала, и – она знает! – не сводя глаз с ее затылка, сидит и волнуется Педро, ее надежный и единственный друг.

Конечно, за три года в колледже вокруг нее образовалось множество подружек и друзей. С друзьями-ребятами понятно, мимо нее еще ни один не проходил, не пытаясь познакомиться. Красивая! Да их дружба – мусор. Она их презирала. Подружки девчонки – без них нельзя, пусть вьются, но только душевных подруг ей не надо. У нее уже была такая, хватит! А настоящий друг один: Педро…

Когда, пять лет назад, Орнела очнулась после обморока, первое, что она увидела – было лицо все того же симпатичного, полноватого полицейского. Подумала было, что она все еще в полиции. Но нет: комната вся белая, кругом перегородки из простыней от потолка до пола – как стены, и лежит она в постели, на узкой кровати. Она огляделась беспокойно, ища глазами.

– Не волнуйтесь, ваш малыш здесь же, в детском отделении. Вы в больнице, – произнес полицейский, улыбаясь.

– В больнице? Почему? – беспокойно спросила Орне-ла, подтягивая одеяло к подбородку. Она попыталась сесть. Внизу живота тягуче отозвалась боль. Она поморщилась, с усилием выговорила: – Что с Адриано? Где он? Как мы здесь оказались?

Полицейский встал с приставленного к кровати стула, подошел к стене, нажал кнопку, опять сел рядом:

– Адриано в порядке, вам его скоро принесут, – сказал он. – А здесь вы не из-за него, а из-за вас самой. У вас воспаление обнаружили, но похоже, теперь дело пойдет на лад. Вам, видно, лучше.

– А вы, господин полицейский, почему здесь? – тревожно спросила Орнела. – Что-нибудь случилось? Муж меня нашел?

– Пожалуйста, не волнуйтесь и не бойтесь, – полицейский говорил успокаивающим, почти ласковым голосом. – Муж вас нашел – мы ему сообщили, где вы. Ему послали уведомление о гражданском иске по поводу жестокого обращения с членами семьи. Так что не волнуйтесь, он вас не заберет. Как только вы немного поправитесь, к вам придет для беседы адвокат.

– Но господин полицейский… – начала было Орнела, но тот мягко перебил ее:

– Мне будет очень приятно, если вы будете называть меня по имени, Педро.

«Так, подъезжает уже», – подумала Орнела, но вслух произнесла, улыбаясь:

– Конечно, тогда и вы зовите меня просто Нела.

– Ну и прекрасно, надеюсь, мы станем друзьями, – сказал Педро.

«Ну да, все вы друзья, чтобы только под юбку залезть», – злобно подумала Орнела и улыбнулась еще шире:

– Ну конечно, я очень рада. Я ведь никого здесь, в Ол-бии, не знаю. Спасибо вам!

Прошло немного времени, и Орнела уже со страхом думала, что было бы с нею, не встреть она на своем пути Педро. Казалось, у него не было другой заботы, кроме как помогать ей: устраивать ее на работу после выписки из больницы, оформлять документы для маленького Адриано, которого направили в приют при монастыре в Тем-пио – Орнела поначалу сопротивлялась, но вскоре поняла, что с ребенком на руках не сможет ни работать, ни учиться. Педро подыскивал ей жилье, помогал отвечать на бесконечные вопросы адвоката, заполнял для нее многочисленные бумаги для прошения о разводе. Она задумывалась о причине его участия, догадывалась – и не хотела признаться себе, что догадывается.

– Педро, что бы я делала без тебя? Я тебе – чужой человек, почему ты мне помогаешь? – спрашивала Орнела.

Он смущался, отводил глаза, отвечал напряженным, сдавленным голосом:

– Нела, если не я, то кто? Ведь у тебя здесь никого нет.

– Не было. Теперь есть. Ты. Я таких добрых еще не встречала, – она дотрагивалась до его волос. – Спасибо тебе.

Он густо краснел, опускал глаза:

– Ну что ты, захвалишь меня… это моя работа, вот и все.

Орнела не могла не замечать, как он прячет глаза, встречаясь с ней взглядом, как жадно смотрит, когда думает, что она не видит. Но она видела, и внутренне съеживалась: ей так хотелось, чтобы он был другом. Только другом…

Орнела стала работать в ресторане: выкладывать приборы и тарелки на сервировочные тележки по утрам и перед вечером, мыть посуду после обеда и ужина, расставлять ее по шкафам. Рабочий день начинался не рано, в 10 утра. Скоро она нашла работу и на утренние часы: в начале седьмого, когда встающее солнце только начинало золотить верхушки сосен, она, вооружившись шваброй и ведром, натянув на руки толстые резиновые перчатки, мыла вестибюль и лестницу в муниципалитете.

Дополнительный заработок был кстати: он позволил работать в ресторане только до пяти. Вечернее время нужно было ей для учебы. С помощью Педро она поступила в вечернюю школу для взрослых.

Все устраивалось неплохо, но чем дальше шло время, тем чаще сердце Орнелы замирало от страха, ладони леденели, лоб покрывался мелким холодным бисером пота. Приближался день, на который было назначено судебное заседание по поводу ее прошения о разводе.

– Чего тебе бояться? – рассуждал Педро. – Суд будет на твоей стороне. По новому закону никто не может допускать насилия в семье.

Что она могла ответить? Как объяснить? Ей легче было сделать то, что она сделала, чем стоять перед судьей и лгать под присягой. Она выдумывала объяснение:

– Педро, ты не женщина, тебе не понять. Для моей семьи то, что я сбежала от мужа – это позор.

– Глупости, Нела. Позор то, что твой муж издевался над тобой. Сестра Мария чуть не плакала, когда рассказывала о том, что увидела на твоем теле. Хорошо еще, что он не тронул младенца!

– Но ведь он никогда не признается в этом! – Орнела вскидывала честные, с плескавшимися в них слезами, глаза: – Он будет говорить, что я лгу.

– Совершенно не важно, что он будет говорить, – уверял Педро. – У нас есть официальное медицинское свидетельство, показания сестры Марии, показания доктора. Я уверен, суд примет решение о сепарацьоне, и никто не сможет заставить тебя вернуться к мужу. Потом, когда пройдет положенный срок, получишь и развод.

– Ах, если бы я могла зажмуриться, и суд был бы уже позади! Если бы не видеть Фантино, не быть с ним рядом… И его отец! – восклицала она. – Он станет стыдить меня, я не выдержу, не смогу ослушаться его воли. Я боюсь их, Педро, особенно дона Камбиазо! Если бы не ходить в суд!

Однажды Педро сказал:

– По закону ты не обязана присутствовать в суде. Ты можешь назначить доверенное лицо, например, меня.

– Правда? Педро, дорогой, неужели это правда? – воскликнула Орнела. Глаза ее заблестели…

Суд состоялся в конце апреля, перед пасхальными каникулами. Вместо Орнелы истцом пошел в суд Педро. Орнела, ожидая известий, пыталась заняться чем-нибудь: листала учебники, бралась за стирку, принималась штопать чулки – и не могла ничего делать. Наконец, она села у окна и стала просто ждать, неподвижно глядя в одну точку.

Накануне она виделась с Фантино. Он приехал на суд с отцом, но к ней пришел один. Педро, сообщая ей, что муж просит о свидании, предложил быть рядом, присутствовать:

– Что, как он набросится на тебя, Нела? По закону ты имеешь право просить присутствия полицейского. Я буду в форме.

– Нет, Педро, спасибо, не нужно. Теперь я не боюсь его. Главное, чтобы он один был, без отца.

– Может, с отцом было бы и лучше. Не станет же он бить тебя при отце. А почему ты так боишься сеньора Кам-биазо?

– Дон Камбиазо станет меня стыдить, упрекать. Он в нашей деревне… ну как тебе сказать… его больше всех уважают. И мой отец, и мать – они тоже очень его уважают. И даже мой школьный учитель. Ну все, вообще.

– И все-таки, позволь мне быть рядом. Оставь открытым окно. Если что – кричи, я услышу с улицы.

– Хорошо, – сказала Орнела.

Орнела видела в окно, как Фантино и Педро подошли к дому. До назначенного часа свидания было еще 10 минут, и двое мужчин простояли перед домом эти минуты, о чем-то разговаривая, казалось, вполне дружелюбно. Фантино был все тем же красавчиком, безупречно одетым, в начищенной обуви, шляпе и шелковом галстуке. Он похудел и стал казаться старше, уже не выглядел церковным ангелочком. Педро – грузный, мешковатый, несмотря на форму полицейского, с картонной папкой для бумаг под мышкой, рядом с Фантино казался деревенским увальнем.

Фантино постучал и вошел, улыбаясь робко. Орнела сидела за пустым столом, положив руки перед собой, одна рядом с другой, ладони вниз, пальцы вперед.

– Здравствуй, Фантино, проходи, садись, – она кивнула на второй стул, прямо напротив. Она специально поставила к столу только два стула, один против другого – чтобы он не мог, чего доброго, сесть к ней поближе. Она не боялась, что муж будет приставать к ней. Она боялась того, что сама не выдержит его близости, растает.

– Здравствуй, Орнела, – тихо и смущенно произнес Фантино. Он подошел, было, к ней и немного наклонился, как будто собираясь поцеловать.

Она отстранилась, быстрым жестом руки показала на стул, опять сказала:

– Садись, Фантино. Я тебя слушаю.

– Ты меня слушаешь! – усмехнулся Фантино, садясь. – Мне кажется, это я должен слушать. Почему ты это сделала, Орнела? Я не понимаю, объясни. Разве плохо тебе жилось? И откуда это вранье про побои? Разве я когда-нибудь тронул тебя хоть пальцем?

– Фантино, все эти вопросы ты можешь задать моему представителю в суде, – тихо сказала Орнела, твердо глядя ему в глаза. – Я об этом говорить не буду. Если ты пришел, чтобы обсуждать, кто из нас прав – уходи. Кто прав, кто виноват – это решит суд.

– Орнела, ты жила, как королева, и чем отплатила за это? Ты понимаешь, что пришлось вынести мне, моему отцу? А твоему отцу! Какой позор, какие взгляды, шепта-нье за спиной! Отец продает магазин, дом, переезжает в Савону – все из-за тебя. Объясни, в чем моя вина? Почему ты так поступила?

– Фантино, каждый из нас знает свои грехи, зачем говорить о них вслух, – произнесла Орнела твердо, глядя ему прямо в глаза. – Ты знаешь, в чем виноват, знаешь лучше меня. Отца моего вспомнил! Да он за все время ни строчки мне не написал. Может, и не заметил, что меня нет? Он – ладно, он мужчина. Такой же, как все! А мать? Продали меня, как пару туфель в магазине твоего отца продают. И разве Дон Камбиазо переезжает не для бизнеса? – она усмехнулась. – Всех вас вижу, как рис на ладони. Нет ни одного белого зернышка, все с червоточиной. Только меня не обманешь. Думаешь, не знаю, как ты с Белучей веселился? – Орнела засмеялась неприятным, стеклянным смехом: – Так и знай, что это я… это из-за тебя она переломанной калекой осталась!

Фантино вскочил на ноги, закричал:

– Как – ты, как – из-за меня?! Да ты ведьма, Орнела, просто ведьма!

– Послушай, Фантино, сладкий. Сядь и руками не размахивай. Если ты будешь оскорблять меня, я крикну – полиция под окном. Говори, если есть о чем, или убирайся вон!

Фантино сел, сжал руки в замок, низко опустил голову. Несколько секунд сидел молча. Потом посмотрел на нее прямо, серьезно. Заговорил деревянным ровным голосом:

– Орнела, ты работаешь, учишься, – он помолчал. – Наверное, захочешь учиться и дальше, – продолжал он, не спуская с нее глаз. – Я не буду препятствовать. Если хочешь развод, ты его получишь. Об одном тебя прошу: позволь мне забрать к себе сына. Ему, – голос его дрогнул, охрип, – не место в приюте. Это – оскорбление для меня. Про тебя – не знаю, но для твоего отца это тоже оскорбление…

Фантино кашлянул, прочистил горло, продолжал:

– Я говорил с твоим отцом, просил. Вот письмо от него, заверенное нотариусом.

Орнела слушала молча, потом взяла протянутый листок, прочитала. Почерк был быстрый, ровный, не похожий на трудные, медленные строчки, которые своими тяжелыми руками мог вывести ее отец. Под диктовку писал кто-то другой. Отец просил о том же: позволить Фантино взять ребенка к себе. Отец просил также назначить его опекуном со стороны родственников матери ребенка и уверял, что проследит, чтобы малышу жилось хорошо. О ней самой не было в письме ни слова: ни вопроса, ни пожелания, ни сожаления.

Орнела сложила листок, молча протянула его Фанти-но. Потом встала, подошла к окну, перегнулась через подоконник и позвала:

– Сеньор полицейский, войдите, будьте добры.

Она вернулась к столу, села, не говоря ни слова. Педро появился на пороге. Он запыхался: как видно, бежал вверх по лестнице.

– Сеньор полицейский, я хотела бы написать заявление, – произнесла Орнела.

Педро открыл папку, достал чистый лист бумаги и вытащил из нагрудного кармана плоскую металлическую коробочку, где хранился штамп полицейского участка.

Орнела написала размашисто: «В случае положительного решения по поводу моего прошения о разводе, прошу суд удовлетворить просьбу Фантино Франческо Камбиазо и разрешить моему сыну, Адриано Антонио Карло Камби-азо, проживать совместно с его отцом, при условии, что я могу видеть своего сына, когда пожелаю, и что мой отец, Антонио Карло Бонисетти, будет назначен опекуном моего сына и моим законным представителем по всем вопросам, касающимся воспитания моего сына». Она поставила число, расписалась размашисто и повернулась к Педро:

– Прошу вас, сеньор полицейский, заверьте.

Педро прочитал бумагу, внимательно посмотрел ей в глаза. Орнела кивнула в ответ на его взгляд. Он расписался и оттиснул штамп…

…Два года промелькнули быстро. Закончив вечернюю школу, Орнела подала документы в морской колледж в Ла Специя. Пришло время покинуть Сардинию. Она уезжала совсем не той девчонкой с младенцем на руках, какой приехала сюда два года назад. Она получила «сепарацьоне» с правом на последующий развод, стала свободна. Почти два года она работала, училась, сама справлялась со всеми трудностями.

Нет, не совсем сама, ведь рядом всегда был Педро. Провожая ее на пристани, за несколько минут до отхода парома, он взял ее за руку:

– Орнела, я хочу что-то сказать…

Орнела взглянула с улыбкой и тут же посерьезнела. Педро густо покраснел, опустил глаза.

– Педро, говори: в чем дело?

– Орнела, я думаю, ты и сама знаешь. Ты едешь учиться, я знаю, это важно. Для тебя… но… не теперь, а когда-нибудь… ты… – Он замолчал, потом вздохнул шумно, как будто решаясь, и произнес: – Ты выйдешь за меня?

Орнела смотрела на него молча. Потом подняла руку, погладила его волосы.

– Нет, Педро, никогда. Нет.

Он еще ниже опустил голову, опять тяжело вздохнул.

– Ты послушай меня, – торопливо заговорила Орне-ла. – Ты – мой друг. У меня больше друзей нет, ты – мой единственный друг. Это навсегда. Навсегда, обещаю! Это – больше, чем брат. Я не хочу, чтобы между нами были другие отношения. Не хочу любви, она убьет в нас людей, сделает нас мужчиной и женщиной. Сделает нас врагами.

– Разве мужчина и женщина – враги?

– Всегда. А мне нужен друг. Врагов и так кругом полно. Она поднялась на цыпочки, быстро чмокнула его в щеку, повернулась и пошла по металлическим пластинам рампы в брюхо парома. Потом, быстро пробежав по внутренней лестнице, она вышла на палубу, перегнулась через перила, крикнула стоявшему на причале с задранной вверх головой Педро:

– Пиши каждый день! И приезжай по выходным. Я буду ждать!..

И вот три года учебы в морском колледже позади. Осилила бы она эти три года, если бы не Педро? Он всегда старался быть рядом, как надежная стена за спиной.

Собираясь после выпуска посетить родную деревню, Орнела написала родителям о своих планах и, не зная, как ее встретят, она повторяла мысленно про себя: «Педро ждет, а значит, мне есть к кому вернуться».