Текст книги "Клеймение Красного Дракона. 1937–1939 гг. в БССР"

Ваши замечания и комментарии, мои дорогие коллеги и друзья, были для меня чрезвычайно важны, я очень старалась либо учесть их, либо усилить свою позицию и аргументацию, стать более убедительной. Разумеется, ответственность за конечный результат несу только я. Дискуссии над вопросами, поднятыми в данной книге, заставляли нас всех не раз думать о том, что Х. Арендт назвала банальностью зла.

И неизменно – моя благодарность моей семье, но прежде всего моей маме Лобан Валентине Степановне, которая своими рассказами о жизни наших дедов и прадедов и их односельчан с детства меня готовила к написанию этой книги, а также моей бабушке – Достанко Надежде Захаровне, человеку скупому на слово и похвалу, именно поэтому, вероятно, мы до сих пор как устойчивые выражения для оценки всего, что происходит с нами и вокруг нас, используем ее афоризмы.

Моя бабушка Достанко Надежда Захаровна (1927 г. р.) всю жизнь работала в колхозе имени Калинина Любанского района Минской области. Ее муж, мой дедушка, Достанко Степан Никитич, который воевал на фронтах Второй мировой войны и дошел до Берлина, тоже работал в колхозе. Каково же было мое изумление, когда бабушка незадолго до смерти, уже в начале 2000-х, довольно высокомерно сказала: «А я в колхоз никогда и не вступала!» Обращаю внимание – это Восточная Беларусь, и мои дедушка и бабушка родились и выросли уже при советской власти.

Бабушкин отец был единоличник, моя бабушка уже после войны замуж вышла также за единоличника. Мой прадед, отец моего деда – Достанко Никита Филиппович, был арестован в 1937 г., больше о нем семья ничего не знала. Его сыну, моему деду, до войны зарабатывать на жизнь позволяло наличие лошади. Как и когда они оказались записанными в колхоз, бабушка сказать не могла. Очевидно, их семьи входили в те пару процентов единоличников, которые не были коллективизированы к 1941 г., а после войны, по словам бабушки, «уже в колхоз и не заставляли». Вероятно, их просто зачислили автоматически, как проживающих на территории данного колхоза. Свое отношение к сущности колхозной жизни бабушка выражала при оценке нашего с сестрой, по ее мнению, недобросовестного труда на ее приусадебном участке следующим образом: «Попривыкали, как на колхозном».

В 1960-е гг. их деревня была признана неперспективной, и жители подлежали переселению в более крупный населенный пункт. Однако жители деревни, в их числе и мой дед, категорически отказались. Платой за это стало постоянное административное давление и периодические штрафы. Деревня Белый Слуп Любанского района, таким образом, уцелела. Выйдя на пенсию, туда вернулось поколение моих родителей, дети тех, кто жил там прежде, правда, теперь как дачники. Сейчас рядом с этой деревней Славкалий построил огромный калийный камбинат.

Мои дедушка и бабушка по отцовской линии жили в некогда шляхетском застенке Листенка (Любанский район также). Теперь в этой деревне жилых домов нет…

Эту книгу я посвящаю им – моим бабушкам и дедушкам – Достанко Надежде Захаровне и Степану Никитичу, Лобанам Марии Ивановне и Адаму Ивановичу, а также всем моим информантам и информанткам, которые мне поведали свои истории о жизни и выживании в период, который назывался «строили социализм».

1. Деревня БССР во второй половине 1930-х гг.

Согласно самой идее коллективного хозяйства при вступлении в колхоз каждый крестьянин должен был внести свой паевой взнос: весь наличный сельскохозяйственный инвентарь, хозяйственные постройки, тягловый и крупный рогатый скот, домашнюю птицу. Закономерно, что такое обобществление в условиях не добровольной, а насильственной коллективизации рассматривалось крестьянами как грабеж. Ответ крестьянства был радикальный – в 1929–1932 гг. по СССР прокатилась волна массовых выступлений крестьян против коллективизации и закрытия церквей[51]51
  В 1929 г. на территории СССР было зарегистрировано 1307 мятежей, а в 1930 г. – 13 760 выступлений, в которых участвовало 3,37 млн чел. Крестьянская война против коллективизации вынудила правительство внести коррективы в первоначальные планы и на некоторое время отступить. И. В. Сталин своей статьей «Головокружение от успехов» (Правда. 1930, 2 марта) возложил всю вину за «перегибы» во время коллективизации на местных исполнителей. Однако вместо того, чтобы успокоить волнения, статья вызвала неожиданный эффект: крестьяне, ссылаясь на эту статью («Сталин сказал, что рано еще строить колхозы»), начали массово выходить из колхозов. [Ивницкий Н. А. Голод 1932–1933 в СССР: Украина, Казахстан, Северный Кавказ, Поволжье, Центрально-Черноземная область, Западная Сибирь, Урал. М., 2009; Ивницкий Н. А. Репрессивная политика советской власти в деревне (1928–1933). М., 2000; Виола Л. Крестьянский бунт в эпоху Сталина: Коллективизация и культура крестьянского сопротивления. М., 2010].
  В БССР, согласно имеющимся данным, только за три с половиной первых месяца 1930 г. произошло не менее 500 крестьянских выступлений. К сожалению, мы не имеем данных о динамике выступлений в 1931 и 1932 гг., однако многочисленные архивные документы свидетельствуют, что выступления имели место и в эти годы, а в 1932 г., когда страна стояла на пороге голода, выступления опять стали массовыми и повсеместными (Раманава І. «Жанчына вааружылісь коллямі і ідуць на нас у наступленне…». «Бабскія бунты» ў БССР у пачатку 1930-х гадоў // Arche. 2011. № 12. C. 87–99).


[Закрыть]. После голода 1932–1934 гг. в документах партийного архива больше не встречаются данные о столь массовых выступлениях, однако говорить о том, что крестьяне смирились с колхозами как единственной формой возможного существования, не приходится. Переломным во всех смыслах стал 1937 г., вопрос о положении в сельском хозяйстве стал опять одним из ключевых, оказалось, что процесс коллективизации все еще далек от завершения, в стране большое количество единоличных хозяйств, которые, несмотря на налоговый пресс и всевозможные ограничения, выживают вне колхозной системы.

В начале 1937 г. в БССР было около 9,6 тыс. колхозов[52]52
  НАРБ. Ф. 4-п. Оп. 1. Д. 10917. Л. 32–33.
  На 9,6 тыс. колхозов в 1937 г. было 626 комбайнов, 1439 гусеничных тракторов, 947 сеноуборочных машин, 2139 молотилок, 461 автомашина в МТС (100 из них легковые) и 589 автомобилей в колхозах, планировалось, что в этом же году будет 10 тыс. тракторов и 935 дисковых сеялок. На 1936 г. в колхозах работали 751 агроном, 488 зоотехников, 861 ветеринар, 495 землеустроителей (НАРБ. Ф. 4-п. Оп. 1. Д. 10927. Л. 90).


[Закрыть], в которые входили 680 тыс. крестьянских хозяйств. Единоличных хозяйств насчитывалось до 120 тыс. – примерно каждое пятое хозяйство (около 114 тыс. из них занимались сельским хозяйством). Притом что их удельный вес был около 20 %, по посевам он составлял меньше 5,5 %, по лошадям – чуть больше 7 %, по крупному рогатому скоту – около 4 % и т. д.[53]53
  Там же. Л. 32; Д. 11016. Л. 274–279.


[Закрыть] Примерно треть занятых в сельском хозяйстве единоличников не имела никаких средств производства, в том числе земли (в документах их характеризовали как «совершенно безнадежны»).

Несмотря на плохое обеспечение средствами производства и землей единоличники должны были платить налогов значительно больше, чем колхозники. Согласно объяснительной записке к проекту норм поставок сельскохозяйственного налога на 1936 г. средний размер налога на одно колхозное хозяйство составлял 29,7 руб., на единоличное – 185 руб.[54]54
  Там же. Д. 11016. Л. 274–279.


[Закрыть]

Для колхозов существовал один пакет обязательств, для отдельного колхозного двора – еще один. Кроме индивидуального налога на колхозный двор крестьяне платили так называемый культурный сбор, обязательную страховку построек, натуральные налоги (за приусадебный участок – картофелем, за корову – молоком и мясом, за овцу – шерстью; причем, согласно правилам проведения государственных закупок, введенным в 1934 г., каждый крестьянский двор (и колхозный, и единоличный) обязывался к сдаче определенного количества мяса и молока, даже если не имел ни свиней, ни коров, ни овец). Также все крестьяне должны были участвовать в государственном займе, точнее – давать свои средства государству в расчете на будущие дивиденты.

Осенью 1934 г. СНК и ЦИК СССР приняли ряд постановлений относительно налогообложения единоличников. Был установлен единовременный налог на единоличные хозяйства, ставка по которому значительно повышалась в зависимости от имеющихся средств и рыночных доходов. Местным финорганам надлежало уделить значительное внимание обложению неземледельческих доходов единоличников, особенно доходов, которые приносило наличие лошади (извоз, вспашка). Подчеркивалось, что «во всех случаях предъявленная к уплате сумма с единоличного хозяйства должна быть не менее чем на 25 % выше ставки, установленной в данном селении для колхозников»[55]55
  Там же. Д. 7561. Л. 3–6.


[Закрыть], т. е. независимо от реальных доходов и материального положения они должны платить больше. Также для единоличников предусматривалась значительно более жесткая штрафная политика[56]56
  Там же. Д. 11016. Л. 274–279.


[Закрыть].

Крестьяне должны были обязательно продать часть своего хлеба государству по так называемым «закупкам». Закупочные цены на 20–25 % были выше заготовительных, но значительно уступали базарным и коммерческим[57]57
  Там же. Д. 6203. Л. 58.


[Закрыть]. Вполне закономерно, крестьяне не хотели отдавать дополнительно хлеб дешево. Основным стимулом для успешного проведения закупок виделась система «отоваривания» – продажа для участников закупок на льготных условиях дефицитных промтоваров по государственным ценам. Соотношение цен на сельскохозяйственную и промышленную продукцию для крестьян было грабительским. Так, в 1934 г. за пуд зерна государство платило крестьянам 1 руб. 25 коп., а сапоги в государственном магазине стоили 200 руб. пара, туфли – 120 руб., калоши – 50 руб., ситец на платье – 40 руб. В случае, если крестьянин имел квитанцию о сдаче хлеба по закупке, он мог приобрести сапоги за 35 руб., что соответствовало примерно стоимости 28 пудов хлеба[58]58
  Минский Мужик. Что я видел в советской России? Из моих личных наблюдений. М.: Common place, 2018. С. 178.


[Закрыть]. Однако на деле оказывалось, что наличие квитанции о сдаче хлеба или льна по закупкам приобретение товаров также не гарантировало[59]59
  Вот пример, как работала эта система во время льнозаготовок: «В общей массе посевов и заготовок льна более 60 % составляют мелкие производители (в том числе и колхозы, которые имеют 3–5 га льна). Единовременная продажа льна одним сдатчикам выражается в большинстве случаев несколькими кг на сумму 1–2–4 руб. […] Нельзя принять всерьез утверждение, что дорогие товары, как пальто в 70–100 руб. или ботинки (мальчишеские) в 20 руб. или сигареты – могут являться товаром стимулирования льносдатчика […] поскольку этими товарами, полученными в количестве 2–3 предметов, колхоз не мог заинтересовать рабочих по переработке льна. […] При современных ценах на лен и розничных сельских ценах на самый дешевый ситец, даже при отоваривании на 100 %, льносдатчик сможет получить за пуд льна не более 4–4,5 метра. Между тем из того же пуда льна крестьянка ткет 25–28 метров полотна в пять раз более прочного, чем ситец» (НАРБ. Ф. 4-п. Оп. 1. Д. 6214. Л. 128–129).


[Закрыть].

Система налогообложения работала примерно так: центр – исходя из количества посевных площадей и предыдущих, сделанных еще до уборки хлеба, расчетов – спускал нормы заготовок на районы. Районы спускали цифры в сельсоветы и колхозы, те, в свою очередь, распределяли между колхозниками и единоличниками[60]60
  НАРБ. Ф. 4-п. Оп. 1. Д. 10947. Л. 76.


[Закрыть]. Между фигурирующими на бумаге плановыми цифрами и засеянными площадями была огромная разница: например, в Лепеле исходили из того, что здесь в среднем единоличник засеял 0,75 га яровыми и 0,36 озимыми, реально же было засеяно 0,32 в целом[61]61
  Там же. Л. 114.


[Закрыть]; Речица получила план в 1,4 га на двор, а у единоличника земли не было[62]62
  Там же. Л. 116.


[Закрыть]. Согласно сводкам, поданным по 38 районам, на 1937 г. должно было быть 69 тыс. га распаханных земель, по факту же оказалась только 21 тыс. га[63]63
  Там же. Д. 10919. Л. 70.


[Закрыть]. Несовпадение этих цифр было обусловлено тем, что еще на стадии посевной на места спускался план, который никогда не выполнялся, но наверх подавались завышенные цифры, а потом, исходя из этих завышенных цифр, и доводился план заготовок[64]64
  Там же. Л. 71.


[Закрыть]. Также надо заметить, советские крестьяне никогда не собирали урожай полностью со всей засеянной земли[65]65
  Судьбы российского крестьянства / под ред. Ю. Н. Афанасьева. М., 1996. С. 306.


[Закрыть].

В Березинском районе, например, только по одному Мощаницкому сельсовету и в 1935 г., и в 1936 г. планы сева и госпоставок были начислены на 230–280 га больше пашни, чем имели единоличники. В качестве донаделения землей им было выделена бросовая земля в урочище Мощаница, абсолютно непригодная для пахоты. Единоличники отказались обрабатывать эту землю, тем не менее два года должны были выполнять зернопоставки и денежные платежи за эту землю[66]66
  НАРБ. Ф. 4-п. Оп. 1. Д. 13232. Л. 24.


[Закрыть], что составило только за 1936 г. в среднем по 400 руб. на хозяйство[67]67
  Там же. Л. 25.


[Закрыть]. В 1937 г. все эти факты будут использованы против районных руководителей. Однако в 1936 г. страна жила по закону, согласно которому у «злостных неплательщиков налогов» могло быть изъято абсолютно все хозяйство, за исключением жилого дома и определенного минимума продовольствия[68]68
  Там же. Д. 13277. Л. 57.


[Закрыть]. Данное ограничение на изъятие дома и минимума продовольствия, как это будет показано дальше, не работало.

Те единоличники, которые имели коней или имели доходы на стороне, должны были платить дополнительные налоги. При доведении налогов исходили из того, что «не может быть, чтобы они не имели доходов»[69]69
  Там же. Д. 10947. Л. 88.


[Закрыть]. Согласно данным Наркомата земледелия, из 114 тыс. единоличных хозяйств рыночные доходы платили в 1936 г. – 35,7 %, в 1935 – 47,2 %[70]70
  Там же. Л. 88.


[Закрыть], что квалифицировалось, как недообложение единоличника.

В начале февраля 1937 г. в связи с более низким процентом коллективизации (70–76 %), чем в целом по республике (около 87 % на 1 октября 1936 г.) были обследованы отстающие в этом вопросе районы: Паричский, Жлобинский и Борисовский[71]71
  Там же. Д. 12041. Л. 343, 345–347.


[Закрыть]. Только в Паричском районе на 1 января 1937 г., например, было 3275 единоличных хозяйств[72]72
  Там же. Д. 11049. Л. 89.


[Закрыть].

Интересным в этом документе является характеристика единоличных хозяйств, которые были поделены на три условные группы. К первой группе были отнесены хозяйства, которые имели в своем распоряжении лошадь, корову, теленка, мелкий скот. Отмечалось, что таких хозяйств в Беларуси немало. Так, например, на 105 тыс. единоличных хозяйств на 1 июля 1936 г. приходилось более 61 тыс. лошадей, 124 тыс. голов крупного рогатого скота, 143 тыс. свиней, 69,5 тыс. мелкого скота. «Хозяйства эти легко справляются с обязательствами перед государством и, подрабатывая на лошади 20–25 руб. ежедневно, живут не хуже колхозников и в колхоз не собираются». В качестве примера приведено хозяйство Докука, д. Б. Стахово Борисовского района: имеет 4 га земли, почти всю засевает, имеет лошадь, корову и двухлетнего бычка, двух свиней, трех овец; денежных платежей 800 руб. – все выполнил.

Вторую категорию хозяйств составляли единоличники, которые зарабатывали деньги на лесосплаве, лесовывозках, торфоразработках и т. д. Они также имели скот (чаще без лошади), но сеяли меньше. В докладной указывалось: «Не всегда выполняют свои обязанности, а денежные почти всегда. Это наиболее типичная группа для целого ряда районов… Учесть доходность этой группы очень нелегко, она проходит без внимания»[73]73
  Там же. Д. 12041. Л. 343, 345–347.


[Закрыть].

Третью категорию хозяйств, согласно данному документу, немногочисленную по сравнению с двумя первыми, составляли хозяйства, которые не имели лошади, коровы, а отведенную им землю не засевали. Отмечалось: тем более что зачастую эта земля трудно обрабатываемая, «сеют урывками, в лесу небольшими клочками, укрывая посев». Именно эта группа, вследствие невозможности уплаты всех налогов, чаще всего подвергалась «административному воздействию» и даже «прямому произволу» со стороны местных властей[74]74
  НАРБ. Ф. 4-п. Оп. 1. Д. 12041. Л. 345–347.


[Закрыть].

В докладной отмечалось большое количество выходов и исключений из колхозов, что за год процент коллективизации практически не повысился; в ряде деревень коллективизация и вовсе отсутствовала: «деревни эти засорены сектантами, баптистами, евангелистами и пр. мракобесами, эсеровским и нацдемовским отребьем и пр., частью репрессированными»[75]75
  Там же. Л. 345–347.


[Закрыть].

Доходы колхозников были чрезвычайно низкие, ни на жизнь, ни для выплаты налогов их не хватало. Так, колхозники в среднем получали на трудодень: 1933 – 1,57 кг, 1934 – 1,72 кг, 1935 – 1,1 кг, 1936 – 0,69 кг (в денежном выражении соответственно: 1933 – 0,11 руб., 1934 – 0,12 руб., 1935 – 0,25 руб., 1936 – 0,29 руб.)[76]76
  Там же. Д. 10917. Л. 105.


[Закрыть], т. е. при установленном в 1938 г. минимуме трудодней в 80 получаем доход в примерно 100 кг зерна (или в 15 руб. в денежном выражении) за год!

Статус колхозника был предпочтительнее статуса единоличника как более благонадежного с точки зрения властей. Колхозник теоретически получал в два раза больший приусадебный участок (0,5 га вместо 0,2 га), налоги и необходимые выплаты были значительно ниже. Однако вступление в колхоз было возможно не для всех: во-первых, имелись ограничения для так называемых кулаков, во-вторых, сдерживала необходимость внесения вступительного взноса; части крестьян отказывали в восстановлении в колхозе или не хотели принять в колхоз вообще по причине того, что в колхоз вступают члены семьи, а глава семьи работает на производстве и т. п.

Огромное количество колхозников не получило обещанный уставом сельскохозяйственной артели минимум в 0,5 га. Таковых в Слуцком округе было 24 тыс. (в среднем приходилось не более 0,12 га)[77]77
  Там же. Д. 10959. Л. 7.


[Закрыть]; в Копыльском районе – примерно 6800 (³/₄ от общего количества)[78]78
  Там же. Л. 12.


[Закрыть], в Лепельском районе около 2 тыс. хозяйств не получили приусадебной земли[79]79
  Там же. Л. 34.


[Закрыть]. Чтобы довести приусадебные участки до минимальной нормы, требовалось 25 тыс. га[80]80
  Там же. Д. 10919. Л. 71.


[Закрыть].

Крестьяне искали возможность подзаработать на лесозаготовках, лесосплаве, лесовывозках, торфоразработках, на стройках, в совхозах и т. п. Как правило, на «отхожие промыслы» уходили мужчины, а семья работала в основном на своем приусадебном участке[81]81
  Там же. Д. 10816. Л. 141–144.


[Закрыть]. За три первых месяца 1934 г. из Кричевского района на заработки ушло около 1 тыс. единоличников и колхозников, из Кличевского – около 600[82]82
  Там же. Д. 6231. Л. 1.


[Закрыть]. В Червенском районе из 6600 дворов 1100 были единоличными, почти половина из них работали в леспромхозе лесорубами, в артелях и др.[83]83
  Там же. Д. 10965. Л. 121.


[Закрыть], в Чаусском районе из 2000 единоличников занимались сельским хозяйством не более 600[84]84
  Там же. Д. 10968. Л. 108.


[Закрыть]. Костюковичский и Краснопольский районы являлись базой для вербовки людей для Донбасса[85]85
  Там же. Л. 158.


[Закрыть]. Следствием бегства крестьян из деревни стало, как отмечалось в докладной «О росте коллективизации в БССР» (1934), то, что в отдельных колхозах перенасыщенность землей доходила до 30,44 га и даже 53,6 га на колхозный двор. Невозможность справиться с огромными массивами, а также отсутствие всяческой заинтересованности у колхозников для работы на обобщенных землях вели к тому, что даже засеянные поля не убирались вовремя и должным образом, а то и вовсе зимовали под снегом[86]86
  Там же. Д. 10921. Л. 83.


[Закрыть]. Естественно, перераспределение земли в пользу приусадебных участков за счет колхозных земель было невозможно. С другой стороны, здесь же в районах были хозяйства, наделение землей которых было невозможно по идеологическим причинам. Вот что докладывали из Житковичского района:

«Хозяйства единоличников, оставшиеся в районе, в большинстве своем являются семьями кулаков, частью оставшиеся на месте после высылки главы семьи, часть из них при раскулачивании выехала вместе с главою семьи и впоследствии возвратилась (жена, дети) […] Положение большинства семей высланных, раскулаченных и осужденных, оставшихся на территории района, чрезвычайно бедственное: большинство из них проживают в бывших ранее подсобных, ныне полуразрушенных помещениях, оставшихся после раскулачивания. Семьи с малыми детьми по 4–5 чел. не имеют никакого имущества, существуют за счет случайных заработков матерей; дети болезненны, живут впроголодь». Далее делался вывод: «Нахождение этих семей раскулаченных и осужденных с подобным имущественным положением на территории пограничного района совершенно недопустимо, ибо как их имущественное положение, так и они сами являются самыми злостными контрреволюционерами, агитаторами против всех мероприятий партии и правительства. Необходимо принять срочные меры к освобождению района от подобных лиц»[87]87
  НАРБ. Ф. 4-п. Оп. 1. Д. 12094. Л. 13–14.


[Закрыть].

Не лучше, чем в земледелии, была ситуация и в животноводстве: падеж молодняка в результате бескормицы составлял 30–40 %, крупного рогатого скота – до 20 %[88]88
  Там же. Д. 10919. Л. 68.


[Закрыть]. Согласно данным сельскохозяйственного отдела ЦК КП(б)Б, только за 1936 г. в результате эпидемий и недокорма пало 60 тыс. коней, 384 тыс. свиней, значительное количество рогатого скота и овец[89]89
  Там же. Л. 80.


[Закрыть]. С 1934 по 1937 г. падеж лошадей составил 78 тыс. голов, из мобилизованных для армии лошадей во время маневров только 7 % лошадей оказались годными[90]90
  Там же. Д. 10921. Л. 73.


[Закрыть].

Попыткой дисциплинировать колхозников была угроза исключения их из колхоза и лишение всех «привилегий» этого статуса. Из колхозов исключали за так называемое «нарушение трудовой дисциплины» (прежде всего невыход на работу, невыполнение необходимого минимума трудодней или устава сельскохозяйственной артели). Например, в Хойницком районе с 1933 по 1936 г. из колхозов было исключено 2800 колхозников[91]91
  Там же. Д. 13236. Л. 5–9.


[Закрыть]. По данным за 1936 г., из колхозов по всей территории СССР было исключено около 200 тыс. крестьянских семей и еще почти полмиллиона вышли из колхозов добровольно. К июлю 1937 г. в СССР вступило в колхозы 226 398 семей, но одновременно 129 236 семей покинули колхозы добровольно, а 39 369 были из них исключены[92]92
  Ширер Д. Р. Сталинский военный социализм. Репрессии и общественный порядок в Советском Союзе, 1924–1953 гг. М., 2014. С. 384.


[Закрыть], т. е. к концу 1936 и в начале 1937 г. отток людей из колхозов уже практически сравнялся с приходом в них новых колхозников. В БССР за 1937 г. было исключено из колхозов, по разным данным, от 4 тыс. до 6 тыс. хозяйств, сами вышли за это же время еще почти 15,5 тыс. хозяйств[93]93
  НАРБ. Ф. 4-п. Оп. 1. Д. 12114. Л. 17, 20; Д. 13220. Л. 26.


[Закрыть]. Крестьяне, которые исключались или уходили из колхоза, не получали никакой компенсации за внесенный ими паевой взнос, но и это уже не останавливало.

Наиболее яркой иллюстрацией краха сельскохозяйственной политики большевиков является постоянный фоновый голод деревни. В 1936 г. в докладных словосочетание «продовольственные трудности» опять заменяется словом «голод». С 1 января 1935 г. было отменено карточное обеспечение хлебом, введенное фактически еще в 1929 г. Однако уже в феврале 1935 г. НКВД БССР сообщал в ЦК КП(б)Б и СНК БССР о чрезвычайно напряженном положении с хлебом в ряде районов БССР. На местах снова ввели нормированную продажу, которая 25 августа 1936 г. была утверждена постановлением ЦК ВКП(б) и СНК СССР. С мест сообщали, что сельским жителям хлеб не продают, поскольку не хватает для рабочих.

25 февраля 1936 г. нарком внутренних дел Леплевский писал в ЦК КП(б)Б о бедственном положении в ряде районов пограничной полосы БССР (Дзержинский, Житковичский, Освейский и др.), так как здесь по трудодням колхозники получили чрезвычайно мало[94]94
  Там же. Д. 10885. Л. 2–4.


[Закрыть]. В Мозырском округе на грани голода было 95 колхозов с 5033 хозяйствами (т. е. более 25 тыс. чел.). Здесь колхозники получили на трудодень по 80–100 грамм и уже давно все съели[95]95
  Там же. Д. 10812. Л. 202–208.


[Закрыть]. Голодали колхозники Туровского, Житковичского, Лельчицкого районов, были сообщения об опухолях на почве голода[96]96
  Там же. Д. 10822. Л. 6.


[Закрыть]. По данным ЦК КП(б)Б, при обследовании ряда районов (Климовичи, Кричев, Плещеницы, Логойск, Заславль, Узда, Дзержинск, Освея) было установлено, что в каждом из этих районов имеется по 7–10 колхозов, которые без оказания им помощи семенами не сумеют засеять озимый клин[97]97
  Там же. Д. 10867. Л. 14–15.


[Закрыть]. Продовольственной помощи у Минска просил Рогачевский район[98]98
  Там же. Д. 12087. Л.1.


[Закрыть].

По итогам 1936 г. около 2,5 тыс. колхозов смогли выдать колхозникам на трудодень не более 300 г, эти колхозы к весне 1937 г. уже совершенно не имели ни хлеба, ни семян[99]99
  Там же. Д. 12042. Л. 16.


[Закрыть]. С начала 1937 г. в городах и местечках снова стояли огромные очереди за хлебом, в том числе за счет наплыва колхозников[100]100
  Там же. Л. 16.


[Закрыть]. По данным, направленным в газету «Звязда», в 1937 г. в Минск ежедневно прибывало не менее 10 тыс. оборванных, босых, настроенных антисоветски крестьян[101]101
  Там же. Д. 14776. Л. 129.


[Закрыть]. Однако крестьяне далеко не всегда имели возможность приобрести хоть что-то как ввиду отсутствия у них средств, так и ввиду отсутствия их в списках на продажу[102]102
  Там же. Д. 10899. Л. 38–39 и др.


[Закрыть]. Продовольственная помощь же оказывалась только колхозникам и, более того, по спискам, утвержденным председателем райисполкома[103]103
  НАРБ. Ф. 4-п. Оп. 1. Д. 12087. Л. 23.


[Закрыть].

В 1937 г. власти констатировали глубокий кризис в сельском хозяйстве. На всех пленумах 1937 г. и XVI съезде КП(б)Б обязательно фигурировали вопросы о положении единоличников, колхозников, колхозов, о том, что коллективизация фактически остановилась и никакие из задействованных прежде рычагов уже не приносят результата.