Текст книги "Переплетения"

Глава 12

Как и положено они выехали в означенный час, приехав в д. Торжок на второй день пути. Разыскать барскую усадьбу не составило труда. Великолепный двухэтажный дом стоял на холме и удивлял проезжающих своими огромными окнами на веранде и втором этаже. Белые колоны поддерживали второй этаж, который из-за количества стекол, словно воздушный, как будто парил над землей.

– Савелий, кто там подъехал?

– Петр Федорович, приехали господа, просят встречи с Вами, говорят из Петербурга.

– Кто такие?

Савелий протянул визитные карточки.

– Тербольский Николай Александрович и Летлинский Тимофей Васильевич. Не знаю таких. А что за дело у господ ко мне?

– Не знаю-с, но одеты-с по-модному.

– Ты вот что, Савелий, подай мне сюртук, тот последний, посланный их Петербурга. А господам передай, барин сейчас их примут.

– Хорошо-с.

В гостиную вышел слегка полноватый, невысокого роста, с круглым добрым лицом и гусарскими усами пожилой господин.

По его болезненному виду можно было догадаться о состоянии его плохого здоровья, он, вероятно, перед гостями решил бравировать и держался очень уверенно.

– Самойлов Петр Федорович. Чем могу служить, господа? – показывая рукой на кресла, он дал понять гостям, что им можно присесть.

Николай Александрович решил взять инициативу в свои руки и рассказать о произошедших в усадьбе Летлинских событиях.

– Видите ли, Петр Федорович, мы специально приехали из Петербурга к вам, чтобы окончательно прояснить ситуацию. Дело в том, что летом прошлого года мой друг, Тимофей Васильевич Летлинский нашел недалеко от своей усадьбы, возле озера, умирающую девушку, она пришла в сознание на третий день, но кроме имени своего вспомнить о себе ничего не смогла.

Только переживший подобное с родными может понять, какое волнение в этот момент охватило Петра Федоровича. Он буквально замер в ожидании рассказа и очень надеялся на чудо, интуитивно понимая, что речь идет о его дочери.

Тимофей Васильевич решил дальше продолжить рассказ сам.

– Доктор, приглашенный к девушке, пояснил, что видимых повреждений у нее нет и, вероятно, со временем она сможет о себе рассказать больше, но прошло уже около года, а Анна – так она просила ее называть, ничего вспомнить не может, кроме, пожалуй, одного автоматического с ее стороны действия. Однажды в эмоциональном порыве она подписалась Самойлова. Эту подпись мы решили с Николаем Александровичем, взять за основу поисков ее родных. Благодаря знакомым Николая Александровича нам удалось выяснить, что у Вас есть дочь Анна. Безусловно, мы будем очень рады за вас, если с Вашей Анной Петровной все в порядке.

– Дорогие вы мои, родные вы мои! – Петр Федорович вскочил и начал по очереди трясти им руки, одновременно вытирая слезы. – Вы радость мне вернули и надежду.

– Уважаемый Петр Федорович, не будет ли у вас карточки или портрета вашей дочери, чтобы нам с вами быть абсолютно уверенными?

– Есть, есть и фотография, и портрет. Савка, где тебя носит, неси портрет Аннушки, да поживей.

– Бегу, барин, – старый слуга словно почувствовал возбуждение барина он тоже в душе желая возвращения Анны Петровны. Он бросился в кабинет к барину, схватил портрет в рамочке со стола, перекрестил его со словами «Господи, помоги ей» и резко развернулся.

Разволновавшийся Петр Федорович уже в дверях гостиной бежал, на столько быстро, сколь мог себе позволить это, навстречу слуге; выхватив портрет, он трусящимися руками протянул его гостям. Первым, встав с кресла, портрет взял Николай Александрович и сразу же передал его Тимофею Васильевичу.

– Слава богу, это она, – произнес Тимофей Васильевич, опустившись обратно в кресло.

– Да, сомнений нет. Это действительно Анна. Извините, Петр Федорович. Анна Петровна – ваша дочь.

Петр Федорович уже рыдал, уткнувшись в старого слугу, тот тоже кулаком размазывал свои слезы по щекам. Совершенно умилительно смотрели на двух рыдающих стариков гости, но они понимали, как много сейчас значит их приезд и новость, которую они принесли в этот дом.

– Ну все, все, Савелий, иди, принеси нам коньячку для успокоения.

– Слушаюсь, барин, – все еще вытирая слезы, вышел за дверь слуга.

Петр Федорович, совершенно обессиленный, прошел к своему креслу, сел в него и не в силах произнести слов, молча приходил в себя. Тимофей Васильевич и Николай Александрович понимали его и позволили ему успокоиться. Вернулся Савелий с подносом, на котором стоял коньяк, налил всем по рюмочке. В гостиной раздался легкий звон хрусталя. И как будто солнце вышло из-за туч для старого помещика Самойлова. Он говорил, говорил не останавливаясь, все хотел рассказать, какая у него чудесная дочь, талантливая, и как жаль, что мать ее так рано их оставила. Гости не перебивали его, они слушали и позволили говорить этому чудесному человеку, который сейчас свой радостью готов был делиться бесконечно.

Когда же он закончил, то вдруг спохватился.

– Да что же это я, вы же с дороги. Вам отдохнуть нужно, пообедать, да как же это я, – не переставая себя укорять, начал он хлопотать.

– Не беспокойтесь, Петр Федорович, – утешил его Николай Александрович, – мы не голодны и пообедали в придорожном трактирчике.

– Придорожном трактирчике, да что вы мне говорите такое, да ведь вы для меня, да ведь я, право, не знаю, как закончить.

Молодые мужчины рассмеялись.

Петр Федорович тоже неожиданно для себя рассмеялся, и вдруг он обеспокоено спросил:

– А сейчас где Аннушка, жива, здорова?

– Все хорошо, Петр Федорович, она в моей усадьбе в Светицах. – утешил его Тимофей Васильевич. Он вдруг хотел добавить, что старый барин уже стал дедом, но вдруг передумал: а что, если переизбыток чувств вреден сейчас для пожилого человека. И как он отреагирует на эту новость, собственно, она не так приятна, как первая.

«Ничего, – подумал Тимофей Васильевич, – еще представится случай все рассказать».

По случаю радостного события срочно собрали праздничный стол. Такой стол в Светицах никогда бы не назвали праздничным, скорее, скромным даже для обыкновенного дня. При этом гости смогли заметить, что услужение было весьма плохое, вероятно, безделье и отсутствие железной дисциплины располагало к беспорядочности: рассчитывая один на другого, никто не хотел заниматься работою.

Остатки кушаний приносимых от стола, в ту же минуту нарасхват съедались еще за незакрытой дверью жадными девками и лакеями. И они вовсе не были голодны. Посторонние люди, коими являлись гости, от такого поведения дворовых пришли в изумление и даже страх от наглого бесстыдства и своеволия окружавшей прислуги. Тимофей Васильевич для себя успел заметить, что, пожалуй, Анне сейчас у них гораздо лучше. Он и не подозревал, что у него происходит то же самое, только за закрытыми дверьми.

Петр Федорович, пригубив вина, расслабился и стал было отдавать не связные распоряжения по поводу своего отъезда. Благо Николай Александрович вовремя вмешался.

– Вы, Петр Федорович, обождите лета. Дороги очень плохи.

– Да, я вот до Петербурга четыре дня добирался. Да и к Вам мы два дня ехали. Для Анны Петровны такая поездка чрезвычайно сложной покажется.

– Пожалуй, вы правы, господа. Но я так сильно хочу видеть мою Аннушку, что мне вам словами не описать своих чувств. Ведь я действительно думал, что потерял ее, навсегда потерял.

– Давайте, Петр Федорович, поступим с вами так: вы ей напишите письмо. Я в Петербурге пробуду еще неделю, а потом к себе в поместье возвращаюсь. Она, безусловно, очень рада будет получить письмо от отца.

– Да, да, конечно, Тимофей Васильевич. Я должен написать моей Аннушке.

Самойлов привстав, обратно опустился в кресло.

– Слабость в ногах, господа. Отчего бы это?

Мужчины рассмеялись, поддержав старика.

– От Вашей наливочки, Петр Федорович.

– А и то правда.

Они еще долго сидели за столом, шутили. Петр Федорович расслабился от выпитого и пережитого, он сидел с раскрасневшимися щеками и ощущал себя молодым, как эти добрые гости, принесшие ему радостную весть.

Господа на ночь откланялись, обещав заехать наутро за письмом.

Слово свое они сдержали и действительно ближе к полудню прибыли. Самойлов дрожащими руками передал им письмо для своей дочери. Он смахивал слезу, глядя как они отъезжают, стоя на крыльце своего дома и не хотел уходить, словно эти люди невидимыми нитями связывали его с доченькой.

Совсем расстроенный, Петр Федорович ушел в свою спальню, лег на постель и долго плакал. Он еще несколько дней будет жить и в тревоге, и в надежде, потом успокоится, наберется терпения и будет ждать, ждать лета.

Глава 13

В самом русле реки Светицы давно построили водяную мельницу. Местные жители и крестьяне соседних деревень мололи зерно, за особую плату, разумеется. Рядом с мельницей размещались барские амбары, кладовые с хлебом и пищевыми запасами, которые охраняли не только дюжие сторожа, но и злые собаки, поставленные на специальное довольствие.

Анна выбрала именно это место для своих ежедневных прогулок. Все постройки ей напоминали уже виденные где-то ранее. Поэтому для себя она решила, что, возможно, этот пейзаж позволит вспомнить события еежизни или обстоятельства потери памяти.

Надо же такому случиться, что во время такой прогулки один из псов сорвался с цепи и кинулся на нее. Он сбил ее с ног и своими огромными клыками начал рвать плоть. Анна, сначала ошарашенная, еще пыталась отбиваться, но потом начала истошно кричать от боли. Кровь мелкими капельками разлеталась в дорожной пыли. Сторожа кинулись спасать девушку, оружия у них не было, поэтому отбивали от неё собаку палками и вилами.

Истерзанную, без сознания, Анну привезли в усадьбу. Первой навстречу вышла Вера Алексеевна, она распорядилась разыскать барыню девочке-прислуге. Лохмотья платья Анны пропитались кровью. Ее, бледную и без сознания, отнесли в комнату.

Маленькая девочка, которой поручили найти в усадьбе барыню, долго от увиденного не могла описать, что произошло и с кем, а только повторяла: «Разорвали, разорвали».

Анастасия Серафимовна сначала не придала должного внимания этим словам, решив, что вероятно повредили какую-то вещь, но ужас на лице ребенка отчего-то подсказывал ей, что случилось ужасное и необходимо самой это увидеть.

Она пошла за девочкой, которая всхлипывая, привела ее к домику, в котором разместили Анну. Не желая туда входить, Анастасия трясла девочку и требовала объяснить происходящее яснее, пока из домика не вышла Вера Алексеевна. Окликнув племянницу, она дала знать о необходимости присутствия ее в этом доме.

Увидев растерзанное тело Анны, Анастасия была шокирована. Разорванный живот в котором практически видны внутренности, еще долго будет ей вспоминаться впоследствии.

Она, взяв себя в руки, отдала приказание немедленно разыскать доктора и не мешкая привести в дом. Уездный доктор в это время в другой деревне оказывал помощь пожилой женщине, на ногу которой в этот несчастный день наступила корова. Поскольку доктор приехал в деревню, то каждый из жителей, имеющих копеечку заплатить ему, посчитал своим долгом непременно рассказать о своих болях: пожаловаться на боль в пояснице, жужжание в ушах и многие другие проблемы со здоровьем. Поэтому в Светицы доктор прибыл только вечером.

Анастасия Серафимовна места себе не находила. Каждая минута до приезда доктора тянулась как целый час. Надо же, такое чудовищное событие случилось в отсутствие мужа. Как она сможет ему об этом рассказать, она слов подобрать не могла. Мысли беспорядочно носились в ее голове. Она не заметила, как начала говорить вслух. Вера Алексеевна находящаяся сейчас рядом с ней, хранила молчание. Анастасия быстро ходила из угла в угол.

– А вдруг Тимофей подумает, что я решила ее извести? Вдруг он решит, что это специально? Нет, нет, он поймет, поймет, что это нелепая случайность, несчастный случай. Но о, Боже мой, какой ужасный день! Как ему рассказать? А если она умрет, если не доживет до его возвращения, что будет с ним? Она должна жить, обязательно должна дожить до возвращения Тимофея. А может быть, нет, может быть, всё к лучшему. Ах, боже мой, что я говорю?! Что я говорю?!

Приехавший доктор, осмотрев девушку и предприняв все необходимые медицинские меры, вышел очень расстроенный.

– Шансов выжить после потери крови и сильных ранений у Анны не осталось. Рваные раны, повреждена печень, о других органах даже говорить не буду.

– Господи, какая трагедия! Что нам делать, доктор?

– Право не могу ответить вам, уважаемая Анастасия Серафимовна.

– Ну как же так, доктор?

– Молитесь. Господь всемогущ. Я сделал все, что было в моих силах. Но шансов выжить нет. Совсем нет.

Анастасия Серафимовна молилась, она молилась до утра и просила Господа предоставить возможность этой девушке жить. Она ругала себя за свои проклятия в ее адрес. Корила себя за свое поведение и готова была искупить свои действия. Её поддержали Фаечка и все домашние. Они искренне желали Анне жизни. Но Господь распорядился иначе, к утру Анна умерла.

Похоронили ее, как положено, по всем христианским канонам, на третий день. Во время похорон присутствовали Вера Алексеевна и Федор Кириллович. Они приняли самое живое участие в организации этого мероприятия, проявив одновременно заботу об Анастасии, которая переживала это событие очень тяжело и болезненно.

Строго – настрого запретив слугам рассказывать о случившемся барину по возвращении, Анастасия Серафимовна решила обо всем поведать ему сама, прекрасно понимая сложность ситуации. Все домочадцы ждали возвращения Тимофея Васильевича и боялись этого.

* * *

Тимофей Васильевич вернулся в усадьбу через неделю после похорон Анны.

Вечером после ужина жена вполголоса сказала ему, что нужно поговорить, и незаметно отослала людей.

Барин сел в свое любимое кресло, закурил и, не подозревая, спросил со всей добротой в своем голосе:

– Матушка, что-то случилось у нас? Вы чем то расстроены?

В действительности, он выжидал и очень, очень хотел поскорее увидеть Анну и рассказать все, что он узнал; и особенно передать ей письмо от отца. Он оттягивал эту минуту, предвкушая, как она важна и для Анны, и для него, и представлял, как обрадуется девушка, что ее тайна раскрыта.

– Я ничего не скрывала от вас, Тимофей Васильевич, никогда Вы это знаете. Новость, которую вынуждена сейчас сообщить, ужасна. Знаю, вам будет больно это узнать, но я вынуждена это сказать, – замолчав, Анастасия Серафимовна подбирала слова. Он напрягся, дрожь прошла по его телу, и мрачные предчувствия охватили его. Она вздохнула и произнесла:

– Анна умерла на прошлой неделе.

Оцепенение парализовало Летлинского. Он смотрел на супругу, и ему казалось: это шутка, злая шутка с ее стороны. Ведь этого не могло быть и не должно быть.

Анастасия Серафимовна старалась подойти к своему рассказу осторожно, как можно мягче.

– Анна любила прогуливаться у водяной мельницы. Одна из собак сорвалась с цепи и накинулась на нее. Сторожа девушку отбили, но уже было поздно. Вызвали врача, но он не смог помочь. Она умерла ночью, в бреду все звала отца.

Они сидели в полумраке и молчали. Он, поникнув головой, не глядел на нее, глаза наливались сухими слезами, рыдания душили и не позволяли выдавить хотя бы слово.

– Ничего нельзя уже было сделать. Очень серьезно были повреждены внутренние органы.

Она опять замолчала.

– Отца я у нее нашел. Помещик Самойлов Петр Федорович. Он очень обрадовался. Оказывается, мать умерла, когда Анна еще совсем мала была, – барин немного помолчал, а потом продолжил:

– Отец в дочери души не чаял, послал учиться пенью за границу. Она возвращалась из Италии. Последний билет был куплен на пароход, как ее сюда вода принесла, остается загадкой. Видно, Господу угодно так распорядиться её судьбой.

Тимофей Васильевич эту скудную информацию с трудом из себя выдавил.

– Тимофей Васильевич, нужно все-таки подумать о девочке.

Надо признать, Анастасия Серафимовна, будучи женщиной очень мудрой, прозорливой и умеющей сделать точный вывод, давно приняла для себя решение оказать нравственную опеку Оленьке и долю своего внимания как дочери, но в меру, не более, чем, скорее, угодить своим поведением Тимофею Васильевичу. Однако ситуация сильно изменилась.

– Поскольку Господь нам детей не дал, видимо, эта девочка – его подарок. Пусть она будет нам дочерью, – предложила Анастасия Тимофеевна.

– Да. Это мудрая мысль. Обсудим все детали позже, Настя, – согласился Тимофей Васильевич.

Больше они в этот вечер не говорили. Тимофей Васильевич очень, очень расстроился. Ему казалось, что вокруг образовалась пустота, которую нечем заполнить. Он продолжал сидеть в вечернем мраке, не в силах осознать произошедшее. Анастасия Тимофеевна, понимая его душевное состояние, старалась не шелохнуться, чтобы не напрягать и без того тяжелую обстановку. Спустя несколько часов Тимофей Васильевич поднялся, ушел в свой кабинет и не выходил оттуда двое суток. Домашние прислушивались под дверью, боясь худшего. Летлинский нашел в себе силы и вышел из кабинета на утро третьего дня. Он был одновременно и мрачен, и бледен, и казалось, постарел на десять лет.

Хозяйка почти не спала эти дни. Она боялась, очень боялась, что он опять охладеет к ней, и не знала, чем может обернуться смерть Анны для неё. Однако она понимала, что именно теперь сложная ситуация в их семье разрешилась, нужно только время. Время для обоих.

* * *

Осень окончательно вступила в свои права, деревья сняли свои роскошные цветные наряды, переливаясь красными, желтыми, золотыми оттенками.

Тимофей Васильевич никогда вслух не вспоминал больше Анну, хотя в душе она ему оставалась очень дорога. Он несколько раз ездил к обрыву, именно к тому месту, где когда-то нашел Анну. Но ее там не было, он понимал: питаться иллюзиями бессмысленно, будучи на грани психического расстройства, он нашел в себе силы и решил, что жить нужно не для себя, а для своих родных.

По его распоряжению пса пристрелили. Вызвали ветеринара из города для обследования на бешенство всех собак в поместье и с особой тщательностью охотничьих. Собаки оказались здоровы.

Считая, что Господь наказывает его за прелюбодеяние, Летлинский с достоинством переживал эту утрату, мысленно коря себя за все свои действия, которые привели к таким трагическим последствиям.

Позже барин очень осторожно вернулся к разговору о девочке.

– Анастасия Серафимовна, нам, наверно, придется выписать гувернантку для Оленьки. Научить ее хорошим манерам. Если вы согласны, я постараюсь переговорить с Андреевыми у них дети уже подрастают и они точно знают, кого можно нанять.

Анастасия Серафимовна выслушала его и поддержала.

– Пожалуй, Андреевы могут присоветовать, – а про себя Анастасия Серафимовна решила посоветоваться с Варварой Васильевной.

– Ну и славно, сегодня же им отпишу, – с этими словами барин отправился в кабинет.

За большим письменным столом с огромным бронзовым письменным прибором, состоящим из подставочки для пера, жестяной песочницы, большого серебряного ножа для разрезания книг, Тимофей Васильевич выбрал свое новое приобретение: деревянную ручку с вставленным в нее стальным пером.

В письме к Андреевым он откровенно признался, что совместно с Анастасией Серафимовной они приняли решение воспитывать девочку как свою дочь, раз Бог не дал других детей. Пока за девочкой ухаживали сразу две няньки, но необходимо подобрать лучшую гувернантку, за этим советом он обращается и ждет ответ.

Письмо тут же с нарочным отправили к Андреевым.

Но самым сложным было написать второе письмо. Тимофей Васильевич несколько раз приступал к его написанию, слезы душили, он вставал из-за стола, подходил к окну, снова садился, и рука не поднималась сообщить весть только что, совсем недавно обрадованному им отцу о смерти дочери, девочки, которую ждал отец из последних своих сил, получив надежду в ту минуту, когда она умирала.

Набравшись мужества, он все таки написал это письмо, где постарался осторожно рассказать о причине смерти Анны. но как бы то ни было, отправить это послание было необходимо. Чтобы не оттягивать момент, письмо нарочным увезли в Петербург, а оттуда уже обычной почтой.

* * *

Савелий бегом нес полученное письмо барину.

– Ты что несешься как ошпаренный?

– Письмо-с, Петр Федорович. Письмо-с.

– Давай скорее, что ж ты медлишь.

Петр Федорович трясущимися руками разворачивал письмо.

– От Летлинского Тимофея Васильевича, от Аннушки, значит. Наверно, о приезде сообщает. Ты вот что, Савелий, пойди пока, принеси мне чаю.

Савелий молниеносно исчез за дверью.

Петр Федорович, развернул письмо и с первых строк побледнел, опустился в кресло и читать дальше не смог. Он впал в такое состояние, когда разум помутнел, строчки в письме скачут и их не видно, а человек продолжает пребывать в оцепенении, не контролируя течение времени.

Савелий уже давно принес чай и стоял за дверью в ожидании приглашения барина. Чай остыл, а барин все не звал его. Осторожно постучав, он просунул голову и увидел мертвенно-белое лицо Самойлова. Чашка выскользнула из рук, он кинулся к барину, кричал что-то, звал, но Петр Федорович не слышал. Прибежали другие слуги, пытались привести барина в чувство, кое-как они добились сознания барина, перенесли его на кровать и послали за доктором.

Доктор прибыл ближе к ночи, все это время Савелий не отходил от кровати, он не знал, что произошло с барином, но понял: что – то жутко непоправимое.

– Ну-с, где больной? Петр Федорович, голубчик, что у Вас болит?

Доктор привычно пощупал пульс. Отослал жестом всех из комнаты и, внимательно посмотрев на Самойлова, повторил вопрос.

– Петр Федорович, что произошло?

Самойлов, все еще держа письмо в руке, протянул доктору, давая понять что там вся причина его состояния.

– Вы хотите, чтобы я это прочитал?

Барин кивнул и заплакал.

Доктор отошел ближе к окну и в скомканном листе бумаги увидел страшные картины произошедшего.

«Уважаемый Петр Федорович!

Памятуя о Вашем радужном приеме, мне вдвойне сложно сообщить Вам страшную трагедию, произошедшую в мое отсутствие в Светицах. Не удалось мне уберечь вашу Аннушку. К моему приезду она уже скончалась от полученных ран, нанесенных ей бешеным псом. Если хоть как-то я могу Вас утешить, то смею сообщить Вам, что у нее осталась дочь Оленька, которую я намерен воспитывать. К сожалению, во время приезда у меня не нашлось мужества признаться Вам в своих чувствах к Анне Петровне, вспыхнувших у нас по взаимному согласию. Если новость о рождении внучки Вас хоть немного утешит, я был бы рад. Но горю и Вашему, и моему нет границ. Дорогой Петр Федорович, если Вы примете решение принять участие в воспитании внучки, то я его пойму, но уверяю Вас: все, что в моих силах сделать для ребенка, будет исполнено.

Летлинский Т.В.»

Доктор еще долго стоял у окна, подбирая нужные слова. Он, как никто другой, знал о возможных последствиях для здоровья старого барина. Перенесенные испытания уже отразились на его состоянии, а новые усугубляли ситуацию.

– Петр Федорович! Мне искренне жаль, видит Бог, такое испытание не каждому человеку выпадает в жизни. Но давайте сейчас примем решение. Я вот что думаю, – он подошел к барину, взял его за руку, словно по-дружески, но сам профессионально проверял сердцебиение Самойлова.

– Вам нужно набраться мужества, окрепнуть и отправиться за девочкой.

Ведь вы дед. У вас есть внучка, и вы жить сейчас должны для нее и ради нее. Посудите сами, для нее это тоже очень важно.

– Да, да, внучка. Аннушка решила оставить мне ниточку о себе.

– Вот именно, Господь оставляет нам жизнь в маленькой крошке, которая ждет своего деда.

– Да, да. Ждет.

– Я вас сегодня оставлю, но завтра к вам непременно заеду. Хорошо, Петр Федорович. И мы обсудим с Вами все предстоящие дела, а пока Вам нужен покой. До свидания.

У вышедшего за дверь доктора с лица как будто упала натянутая улыбка, он ожидавшему за дверью Савелию сообщил, что барин очень плох и ему нужен покой.

– Савелий, ты от него не отходи ни на шаг. Капли вот эти будешь давать каждые два часа. Завтра я заеду обязательно.

Савелий плача, сидел у постели своего барина. Они вместе росли, вместе познавали жизнь, каждый по своей линии, но все же не расставались даже когда Петр Федорович уезжал учиться в Москву, когда был молод. Савелий просто не представлял свою жизнь без барина, он как преданная собака всегда рядом, всегда охранял своего господина и сейчас чувствовал свое бессилие.

Ночью у барина случился удар. Доктор приехавший утром вынужден был только констатировать произошедшее. И хотя ближайшие две недели похудевший Савелий не отходил от Петра Федоровича, тому не становилось лучше. Только через месяц барин понемногу начал что-то мычать, давая понять, что ему нужно воды и что-то – другое.

К концу зимы Петр Федорович начал садиться, невнятно, но смог объяснить управляющему о необходимости послать письмо Летлинскому. С помощью врача кое – как удалось разобрать, что Петр Федорович намерен привезти внучку и создать условия для ее воспитания в своей усадьбе. Письмо составили, решили отправить назавтра, а ночью случился второй удар и Самойлов скончался. Для Савелия пережившего вместе с барином все события, рухнул прежний мир. Он словно провалился, не понимая и не осознавая, что же делать дальше, только плакал, растирал слезы по щекам и угасал с каждым днем. Он ненадолго пережил своего барина, спустя несколько недель Савелия похоронили на деревенском кладбище. Он не представлял себе жизнь без своего Петра Федоровича и отправился искать его на тот свет.

Поместье оказалось бесхозяйным, других родственников у Самойловых не было. По настоятельному указанию доктора отправили письмо Летлинскому, сообщив о смерти Самойлова Петра Федоровича с ожиданием указаний о дальнейшей судьбе оставшихся в усадьбе жителей и ведении хозяйства, поскольку юная наследница жила под опекой Летлинских.

* * *

Девочка еще не понимала, почему окружающие люди на нее бросают странные взгляды. Она еще не могла осознать сложность своего положения, но ее не возили на детские встречи к соседям, не выводили показывать приехавшим гостям.

Андреевы, как и все другие в округе помещики, не проявляли желания признавать девочку дочкой Летлинского, и хотя Михаил Александрович не испытывал отчуждения к Летлинскому, Наталья Николаевна категорически запрещала о них говорить. Своих детей у Андреевых уже родилось трое, все погодки.

Вошедшая в столовую горничная стала свидетелем части их разговора.

– Вот вы совершенно расстроили мои планы.

– Да чем же?

– Я шла в детскую проверить, как ведут уроки.

– Тогда предлагаю нам вместе пойти и тихо подслушать.

Улыбнувшись неожиданному предложению мужа, Наталья Николаевна с удовольствием его приняла. Они крадучись отправились к детским комнатам и тихонько, подавляя смех, приоткрыли дверь в детскую.

Мальчики сидели, скучая, слушая спряжения. Петр под столом активно болтал ногами и периодически попадал по Алексею, последний вздрагивал от каждого удара и как будто возвращался в реальный мир. Наденька рисовала, не отвечая на замечания учителя.

Родители откровенно радовались этому умилительному миру. Закрыв дверь, Михаил Андреевич жестом показал, что они должны удалиться. Отойдя от двери, они еще раз переглянулись, и все еще шепотом. Михаил Иванович сказал: «Как у нас хорошо».

– Очень покойно, – ответила ему жена.

Они были счастливы в своем доме, создав уютный мир вокруг себя и неприступные стены для других. Но как только речь заходила о девочке Летлинского, Наталья Николаевна вскипала, кричала и совершенно не отдавала отчету в своих словах. Вот и сейчас, вернувшись обратно в столовую, Андреев неосторожно заметил:

– Хорошо, что у нас их трое. А вот у Летлинского всего одна дочь. А случись чего, как они будут жить?

– А что такого может случиться, что им помешает? – недовольно заметила жена.

– Несчастье какое или еще чего?

– А что может быть хуже того, что уже есть?

– А что у них, что-то плохое случилось?

– А будто ты не знаешь?

– Не знаю. Может, чего важное произошло?

– Вы опять за свое, Михаил Александрович? – официально, с гневом обратилась Наталья Николаевна.

– Не знаю, матушка, о чем ты, просвети.

– Да о Летлинском и его приблудной девке.

– Ах, вот о чем речь. Но, Наталья Николаевна, дорогая, Летлинские счастливы появлению девочки. Больше того, думаю их на Рождество пригласить всем семейством, пусть девочка с нашими детишками поиграет.

– Нет, нет, Михаил Александрович, ни при каких обстоятельствах этого ребенка в нашем доме принимать нельзя.

– Да отчего же, Наталья Николаевна?

– Она же незаконнорожденная.

– Да ведь она в этом не виновата. Разве есть её вина?

– Да как же нет? Мать нагуляла, и отец такой же. Какова кровь у неё тогда, при таких-то родителях?

– Да каких, голубушка? Летлинский всегда был образцовым дворянином.

– Вот именно, что был. Если бы он хоть на минуту задумался о своем поведении, то не натворил бы таких дел.

– Конечно, он виноват в том, что связался с этой девушкой. Но что он сейчас сможет сделать, ему время не повернуть. Кроме того, сама посуди: детей у них не было, а теперь хотя бы этот ребенок.

– Лучше бы вообще не было, чем такой позор.

– Хоть ты его не клейми, он и так чувствует свою вину.

– Плохо чувствует. С Анастасией Серафимовной что?

– А что с ней?

– А ты разве не заметил, что за последние месяцы она к нам ни разу не приехала, всех соседей избегает, дворовые разносят слух, что барыня Летлинская помешалась.

– Не может этого быть.

– Может, Михаил Иванович, еще как может, если муж дома такое учудил.

– Ситуация, конечно, непростая, но все же не стоит быть столь категоричными в своих выводах. Бог знает, какими мыслями руководствовался Летлинский?

– Похотью своей он руководствовался и ничем более.

– Наталья Николаевна, попрошу вас быть более внимательной к выбору своих выражений.

– И, все таки, в нашем доме ребенка этого видеть не желаю, – не унималась Андреева, – он может оказать дурное влияние на наших детей.

Видя раздражение своей супруги, выразившееся не только в словах, но и в проявляющихся пунцовых пятнах на лице, резко в гневе поднимающейся светлой груди, Михаил Иванович решил не усугублять ситуацию.

– Ну все, все, успокойся, Натали. Право, не стоит.

Поцеловав супругу в лоб, он словно хотел ее утешить, но Наталья Николаевна не могла успокоиться. В душе у нее все кипело, а щеки пылали еще ярче, но она сумела выдавить из себя:

– Пожалуй, вовсе не важно об этом говорить.

– Какая вы удивительно ясная! Не перестаю восхищаться с первых дней нашей встречи.

Ничто не удивляло так Наталью Николаевну, как способность мужа предотвращать возможные чудовищные скандалы в их семье. Она ценила эту способность мужа и тайно восхищалась ею, но собой управлять не могла. В то же время он очень сурово относился к крестьянам и слугам.