Текст книги "Большая книга ужасов. Millennium"

Глава девятая
Танец смерти

Солнце неуверенно клонилось к закату. Лагерь притих – в клубе показывали фильм «Профессионал», старую французскую ленту с Бельмондо. Удивительно – смотреть детектив собрались все, даже малыши, они притихшими птенчиками сидели на первых рядах. Печальная музыка Эннио Марриконе плыла над взлохмаченными головами, выбивала из девичьих глаз слезу – сразу было понятно, что добром эта история не кончится, что главного героя убьют, подло, в спину, и от этого его искренняя улыбка, широкое доброе лицо заранее представлялись в трагическом свете.

Под окнами изолятора защелкал соловей, наконец-то дождавшийся покоя. Он самозабвенно запрокидывал голову, закатывал глазки, хохолок топорщился, зобик раздувался. Солнце, подталкиваемое его трелями, тянуло лучи к горизонту. Июльский день долог, вечер тянулся бесконечно.

Кривой задремал. Ему снился поход. Он шел впереди, легко и уверенно. В леске, за редкими березками, темнел памятник – это было место гибели Гагарина, об этом все знали. Юрка хотел добежать до него первым. Он рванул. Ноги сначала весело понесли его вперед. Он бежал и бежал, пока не почувствовал, что завяз, забух, что ноги месят пустоту на одном месте. Вокруг никого. Все там, около памятника. Последний рывок. Сердце колотится. Он уже не бежал, а падал. Поднял голову, чтобы крикнуть, и увидел, как из-за редких березок вышел сам Гагарин. Первый космонавт улыбался ему своей знаменитой улыбкой. Шел. Улыбался. Шел, но при этом оставался около березок. Улыбался. И в этой улыбке уже не было ничего доброго. Застывший оскал. Трава под сапогами космонавта хрустнула.

Хруст разбудил Юрку. В палате кто-то был. Кто-то ходил, поскрипывая плохо закрепленным линолеумом на полу. Шаги четко прозвучали мимо Юркиной кровати. Кто-то крутанулся на пятке – скрипнула резина о резину.

Кривой заметил, что не дышит, и громко втянул воздух, чтобы вернуть себе чувство реальности. На улице еще было светло. В распахнутом окне надрывался соловей. Все было нормально.

Трыкнул линолеум. Шаги прервались. Скрипнула кровать. Кто-то сел на пустую койку Постникова. Только сейчас Кривой понял, что Вальки нет. Он как ушел сколько-то часов назад к Зайцевой в палату, так и не вернулся. Юрка не мог отвести глаз от ямки, что образовалась от присевшего невидимого тела.

– Кто здесь?

Хриплый, незнакомый голос. Странная скованность в теле. Что это? Он боится? Чего? Пустоты? Звуков? Что ему могут сделать звуки?

– Пося?

Юрка начал привставать, протянул руку, чтобы убедиться, что никто перед ним не сидит, что ему все показалось.

Послышался легкий смешок. Кривоноса обдало ледяной волной паники, и он бухнулся обратно на свою кровать.

– Кто здесь? – крикнул он, уже не удивляясь, что голос его вдруг стал тонким и визгливым, что вопрос его заметался среди стен, не желая останавливаться.

– Кто? Кто? Кто? – вернулось эхом.

– Валя?

– Ля! Ля! Ля!

Эхо носилось, как в ледяной пустыне, звонко отражаясь от далеких скал.

– Ирка!

– Ка! Ка! Ка!

Он почувствовал себя мальчиком Каем, потерявшимся во владениях Снежной королевы.

Когда он вскочил, нога вдруг дала о себе знать. Боль прострелила вдоль позвоночника, но он все равно выбрался из палаты, завернул в соседнюю. По коридору пронесся веселый топоток. Сомнений не было – кто-то ходил. Кто-то пытался от Юрки спрятаться. Но это не так просто! Он никогда никому не давал спуска!

Кривой быстро повернулся.

Они стояли за его спиной! Они издевались над ним.

Никого там не было. Белые стены, гулкий коридор. Легкий вздох.

Держась за стены, Кривой дошел до стеклянной двери. Она была заперта. Грохот, с каким он дернул дверь, прокатился по коридору и вернулся, глухо стукнулся в стеклянную перегородку. Юрка глянул через плечо.

– Что за черт? – прошептал он сам для себя, желая убедиться, что находится в реальности, что все это ему не снится.

Не снилось. Он стоял в коридоре совсем один, палаты за его спиной были пусты.

– Эй! Народ!

Кривой захромал туда, где, по его глубокому убеждению, должна была быть Зайцева. Конечно, она у себя. Дрыхнет. Или слушает в наушниках музыку на такой громкости, что остальной мир перестал существовать.

– Ирка! – крикнул он, еще не зайдя в комнату.

Там она, там…

Он еще убеждал себя, что Ирка на месте. Спит. Или музыку слушает. Но уже видел, что никого нет. Видел и не верил. Шарил глазами по пустым кроватям, заставляя фантазию рисовать Иркин образ, заставляя реальность эту фантазию воплощать.

Рано он себя в волшебники записал – от одного его желания Ирка не появилась.

За спиной вздохнули. Нет, не вздохнули. Усмехнулись!

И тут Юрка вспомнил. Алена советовала связать простыни и драпать из изолятора в отряд.

Он рванул к окну, сильно перегнулся через подоконник. Пошарил рукой. Здесь они должны были быть, связанные простыни, по которым…

«Тон, тон, тон», – навязчивой капелью заиграл оркестр. Словно распахнули дверь клуба, и оттуда стала слышна вечно печальная заглавная музыка фильма.

В спину толкнули. Это был не эфемерный ветерок, не легкое касание, а реальный тычок. Кривой даже ноги от пола оторвал, но удержался за подоконник. До хруста вывернул голову.

Кабанов! Физиономия застывшая, слегка перекошенная. Кожа на щеках шелушится. Взгляд стеклянный.

– Ты чего? – успел покрыться холодной испариной Юрка, прежде чем Сашка сильнее нажал ему на спину, заставляя перевалиться через подоконник. Кривонос уже не мог смотреть на Кабанова. Перед собой он видел далекий асфальт, кирпичики дорожки, ступеньки слева. От ужаса, что он сейчас рухнет вниз, дыхание перехватило. Крик застрял в горле, побоявшись выходить наружу.

«Тон, тон, тон», – опять заиграла музыка.

– Привет! Ты чего здесь?

– Уйди!

– Чего это я уйди, если я тут болею. А ты чего? Тоже… того?

– Ничего и не того! Надо и пришла. А ты чего подумал?

– Подумал, ко мне.

– Больно надо!

– Типа понравился.

– Ага, бегу и падаю!

– Тогда чего ты за мной ходишь?

– Я хожу?

– Нет, я хожу. Сама зачем-то поперлась за мной в поход, сюда залезла.

– Почему залезла?

– Потому что дверь закрыта. И влезть сюда можно только через окно. Или ты этот… инопланетянин.

– Щаз!

– Музыка… Слышишь?

– Ничего я не слышу!

– Может, потанцуем?

– Что ты ко мне привязался?

– Сама привязалась! Значит, я тебе понравился. Ты мне, кстати, тоже.

– С ума сошел? Катись отсюда!

– Не могу. Говорю же – болею.

– Иди! Дверь открыта!

«Там-та-там», – звала музыка.

– Красиво. Чего, танцуем? Жалко, что ты мертвая. Мы бы с тобой подружились.

– Никакая я не мертвая! Это вы сейчас все станете мертвыми. Все будете со мной.

– Слушай музыку! Ты когда ругаешься, с ритма сбиваешься.

– Никогда не умела танцевать. С Пашкой пыталась. Но он меня предал!

– Не предавал тебя никто. Это ты себя предала. Если любила, то твоя любовь у тебя и осталась.

– Откуда ты такой умный?

– Это не я умный. Это мне одна девчонка сказала…

– Он должен был остаться со мной. Сбрось его!

Комната вдруг наполнилась охами, вздохами и шепотками.

«Виноват! Он виноват! – выл голос. – Ненавижу! Всех! Убью!»

– Ты мне показалась другой…

Музыка начала затихать. Из коридора в палату шагнула Ирка. Валька опустил руки. Ленка смотрела на него зло.

– А какой? – Она глянула через плечо Поси на застывшего Кабанова, который все сталкивал, но никак не мог столкнуть обалдевшего Юрку со второго этажа.

– Такой же, как я. – Валька глянул в сторону. – Одинокой. Мне казалось, вдвоем нам будет хорошо.

«Ах!» быстро осыпалось по стенам, зашуршало по стертому линолеуму.

Лена отступила.

Мимо нее проскочила Ирка, схватила замершего Кабанова за край футболки, потянула к себе. Сашка безвольной куклой качнулся в ее сторону. Кривой перестал дрыгать ногами и коснулся ими пола.

– А ты один? – тихо спросила Лена, равнодушно глядя на перемещение ребят по комнате.

– Вроде да. Домой хочется.

– Ой, и мне так хотелось! Чтобы больше никого-никого! Только мама.

– Но еще две недели.

– Ага! Я когда поняла, что еще столько ждать… – Лена замерла, уставившись в глаза Поси. – А хочешь, мы с тобой вместе из окна выпрыгнем?

– Ээээ, – Валька беспомощно оглянулся.

– Или я могу таблеток добыть.

– Нууууу… Это… – вконец потерялся Пося. – Ты мне, конечно, очень нравишься. Но как-то… того… Я вообще-то жить люблю. А потом, – заговорил он уверенней, – маму расстраивать не хочется. Она у меня одна.

– Ты ее любишь сильнее, чем меня? – кокетливо уточнила Лена.

– Ты – это другое дело, – расплылся в довольной улыбке Валька.

– А у тебя сейчас никого нет? Ну… девочки.

– Откуда?

И тут Ленка кинулась ему на шею. Валька успел зажмуриться и втянуть голову в плечи. Кабанов болезненно дернулся, прикрыл щеки ладонями. Юрка в панике спрыгнул обратно в палату и резко, наотмашь отвесил Сашке хороший пинок.

Соловей подавился звонкой трелью и расстроенно замолчал.

– Вот! – крикнули в наступившей тишине. – Гляди, что твой отряд делает! Где ты в этот момент должна быть?!

На ступеньках административного корпуса стоял Кирюша с синей папкой под мышкой. Рядом Алена. Она тяжелым взглядом смотрела на дерущихся в палате мальчишек. Они стояли, вцепившись друг другу в грудки, покачивались, словно собирались на пару кинуться вниз. Услышав старшего вожатого, они отпрянули в разные стороны.

– А я чего? – сразу перешел в глухую оборону Юрка. – Я ничего!

И потянул к себе створку окна.

– Кабанов! – заорала Ирка, повисая на шее обалдевшего Сашки.

Пося стоял посреди комнаты один. Лены рядом с ним не было.

– Я, пожалуй, пойду отсюда, – похромал подальше от окна Юрка.

– А куда эта делась? – Валька заметно расстроился. – Лена? Лена! – Пося тоже вывалился в коридор.

– Понесла свое счастье на тот свет, – оторвалась от Сашки Зайцева – щеки у Кабанова опять полыхали, но теперь уже украшенные Иркиными поцелуями – она ухитрилась подвести губы красной помадой.

В коридоре грохнула дверь со стеклянной вставкой – расстроенный Кривой ушел.

– Алена! В чем дело? – возмущался на улице Семен Семенович. – Отбой был! Почему твой отряд еще не в корпусе?

– А чего ты тут делаешь? – отстранился Сашка от обнимавшей его Ирки.

– Тебя спасаю, – прошептала Ирка, снова прижимая к себе Кабанова.

Она его не любила, нет, но сегодняшний день ставил сильного, уверенного Кабанова в зависимость от Зайцевой, и ей это очень нравилось. В голове рождались идеи – как использовать свою власть.

– От кого? – все пытался высвободиться Кабанов, но из Иркиных объятий вырваться было не так просто. Если Зайцева что выбирала, то держала крепко.

– От чужой любви.

– Чего?

– Очень просто. На тебя оказалось слишком много претенденток.

– Кто это? – Сашкины глаза смеялись.

– Томочка с Кузей.

– Да пошли они.

– Они и пошли. Ночью к изолятору. И кое-что нашли.

– И что же?

– То, что оживило вашу покойницу. Ты договорился с покойницей, что она уберет с твоей дороги Кривого?

– Ой, ну, подумаешь!

Ох уж эти мальчишки, все-то у них «просто так» да «подумаешь»!

– Вот она и решила его убрать твоими руками. Ты только что Юрку чуть из окна не выбросил.

– Да ладно! – Улыбка сбежала с Сашкиного лица. – А ты?

– А я уговорила Посю подыграть ей. Алена рассказывала, что эта девица решила из-за любви помереть. И теперь всех, кто не любит, а врет, что любит, забирает к себе.

– И чего?

– Наш наивный Пося вроде как оказался к ней неравнодушен. Ну, сам подумай, в кого еще этот чудик мог влюбиться?

– И чего? – Сашка пребывал в состоянии блаженного одурения, поэтому мог только вопросы задавать.

– Он ее уболтал, она про вас и забыла. Сам-то ты где был весь день?

Сашка нахмурился. Он не помнил.

– Кажется, в отряде, – пробормотал он.

– Кажется, – щелкнула его по носу Ирка. – Отряд ходил в поход, а ты сидел в лагере…

Кабанов хотел задать еще много вопросов, но тут в дверях появился Семен Семенович.

– А вы тут что делаете?

– Болеем, – быстро нашлась Ирка, при этом не расцепляя рук на шее у Кабанова.

– Вижу я, как вы болеете. А ну, марш отсюда!

– Но Вера Павловна… – начала Ирка.

– Я с Верой Павловной сам разберусь. Быстро в отряд! Что это за хождения после отбоя?

– Не было отбоя, – подал голос Сашка.

– Как это не было? Был! – Семен Семенович послушал свои наручные часы, потряс рукой. – Все равно – идите! Все бы вам больными прикидываться.

Третьего приглашения не понадобилось. Ирка с Сашкой выбежали в коридор, а оттуда к лестнице.

– Сашка! – вдруг крикнула Зайцева и крутанулась на месте, заставляя волосы взлететь рыжим каскадом. – Какой же ты… классный!

Она хотела его снова обнять, но Кабанов уже спустился по лестнице вниз. Ирка бросилась за ним, оставив после себя в гулком холле одинокое эхо. Оно постучало головой об стенки, позвенело перекрытиями перил и обиженно смолкло. Наверное, нашло себе компанию в пыльном углу.

– Вот, вот, смотри! – Кирюша тыкал папкой в пробегавших мимо Ирку с Сашкой. – Распустила отряд! Знаешь, что тебе за это будет, Алюша?

– А не пошел бы ты, Кирюша… – устало ответила Алена и побрела к корпусу.

Все-таки надо этим оболтусам устроить сегодня взбучку. Что-то они стали много себе позволять в последнее время.

А в спину ей из окна второго этажа палаты изолятора смотрел Семен Семенович. С одной стороны, он был страшно недоволен тем, что радист Витек пропустил время подачи сигнала к отбою и теперь в лагере нарушен режим. И что первый отряд уже какой день ведет себя странно.

Но с другой стороны…

Курицын и сам не заметил, как приподнялся на мысочки, чтобы еще раз взглянуть на убегающую парочку. Ту самую, что он спугнул в палате. Рыжая девочка и парень со странным лицом. Кабанов, кажется. Вот не повезло мальчику – весь отряд в поход отправился, а он в изоляторе целый день провел, проскучал у окна. Начальник вдруг с болезненной горечью ощутил свой возраст. Что он уже немолод, что уже никогда вот так не пробежит по дорожке, чувствуя в своей руке чужую, немного влажную от волнения и от бега ладонь. Как же он хотел вновь вернуть это чудесное время, когда лето – лето, а зима – зима, а не сумасшедшая череда солнца и снега. Когда поминутно влюбляешься, требуешь чужой любови, беззастенчиво ее теряешь. Ах, детство. Какое оно у этих ребят счастливое. Да у всех оно счастливое и беззаботное. Другого ведь не дано.

Но вот в ноге у начальника болезненно дернулась мышца, так что пришлось встать ровнее и подумать о своем здоровье, а не о каких-то шалопаях, что, может, не так скоро добредут до корпуса, а будут опять целоваться, спрятавшись в магнолии или за акацию.

Из наступающих сумерек было не понятно, кто это стоит в окне – то ли начальник лагеря, то ли еще кто. Начальник ушел… Или задержался?

А под магнолиями и правда целовались. Но были это не Сашка с Ирой, а Матвей с Аленой. Не умея верно что-то сказать, только зная, как это – правильно, напарник просто сгреб проходящую мимо страшно довольную тем, что отругала Кирюшу, Алену и стал целовать. Не до разговоров им пока было.

– Я тебя очень люблю, – шептал он. – Ты мне нужна. Хочу, чтобы ты всегда-всегда была со мной.

– До самой смерти? – хихикнула Алена. – Чтобы мы жили долго и счастливо и умерли в один день?

– Мы никогда не умрем, – категорично отрезал Матвей и снова стал целовать Алену.

Уставший за сегодняшний такой длинный, суматошный и непонятный день, первый отряд тихо сидел по палатам. Аня забралась с ногами на кровать и, обняв подушку, смотрела в окно. Поход ее лишний раз убедил, что жизнь прекрасна, что любовь – вот она, в ней, в воздухе, в соловьиной песне. И всему этому она тихо улыбалась.

Томочка с Кузей, которые все еще никак не могли начать снова «приторно» радоваться действительности, изучали свои ссадины и синяки в зеркало.

– Миленькая, голова не болит? – хрипло спросила Зайцева. Она выступила из-за кустов акации и пристроила локти на подоконнике.

Томочка стрельнула в ее сторону злым взглядом.

– Не болит, – ехидно сложила она губы трубочкой.

– Да? – Ира почесала нос. – Странно.

– Что тебе странно? – От клокотавшей в душе ярости Томочка отложила зеркало и выпрямилась.

– Да я куклу вуду проверяю. Что-то не работает.

Миленькая мгновенно побледнела, взглянула на Кузю и полезла под простыню своей кровати, зашарила там, все выше и выше вскидывая матрас.

– Где? – из-под одеяла спросила Томочка.

– Ты не это потеряла?

Ирка посадила на подоконник куколку, сделанную из носовых платков, ручки-ножки были перевязаны разноцветными нитками, в грудь и голову были воткнуты три булавки с яркими головками. Ира ногтем подцепила болтавшуюся нитку, начиная разбирать куклу.

– Отдай! – рванула через все кровати Томочка.

– Щаз, – победоносно усмехнулась Зайцева, втыкая булавки в раму окна. – А это чтобы злые духи через окно не входили.

Скомканным платком она обмахнула грязный подоконник.

– Постирать не забудь, – бросила Ира платок Томочке.

Та не успела увернуться, и платок попал ей в лицо.

– Откуда ты узнала? – с восторгом спросила Моторова.

– Вера Павловна рассказала. Они здесь без нас шмон устроили, все кровати перевернули. Вот кукла и выпала. Вера Павловна Алене показала, а она мне отдала. Боялась, что произойдет что-то плохое. А знаешь, из-за кого они все это сделали?

– Заткнись, – сжала кулаки Томочка. В глазах злые слезы, толстые щеки подрагивают, челка стоит дыбом.

– Чего эти две убогие хотели?

Томочка перелезла через последнюю кровать, отделяющую ее от Ирки.

– Не надо, – тянула ее Кузя обратно. – Не надо. Ну что ты… не надо.

– Встречайте! – хлопнула в ладоши Ирка и повернулась к акациям. – Приз в студию!

Из сумрака выступил Сашка. Он неловко улыбался, но все равно было видно, что Иркино внимание ему приятно. Зайцева тут же обвила шею Сашки руками и крепко поцеловала в губы. Томочка задохнулась от ярости.

– Ты его не достойна! – взвизгнула она, отталкивая от себя Юльку. – Ты – дрянь!

– Посмотрите на этого ангела, – торжествовала победу Ирка. – Пока она на кладбище не сбежала. Хотела всех убить и остаться вдвоем с Сашенькой? Ты для этого все выведала у Карины? Так вот – не будет тебе этого!

Палата оглушенно молчала, лишь Миленькая рыдала, уткнувшись в подушку.

– Это ты! Ты! Все ты! – вскрикивала она, колотя кулаками постель. – Хищница.

Анька слушала, утопив подбородок в подушку, и мало что не светилась от ощущения своего личного глобального счастья. Загадки были решены. Опять трещал соловей.

– Эй! – окликнула ее Ирка, недовольная, что ее открытием никто не восхищается, никто не бежит к Томочке с рогатинами, чтобы вздернуть. – Ты чего, спать собралась?

– А что еще делать? – И Аня действительно завалилась на кровать.

– Гулять. Сейчас отбой пройдет, и мы с Сашкой к реке. Айда с нами? Королев спрашивал, как ты.

– Кто? – выбралась из-под подушки Моторова.

– Твой прекрасный Королев.

– Да, Королев прекрасен, – вздохнула Аня и, перевалившись на скрипучей кровати со спины на коленки, подобралась поближе к подруге. – Знаешь, все вокруг прекрасное. Я это сегодня поняла. Пойдем гулять – расскажу…

Ирка криво усмехнулась и сползла с подоконника. Ее представление о прекрасном было другим. Прекрасно – это когда все так, как ей нравится, когда все четко и под контролем. Весь сегодняшний день она волновалась, думая, что Сашка не пошел в поход из-за того, что решил ее бросить, что нашел другую. Да ту же самую Томочку. Но нет! Все выходило великолепно! Сашка ее, с Юриком она еще разберется – тоже пристроит его в свою свиту. С вудуисткой Миленькой она потом поговорит. Стоило бы еще найти Посю, похвалить за подвиг. Ей большого труда стоило уговорить его на признание в любви покойнице. Как он отнекивался! Какое испуганное у него было лицо! А Канашевич, выходит, опять обманули. Ну что же, призракам не всегда должно фартить. Они призраки, им положено проигрывать живым.

В этот вечер не так сильно фартило и самой Ирке. Сашка какое-то время постоял в кустах, ожидая, пока девчонки договорятся. А потом он стал пятиться от окна и от этих странных людей, что вместо того, чтобы просто любить, колдуют и составляют непонятные интриги. И пятился он, пока не налетел на Алену с Матвеем, после чего был отправлен в палату, где и уснул, сразу же, как забрался под одеяло. Но перед этим все-таки решил, что с Иркой он больше связываться не будет. Ну ее. Хватит с него приключений. В этот вечер все мальчишки спали. Только Королев ворочался с боку на бок, не понимая, как он мог так поступить с Аней, ведь она ему очень нравится. Да Постников все вздыхал о своей несостоявшейся любви.

А над засыпающими соснами и магнолиями, прямо в набухающий вечер, сбивая с насиженных веток певчую живность, полетели протяжные звуки горна. Радист Вадик, получив от начальника Курицына нагоняй за пропущенный сигнал, врубил лагерную «колыбельную». Смена продолжалась.

Самая обыкновенная смена самого обыкновенного лета самой счастливой поры на свете.