Текст книги "Тени незабытых предков"

– Возможно, это просто реалии нашей сегодняшней жизни.

– А Вы знаете, что было, когда в свет вышла «Чукоккала»? Тоже реалии жизни. Б.И. Стукалин кричал, что это диверсия, у издательства были большие неприятности.

– Однако и «Чукоккала», и дневник Корнея Ивановича, не успев выйти из печати, разошлись моментально и имели успех.

– Что значит «имели успех»? Тираж дневника – 30 тысяч экземпляров. Печаталось все в Минске. До Москвы доехала лишь незначительная часть тиража. Но пресса, Вы правы, была порядочная – вполне достаточно и добрых слов, и «шпилек». Все как полагается.

– Вы говорили, что не удалось в полной мере представить Чуковского как критика. У Вас остались его неопубликованные статьи?

– В конце шестидесятых, когда снова стали сгущаться тучи (у Корнея Ивановича об этом времени много записей в дневниках, частично они опубликованы в «Знамени»), вышло собрание сочинений Чуковского в шести томах. Издание совершенно искореженное. И он сам составил седьмой том, куда включил те свои статьи, которые любил: о Некрасове, о Гумилеве, об Ахматовой… Я все эти годы хранила 7-й том и сейчас его храню. Недавно в приложении к «Огоньку» вышел двухтомник Чуковского, один том – критические статьи. Тираж – 1 миллион 700 тысяч экземпляров. И что? И ничего. Полное молчание. Критика Чуковского как не было, так и нет.

– Но надежда… Вы ведь не теряете надежду на то, что и дом в Переделкине будет спасен, и рукописи, пока невостребованные, найдут своего издателя и своего читателя?

– Не знаю, не знаю. Я уже теряю надежду на себя. Двадцать лет борьбы, согласитесь, много… Владимир Леонов, пытавшийся помочь музею Чуковского написал в 1984 году письмо М.С. Горбачеву, где были такие строки: «На Патриарших прудах сидит бородатый Крылов в окружении героев своих басен. Придет время, и где-нибудь в Переделкине возле дома, где Чуковский прожил 30 лет и сейчас висит табличка, охраняющая дом как памятник истории и культуры, благодарные потомки соорудят нечто подобное».

Знаете, в бытность мою экскурсоводом мне было значительно интереснее общаться с нашими людьми, чем с иностранцами. Потому что в первом случае все понимали с полуслова. А иностранцам наши реалии не всегда понятны и интересны. Они нечасто вникали в то, что, скажем, этот рисунок сделан Маяковским, а это написано Репиным – окурком вместо кисти и кто такой Брюсов… Нечто подобное происходит сегодня с нашими согражданами. Они усвоили, что Чуковский – детский писатель. А Корней Иванович в первую очередь прозаик, критик, литературовед, историк литературы, переводчик…

И если бы это осознали, было бы легче спасти и сам дом в Переделкине, и его экспонаты.

P.S. Дом-музей Чуковского этим двум замечательным женщинам спасти и сохранить удалось. Ценой огромных усилий и продолжительной борьбы. И отреставрировать в конце концов тоже удалось. Он и сегодня имеет тот же необычный для Переделкина желтый цвет: так его красили еще при жизни Корнея Ивановича. И экспонаты сохранены, и библиотека. И экскурсии замечательные. Вот только экскурсоводы уже другие. Лидия Корнеевна Чуковская умерла в феврале 1996 года. Елена Цезаревна – в январе 2015-го.

Георгий Галин. От английской королевы… до китайских эмигрантов

Что за сообщество такое – потомки Пушкина? Каждый раз, когда собираются вместе потомки гения, будь это Толстой или Пушкин, возникает неописуемый ажиотаж: фото – и телекамеры преследуют буквально каждый шаг этих людей, мы, сторонние наблюдатели и журналисты, пытаемся уловить в лицах, родственно приближенных к гению, знакомые черты, ну хоть линию носа, наклон головы, выражение глаз… И если кажется, что это удается, счастливо шепчем: «Господи, до чего похож!..» А потом, когда случится поговорить с кем-либо из них, с горечью и разочарованием (чаще всего это касается молодых потомков из-за рубежа) констатируем: разговор оказался пустой, любой школьник в России знает о Пушкине или Толстом больше, чем данный родственник. По крови великий предок им, конечно, родня, а вот по духу… Еще бабушка надвое сказала, кто кому по-настоящему родственная душа. И заходят простоволосые зарубежные дворянки в церковь, где венчались Пушкин с Гончаровой, озираются по сторонам, восторженно хлопая глазами, удивляясь и улыбаясь, довольные производимым на обывателей впечатлением, но мало что смысля в происходящем… Отчего же, несмотря ни на что, так привлекательны для нас встречи с родственниками Пушкина?

Об этом был наш разговор в январе 1999 года с праправнуком поэта, историком по образованию Георгием Александровичем Галиным, автором книги о потомках Пушкина. Галин обозначает свой труд – «Дети и внуки Пушкина» – как некий гибрид фотоальбома и биографического словаря. Первый вопрос, конечно, о родословной…

– Что ж, – отвечает Георгий Александрович, – давайте разбираться. У Пушкина было четверо детей. Второй по счету и старший из двух сыновей – Александр Александрович Пушкин. Одной из тринадцати детей Александра Александровича была моя бабушка Мария Александровна. У бабушки, в свою очередь, было уже девять детей, в их числе – моя мама. Я у мамы был один, но у меня уже вновь по восходящей – двое сыновей.

– Следовательно, Вы – праправнук, внук внучки. А по отцовской линии?

– Ну там ничего особенного. Дед одно время был политическим ссыльным, потом неожиданно перед революцией стал в городе Ош (это в Киргизии) вице-губернатором. Он был единственным грамотным в городе, так что пришлось сделать карьеру. Отец окончил Кременчугский металлургический институт, был инженером по горячей обработке металла, работал на Ростсельмаше, потом перевелся в Москву. Я получил диплом исторического факультета МГУ, был главным библиографом Исторической библиотеки, работал в НИИ культуры (ныне Институт культурологии).

– В 1937 году в Москве грандиозно отмечалась 100-летняя годовщина со дня гибели Пушкина. Как раз в тот год, когда ваша семья переехала в Москву. Вы тоже принимали в этом участие?

– Конечно. Всех потомков чуть ли не от имени самого Сталина пригласили на торжественный вечер в Большой театр. Там же находился и Иосиф Виссарионович.

– Значит, ваша семья никакого страха в те жуткие годы не испытывала, дворянское происхождение в данном случае, наоборот, служило защитой?

– Нет, отчего же, страх, как и у всех, был. Помню такой случай: мы снимали комнату в доме у Белорусского вокзала в Электрическом переулке. Как правило, каждую ночь одна-две черные машины подъезжали к дому. Однажды и к нам в комнату «товарищ» в голубой фуражке постучался. Сами понимаете, пока разобрались что к чему, страшно перепугались. А «голубая фуражка», оказывается, просто разыскивал дворника, чтобы тот указал нужную комнату очередной жертвы.

– С детства вы знали о своем гениальном прапрадеде, о том, что вы – довольно близкие родственники. Что ощущали?

– Ничего особенного. Просто то, что Пушкин – член нашего семейства.

– Вы так прозаически относитесь к тому, что Ваш предок – Пушкин?

– (Смеется.) А как еще можно относиться? Поэтически?

– Можно как угодно, по-всякому, если хотите, даже цинично…

– Нет, цинизма в отношении нашей семьи к Пушкину нет. Но я понимаю, о чем Вы говорите. Как-то «Новости культуры» напечатали интервью с потомками Александра Сергеевича. Там действительно есть весьма циничные вещи. А одна «потомица», выступая, так и сказала: он (Пушкин) был картежник, пьяница и атеист. Мне это было слушать крайне неприятно. Ведь я с детства воспринимал его именно как члена семьи. Но отношусь к нашему родству – да, прозаично, скажем так: как историк литературы.

– А Ваши дети?

– Они заняты своими студенческими и аспирантскими делами, специально в «пушкинском духе» мы их не воспитываем…

– Вам нравится Ваш предок – как поэт и как человек?

– Очень нравится. Как человека я его ощущаю ежедневно и ежечасно. Наши вкусы во всем совпадают. Единственное различие – я не люблю осень.

– Какие-то реликвии, вещи Александра Сергеевича в семье сохранялись?

– Сохранялись, но в 20-е годы все они «ушли» в Полтавский краеведческий музей. Моя бабушка, Мария Александровна, их туда передала. Просто в Полтаве в гражданскую войну много раз менялась власть, и было опасно оставлять их в доме. При обысках отбирали все наиболее ценное, что под руку попадалось.

– А было что отбирать?

– Например, бабушке принадлежали часы Пушкина, как известно, остановленные Жуковским в момент смерти поэта. Кое-какие деловые бумаги Александра Сергеевича.

– А как попали часы к вашей бабушке?

– Ей они достались от Гоголя, с которым мы тоже в родстве. Родной племянник Гоголя, сын его сестры Елизаветы Васильевны, был адъютантом Александра Александровича Пушкина, сына поэта, который в это время командовал полком. Потом он стал генералом от кавалерии (высший чин, соответствующий нынешнему генерал-полковнику). И в 1881 году, когда закончилась война, трое офицеров этого полка, в их числе и вышеупомянутый адъютант, женились на старших дочерях полкового командира. С тех пор более 60 потомков Пушкина одновременно и родственники Гоголя. У Гоголя своих детей, как известно, не было, но…

– А часы?

– Часы поначалу, как я сказал, находились на хранении в Полтавском краеведческом музее, еще целый ряд вещей, имеющих отношение и к Пушкину, и к Гоголю, были сданы в этот музей позже. Например, портрет Натальи Николаевны, авторизованная копия макаровского портрета, написанная ее невесткой Софьей Александровной Ланской… Сейчас часы находятся в музее на Мойке.

– А кроме вещей, какие-то устные семейные предания сохранялись в семье?

– Нет, ничего такого уж особенного не было. Дети Пушкина, когда он погиб, были слишком малы. Старшей дочери не исполнилось тогда еще и шести лет, но все-таки мой прадед, Александр Александрович, помнил, что за какую-то провинность отец его выдрал за ухо.

– Ваши научные интересы лежат, конечно же, в промежутке между 1799 и 1837 годами?

– В основном, да. Начинал я после университета с того, что работал у такой известной московской пушкинистки, как Татьяна Григорьевна Цявловская. Работал, конечно, громко сказано. Вернее – был на побегушках. И кое-чему у нее научился, хотя, конечно, не всему, чему она могла научить. Но был постоянно в курсе всех научных исследований, всех пушкинских находок. В частности, ее книгу «Рисунки Пушкина» мы отвозили в издательство вместе с историком Натаном Эйдельманом, поскольку сама Цявловская из дома уже не выбиралась.

– Сколько сейчас потомков поэта живут в России и сколько за рубежом?

– Всего сейчас в мире 225 потомков Пушкина. В нашей стране, если считать вместе с Украиной, ровно 90 человек (данные 1999 года. – И.Т.). Только в Москве их – 40. За рубежом, как видите, значительно больше.

– Вы их всех знаете наперечет? Так что никакому «сыну лейтенанта Шмидта» в ваши ряды не пробраться?

– Вы правы, пробираться пытаются, и еще как! Одна дама, к примеру, на какой-то встрече встала и заявила: «А я тоже – по семейным преданиям – потомок Пушкина…» Были и еще самозванцы. Даже один вице-адмирал…

– А на мой взгляд, в наши дни уже нет никакого, скажем так, материального резона бороться с лжепотомками Пушкина. Каких-то особых нематериальных лавров родство тоже не приносит. Так в чем же смысл очищения своих рядов от самозванцев?

– Просто борьба за правду. Из принципа.

– Страсти среди потомков кипят?

– Еще как кипят! Некоторые удочерить, усыновить, увнучить за доллары готовы. А уж как на меня сердятся, если я пытаюсь помешать. Года два назад была у меня «прелестная» беседа. «Как ты относишься к Дворянскому собранию?» – спросила меня одна дама. «Никак, – ответил я. – И вообще, мой отец не дворянин». Моя собеседница напряглась и вскрикнула: «Тогда убирайся из потомков Пушкина!..»

– Существует градация: этот потомок по мужской линии, поэтому он важнее, а этот – по женской, значит, менее важен?

– Есть, конечно. Но по мужской линии у нас остался только один Александр Александрович Пушкин в Брюсселе (тоже праправнук. – И.Т.), причем детей у него нет. Недавно в Москве скончался правнук поэта Григорий Григорьевич Пушкин.

– А в чем для Вас смысл объединения пушкинских потомков? Ведь не в занятиях же пушкиноведением, которое, как правило, больше удается профессиональным пушкинистам?

– Ну, хотя бы в помощи народному пушкиноведению, в тех встречах, которые мы организуем с простыми людьми, почитателями поэта, пенсионерами. Смотрите, сейчас еще жива 94-летняя правнучка Пушкина Наталья Сергеевна Шепелева (вскоре после нашей беседы с Галиным она скончалась. – И.Т.), которая помнит сына Пушкина, и моя мать его хорошо помнила… Вот такая прямая связь. Не каждому ведь доступны для чтения научные труды. И потом, объединение всегда к чему-то полезному может привести.

– А есть ли в пушкинской тематике нечто, что поразило, восхитило или удивило даже Вас?

– Предвижу, ответ огорчит своей трафаретностью – пушкинские стихи! И еще такой факт: в центре Тихого океана, на Гавайских островах, проживают восемь потомков Александра Сергеевича, дед и отец которых были этнические китайцы, дети – китайцы наполовину, внуки, соответственно на четверть. Так что у нынешних потомков Пушкина социальный диапазон чрезвычайно широк: от родства с английской королевой до потомков китайских эмигрантов.

Биографическая справка: в середине XX века, в 1958 году в Париже 17-летняя Елизавета Дурново, прапраправнучка поэта, вышла замуж за молодого офицера американских ВВС, китайца по происхождению, Родни Лиу. Супруги поселились на Гавайях, близ Гонолулу. Там родились пятеро их детей – два сына и три дочери: Екатерина, Даниэль, Рэчел, Надежда и Александр. Дочери вышли замуж, сыновья женились, и уже в новых семьях родились дети – далекие потомки русского поэта.

Галина Уланова. Обыкновенная богиня

Сразу же скажу: мне невероятно, фантастически повезло, что я больше двух лет прожила в Японии, написала об этой стране множество текстов (в том числе о японском искусстве), которые были напечатаны в «Литературной газете», где я работала. Но главное «повезло» заключено в том, что, едва вернувшись на родину, я практически сразу же получила задание написать материал об еще не открывшемся, но уже готовом распахнуть свои двери мемориальном музее-квартире Галины Улановой, где эта потрясающая балерина и совершенно невероятная женщина прожила все последние годы своей жизни.

Статью заметили и, видимо, оценили. Потому что в результате я стала обладателем двух японских кимоно, принадлежавших Улановой. Одно – сценическое, короткое с маркировкой «Большой театр СССР» и второе – шелковое, подлиннее, голубовато-воздушное, невесомо-летящее, поясок от которого сначала куда-то затерялся, но потом благополучно нашелся, прилетел ко мне в Сан-Франциско и теперь бережно хранится вместе с кимоно в специальной коробке, выстланной белым атласом.

В память о Галине Сергеевне я придумала к этим кимоно ожерелья, прототипом которых стали японские винтажные веера – оги. Получился «взгляд из нашего времени на работы мастеров середины прошлого века». «Я давно привыкла к тому, что я человек другого века», – говорила Галина Сергеевна. Готовые работы я назвала так же, как называли Уланову: «Обыкновенная богиня»!

Галина Сергеевна Уланова не оставила официального завещания (она считала неудобным просить о создании в своей квартире музея), но люди ей близкие знали, что этот вопрос беспокоил балерину, и потому все, что было последовательно организовано в течение пяти лет после ее смерти: и благотворительные вечера, и Фонд Улановой, который возглавил Владимир Васильев, и музей-квартира на Котельнической набережной – все было сделано людьми, любящими ее и бережно хранящими память о ней. Заведовать музеем была назначена театровед и близкий друг Улановой Татьяна Сергеевна Касаткина.

В те дни, когда я приходила в музей и беседовала с Татьяной Сергеевной, он только готовился к открытию, все еще шла кропотливая подготовительная работа. В квартире было чисто и тихо. Экспонаты описаны, пересчитаны, в библиотеке за стеклами шкафов расставлены книги, в гардеробах развешана одежда Улановой, элегантная, изысканная, а на длинной нижней полке – туфельки тридцать шестого размера, в тон платьям.

Уже была успешно отбита атака неожиданно возникших неких «дальних родственников» Улановой, которые, не будучи даже знакомы с ней при жизни, попытку отсудить после ее смерти наследство все же предприняли.

По решению суда наследником окончательно было признано государство, а квартиру было решено передать в оперативное управление Большому театру (она становилась как бы филиалом Музея ГАБТа). Но… в театре на тот момент случилась смена руководства и буквально за несколько дней до окончания срока оформления свидетельства о праве на наследование из Большого театра в Министерство культуры поступило письмо-отказ: «Учитывая специфику ГАБТ России как ведущего театра страны и стоящие перед ним огромные задачи по реконструкции и художественному развитию, руководство театра не считает целесообразным передавать квартиру Г.С. Улановой с находящимся в ней имуществом, имеющим общегосударственное значение, в оперативное управление Большому театру».

Так возникла угроза, что все наследство Улановой будет, что называется, продано с молотка. Друзья Улановой «взбаламутили» все доступные им средства массовой информации, выступили на «Эхе Москвы». И тогда правительство вынесло новое решение – сделать квартиру (со всеми имеющимися в ней культурными ценностями из наследства Улановой) филиалом Бахрушинского театрального музея.

Некоторыми из дорогих ей вещей Галина Сергеевна успела распорядиться еще при жизни и передала их конкретным людям. Так, например, кольцо работы Рене Лалика (оно было создано художником-ювелиром в 1910 году под впечатлением от танца Анны Павловой), которое подарил Улановой Морис Бежар, досталось Владимиру Васильеву. Санкт-Петербургский театральный музей получил почти все ее сценические костюмы.

Но и в собственности московского музея осталось много совершенно потрясающих вещей, подаренных Улановой художниками, артистами, почитателями ее таланта. Удивительной красоты шкатулки, изящные веера, статуэтки, ранее принадлежавшие выдающимся людям, а потом подаренные великой балерине. Портсигар из карельской березы с дарственной надписью Ф.И. Шаляпина другу, предметы, принадлежавшие Анне Павловой, Тамаре Карсавиной, Ольге Спесивцевой, Михаилу Фокину… Подарки Эвелин Курнанд, американской танцовщицы, беззаветно любившей балет, а в балете – танец Улановой. Курнанд хотела преподнести в дар Галине Сергеевне и немаленькое собрание произведений русского искусства ХХ века – Гончарова, Ларионов, Бенуа, Бакст… Уланова этот дар принять не могла и переадресовала коллекцию государству. Часть коллекции отправилась в Третьяковку, часть – в Бахрушинский музей, что-то в Петербург… В дарственной Эвелин написала: «Я дарю это стране, давшей миру великую балерину».

А потом неожиданно умерла журналист Татьяна Агафонова, секретарь Улановой, ее младшая подруга, взявшая на себя все заботы о доме, и Галина Сергеевна оказалась беспомощной перед, скажем так, вседозволенностью современной жизни и натиском беспардонных журналистов. В результате после ее смерти в свет вышли сразу несколько интервью, которых она фактически не давала. На предупреждения близких, мол, разговоры записывают, удивлялась: «Как же могут записывать, ведь они не спрашивали у меня разрешения!..» Вот такой была она, обыкновенная богиня. Кто-то считал – слишком наивная, кто-то – слишком порядочная…

Я спросила Татьяну Сергеевну Касаткину:

– Вы столько лет ее знали! А что-то Вас в ней раздражало?

Касаткина пришла в замешательство:

– Этот вопрос настолько неожиданный. Я пытаюсь представить себе, что могло у меня вызвать подобное чувство. Не знаю. Она была редким человеком. В ней было какое-то внутреннее благородство, чувство такта, наверное, связанное и с определенным воспитанием, и с культурой, что сейчас встретить трудно. Она, скажем, не терпела, чтобы в ее присутствии о ком-то плохо говорили. А еще была чрезвычайно щепетильна. Очень трудно принимала помощь…

– Уланова ощущала, что она – великая балерина?

– И да, и нет. Однозначно на этот вопрос ответить трудно. Некоторых людей, с ней сталкивающихся, поражала ее невзыскательность, нетребовательность в быту. Она была очень скромным человеком, считала, что знаменитой ее сделали обстоятельства, люди, которыми ее одарила судьба. Но гениальность в ней была от природы. Это все-таки дар божий и еще многое, многое… Обратите внимание, она была уже старым человеком, а к ней тянулись, ее любили очень современные художники. Тот же Бежар, Джон Ноймайер, который так боялся, что его спектакль «Ромео и Джульетта» ей не понравится. А Уланова восхищалась и постановками Бежара, и с удовольствием работала с артистами труппы Ноймайера. Ее ум и восприятие были свободны от предрассудков…

P.S. Возвращаясь к разговору о кимоно Улановой, добавлю следующее. Первое кимоно мне передала Елена Сергеевна Брускова, одна из душеприказчиков Улановой, ее близкий друг, замечательный журналист, основательница российских Детских Деревень SOS и одновременно мама моей подруги Наташи Брусковой, из своей коллекции вещей, в свою очередь подаренных ей Галиной Улановой. Ошарашенная невероятным подарком, я попросила Елену Сергеевну: «Напишите, что кимоно действительно принадлежало Улановой. Ведь расскажу кому – не поверят, будут думать, что сочиняю!»

Елена Сергеевна засмеялась и уверила, мол, «справку» такую непременно выдаст. Но не сложилось. Постепенно забылось, отошло куда-то в глубь этой истории. Потом Елена Сергеевна умерла, а Наташа Брускова отдала мне второе, «летящее» кимоно, из подарков Улановой ее маме.

В прошлом году я эту историю вспомнила и пристала уже к подруге Наташе: «Напиши, ты же во всем этом участвовала…» На что Наташа, подумала-подумала и предложила: «Ты сама напиши, а я подтвержу!»

Я написала. Наташа свою часть договора тоже выполнила.