Текст книги "Нищий, вор. Ночной портье"

– За последние три года он сделал две очень нашумевшие картины, – возразила Гретхен.

– Случайность, – отозвалась Ида. – Счастливая случайность.

– Ну, не только, – снова возразила Гретхен. – У него иногда бывают взлеты.

– Но они не стоят трех с половиной миллионов, – не сдавалась Ида. – И чего ты к нему липнешь, не понимаю. Черт знает как он с тобой обращается. И не только на работе.

– Да ладно! – воскликнула Гретхен с притворной беспечностью. – Мазохизм в небольших дозах еще никогда не приносил вреда женщине.

– Иногда с тобой можно спятить, честное слово, – поджала губы Ида.

Возле них появился официант, держа наготове блокнот и карандаш.

– Давай заказывать, – предложила Гретхен. Она пробежала глазами меню. – У них есть жареная утка с маслинами. Порции большие, одной хватит на двоих. Возьмем?

– Возьмем, – согласилась Ида. – Тем более что маслины я не люблю. Можешь их съесть все.

Гретхен заказала утку и бутылку «Пуйи фюме».

– Зачем нам целая бутылка? – запротестовала Ида. – Я больше полбокала не выпью.

– Бутылку, – повторила Гретхен официанту, не обращая внимания на Иду.

– Ты напьешься, – предупредила ее Ида.

– И хорошо, – ответила Гретхен. – Мне надо принять серьезные решения, а на трезвую голову это у меня может и не выйти.

– У тебя сегодня странные глаза, – заметила Ида.

– А ты как думаешь?! – Гретхен залпом проглотила вторую порцию виски.

– Что ты затеяла? – встревожилась Ида. – Опомнись. Ты разозлилась, а виски ты уже выпила столько…

– Правильно, разозлилась, – подтвердила Гретхен. – Но виски я выпила чуть-чуть, а вот вина, если ты мне не поможешь, выпью целую бутылку. А потом… – Она умолкла.

– Что потом?

– Что потом, не знаю, – ответила Гретхен и засмеялась. Смех ее звучал так странно, что Ида больше не сомневалась: Гретхен опьянела. – Потом я поговорю с Эвансом Кинселлой. Если разыщу его, в чем не совсем уверена.

– И что ты ему скажешь? – забеспокоилась Ида.

– Для начала несколько слов – невежливых, но зато чистой правды.

– Ты с ума сошла! – воскликнула Ида. – В каких бы отношениях вы ни были, помни: он твой босс.

– Ида, тебе никогда не говорили, что у тебя патологическое уважение к начальству?

– Вовсе не патологическое, – обиделась Ида.

– А какое? Непомерное, подхалимское, восторженное?

– Самое обычное, если тебе уж так хочется знать. И давай забудем на время обо мне. Что ты собираешься ему сказать?

– Что картина, над которой мы работаем, – дрянь. Но это будет только увертюра, – ответила Гретхен.

– Прошу тебя, Гретхен… – Ида протянула руки, словно пытаясь удержать ее от ложного шага.

– Пора кому-нибудь купить тебе кольца, – заметила Гретхен. – У тебя красивые руки, и кольца их только бы украсили. Если мы не найдем этого негодяя Кинселлу, тогда, может, потратим остаток дня на поиски колец.

Ида встревоженно огляделась. Ресторан был уже почти полон, и рядом с ними сидели двое мужчин.

– Тебя могут услышать.

– Пусть слушают, – пожала плечами Гретхен. – Умное слово всем на пользу.

У столика вновь появился официант и принялся ловко разделывать утку. Вино было в ведерке со льдом.

– Мне без маслин, – сказала Ида. – Положите их все этой даме.

Гретхен с восхищением смотрела, как умело официант делит утку на порции.

– Держу пари, что вот он не пьет во время работы, – заметила она. Все знали, что за Кинселлой водится подобная слабость.

– Тсс, – остановила ее Ида и улыбнулась официанту, словно прося извинения за свою эксцентричную приятельницу.

– Пьете? – спросила Гретхен у официанта.

– Нет, мэм, – ответил официант. – Но не отказался бы, если бы угостили, – усмехнулся он.

– Утром первым делом пошлю вам бутылку, – пообещала Гретхен.

– Гретхен, – сказала Ида, – я тебя никогда такой не видела. Что на тебя нашло?

– Бунт, – ответила Гретхен. – Я взбунтовалась. – Она попробовала утку, с удовольствием причмокнула и отпила большой глоток вина.

– На твоем месте, – заметила Ида, отщипывая маленькие кусочки, – я не стала бы этого делать в субботу или воскресенье.

– Бунт нельзя откладывать. Таков девиз нашей семьи, – сказала Гретхен. – Особенно в выходные дни. В понедельник утром нелегко бунтовать. К этому следует готовиться целую неделю.

– Кинселла никогда не простит тебе, – заметила Ида.

– А после увертюры, – продолжала Гретхен, не обращая внимания на слова Иды, – мы перейдем к самой опере. Я скажу ему, что согласилась работать над этой дрянью, которую он стряпает, только ради того, чтобы спать с ним.

– Гретхен, – с упреком воскликнула Ида, – ты же говорила мне, что любишь его! – Ей, старой деве, любовь представлялась чем-то необыкновенным.

– Когда-то любила, – согласилась Гретхен.

– Он жутко разозлится.

– Это мне и нужно, – сказала Гретхен. – А затем я объясню ему, что прочитала сценарий, который он велел вернуть агенту, и что, по-моему, это оригинальное, умное произведение, чересчур хорошее для таких, как он. Но поскольку он единственный режиссер, с которым я в данный момент нахожусь, можно считать, в сожительстве, и, несомненно, единственный из близко знакомых мне режиссеров, который может под одно свое имя получить деньги на постановку фильма, я скажу ему, что если у него еще сохранился разум, которым природа наградила его от рождения, то он завтра же купит этот сценарий – хотя бы просто потому, что об этом прошу я.

– Ты же знаешь, что он откажет, – сказала Ида.

– Возможно.

– И тогда как ты поступишь? Расплачешься и будешь просить прощения?

Гретхен посмотрела на нее с удивлением. Сарказмом Ида никогда не отличалась. Значит, разговор этот ее по-настоящему взволновал.

– Ида, милая, – ласково сказала Гретхен, – не нужно так нервничать. Ведь это мне, а не тебе придется воевать.

– Я не хочу, чтобы у тебя были неприятности, – ответила Ида.

– Бывает, что их не избежать. Сейчас как раз такой случай. Ты спросила меня, что я буду делать, если он откажется.

– Когда он откажется.

– Я скажу ему, что немедленно ухожу из его группы.

– Но у тебя же контракт! – воскликнула Ида.

– Пусть подает на меня в суд. Может заодно потребовать, чтобы меня заставили вернуться к нему в постель.

– Тебе известно, что, если ты уйдешь, я тоже уйду, – сказала Ида, и голос ее задрожал от сдержанной гордости.

– На войне, – сурово заметила Гретхен, – порой приходится жертвовать солдатами.

– Но это не война, – возразила Ида, – а всего лишь кинофильм, каких тысячи.

– Вот именно, – сказала Гретхен. – Я не хочу всю жизнь работать над фильмами, каких тысячи. – Она увидела, что ласковые темные глаза Иды наполняются слезами и она вот-вот зарыдает. – Ты вовсе не обязана расплачиваться за мои поступки, Ида, – сказала она, – тебе незачем уходить вместе со мной.

– Не будем больше об этом говорить, – сказала Ида.

– Ладно, – согласилась Гретхен. – Значит, вопрос закрыт. А теперь займись уткой. Ты ничего не съела. Тебе не нравится?

– Очень… нравится, – всхлипнула Ида.

Некоторое время они ели молча. Гретхен подлила себе вина. По тому, как исказилось пухлое и мягкое, точно у ребенка, лицо Иды, она поняла, что та с трудом сдерживает слезы, и на секунду пожалела, что заставила Иду прочитать сценарий и обременила ее своими проблемами. Но она знала абсолютную честность и взыскательный вкус Иды и должна была услышать от нее подтверждение своей оценки. Без этого Гретхен никогда бы не рискнула выступить против Кинселлы. «А Эвансу Кинселле суждено пережить нелегкие минуты, – угрюмо размышляла она. – Если он, конечно, дома».

Наконец Ида заговорила.

– Я считаю, – сказала она почти робко, – что можно поступить и по-другому. Ты ведь не обязана действовать в открытую, правда?

– Вероятно. Однако действовать скрытно я, к сожалению, не очень умею.

– Да уж, – усмехнулась Ида. – Но, может, на этот раз ты послушаешься меня. Мы обе знаем, что он ни за что не согласится. Особенно если ты начнешь с ним спорить.

– Откуда ты его так хорошо знаешь? – с шутливой подозрительностью спросила Гретхен. – Не завели ли вы роман у меня за спиной?

Ида громко рассмеялась.

– Как можно! – сказала она. – Ведь он другой веры.

Они обе засмеялись. Затем лицо Иды стало серьезным.

– Я предлагаю вот что: закончи монтаж картины.

– О Господи!

– Тихо! Сначала послушай. Я ведь тебя слушала, правда?

– Еще как, – согласилась Гретхен.

– Не заговаривай с ним о сценарии. Сделай вид, что ты об этом начисто забыла.

– Но я не забыла. Он мне уже снится. Я даже сейчас вижу кадр за кадром…

– Я сказала: «Сделай вид», – рассердилась Ида. – Найди кого-нибудь, кто согласился бы дать тебе денег, и купи сценарий сама.

– Допустим, я достану деньги, – сказала Гретхен, тотчас вспомнив про беднягу Руди. – А что потом?

– А потом, – с торжеством провозгласила Ида, – сама поставь его.

Гретхен откинулась на спинку кресла. От Иды она ждала чего угодно, только не этого.

– Боже мой! – сказала она. – Ну и придумала!

– А почему нет? – с жаром спросила Ида, совсем уже забыв про еду. – В старое время многие режиссеры выходили из монтажной.

– Это было давно, – возразила Гретхен. – И все они были мужчины.

– Ты же знаешь, что я не люблю таких разговоров, – укоризненно заметила Ида.

– Извини. Я забыла. Но просто ради шутки, Ида, назови мне двадцать пять режиссеров-женщин.

– В прежние дни даже в армии не было двадцати пяти женщин. – На собраниях Движения за освобождение женщин Ида научилась спорить аргументированно. – На наши собрания ты не ходишь, брошюры не читаешь, но ты своим фильмом принесла бы нам гораздо большую пользу, чем присутствием на всех собраниях. А если у тебя есть сомнения, то позволь сказать тебе, что ты разбираешься в режиссуре куда лучше, чем Эванс Кинселла когда-либо разбирался или будет разбираться.

– Да, это мысль, – задумчиво согласилась Гретхен, – теперь я уже успокоилась и могу сказать: это – мысль.

– Такая картина обойдется очень дешево, – быстро продолжала Ида. – Небольшой городок – в основном натура и простенький павильон, народу немного, больше молодежь. На такие роли ты не найдешь актеров с именем, даже если у тебя будут деньги. Я тоже знаю людей, которые вкладывают деньги в кино, и могу к ним обратиться. А ты попросишь своего брата…

«Бедняга Руди», – снова подумала Гретхен.

– Во сколько обошлась первая картина Эванса Кинселлы?

– В сто двадцать пять тысяч, – не задумываясь, ответила Гретхен. Кинселла часто хвастался тем, что его первая картина, имевшая огромный коммерческий успех, стоила студии сущие гроши, и никогда не забывал сказать, сколько именно.

– В сто двадцать пять тысяч, – повторила Ида. – А теперь ему дают три с половиной миллиона.

– Кино есть кино, – заметила Гретхен.

– Времена меняются, и за сто двадцать пять тысяч сегодня картину не сделаешь. Но за семьсот пятьдесят, я уверена, можно сделать. Многие актеры согласились бы работать за почасовую оплату, а исполнители главных ролей могли бы вообще согласиться на процент от проката. Тогда почти все деньги пошли бы на съемки, и никуда больше.

– Дорогая Ида, – сказала Гретхен, – ты уже стала рассуждать как киномагнат.

– Только ты должна дать мне одно обещание, – потребовала Ида.

– Какое? – насторожилась Гретхен.

– Что ты не будешь звонить Кинселле ни сегодня, ни завтра. Обдумай все как следует, по крайней мере до понедельника.

– Ладно, – помолчав, согласилась Гретхен. – А я уже приготовилась к захватывающему сражению.

– Лучше представь себе, какой будет у Кинселлы вид, когда на экраны выйдет наш фильм. У тебя к тому времени уже пропадет охота сказать ему, какое он ничтожество.

– Ладно, обещаю, – сказала Гретхен. – А теперь давай закажем на десерт что-нибудь сладкое-пресладкое. И весь остаток дня будем предаваться удовольствиям. Ты сколько раз смотрела «Земляничную поляну»[27]27
  Фильм известного шведского режиссера Ингмара Бергмана.


[Закрыть]?

– Четыре раза.

– И я четыре, – сказала Гретхен. – Давай сегодня прогуляем работу и для ровного счета посмотрим «Поляну» еще раз.

По забитой машинами, как всегда к вечеру в воскресенье, дороге Хиты и Рудольф возвращались домой; Джонни сидел за рулем, Илейн – рядом с мужем, а Рудольф на заднем сиденье размышлял о том, как они провели время в Монтоке. «В общем, удачно», – решил он. Домик Джин оказался уютным, как она и говорила, с чудесным видом на океан. Массажистка выглядела вполне благопристойно, а к тому же выяснилось, что она превосходно готовит. Голыми по берегу они не скакали, несмотря на предсказания Джонни, но зато все вместе подолгу гуляли вдоль кромки воды по утрамбованному отливом песку, и Инид держала мать за руку. Они обе искренне радовались друг другу, и Рудольф подумал, что, может, Инид лучше жить у матери и ходить в маленькую загородную школу, чем подвергаться опасностям на улицах Нью-Йорка. Он может видеться с ней в выходные дни и в школьные каникулы. Но если отнестись всерьез к дикой невадской затее Джонни, то ездить к ней ему будет трудновато. Правда, будет это не завтра и не на следующей неделе, а может, и не в следующем году.

У Джин был здоровый и бодрый вид. Вместе с массажисткой она каждое утро проделывала уйму всяких гимнастических упражнений, а потом часами бродила по берегу в поисках объектов для фотографирования. Она казалась довольной, чуть сонной, говорила мало и походила на ребенка, который проснулся после приятного сна. Она приветливо встретила Хитов и, судя по всему, была рада провести два дня в их обществе. Ни она, ни массажистка, которую звали Лорейн, ни разу не пытались поговорить с ним наедине. Если Джин и завела себе друзей по соседству, то никто из них не появился ни в субботу, ни в воскресенье. Когда Рудольф попросил ее показать последние работы, она ответила: «Я еще не готова. Может, через месяц».

Удобно расположившись на заднем сиденье роскошной машины, мчавшейся к городу, он с некоторой грустью констатировал, что в течение этих двух дней Джин выглядела более радостной, чем, пожалуй, за всю их совместную жизнь.

К столу подавали вино, но крепких напитков не было. Джин не тянулась к бутылке, и Рудольф не заметил, чтобы Лорейн предостерегающе поглядывала на нее.

«Она, по-видимому, несколько успокоилась», – решил Рудольф. О себе он этого сказать не мог.

Они въезжали в город по тому же мосту; на западе на фоне живописного заката зубчатой стеной вздымались небоскребы. В окнах уже горел свет, и мигающие остроконечные огоньки были похожи на свечи в амбразурах цитадели. Он любил такой Нью-Йорк и это время суток – улицы, по которым они ехали, были пустынными, чистыми и приветливыми. Будь всегда воскресенье, никто не стал бы уезжать из Нью-Йорка.

Когда машина остановилась перед его домом, он предложил Хитам подняться к нему, но Джонни сказал, что они и так уже опаздывают в гости. Руди поблагодарил Джонни за поездку и, наклонившись, поцеловал Илейн в щеку. После двух дней, проведенных вместе, он чувствовал к ней гораздо большее расположение, чем прежде.

– Ты весь вечер будешь один? – спросила Илейн.

– Да.

– Тогда садись обратно в машину, – предложила она. – Поедешь с нами на коктейль, а потом поужинаем в «Джино».

Ему хотелось поехать с ними, но предстояло над многим поразмыслить, а для этого лучше побыть одному. Он не мог признаться, что там, в Монтоке, его раздражало то, что вокруг были люди. Это, конечно, скоро пройдет…

– Спасибо, – поблагодарил он, – но мне нужно ответить на кучу писем. Давайте лучше пообедаем вместе как-нибудь на неделе. Мы втроем – и никого больше.

– Я позвоню тебе завтра, – предупредил Джонни, – как только закажу билеты в Неваду.

– Я весь день буду дома, – пообещал Рудольф.

Машина тронулась; он смотрел им вслед и ругал себя за эти слова. Теперь, наверное, кто-нибудь из Хитов говорит: «Он будет весь день дома, потому что не знает, чем себя занять».

С чемоданом в руках он поднялся по ступенькам к входной двери. Она опять оказалась незапертой. Из-за нижних соседей. Придется с ними поговорить. Он вошел в полутемный вестибюль и услышал мужской голос:

– Стоять на месте, и чтоб ни звука. Ты у меня под прицелом.

Входная дверь захлопнулась у него за спиной.

– В какой квартире ты живешь? – спросил тот же голос.

Он ответил не сразу. Будь Инид дома, он вообще бы не ответил. Слава Богу, она у матери, более чем в ста милях отсюда. И няня в Нью-Джерси. Дома никого нет. Его чем-то тронули под ребро, должно быть, пистолетом.

– Тебе задали вопрос, – сказал тот же голос. Рудольф почувствовал, что рядом стоит второй человек.

– На третьем этаже, – ответил он.

– Поднимайся! – приказал голос.

Рудольф начал подниматься по лестнице. Света из-под квартиры на втором этаже не было видно. Никого нет дома. «Воскресный вечер», – подумал он, машинально шагая по ступенькам и слыша сзади тяжелые шаги двух пар ног.

Дрожащими руками он достал ключ и отпер дверь.

– Зажги свет, – приказал тот же голос.

Рудольф не сразу нашел выключатель. Загорелась лампа в передней, и он повернулся – перед ним было двое мужчин, которые подстерегли его в вестибюле. Оба – черные, молодые, один высокий, другой среднего роста, оба хорошо одеты. На их худых, напряженных лицах читалась ненависть. «Наркоманы», – подумал он. Высокий держал в руках нацеленный на него пистолет, иссиня-черный, тускло мерцавший в свете лампы.

– В гостиную, – приказал высокий. Они прошли вслед за ним в гостиную, где второй человек включил свет. Загорелись сразу все лампы. В комнате было уютно и чисто, занавеси на окнах задернуты. Няня перед отъездом навела порядок. На камине громко тикали часы. Они показывали половину шестого.

– Давай бумажник, – сказал высокий, – и чтоб без фокусов.

Рудольф вынул из кармана пиджака бумажник. Человек с пистолетом выхватил бумажник у него из руки, кинул его напарнику.

– Посмотри, что там есть, – сказал он.

Второй заглянул в бумажник.

– Тридцать долларов, – ответил он, держа в руке деньги.

Человек с пистолетом выругался.

– А в штанах есть что-нибудь?

Рудольф вынул несколько долларов и две монеты по двадцать пять центов. Теперь второй, протянув руку, выхватил у него деньги.

– И здесь не лучше, – сказал он. – Всего восемь долларов. – Монеты он бросил на пол.

– Какой хитрый, а? Разъезжает в «линкольне», а при себе всего-навсего тридцать восемь долларов! – заметил человек с пистолетом. – Боишься, что тебя ограбят, мистер Рокфеллер?

– Извините, – ответил Рудольф, – но больше у меня ничего нет. Только кредитные карточки. – Кредитные карточки разлетелись по полу.

– Наше заведение не принимает кредитных карточек, верно, Элрой? – заметил высокий.

– К сожалению, нет, – ответил Элрой, и оба хрипло расхохотались.

Рудольфу казалось, будто все это происходит не с ним, а с каким-то крошечным, оцепеневшим от страха человечком где-то далеко-далеко.

– Где у тебя деньги? – спросил высокий с пистолетом. – Открывай сейф!

– Я не держу в доме денег, – ответил Рудольф. – И сейфа у меня нет.

– Смотри, какой хитрый! – повторил высокий и свободной рукой с силой ударил Рудольфа по глазам. Рудольф, отшатнувшись, мгновенно ослеп от слез. – Это чтобы научить тебя говорить правду, мистер, – добавил он.

– Ищите сами, – упорствовал Рудольф.

– Последний раз говорю тебе – покажи, где деньги, – пригрозил человек.

– Извините, ничем помочь вам не могу.

Человек с пистолетом дышал тяжело и нервно, глаза его метались из стороны в сторону, отражая свет многочисленных ламп.

– Что скажешь, Элрой? – спросил он.

– Дай ему как следует, – ответил Элрой.

Человек с пистолетом, мгновенно переместив оружие на ладонь, ударил Рудольфа в висок. Рудольф рухнул на пол, но ему показалось, что он медленно летит в пространстве. Ковер принял его в свои объятия, как чудесная мягкая постель. Прошло еще несколько секунд, и откуда-то издалека тот же голос произнес:

– Хватит, Элрой! Ты что, хочешь прикончить эту сволочь, что ли?

Ему снился сон. Но даже во сне он понимал, что это ему лишь снится. Он был на берегу и искал Инид. Ревели волны. Почему-то прямо на пляже стояли автобусы, из них вылезали люди, которых он не знал и не узнавал, которые не обращали на него внимания, которые то возникали у него на пути, то куда-то исчезали, пока он проталкивался среди них, взывая: «Инид! Инид!» Он знал, что это сон, но мучился по-настоящему, понимая, что не найдет ее. Чувство утраты было невыносимым.

Потом он очнулся. По-прежнему горели лампы. Яркий свет колол ему глаза. Он лежал на полу, все у него болело, ломило голову, саднило в паху. Он не мог повернуться. Лицо у него было мокрым. Он вытер его рукой и увидел на руке кровь.

В комнате царил полный разгром. Обивка на креслах и диване изрезана в клочья, ковер засыпан снежными хлопьями поролона. Возле камина – разбитые вдребезги часы. Из письменного стола, шкафа и буфета выдернуты все ящики, и их содержимое разбросано по комнате. Вместо зеркала над камином торчат одни зазубренные осколки. Деревянные стулья, журнальный столик и маленькая тумбочка разбиты вдребезги каминной кочергой, а сама кочерга изогнута каким-то фантастическим образом. Бутылки из буфета били об стену, поэтому в комнате стоял запах виски и повсюду валялись осколки. Передняя стенка от пианино лежала возле дивана, а порванные струны торчали и висели над клавиатурой, словно выпущенные кишки. Он попробовал посмотреть на часы, чтобы определить, сколько времени он пролежал без сознания, но часы оказались срезанными с его руки – вместо них на кисти был глубокий порез, из которого сочилась кровь.

Он заставил себя подползти к телефону. Поднял трубку с рычага, прислушался. Работает. Слава Богу. Он не сразу вспомнил номер Гретхен. С трудом набрал. Раздались длинные гудки. Он лежал на полу, прислонив трубку к щеке. Наконец на другом конце провода сняли трубку, и он услышал голос Гретхен:

– Алло!

– Гретхен, – сказал он.

– Где ты был? – спросила она сердито. – Я звонила тебе в пять. Ты сказал, что вернешься к…

– Гретхен, – хрипло повторил он, – приезжай. Немедленно. Если дверь заперта, вызови полицию взломать дверь. Я… – Он почувствовал, что снова теряет сознание. Он больше не мог говорить. Он лежал на полу и слышал, как Гретхен кричит: «Руди! Руди! Ты меня слышишь, Руди?..» Потом наступила тишина.

Он позволил себе расслабиться и снова потерял сознание.

Он провел в больнице две недели и так и не съездил в Неваду с Джонни Хитом.