Текст книги "Нищий, вор. Ночной портье"

– Разыщу, – сказал Уэсли. Он огляделся, проверяя, не забыл ли что-нибудь важное. Вроде ничего не забыл. – Будь здоров, Хили.

– Будь здоров, приятель. – Хили стряхнул пепел сигареты на пол. – Не забудь, что я тебе говорил насчет Парижа.

– Не забуду. – Застегнув «молнию» на старой куртке, чтобы не замерзнуть на улице, он молча вышел из комнаты, спустился по темной лестнице и закрыл за собой дверь дома.

Подгоняемый ветром, он шел с сумкой через плечо по темной улице и вспоминал слова отца о том, что одним из лучших дней его жизни был тот день, когда он понял, что перестал ненавидеть мать. «Но это наступило не сразу», – сказал тогда отец.

«И у меня это наступит не сразу», – подумал Уэсли.

А через день он был уже в Чикаго. В ту ночь он сидел в закусочной на окраине Индианаполиса, когда там появился шофер грузовика, сказавший девушке за стойкой, что едет в Чикаго. «Можно начать и с Чикаго», – подумал Уэсли и спросил шофера, не возьмет ли он его с собой. Шофер ответил, что будет рад компании, и если не считать того, что Уэсли пришлось выслушать рассказ водителя о том, как он мучается со своей семнадцатилетней дочерью, оставшейся дома в Нью-Джерси, Уэсли получил от поездки удовольствие.

Водитель высадил его недалеко от Ригли-Филд, и, заглянув в свой список, Уэсли увидел адрес Уильяма Эббота. «Начну отсюда», – подумал он и направился по этому адресу. Был уже почти полдень, однако Эббот все еще разгуливал в пижаме и потрепанном купальном халате. Его жалкая однокомнатная квартирка была завалена бутылками, пластмассовыми стаканчиками из-под кофе; возле пишущей машинки валялись газеты и скомканные листы бумаги.

Уильям Эббот, делавший вид, что знает о Томасе Джордахе больше, чем знал на самом деле, не произвел на Уэсли благоприятного впечатления, и он постарался как можно скорее уйти.

Следующие два дня он пытался найти какую-нибудь работу в супермаркетах, но им никто не требовался, да к тому же его всюду просили предъявить профсоюзную карточку. Деньги у Уэсли были на исходе, и он решил, что Чикаго не для него. Он позвонил за счет абонента дяде в Бриджгемптон предупредить, что едет к нему, потому что больше ехать было некуда.

Рудольф говорил с ним по телефону как-то странно, натянуто, словно боялся, что их подслушивают.

– В чем дело? – спросил Уэсли. – Если вы не хотите, чтобы я приезжал, я не приеду.

– Не в этом суть. – Рудольф был явно обеспокоен. – Два дня назад сюда звонила твоя мать, интересовалась, нет ли тебя здесь. У нее ордер на твой арест.

– Что-о!

– На твой арест, – повторил Рудольф. – Она думает, что я тебя где-то прячу.

– На арест? За что?

– Она говорит, что, уходя из дома, ты украл полтораста долларов из кувшина, что стоит над плитой на кухне и где она держит деньги на хозяйство. Грозится тебя проучить. А ты действительно взял эти деньги?

– Уж лучше бы я их взял, – с горечью отозвался Уэсли. «Проклятый Хили, – подумал он. – Научился в армии пользоваться случаем. Или нет, наверно, эта дешевка Дорис».

– Я так или иначе все это улажу, – успокоительным тоном сказал Рудольф. – Но сейчас лучше тебе, пожалуй, не приезжать сюда. Тебе нужны деньги? Дай мне знать, где ты находишься, и я тебе переведу по почте.

– Да нет, ничего, – смутился Уэсли. – Если я буду в Нью-Йорке, я вам позвоню. – И не успел Рудольф что-либо сказать, как он повесил трубку.

«Вот этого кувшина в Индианаполисе мне только и не хватало», – подумал он.

И тогда он решил отправиться в Нью-Йорк. В Нью-Йорке, кроме Рудольфа, у него еще были знакомые. Он припомнил славную девушку из журнала «Тайм», которая сказала ему, что, если ему понадобится помощь, он может обратиться к ней. И никому не придет в голову искать его в журнале «Тайм».

На следующее утро он был уже в пути.

Глава 2

После телефонного звонка из Чикаго он не разговаривал с дядей около двух месяцев.

Приехав в Нью-Йорк, он сразу же направился в редакцию к Элис Ларкин. После дней, проведенных в дороге, выглядел он, наверное, ужасно, потому что, когда он вошел к ней в тот закуток, она ахнула, словно кто-то вылил на нее ведро холодной воды. Несколько дней он почти ничего не ел, спал в кабинах грузовиков, был небрит, воротник его рубашки обтрепался, а брюки были в масляных пятнах после того, как он помогал одному шоферу под Питсбургом менять колесо на огромном трейлере; в кармане у него оставалось сорок пять центов.

Оправившись от изумления, мисс Ларкин явно обрадовалась ему и сразу же потащила его в кафетерий, хотя он даже не успел сказать, зачем он к ней пришел.

Поев и почувствовав себя вновь человеком, он рассказал ей почти обо всем. Он старался делать вид, что все происшедшее с ним не имеет столь уж большого значения, шутил над своими злоключениями: ему не хотелось, чтобы эта милая девушка считала его великовозрастным младенцем. Разговаривать с ней было легко: глаза ее за стеклами очков смотрели внимательно.

Она не прерывала его, только время от времени вздыхала или качала головой в знак сочувствия или возмущения.

– И что ты намерен делать? – спросила она, когда он закончил свой рассказ.

– Я ведь говорил вам еще в прошлый раз, когда здесь был, – сказал он, – что мне уже давно хочется разыскать людей, которые знали моего отца, и понять, каким он им казался, ну, я имею в виду – разным людям в разные периоды его жизни. Я-то знал его меньше трех лет. – Он сейчас говорил очень серьезно, не стараясь казаться ни ироничным, ни взрослым. – И поэтому у меня в голове как бы пустота в том месте, которое он должен был бы занимать… вот я и хочу по мере возможности заполнить эту пустоту. Наверное, это все очень глупо звучит…

– Нет, – возразила она, – вовсе не глупо.

– Я говорил вам, что у меня есть список людей… – Он вынул из кармана бумажник и положил на стол мятый, протершийся на сгибах листок бумаги с фамилиями. – Журнал, наверное, может отыскать любого, кто им нужен, – сказал он, – вот я и подумал, что если это вас не слишком затруднит, то, может быть, в свободное время…

– Мы совсем не так всесильны, как тебе… – Она замолчала, заметив растерянность на его лице. – Я хочу сказать, не так все хорошо знаем, как ты думаешь, но разыскивать людей мы умеем. – Она заглянула в его список. – На это потребуется время, и не могу ручаться, что я их всех найду, однако… – Она посмотрела на него с любопытством. – А ты остаешься в Нью-Йорке?

– Собираюсь.

– Где?

Он заерзал на стуле.

– Я пока еще нигде не остановился. Я, как приехал, пришел прямо сюда.

– Уэсли, – спросила мисс Ларкин, – ты можешь мне честно сказать, сколько у тебя денег?

– А какая вам разница? – насторожился он.

– Ты похож на огородное пугало, – ответила она. – А ел ты так, словно целую неделю у тебя и крошки во рту не было. Так сколько у тебя денег?

– Сорок пять центов, – растерянно улыбнулся он. Наследник состояния Джордаха. – Конечно, – поспешно добавил он, – я всегда могу позвонить дяде, и он мне поможет, просто сейчас мне не хочется к нему обращаться.

– Ты не будешь против, если я возьму этот список? – спросила мисс Ларкин. – Тебе, разумеется, придется сказать мне, кто эти люди и где приблизительно их можно найти…

– Пожалуйста.

– На это может уйти не одна неделя.

– Я не тороплюсь.

– И все это время ты собираешься жить на сорок пять центов? – сердито спросила она, точно он был в чем-то виноват.

– Что-нибудь подвернется, – ответил он неопределенно. – Не одно, так другое.

– А ты не обидишься, если я скажу, что кое-что уже подвернулось? – Неизвестно почему она покраснела.

– Что именно?

– Я, – сказала она неожиданно громко. – Подвернулась я. А теперь слушай внимательно. У меня две комнаты с маленькой кухней. Есть вполне удобный диван, на котором ты можешь спать. Готовлю я не очень хорошо, но с голоду ты не умрешь…

– Я не могу на это пойти.

– Это почему же?

– Не могу – и все. – Он снова растерянно улыбнулся.

– У тебя есть какая-нибудь другая одежда?

– Есть чистая рубашка, пара носков и кое-какое белье. Я оставил их внизу у вахтера.

Она строго кивнула.

– Есть чистая рубашка, – повторила она. – Насколько я могу судить, эти люди в твоем списке разбросаны по всей стране…

– Правильно. Мой отец не сидел на месте.

– И ты намерен разъезжать по всем Соединенным Штатам, заходить в дома этих людей и задавать им самые интимные вопросы, имея за душой лишь одну чистую рубашку?

– Я об этом особенно не раздумывал, – сказал он, защищаясь.

– Считай себя счастливым, если тебе в таком виде удастся пройти хотя бы мимо собаки, – сказала она. – Не могу понять, как тебя сюда-то пропустили.

– Последние несколько дней я не смотрел на себя в зеркало, – признался он.

– Я тебе сейчас скажу, что я собираюсь с тобой делать, – заявила она с уверенностью, которой вовсе не испытывала. – Ты остановишься у меня, и я одолжу тебе денег, чтобы ты купил себе приличную одежду и…

– Я не могу вам это позволить.

– Безусловно, можешь, – сказала она твердо. – Ты слышал, я сказала «одолжу»?

– Одному Богу известно, когда я получу свои деньги и вообще получу ли.

– Я могу подождать.

Он глубоко вздохнул. Она видела, какое облегчение он почувствовал.

– Не понимаю, почему вы ко мне так относитесь. Вы ведь меня почти не знаете…

– Знаю достаточно, чтобы так к тебе относиться. – Она тоже вздохнула. – Я хочу быть честной с тобой и потому открою тебе один секрет. Я поступаю так вовсе не из соображений благотворительности. У меня есть на то особая причина. Чисто личная, эгоистическая причина поступать таким образом, и лучше, если ты о ней узнаешь сразу же. Я только надеюсь, что ты не обидишься.

– Как я могу обижаться на человека, который готов приютить меня и пристойно одеть?

– Я тебе все скажу. Когда ты ушел в прошлый раз… Нет, лучше я начну с самого начала. Как почти все, кто работает в нашем журнале, я тоже хочу писать. Я считаю, мой жанр – это роман. Когда я тебя встретила, у меня было написано шестьдесят страниц романа. А когда ты ушел, я отправилась домой и порвала их.

– Почему? И какое это имеет ко мне отношение?

– Самое непосредственное. После всех моих розысков и твоего рассказа я поняла, что пишу сплошную чепуху. Все это поверхностно и вторично. И я решила написать о молодом парне, у которого убили отца…

– Ничего себе, – проговорил Уэсли. Теперь он смотрел на нее уже настороженно.

– Этот молодой парень, – продолжала она, избегая его взгляда и опустив глаза, – хочет узнать, кто это сделал, почему, как прожил свою жизнь его отец… Он не знал отца, потому что его родители развелись, когда он был еще ребенком, и отец уехал. Можешь не беспокоиться: убийство происходит не в Европе, я о Европе ничего не знаю, ни разу там не была. Но, в общем, сюжет не очень отличается от того, что ты…

– Понятно.

– Так что теперь ты знаешь, в чем заключается моя особая причина.

– Ясно.

– Ты будешь рядом, я смогу тебя изучать, а также помогу тебе найти всех людей. Словом, это можно рассматривать как взаимную помощь. Это будет тебе неприятно?

– Не думаю, – пожал плечами Уэсли. – Хотя я не очень-то представляю себя героем какой-нибудь книги.

– А от тебя этого и не требуется, – сказала мисс Ларкин. – Я буду рассматривать тебя как литературный образ и брать только те черты, которые мне нужны и которые я смогу использовать.

– А что, если окажется, что я не стою всех ваших хлопот?

– Риск невелик.

– А чем закончится ваша книга? – с любопытством спросил Уэсли. – Он найдет убийцу?

– В конечном счете да.

– И что он тогда сделает?

– Он отомстит за отца.

– В книге получается все просто, правда? – грустно усмехнулся Уэсли.

– Нет, тоже непросто.

– А что дальше будет с этим парнем?

Она снова вздохнула:

– Его убивают.

Уэсли, не глядя на нее, с отсутствующим видом постукивал пальцами по столу.

– Звучит логично, – сказал он.

– Но это же вымысел.

– Ничего себе вымысел!

– Если ты имеешь дело с писателем, – сказала она серьезно, – или хотя бы с человеком, который считает себя писателем, надо быть готовым к тому, что у тебя попытаются украсть частицу твоей души.

– А я и не знал, что у меня есть душа, – отозвался Уэсли.

– Об этом позволь судить мне, – заявила Элис. – Слушай, если все это кажется тебе неприятным и глупым, ты не обязан соглашаться.

– Но вы же все равно будете писать эту книгу?

– Попытаюсь.

– Тогда какая разница. – Он улыбнулся. – Если у меня действительно есть душа, я могу пожертвовать какой-то ее частицей, чтоб хватило на несколько страничек книги.

– Вот и отлично, – сказала она деловым тоном, хотя руки ее дрожали. Она покопалась в сумочке. – Мне надо приниматься за работу. Вот тебе моя кредитная карточка в магазине «Блумингдейл». Он на углу Пятьдесят девятой улицы и Лексингтон-авеню. – Говоря это, она писала что-то на бланке «Тайма». – Предъявишь эту записку вместе с карточкой, чтоб они знали, что я дала тебе право ею пользоваться. Купи себе пару рубашек и фланелевые брюки. Покупки пусть доставят ко мне домой, чтобы было ясно, что это мой заказ. В таком виде ты не можешь ходить. К шести часам возвращайся, и я отвезу тебя к себе. Да, тебе ведь нужны деньги на автобус. – Она снова порылась в сумочке и дала ему пять долларов, долларовыми бумажками и мелочью.

– Спасибо. И не забудьте: все, что вы мне даете, – это только взаймы. Когда мне стукнет восемнадцать, я получу тысяч тридцать долларов.

– Не забуду.

– Нет, вы запишите. Пять долларов и число.

Она скорчила гримасу.

– Пожалуйста, если хочешь. – Она взяла ручку и записную книжку. Затем через стол толкнула книжку к нему. – Удовлетворен?

Он серьезно посмотрел на открытую страницу записной книжки.

– Порядок.

Она положила записную книжку обратно в сумочку.

– Теперь, когда я стал литературным образом, должен ли я как-то по-особому себя вести? Следить за тем, как я выражаюсь, или, может быть, спасать попавших в беду девиц, или что-нибудь еще делать?

– Можешь вести себя как хочешь, – сказала она. Поняв, что он шутит, она засмеялась. – Только не старайся казаться умнее, чем ты есть.

Сейчас он ехал в Порт-Филип. «Можно начать там, откуда все пошло», – сказал он Элис, когда она выяснила, что Теодор Бойлан еще жив и по-прежнему живет в Порт– Филипе. Отец говорил Уэсли, что Бойлан был связан с их семьей, а Порт-Филип находится всего лишь в двух часах езды поездом от Нью-Йорка.

Теперь Уэсли был хорошо одет: фланелевые брюки, спортивный пиджак и отличные коричневые ботинки из «Блумингдейла». Элис настояла на том, чтобы он подстригся – пусть не коротко, но подровнял волосы. Она, как видно, была довольна, что он крутится в ее маленькой квартирке в западной части города, неподалеку от Центрального парка. Она говорила, что ей уже стало тоскливо жить одной, а теперь после работы она спешит домой, зная, что он там. Когда за ней заходили молодые люди, чтобы вместе куда-нибудь пойти, она представляла его как приехавшего на несколько недель кузена со Среднего Запада.

В ожидании, пока Элис раздобудет для него нужные сведения, Уэсли с наслаждением бродил по городу. Он посмотрел много фильмов, побывал в «Радио-Сити» и в здании Организации Объединенных Наций, окунулся в пеструю, бьющую ключом жизнь Бродвея. Иногда Элис водила его в театр, который открыл для него новый мир: он никогда раньше не видел настоящего, живого представления.

Когда она в своей комнате стучала на машинке, он старался ей не мешать. Она никогда не предлагала ему прочитать то, что она написала, а он, в свою очередь, не задавал ей никаких вопросов. Порой, читая какой-нибудь журнал, прислушиваясь к стуку пишущей машинки, он испытывал странное чувство – ведь кто-то рядом писал о нем или по крайней мере придумывал человека, очень на него похожего. Иногда Элис выходила из комнаты и долго молча на него смотрела, словно изучала его, стараясь проникнуть в ход его мыслей, а затем возвращалась к себе и снова садилась за машинку.

Каждый раз, когда они ходили в театр или в кафе, он заставлял ее записывать истраченную на билеты или на ужин сумму.

Поезд с грохотом мчался вдоль Гудзона на север. Был ясный, солнечный день, река казалась прозрачной и чистой, и Уэсли думал о том, как хорошо было бы иметь маленькую яхту и плыть по этим просторам вверх, мимо зеленых отвесных скал, маленьких сонных городков, подходить ночью к причалу, высаживаться и смотреть, как там живут люди.

В Оссининге он увидел тяжелую, мрачную громаду тюрьмы Синг-Синг, и сердце его сжалось от ощущения близости с томящимися там людьми, которые смотрят в зарешеченные окна вниз, на великую свободную реку, и ведут счет годам. «Никогда, – подумал он, – никогда так не будет со мной. Что бы ни случилось».

Приехав в Порт-Филип, он взял на станции такси и сказал: «В особняк Бойлана». Водитель, включая зажигание, посмотрел с любопытством на него в зеркальце.

– Я туда уже лет десять никого не возил. Собираешься там работать?

– Нет, – ответил Уэсли. – Еду в гости.

Таксист издал какой-то неопределенный звук. Трудно было понять, то ли он кашлянул, то ли хмыкнул.

Когда они проезжали через город, Уэсли смотрел в окно. Городок был обветшалый, улицы грязные, словно, убедившись в безнадежности попыток хоть немного приукрасить город, жители давным-давно махнули на него рукой. Почему-то при виде города ему вспомнились бродяги, которые спят на скамейках в парке, а стоит их растормошить, говорят как люди, окончившие колледж.

Ворота во владения Бойлана были сломаны и сорваны с петель, дорога, ведущая по холму вверх к дому, вся в рытвинах, лужайки заросли высокой травой, живые изгороди не подстрижены. А сам дом показался Уэсли уменьшенной копией Синг-Синг.

– Подождите минуту, – попросил он водителя, выходя из такси и расплачиваясь с ним. – Еще не известно, впустят ли меня. – Он нажал кнопку звонка у парадной двери. В доме стояла мертвая тишина; он подождал, затем снова позвонил. Ожидая у двери, он огляделся. Сорняки на лужайке доходили почти до пояса, лозы дикого винограда оплели стены сада.

Прошло еще минуты две, и он уже собрался вернуться к такси, когда дверь открылась. С порога на него смотрел сгорбленный старик в полосатом жилете дворецкого.

– Что вам угодно?

– Мне хотелось бы поговорить с мистером Бойланом, – ответил Уэсли.

– Как прикажете доложить?

– Мистер Джордах.

Подавшись всем телом вперед, чтобы лучше его разглядеть, старик настороженно смотрел на него.

– Я узнаю, дома ли мистер Бойлан, – сказал он и закрыл дверь.

Таксист нетерпеливо посигналил.

– Подождите, пожалуйста, еще минуту! – крикнул Уэсли.

Вскоре дверь снова отворилась.

– Мистер Бойлан сейчас вас примет, – сказал старик.

Уэсли взмахом руки отпустил таксиста, и машина, рванувшись с места, промчалась по изрезанному рытвинами кругу перед домом и понеслась вниз с холма к городу.

Старик провел Уэсли по длинному темному холлу и открыл дверь.

– Прошу вас, сэр, – сказал он, пропуская его вперед.

Уэсли вошел в большую комнату, в которой тоже было темно, потому что окна были закрыты тяжелыми занавесями, хотя стоял прекрасный солнечный день. В глубоком кожаном кресле сидел человек и читал книгу. За столиком возле одного из выходивших на террасу окон, куда проникали слабые лучи солнечного света, друг против друга с картами в руках расположились две молодые женщины. Когда Уэсли вошел, они с любопытством на него посмотрели. Хотя время близилось к полудню, они были в ночных рубашках и наброшенных сверху пеньюарах со множеством рюшей.

Человек в кожаном кресле медленно встал и аккуратно положил книгу переплетом вверх на подлокотник.

– Мистер Джордах? – Голос у него был тонкий и сухой.

– Да, сэр.

– Джордах, – повторил мужчина. – Эта фамилия мне известна. – Он как-то неприятно хихикнул. – Я – Теодор Бойлан. Присаживайтесь. – Он указал на такое же кресло с подлокотниками, стоявшее напротив того, в котором он сидел. Руки он не протянул. У него были очень светлые волосы, которые он явно красил, морщинистое лицо, на котором дрожала каждая мышца, острый нос и мутные глаза.

Уэсли сел, испытывая неловкость под взглядами этих двух женщин и мысленно желая, чтобы их здесь не было.

– Чье же это ты отродье? – спросил Бойлан, снова усаживаясь. – Принца торговли или отпетого головореза?

– Мой отец – Томас Джордах.

– Ныне покойничек, – кивнул Бойлан, словно выражая одобрение такому ходу событий. – Недолго пожил в этом мире. Так ему на роду было написано. Убит, – он обращался теперь к женщинам у окна, – в прекраснейшей из стран. – Он злобно прищурился, глядя на Уэсли. – Что тебе здесь надо?

– Видите ли, – начал Уэсли, – мне сказали, что вы хорошо знали нашу семью…

– Очень хорошо знал, – ответил Бойлан. – Слишком хорошо. – И он снова обратился к женщинам у окна: – Тетка этого молодого человека, когда я ее встретил, была девственницей. А когда от меня ушла, то уже ею не была. И можете себе представить, был такой момент, когда я предлагал ей руку и сердце. Она мне отказала. – Он повернулся к Уэсли: – Она тебе об этом рассказывала?

– Нет.

– Они тебе о многом, наверное, не рассказывали. Твоя тетка и твой дядя, бывало, с большим удовольствием наведывались в этот дом. Тогда он был в лучшем состоянии. Да и я тоже. – Он снова хихикнул. – Я научил их многому, когда они были молоды и голодны. Свои первые уроки они получили вот в этом доме. И ни разу за многие годы не пришли навестить старика. Все же, как видите, молодой человек, у меня тут есть компания… – Он махнул рукой в сторону двух женщин, которые снова занялись картами. – Молодые красотки, – ухмыльнулся он, – вот оно, преимущество богатства: можно купить молодость. Приходят и через два-три месяца уходят, отбирает их для меня моя старинная приятельница – хозяйка одного из заведений в Нью-Йорке, которая не перестает удивляться их рассказам о неутолимом аппетите старика.

– Да брось ты, Тедди, – сказала одна из них, тасуя карты.

– Девочки, – сказал Бойлан, – я был бы вам очень признателен, если бы вы на некоторое время оставили мужчин.

– Пойдем, Элли, – сказала все та же, вставая, – его опять понесло.

Другая женщина тоже поднялась, и они обе направились к двери, покачивая бедрами и постукивая по паркету каблучками туфель без задников.

– В наемном труде есть одно огромное преимущество, – сказал Бойлан, когда женщины вышли, затворив за собой тяжелую дверь. – Те, кто на тебя работает, проявляют покорность. А когда становишься старым, то ценишь это качество выше всех остальных. Итак, молодой человек, вас интересуют корни вашей благородной семьи…

– По сути дела, – сказал Уэсли, – меня интересует главным образом мой отец…

– Он мне известен лишь своими поступками, – перебил его Бойлан, – но Гретхен и Рудольфа я знал, пожалуй, слишком хорошо. Твой дядя Рудольф с самого младенческого возраста страдал от широко распространенной в Америке болезни – его интересовали только деньги. Я пытался руководить им, я указал ему путь к достижению высокого положения, к пониманию прекрасного в жизни, но у него в крови бушевала страсть к всемогущему доллару. Я предупреждал его, что он губит себя, но болезнь его была неизлечимой… – Бойлан потер средним пальцем руки о большой. – Звон монет был в его ушах божественной музыкой. Не удовлетворившись состоянием, которое он нажил сам, он женился на больших деньгах, и в конце концов это его и прикончило. Его судьба была предрешена, я предостерегал его, но он слышал лишь звуки золотой арфы. – Он ликующе рассмеялся, а затем, немного успокоившись, продолжал более сдержанным тоном: – Он был человеком, у которого отсутствовало одно из основополагающих качеств – чувство благодарности. Ему пришлось заплатить за это дорогой ценой, но мне его не жаль.

– Послушайте, мистер Бойлан, – холодно сказал Уэсли, – я пришел сюда не…

– А что касается Гретхен, – продолжал Бойлан, словно не слыша его слов, – она была самой хорошенькой девушкой в городе. Расцвела, словно пион на навозной куче. Застенчивая была такая, глазки опушены, скромница. Вначале. А потом нет. Могла бы вести безбедную жизнь, пользоваться уважением, путешествовать; я готов был предложить ей все, что угодно. Однажды я купил ей ярко-красное платье. И когда она входила, отбрасывая вокруг красные блики, у всех, кто ее видел, дыхание перехватывало. – Он пожал плечами. – Мое предложение она отвергла с презрением. Ей нужны были легкие победы над молодыми людьми, красивые слова и постель, постель… Своей необузданной чувственностью она себя погубила. Если увидишь ее, пожалуйста, не забудь передать ей все, что я сказал, слово в слово.

«Маразм, – думал Уэсли, – полный маразм и потрясающее умение болтать языком». Он старался выкинуть из головы образ своей тетки Гретхен, входящей в комнату в красном платье, купленном этим сумасшедшим стариком.

– Я пришел сюда, – упрямо опять начал Уэсли, – чтобы узнать, что мой отец…

– Твой отец, – сказал Бойлан презрительно, – преступник и поджигатель, и место ему было за решеткой. Он приходил сюда шпионить за своей сестрой. Он установил на холме крест и поджег его, потому что в один из своих приходов он обнаружил, что сестра его находится наверху в моей постели, а я в этой самой комнате, голый, наливаю для нее виски. Горящий крест! Символ фанатизма и невежества! – Бойлан выплевывал слова, вновь переживая оскорбление, нанесенное ему у порога собственного дома. – Все это, конечно, выяснилось много лет спустя: мальчишка, который был его сообщником – его зовут Клод Тинкер, и он теперь уважаемый человек в городе, – сам признался мне в этом за превосходным обедом в моем же доме. Твой отец! – Бойлан сморщил длинный, тонкий, по-старчески багровый нос. – Счастливо избавился, я бы сказал. Я следил за его карьерой. Как и следовало ожидать, ему ничего не удалось, даже остаться живым.

Уэсли встал.

– Весьма благодарен вам, мистер Бойлан, – сказал он, чувствуя страшную ненависть к этому человеку. – С меня достаточно. Я ухожу.

– Как вам угодно, – безразличным тоном сказал Бойлан. – Вы знаете, где выход. Я полагал, что вы хотите услышать правду – в вашем возрасте правда часто является лучшим наставником. Я слишком стар, чтобы лгать или нянчиться с молодым забулдыгой только потому, что когда-то проявил участие к его родственникам. – Он взял книгу и снова принялся за чтение.

А Уэсли, выйдя из комнаты и направляясь быстрыми шагами к входной двери, думал: отцу не то что крест, а все это проклятое место поджечь следовало. Вместе с этим сукиным сыном.

Несколько миль до станции он прошел пешком и как раз успел к поезду.

Элис ждала его с ужином. Она видела, как стиснуты его губы, напряжен подбородок. Они поели молча. Она не спросила его, как прошла поездка в Порт-Филип.

Элис сообщила ему, что тот самый Доминик Джозеф Агостино, который в двадцатые – тридцатые годы выступал на ринге под именем Джо Агоса и имел кличку Бостонский Красавчик, а затем был тренером в спортивном клубе, когда там работал Томас Джордах, еще жив и трудится на прежнем месте. Том Джордах говорил Уэсли, что Доминик хорошо к нему относился, не уволил его с работы, когда его обвинили в воровстве в раздевалке клуба, и даже убедил выступать на любительских рингах. Поэтому он ничуть не жалел, рассказывал Томас сыну, что занялся боксом, несмотря даже на то, что в конце концов из-за этого превратился в бродягу. «Я получал удовольствие от бокса, – говорил Томас сыну. – Да к тому же за это еще и платили. Во всяком случае, первое время». По словам отца, у Доминика была одна замечательная черта. С членами клуба, с которыми он боксировал, он был вежлив, как горничная какой-нибудь леди. Он всегда говорил им комплименты, объяснял, как хорошо у них все получается и как растет их умение в том, что он величал Искусством. При этом он умудрялся ни на секунду не выдать своего сокровенного и давнишнего желания – взорвать этот клуб вместе со всеми его членами, роскошными помещениями и написанными маслом портретами старой бостонской аристократии.

«Вот кто умел себя вести, – говорил Томас восторженно, – и он многому научил меня».

Уэсли взял билет на рейс из аэропорта Ла-Гуардиа в Бостон и обратно – тридцать шесть долларов в оба конца, как он записал в заведенную им теперь книжечку, чтобы проверять, не обсчитывает ли себя Элис, одалживая ему деньги. Полет был бы весьма приятным, если бы не сидевший рядом с ним бывший парашютист, который, едва самолет вырулил на взлетную полосу, начал потеть и впивался ногтями себе в ладони, а когда они взлетели, без конца приставал к Уэсли:

– Прислушайся к звуку левого двигателя. Мне этот звук не нравится, мы непременно разобьемся, а они там, в кабине пилота, и в ус не дуют.

«Чем больше о чем-нибудь знаешь, – думал Уэсли, – тем меньше испытываешь от этого удовольствия».

Самолет не разбился, и как только они оказались на земле, бывший парашютист перестал потеть, а когда они выходили из самолета, уже ничем не отличался от остальных пассажиров.

В клубе «Ревир» сидевший у входа старик довольно странно посмотрел на Уэсли, когда тот спросил, не может ли он поговорить с мистером Агостино.

– Я и есть мистер Агостино, – представился старик. Он говорил сиплым шепотом, и сам он был маленький и костлявый, униформа швейцара висела на нем как мешок, и на жилистой шее вверх и вниз ходил большой кадык.

– Тот самый, что работал в спортивном зале?

– Тот самый. – Старик подозрительно его рассматривал. – Я уже лет пятнадцать там не работаю. Стар стал, черт подери. К тому же еще и артрит. Вот и сделали меня швейцаром. По сердечной доброте. А о чем ты хочешь поговорить с Агостино?

Уэсли назвал свою фамилию.

– Сын Томми Джордана? – сухо сказал Агостино. – Подумать только! Я его помню. Его вроде убили? Я где-то об этом читал. – В сиплом шепоте с сильным южнобостонским акцентом не было никаких эмоций. Если эта фамилия и пробудила какие-то приятные воспоминания в лысой голове, украшенной несколькими тонкими седыми волосками, то он этого не выдал. – Ищешь работу? – спросил он осуждающе и взглядом профессионала окинул Уэсли. – Хорошо сложен. Хочешь пойти на ринг или еще чем заняться?

– Я не боксер, – ответил Уэсли.

– Ну и хорошо. В нашем клубе боксом больше не занимаются. Решили, что для джентльменов это не спорт, когда в нем появились черные и все прочие. Теперь, когда надо разрешить спор, судятся друг с другом. – Он засмеялся, выпуская со свистом воздух сквозь щербатые зубы.

– Мне просто хотелось поговорить с вами несколько минут об отце, – сказал Уэсли, – если у вас есть время.

– Твой отец… м-м-м… У него был хороший удар правой. А левую ему можно было привязать за спину – толку от нее не было. Один раз я видел, как он выступал на профессиональном ринге. Уложил противника нокаутом. Но после боя я ему сказал: «Первоклассным боксером ты не станешь, пока не научишься работать левой». Наверно, он так и не научился. Хотя сейчас мог бы изрядно подзаработать, потому что белый. Он был неплохой парень, твой отец. Была в нем, я подозревал, какая-то воровская жилка, не то чтобы я ставил это ему в укор – в этом заведении стены все равно что долларовыми бумажками оклеены. После того как он ушел, рассказывали тут всякие истории. Будто бы он шантажировал одного из членов клуба, адвоката, чтоб он сдох, и получил от него пять тысяч долларов. Папаша адвоката про это разнюхал и всем рассказывал, что его сынок болен, страдает клептоманией. В клубе то и дело пропадали деньги, и я думаю, твой отец однажды застукал этого адвоката и заставил заплатить за молчание. Отец твой когда-нибудь об этом рассказывал?