Текст книги "Молодые львы"

Уход Роджера в армию дал Ною одно существенное преимущество, которое тот использовал на полную катушку, хотя его и мучила совесть. Теперь у них с Хоуп появилось собственное гнездышко и им не приходилось больше бродить по ночным улицам, изнемогая от страсти, а потом дожидаться на крыльце, когда чтение Библии вгонит наконец в сон дядюшку Хоуп. У них было ложе, куда они могли уложить свою любовь, а из их глаз исчезла печаль, появлявшаяся после того, как они час за часом мерили шагами асфальт.

За месяцы, прошедшие после ухода Роджера, Ной наконец-то открыл для себя все достоинства своего тела. Оно оказалось более сильным, чем он предполагал, и куда более чувственным. У Ноя даже появилась привычка с восхищением разглядывать себя в высоком зеркале за дверью. Ему нравилось то, что он видел: телу нашлось достойное применение, и оно не подвело своего хозяина. Какое счастье, думал он, глядя на свою голую грудь, что на ней не растут волосы.

А у Хоуп, заполучившей собственное гнездышко, где их никто не мог спугнуть, проявился необычайно бурный темперамент. В уютной темноте летних вечеров ледяные холмы ее вермонтского пуританизма растаяли и испарились, и теперь Ной и Хоуп не уступали друг другу ни в страсти, ни в жажде наслаждений. В убогой комнатке, хранившей их самые сокровенные тайны, они погружались в дурманящий голову поток любви, и шум улицы внизу, крики мальчишек-газетчиков, голосования в сенате, артиллерийские дуэли в Европе, Азии, Африке отступали прочь, превращаясь в едва слышную барабанную дробь в лагере некой армии, участвующей в войне, которая не имеет к ним ни малейшего отношения.

Глава 7

Кристиан никак не мог сосредоточиться на происходящем на экране. А фильм был очень даже неплохой, о воинском подразделении, которое в один из дней 1918 года оказалось в Берлине по пути с Восточного фронта на Западный. Лейтенант получил строгий приказ держать своих солдат на вокзале, но он понимал, как им хочется повидаться с женами и возлюбленными после яростных сражений на Востоке и в преддверии последней битвы на Западе. Вот лейтенант и отпустил их по домам, рискуя попасть под трибунал. В фильме показывалось, как по-разному повели себя солдаты. Одни напились, других евреи и пораженцы уговаривали остаться в Берлине, третьих не отпускали жены. В течение всего фильма жизнь лейтенанта висела на волоске, и наконец последний солдат появился на станции в тот момент, когда поезд уже тронулся с места. Подразделение отправилось во Францию в полном составе, солдаты не подвели своего лейтенанта. Режиссер, оператор и актеры знали свое дело. В фильме хватало и юмора, и пафоса, а у зрителей не оставалось никаких сомнений в том, что войну проиграла не армия, а трусы и предатели в тылу.

Солдат, сидевших рядом с Кристианом в походном кинотеатре, захватила игра актеров, изображавших участников прошлой войны. Правда, в жизни такие лейтенанты Кристиану не встречались. Вот и лейтенант Гарденбург, с горечью подумал он, мог бы почерпнуть из фильма много полезного. После загула в Париже лейтенант с каждым днем все больше ожесточался. Согласно приказу, их часть сдала бронетехнику и передислоцировалась в Ренн, где выполняла чисто полицейские функции. Тем временем началась война в России, и на однокашников Гарденбурга, воюющих на Восточном фронте, полился дождь наград.

Как-то утром Гарденбург прочитал в газете, что его сокурсника по офицерскому училищу, которого за исключительную тупость они прозвали Бараном, после проведения успешной операции на Украине произвели в подполковники, и чуть не лопнул от ярости. Он-то по-прежнему ходил в лейтенантах. Пожаловаться на бытовые условия Гарденбург не мог: он поселился в двухкомнатном номере одной из лучших гостиниц города, две его любовницы жили в той же гостинице на том же этаже, а спекулянты, нелегально торгующие мясом и мясными продуктами, отстегивали ему долю прибыли. Но неудовлетворенное честолюбие не давало ему покоя, а не знающий покоя лейтенант, мрачно думал Кристиан, – сущая беда для сержанта.

К счастью, завтра Кристиан отбывал в отпуск. Если бы ему пришлось еще неделю слушать ядовитые замечания Гарденбурга, он мог бы совершить какой-нибудь необдуманный поступок, скажем, нарушить субординацию, за что ему пришлось бы отвечать по законам военного времени. Вот и сегодня, внутренне кипел Кристиан, лейтенант, прекрасно зная, что он уезжает утренним семичасовым поездом, поставил его в наряд. В полночь намечалось провести операцию по задержанию нескольких французов, которые уклонялись от отправки на работу в Германию, и Гарденбург не счел нужным поручить это ответственное задание Гиммлеру, Штайну или кому-то еще. «Я уверен, что ты не станешь возражать, Дистль. По крайней мере тебе не придется скучать в свою последнюю ночь в Ренне. До полуночи ты свободен».

Фильм закончился. В последних кадрах лицо симпатичного молодого лейтенанта показали крупным планом. Как нежный и заботливый отец, он во весь экран улыбался своим солдатам под перестук колес мчащегося на запад поезда. В темном зале грянули аплодисменты. После фильма показали выпуск новостей. Выступление Гитлера, немецкие самолеты, бомбящие Лондон, Геринг, вручающий «Железный крест» летчику, сбившему сто самолетов противника, наступающая на Ленинград пехота на фоне горящих крестьянских изб…

Кристиан механически отметил, как энергично и точно солдаты выполняют полученные приказы. Они будут в Москве через три месяца, со злостью подумал он, а ему сидеть в Ренне, выслушивать насмешки Гарденбурга да арестовывать беременных женщин, которые оскорбляют в кафе немецких офицеров. Скоро Россию завалит снегом, а он, один из лучших лыжников Европы, будет играть роль полицейского в теплом климате Западной Франции. Армия – прекрасная организация, тут двух мнений быть не может, но и здесь есть серьезные изъяны.

На экране один из солдат упал. То ли он укрылся от огня противника, то ли получил пулю. Во всяком случае, солдат не поднялся, и камера фронтового кинооператора прошла над ним. У Кристиана на глаза навернулись слезы. Он этого стыдился, но ему хотелось плакать всякий раз, когда он видел сражающихся немцев, в то время как он сам наслаждался миром и покоем. А потом Кристиан мучился чувством вины и вымещал злость на подчиненных, хотя понимал, что он не по своей воле отсиживается в тылу, когда другие идут на смерть. Он пытался убедить себя в том, что армия нужна и здесь, в Ренне, но чувство вины не уходило. Оно даже отравляло мысли о двух неделях, которые ему предстояло провести дома. Юный Фредерик Лангерман потерял ногу в Латвии, обоих сыновей Кохов убили, и Кристиан знал, что ему не удастся избежать косых взглядов соседей. Еще бы, явился целым и невредимым, даже поправился, а за всю войну поучаствовал лишь в коротенькой стычке под Парижем, которая больше напоминала фарс, а не настоящий бой.

Война, подумал он, скоро закончится. И внезапно ему страстно захотелось вернуться к мирной жизни. До чего же хорошо пронестись по снежному склону, ни о чем не думая, напрочь забыв о лейтенанте Гарденбурге. Какими же сладкими и желанными покажутся ему эти дни. Что ж, с русскими вот-вот разделаются, потом англичане наконец-то сообразят, кто в доме хозяин, и тогда он сможет забыть это скучное время, проведенное во Франции. Через два месяца после окончания войны люди перестанут о ней говорить, и бухгалтера, который три года щелкал костяшками счетов в интендантской конторе в Берлине, будут уважать ничуть не меньше, чем пехотинца, штурмовавшего доты в Польше, Бельгии, России. А там, глядишь, и Гарденбург приедет покататься на лыжах. По-прежнему в звании лейтенанта, возможно – вот было бы здорово! – демобилизованный за ненадобностью. Кристиан поведет его в горы и… Он с горечью усмехнулся. Мечты, мечты. И сколько его продержат на службе после подписания перемирия? Вот уж когда наступит самое трудное время: война закончится, и не останется ничего другого, как ждать, когда о тебе вспомнит огромная и неповоротливая армейская бюрократическая машина.

Выпуск новостей завершился появлением на экране портрета Гитлера. Зрители вскочили, отдали честь вождю и запели: «Deutschland, Deutschland, uber аlles».

Зажегся свет, и Кристиан в толпе солдат медленно двинулся к выходу. А ведь все они не первой молодости, с горечью подумал Кристиан. Больные да увечные. Гарнизонные части, оставленные в мирной стране, тогда как лучшие сыны нации вели решающий бой за тысячи миль от Франции. И он оказался в компании этих убогих. Кристиан раздраженно мотнул головой. Такие мысли надо гнать прочь, а то недолго стать таким же, как Гарденбург.

На темных улицах изредка встречались французы и француженки, и все они при его приближении поспешно сходили с тротуара в ливневую канаву. Кристиана это бесило. Трусость – едва ли не самая мерзкая черта человеческой натуры. Но еще хуже ничем не оправданная трусость. Он не собирался причинять вреда французам, все солдаты получили строгий приказ быть с ними предельно корректными и вежливыми. Немцы, подумал Кристиан, когда мужчина, отступая в канаву, споткнулся и чуть не упал, немцы никогда не позволят себе того, что стала бы вытворять в Германии оккупационная армия. Любая оккупационная армия.

Кристиан остановился.

– Эй, старик!

Француз застыл. Втянутая в плечи голова и трясущиеся руки показывали, что этот окрик перепугал его до полусмерти.

– Да, – у него дрожал и голос, – да, господин полковник.

– Я не полковник, – отрезал Кристиан. Не хватало только этой детской лести.

– Простите, месье, но в темноте…

– Вам нет нужды уступать мне дорогу.

– Да, месье, – согласился француз, оставшись в канаве.

– Возвращайтесь на тротуар, – прорычал Кристиан. – На тротуар!

– Да, месье, – пробормотал старик, но не сдвинулся с места.

– Подойди сюда. На тротуар!

– Да, месье. – Француз робко вылез из канавы и на шаг приблизился к Кристиану. – Я покажу вам свой пропуск. Мои документы в полном порядке.

– Не нужны мне твои паршивые документы!

– Как скажете, месье, – покивал француз.

– Иди домой.

– Да, месье. – Француз засеменил прочь, а Кристиан направился дальше, вновь погрузившись в раздумья.

Новая Европа (губы Кристиана изогнулись в усмешке), могучая федерация динамично развивающихся государств. Господи, если война и закончится, из такого человеческого материала новую Европу не построить. Если бы только его отправили туда, где гремят пушки. Во всем виновата гарнизонная жизнь. И не штатская, и не военная, вобравшая в себя недостатки и первой, и второй. Эта жизнь разлагает душу человека, убивает честолюбие, веру в светлое будущее. А может быть, его рапорту о зачислении в офицерскую школу дадут ход и, произведя в лейтенанты, отправят в Россию или Африку? И тогда Ренн забудется как кошмарный сон. Но Кристиан подал рапорт три месяца назад, а ответа все нет. Наверное, рапорт лежит под кучей бумаг на столе какого-нибудь толстого ефрейтора на Вильгельмштрассе.

Господи, все обернулось совсем не так, как он предполагал в тот день, когда уходил из дома, когда немецкие части вступали в Париж… Кристиан помнил рассказы участников прошлой войны. Нерушимая солдатская дружба, возникающая в жарких боях, абсолютная убежденность в том, что долг родине отдан сполна, ни с чем не сравнимое ощущение восторга, вызванное пусть маленькой, но победой над врагом. Вспомнились ему и последние страницы «Волшебной горы»[28]28
  Роман немецкого писателя Томаса Манна (1875–1955), опубликованный в 1924 г.


[Закрыть]: Ганс Касторп, который под шквальным огнем французов бежит в атаку по цветущему лугу, напевая мелодию Бетховена… Книга требовала продолжения. В ней явно не хватало еще одной главы, в которой Касторп три месяца спустя пытается подобрать сапоги подходящего размера на складе в Льеже. Он уже не поет.

И боевая дружба оказалась еще одним мифом. Да, на какие-то мгновения она возникала. С Брандтом по дороге в Париж, с Гарденбургом, когда они ехали к площади Оперы по Итальянскому бульвару. Но теперь Брандту присвоили офицерское звание и он жил в отдельной квартире в Париже, работал в армейском журнале. А от Гарденбурга Кристиан не ждал ничего хорошего с того самого дня, когда они впервые встретились в учебном центре, и лейтенант оправдал самые худшие ожидания. Да и остальные просто свиньи. От постоянного общения с ними на душе становится тошно. С утра до вечера благодарят Господа за то, что они в Ренне, а не под Триполи или Киевом, и каждый пытается что-то урвать с французов, промышляющих на черном рынке. Копят деньги, чтобы пережить послевоенную депрессию. Какие друзья из таких людей? Ростовщики. Ловкачи в военной форме. Если вдруг над кем-то нависает угроза отправки на фронт, какую же он развивает бурную деятельность, идет на все, подкупает кого только можно, лишь бы остаться в тылу, лишь бы не покидать тепленького местечка. Никогда Кристиан не чувствовал себя таким одиноким, как здесь, в десятимиллионной армии. В Берлине, во время отпуска, он обязательно зайдет в военное ведомство. Кристиан знал там одного полковника, которого учил кататься на лыжах до аншлюса[29]29
  Присоединение Австрии к Германии в 1938 г.


[Закрыть]. Он попросит этого человека оказать содействие в переводе в действующую часть. Пусть даже рядовым.

Кристиан посмотрел на часы. До явки в канцелярию еще двадцать минут. На противоположной стороне улицы он увидел кафе и понял, что ему надо выпить.

За столиком четверо солдат пили шампанское. Судя по побагровевшим лицам, выпили уже немало. О том же говорили и расстегнутые кители. Двоим из этих солдат давно следовало побриться. Опять же шампанское. На жалованье рядового его не укупишь. Небось продают украденное со складов оружие французам. Те пока еще его не используют, но кто знает, что ждет впереди. Даже французы могут вновь обрести мужество. Армия спекулянтов, с горечью думал Кристиан, торговцы сапогами, ремнями, боеприпасами, нормандским сыром, вином, телятиной. Еще два года во Франции – и от местных они будут отличаться только военной формой. И галльский дух превратит позорное поражение французов в их коварную победу.

– Рюмку вермута, – бросил Кристиан хозяину кафе, который нервно переминался с ноги на ногу за стойкой. – Нет, лучше коньяка.

Он привалился к стойке спиной, сверля взглядом солдат. Шампанское скорее всего отвратительное. Брандт рассказывал ему, что французы могут налепить этикетку самого известного шампанского на бутылку с паршивым вином. Немцы-то все равно не смогут отличить одно от другого. Так французы мстили победителям, да еще с двойной выгодой для себя: они тешили свой патриотизм и имели неплохой навар.

Солдаты заметили, что Кристиан наблюдает за ними. Пить, правда, не бросили, но говорили теперь куда тише и вели себя более сдержанно. Один даже виновато провел рукой по заросшему щетиной подбородку. Владелец кафе поставил перед Кристианом рюмку коньяка. Тот пил его маленькими глоточками, не сводя глаз с четверки солдат. Один из них достал бумажник, чтобы заплатить за новую бутылку шампанского. Кристиан видел, что он битком набит франками. Господи, неужели ради этих зажравшихся, ни в чем не отказывающих себе бандитов немцы идут в атаку на русские окопы? Неужели ради этих торгашей немецкие летчики горят над Лондоном?

– Эй, ты! – Кристиан ткнул пальцем в солдата с набитым бумажником. – Подойди сюда.

Тот растерянно оглядел собутыльников. Но они уткнулись в свои бокалы. Солдат медленно поднялся и сунул бумажник в карман.

– А ну, живо! – рявкнул Кристиан. – Ко мне!

Солдат, волоча ноги, подошел. Его небритые щеки заметно побледнели.

– Как стоишь? Смир-р-на!

Солдат вытянулся, перепугавшись еще больше.

– Фамилия?

– Рядовой Ганс Рютер, господин сержант, – едва слышно прошептал солдат.

Кристиан достал клочок бумаги и карандаш, записал имя и фамилию.

– Часть?

Рютер шумно проглотил слюну.

– Сто сорок седьмой саперный батальон.

Кристиан записал и это.

– В следующий раз, рядовой Рютер, когда тебе захочется выпить, потрудись предварительно побриться и не расстегивай китель. Тебе также следует стоять по стойке «смирно», обращаясь к старшим по званию. Я подам рапорт о наложении на тебя дисциплинарного взыскания.

– Слушаюсь, господин сержант.

– Вольно. Можешь идти.

Рютер облегченно вздохнул, повернулся и зашагал к столику.

Остальные солдаты молча застегнули кители.

Кристиан повернулся к ним спиной, посмотрел на владельца кафе.

– Желаете еще коньяка, господин сержант?

– Нет.

Кристиан положил деньги на стойку, допил коньяк и вышел из кафе, даже не взглянув на сидевших в углу солдат.

* * *

Лейтенант Гарденбург сидел в канцелярии в фуражке и в перчатках. Спина выпрямлена, словно лейтенант приготовился скакать на лошади, взгляд прикован к присланной министерством пропаганды карте России с нанесенной на ней линией фронта по состоянию на прошлый вторник. Красные и черные победные стрелки теснились, наползая друг на друга. Канцелярия располагалась в бывшей дежурной части французского полицейского участка. С въевшимся в стены, пол, потолок запахом мелких преступников и не жаловавших мыло французских полицейских помешанной на чистоте немецкой армии справиться не удалось. Под потолком горела маленькая лампочка. В канцелярии стояла страшная духота, так как ставни и окна закрыли, исполняя приказ о затемнении. В спертом воздухе, казалось, витали призраки бесчисленных жуликов, которых кулаками и дубинками учили здесь уму-разуму.

Войдя в канцелярию, Кристиан увидел низкорослого, невзрачного мужчину в форме французской милиции, который топтался у окна, изредка поглядывая на Гарденбурга. Кристиан встал по стойке «смирно» и отдал честь, думая при этом, что такое не может продолжаться вечно, должен же когда-то наступить конец.

Гарденбург не обратил на него ни малейшего внимания, однако Кристиан достаточно хорошо изучил своего лейтенанта и знал, что его присутствие замечено. Теперь остается лишь дождаться того знаменательного момента, когда лейтенант соизволит заговорить с ним. Вот он и стоял, вытянувшись в струнку, не отрывая взгляда от лица Гарденбурга.

Разглядывая это лицо, Кристиан все больше утверждался в мысли, что ненавидит лейтенанта сильнее, чем врагов Рейха. Сильнее, чем Черчилля, сильнее, чем Сталина, сильнее, чем любого английского или русского танкиста или минометчика.

Гарденбург посмотрел на часы.

– Ага, – произнес он, не поднимая глаз на Кристиана, – сержант прибыл вовремя.

– Так точно, господин лейтенант.

Гарденбург подошел к заваленному бумагами столу и взял один листок.

– Вот фамилии и фотографии троих мужчин, которых надо найти. В прошлом месяце их вызвала Трудовая комиссия, но они уклоняются от явки. Вот этот господин… – он пренебрежительно кивнул головой в сторону недомерка в милицейской форме, – этот господин вроде бы знает, где они прячутся.

– Да, господин лейтенант, – залебезил француз. – Совершенно верно, господин лейтенант.

– Возьми с собой пятерых солдат, – продолжал Гарденбург (француза в канцелярии словно бы и не было), – и привезите этих людей сюда. Грузовик во дворе, шофер за рулем, солдаты в кузове.

– Будет исполнено, господин лейтенант.

– А ты… – Гарденбург наконец удостоил француза взглядом, – пошел вон.

– Слушаюсь, господин лейтенант, – с придыханием ответил француз и шустро ретировался.

Гарденбург вновь уставился на карту. От жары Кристиан начал потеть. «В немецкой армии тьма-тьмущая лейтенантов, – думал он, – а меня угораздило попасть именно к Гарденбургу».

– Вольно, Дистль. – Лейтенант никак не мог оторваться от карты.

Кристиан переступил с ноги на ногу.

– Все в порядке? – Тон лейтенанта изменился, стал более дружелюбным. – Необходимые отпускные документы получены?

– Так точно, господин лейтенант, – ответил Кристиан, а в голове его мелькнула дикая мысль: «Ну вот, сейчас Гарденбург отменит мой отпуск. С ума можно сойти».

Лейтенант кивнул, по-прежнему разглядывая карту.

– Счастливчик. Две недели среди немцев, а не этих свиней. – Он мотнул головой в сторону окна, у которого только что стоял француз. – Я пытаюсь получить отпуск четыре месяца, – со вздохом продолжал Гарденбург. – Но без меня никак нельзя. Я, похоже, незаменимый. – Он невесело хохотнул. – Могу я попросить тебя об одном одолжении?

– Разумеется, господин лейтенант, – без запинки ответил Кристиан и тут же выругал себя за излишнее рвение.

Гарденбург достал из кармана связку ключей, отомкнул один из ящиков стола, вытащил аккуратно запакованный сверток и вновь запер ящик.

– Моя жена живет в Берлине. Вот адрес. – Он протянул Кристиану листок бумаги. – Я… я нашел для нее замечательные кружева. – Лейтенант постучал пальцем по свертку. – Черные. Моя жена очень любит кружева. Я надеялся вручить ей подарок лично, но вероятность того, что мне дадут отпуск… – Он пожал плечами. – А почта… – Гарденбург покачал головой. – Должно быть, все воры Германии теперь работают на почте. После войны, – в голосе лейтенанта зазвучали злые нотки, – в этом учреждении обязательно проведут тщательное расследование. Но пока… Вот я и подумал: не смог бы ты передать этот сверток моей жене? Надеюсь, тебя это не затруднит? Моя жена живет неподалеку от железнодорожного вокзала.

– Передам с радостью, господин лейтенант.

– Спасибо тебе. – Гарденбург вручил Кристиану сверток. – Передай вместе с моими наилучшими пожеланиями. – Он холодно усмехнулся. – Можешь даже сказать, что я постоянно о ней думаю.

– Будет исполнено, господин лейтенант.

– Очень хорошо. Теперь насчет этих троих. – Он указал на лежащий перед ним листок. – Я знаю, что могу положиться на тебя.

– Да, господин лейтенант.

– Я получил распоряжение… в таких делах надо быть построже. В назидание остальным. Рукоприкладством, конечно, увлекаться не следует, ты меня понимаешь… Но накричать, дать затрещину, пригрозить оружием…

– Все ясно, господин лейтенант. – Осторожно сжимая сверток, Кристиан ощущал мягкость кружева.

– Тогда все, сержант. – Гарденбург повернулся к карте. – Желаю тебе хорошо отдохнуть в Берлине.

– Благодарю вас, господин лейтенант. – Кристиан вскинул руку. – Хайль Гитлер!

Но Гарденбург мысленно уже перенесся в танковую армаду, которая накатывалась на Смоленск, и лишь вяло взмахнул рукой, когда Кристиан направился к двери, засунув кружево под китель и застегнув все пуговицы, чтобы, не дай Бог, не потерять сверток.

* * *

Первые двое мужчин из списка, полученного Кристианом, прятались вместе в пустующем гараже. Увидев вооруженных солдат, никакого сопротивления они не оказали. Следующий адрес, названный французским милиционером, привел их в жалкую лачугу. В комнатах воняло канализацией и чесноком. Юноша, которого они вытащили из постели, цеплялся за свою мать, оба истерично орали. Мать укусила одного из солдат, и он ударом в живот сшиб ее с ног. За столом сидел старик и плакал, уронив голову на руки. В общем, никаких положительных эмоций этот арест Кристиану не принес. В чулане обнаружили еще одного мужчину. Взглянув на него, Кристиан решил, что этот человек – еврей. Документы у него были просрочены, а от испуга он не мог ответить ни на один вопрос. В какой-то момент Кристиан решил с ним не связываться. В конце концов, он должен был арестовать трех дезертиров с трудового фронта, а не отлавливать подозрительных личностей. К тому же, если этот тип окажется евреем, его ждет концентрационный лагерь, а это верная смерть. Но милиционер то и дело поглядывал на него и шептал: «Juif, juif». Кристиан не сомневался, что француз сообщит обо всем Гарденбургу, тот, конечно же, отзовет Кристиана из отпуска и обвинит в халатном отношении к служебным обязанностям.

– Вам придется поехать с нами, – как можно мягче сказал Кристиан мужчине, подозрительно похожему на еврея. Тот спал не только в одежде, но и в обуви, готовый удрать при малейшей тревоге. Мужчина огляделся, посмотрел на пожилую женщину, которая, скорчившись, лежала на полу, стонала и держалась за живот, на плачущего старика, на распятие над комодом, словно прощался с этой комнатой, послужившей ему последним приютом, а за дверью его ждала смерть. Он попытался что-то сказать, рот уже раскрылся, губы шевельнулись, но с них не слетело ни звука.

Кристиан облегченно вздохнул, вернувшись в бывший полицейский участок и передав арестованных дежурному офицеру. Сев за стол Гарденбурга, он написал рапорт. С заданием Кристиан справился неплохо. На все ушло чуть больше трех часов. Когда он уже дописывал рапорт, из глубины здания донесся истошный крик. Кристиан нахмурился. Варвары, подумал он. Определи человека в полицейские, и он станет садистом. Кристиан хотел было остановить разошедшихся солдат, даже поднялся со стула, но в последний момент передумал. Возможно, они исполняют приказание дежурного офицера, и тогда Кристиану укажут, что нечего сержанту совать нос в чужие дела.

Рапорт он оставил на столе Гарденбурга, чтобы утром тот сразу попался на глаза лейтенанту. Когда Кристиан вышел из полицейского участка, стояла ясная осенняя ночь, в небе над головой ярко светили звезды. И город в темноте смотрелся куда лучше, особенно площадь перед ратушей, просторная, красивая и безлюдная. «А ведь все могло быть гораздо хуже, – говорил себе Кристиан, неспешно шагая по брусчатке площади. – Меня могли засунуть в какую-нибудь дыру».

Он свернул к реке и позвонил в дверь подъезда, в котором жила Коринн. Консьержка, недовольно ворча, открыла дверь, но почтительно умолкла, увидев, кто стоит на пороге.

Кристиан поднялся по скрипучей старой лестнице и постучал в квартиру Коринн. Дверь открылась быстро, словно Коринн не спала, дожидаясь его. Она нежно поцеловала Кристиана. На Коринн была лишь почти прозрачная ночная рубашка, и Кристиан, прижимая женщину к себе, почувствовал тепло ее пышной груди.

Муж Коринн, капрал французской армии, в 1940 году попал в плен под Мецем и теперь сидел в трудовом лагере под Кенигсбергом. Одиночеством Коринн, женщина крупная, с пышными крашеными волосами, тяготилась недолго. Впервые увидев ее семь месяцев назад, Кристиан решил, что Коринн не только очень красива, но и сладострастна. В действительности же она оказалась женщиной простой и добродушной, а в любви не признавала никаких изысков. Поэтому, лежа в огромной двуспальной кровати на месте отсутствующего капрала, Кристиан иной раз задумывался: а следовало ли ради такой добычи ехать во Францию? Он нисколько не сомневался, что в Баварии или в Тироле жили пять миллионов таких же крестьянок, крупных, медлительных, с упругим телом. А вот женщины, которыми прославилась Франция, остроумные, живые, очаровательные, при одной мысли о которых сердце мужчины убыстряло свой бег, Кристиану так и не встретились. Он мысленно вздохнул, сидя в массивном кресле, в то время как Коринн стягивала с него сапоги, и пришел к выводу, что настоящие француженки предназначены лишь для тех, кто носит офицерские погоны. Вновь мысли его вернулись к ходатайству о зачислении в офицерское училище, затерявшемуся в канцелярских дебрях, и Кристиану пришлось приложить усилие, чтобы сдержать гримасу отвращения, когда он взглянул на Коринн, по-домашнему забирающуюся в постель, на ее необъятные ягодицы, сверкнувшие под лампой. Он выключил свет и почувствовал, что вместе с ним ушло и отвращение к Коринн. Кристиан открыл окно, хотя Коринн, как и большинство французов, терпеть не могла ночного воздуха. А когда он улегся рядом с ней и Коринн со вздохом удовлетворения, похожим на тот, что издает толстая женщина, снимая корсет, положила на Кристиана свою мясистую ногу, с ночного неба донесся далекий гул авиационных моторов.

– Chеri… – начала Коринн.

– Ш-ш-ш, – оборвал ее Кристиан. – Послушай.

Они вслушивались в нарастающий шум. Это немецкие самолеты возвращались с ледяных высот английского неба, которое слепило их лучами прожекторов, встречало аэростатами заграждения, ночными истребителями и рвущимися снарядами зениток. А когда Коринн опытной рукой молочницы ухватилась за его «инструмент», на глаза Кристиана вновь навернулись слезы, как в кинотеатре при виде солдата, упавшего на русскую землю. Он затащил Коринн на себя и заглушил холодный звук моторов тяжелой женской плотью.

Коринн встала первой и приготовила завтрак. На столе лежал настоящий белый хлеб, принесенный Кристианом из пекарни офицерской столовой. Кофе, разумеется, заменял эрзац, темный, но противный на вкус; прихлебывая его, Кристиан чувствовал, что у него сводит челюсти. Свет Коринн зажигать не стала. Заспанная, нечесаная, неопрятная, она шустро носилась по кухне, ставя на стол полные тарелки. Потом она уселась перед Кристианом в распахнутом халатике, выставив напоказ большие бледные груди.

– Chеri, – Коринн шумно отхлебнула из чашки, – ты не забудешь меня в Германии?

– Нет, – ответил Кристиан.

– И ты вернешься через две недели?

– Да.

– Точно?

– Точно.

– Ты привезешь мне что-нибудь из Берлина? – кокетливо спросила она.

– Да, я привезу тебе что-нибудь из Берлина.

Коринн широко улыбнулась. По правде говоря, она постоянно что-нибудь выпрашивала: новое платье, мясо с черного рынка, чулки, духи, деньги на обивку дивана… Когда капрал вернется из Германии, с усмешкой подумал Кристиан, он обнаружит, что его жена жила совсем неплохо. А если заглянет в шкафы, то наверняка захочет задать ей пару-тройку вопросов.

– Chеri, – продолжала Коринн, набив рот хлебом, – после твоего возвращения я устрою тебе встречу с моим деверем. С ним я уже договорилась.

– Это еще зачем? – Кристиан в недоумении воззрился на Коринн.

– Я же тебе говорила. Это брат моего мужа. У него ферма. Ну, ты понимаешь: молоко, яйца, сыр. Он получил очень хорошее предложение от городского перекупщика и может сколотить целое состояние, если война затянется.

– Это хорошо, – кивнул Кристиан. – Я рад, что дела в твоей семье спорятся.

– Chеri! – Коринн с укоризной посмотрела на него. – Chеri, ну почему ты такой злой? Ты же понимаешь, что все не так просто.

– Чего он от меня хочет? – спросил Кристиан.

– Главная проблема – доставка продуктов в город. – Коринн словно оправдывалась перед Кристианом. – Сам знаешь: патрули на дорогах, блокпосты на въезде. Все проверяют, нет ли товара, подлежащего реквизиции. Тебе это хорошо известно.

– Допустим. И что?

– Мой деверь спросил, нет ли у меня знакомого офицера.

– Я не офицер.

– Мой деверь считает, что достаточно и сержанта. Ему нужен человек, который может достать у властей соответствующий пропуск и три раза в неделю встречать его грузовик у въезда в город, чтобы вы вместе проехали через блокпост… – Коринн обошла стол и взъерошила Кристиану волосы. Он поморщился: вытереть запачканные маслом руки она, естественно, не удосужилась. – Прибыль деверь готов разделить пополам, – проворковала Коринн. – А если тебе удастся достать бензин, он будет возить продукты на трех грузовиках и ты разбогатеешь. Все это делают, ты знаешь, и твой лейтенант…