Текст книги "Молодые львы"

– Возьми его на мушку, – приказал Кристиан Брандту, который, забыв про все страхи, уже фотографировал француза.

Брандт поднялся, угрожающе нацелив пистолет на француза. Тот остановился. Казалось, ноги вот-вот откажутся ему служить и он упадет. Когда Кристиан проходил мимо него, направляясь к кусту, на котором повис Краус, глаза француза наполнились отчаянием и мольбой. Куст уже не вибрировал, и у Кристиана отпали последние сомнения в том, что Краус мертв. Кристиан уложил его на землю. На лице Крауса застыло изумление.

С трудом переставляя ноги, чувствуя, как саднит голову в том месте, где ее задела пуля, а на ухо стекают капли крови, Кристиан направился к убитому французу. Француз лежал на животе, с пулей между глаз. Очень молодой, не старше Крауса. Выстрел обезобразил его лицо. Кристиан торопливо опустил француза на землю. Сколько же вреда от этих молокососов, думал он. И выстрелили-то они всего четыре раза за всю войну, а двое уже убиты.

Кристиан коснулся царапины над виском. Она уже не кровоточила. Он вернулся к Брандту, приказал ему объяснить пленному, что тот должен вернуться к баррикаде и сказать ее защитникам, что они окружены и будут уничтожены, если окажут сопротивление. «Мой первый день на войне, – думал Кристиан, пока Брандт переводил его слова, – а я уже выставляю ультиматум, словно какой-нибудь генерал-майор». Он заулыбался. У него кружилась голова, тело если и слушалось, то с трудом, его то разбирал смех, то хотелось плакать.

Француз энергично кивал, потом что-то затараторил так быстро, что Кристиан не смог разобрать ни слова.

– Он говорит, что все сделает, – перевел Брандт.

– Скажи ему, мы пойдем следом и пристрелим его, если заметим подвох.

Выслушав Брандта, француз вновь энергично кивнул, словно ему сообщили безусловную истину, оспаривать которую бессмысленно. Они двинулись к баррикаде на шоссе мимо тела Крауса. Он лежал на траве, молодой, крепкий парень, и в лучиках солнца, пробившихся сквозь листву, его каска отливала тусклым золотом.

Француза они не отпускали больше чем на десять шагов. Он остановился у границы леса. От дороги деревья отделяли трехметровый откос и низкий каменный забор.

– Эмиль! – крикнул француз. – Эмиль! Это я, Морель!

Он перелез через забор и скрылся из виду. Кристиан и Брандт медленно приблизились к забору, укрылись за ним и осторожно выглянули. Их пленный уже стоял на асфальте и в чем-то горячо убеждал семерых солдат, которые защищали свою баррикаду. Изредка кто-то из них нервно поглядывал на лес. Слов Кристиан и Брандт не могли разобрать, поскольку говорили французы шепотом. Даже в военной форме, даже с винтовками в руках выглядели они, как крестьяне, собравшиеся в мэрии, чтобы обсудить какие-то местные проблемы. Кристиану оставалось лишь гадать, какова причина той необъяснимой вспышки патриотизма, которая толкнула этих брошенных командирами людей на столь отчаянное, бесполезное и кровавое сопротивление. Он надеялся, что они сдадутся. Не хотелось ему убивать этих шепчущихся, донельзя уставших солдат в измятой форме.

Пленный повернулся, помахал рукой Кристиану.

– C’est fait! – прокричал он. – Nous sommes finis.

– Он говорит, все хорошо, – перевел Брандт. – Они сдаются.

Кристиан встал, знаками показал французам, что те должны сложить оружие. И в этот момент с другой стороны дороги прогремели три очереди. Француз, который вел переговоры, упал, остальные бросились бежать по дороге, беспорядочно стреляя, и один за другим скрылись в лесу.

Гиммлер, с горечью подумал Кристиан. Явился не запылился. В самый неподходящий момент. Когда он нужен, его днем с огнем…

Кристиан перепрыгнул через забор, спустился по откосу к баррикаде. С другой стороны дороги все еще стреляли – по существу, попусту тратили патроны. Французы давно исчезли, а преследовать их Гиммлер и его люди не собирались.

Когда Кристиан вышел на асфальт, лежавший там француз зашевелился, сел и посмотрел на Кристиана. Затем привалился к лежащему в основании баррикады древесному стволу, у которого стоял ящик с гранатами. Из последних сил француз достал одну и попытался выдернуть чеку слабеющей рукой. Кристиан повернулся и, увидев, что француз, не отрывая от него ненавидящего взгляда, старается вытащить чеку зубами, выстрелил. Француз откинулся на спину. Граната покатилась в сторону. Кристиан подскочил к ней и зашвырнул в лес. В ожидании взрыва он присел на корточки за баррикадой рядом с убитым, но граната не взорвалась: чеку французу вытащить так и не удалось.

Кристиан поднялся.

– Все хорошо! – крикнул он. – Гиммлер, ко мне!

Он смотрел на человека, которого только что убил, когда Гиммлер и его солдаты, ломая кусты, вышли на дорогу. Брандт сфотографировал труп, потому что фотографии убитых французов в Берлин попадали очень редко.

«Я убил человека, – подумал Кристиан. – Наконец-то». Никаких особых эмоций он не испытывал.

– Как тебе это понравилось? – радостно воскликнул Гиммлер. – Здорово мы все проделали. Готов спорить, что за это могут дать Железный крест.

– Ты бы лучше помолчал, – осадил его Кристиан.

Он приподнял убитого за плечи и оттащил с дороги. Потом приказал солдатам разобрать баррикаду, а сам вместе с Брандтом отправился за Краусом.

К тому времени, когда он и Брандт вынесли Крауса на шоссе, Гиммлер и его люди уже освободили дорогу. Убитого в лесу француза Кристиан оставил лежать там, где тот упал. Кристиану не терпелось двинуться дальше. Заботиться о павших врагах – не его дело.

Они осторожно опустили Крауса на землю. Он по-прежнему выглядел молодым и цветущим, в уголках губ запекся вишневый сок. С этими красными пятнами Краус напоминал маленького мальчика, который крадучись выходит из кладовой, где он тайком лакомился вареньем. Что ж, думал Кристиан, глядя на этого простодушного здоровяка, который так заразительно смеялся над его шутками, ты убил своего француза. Кристиан решил, что из Парижа напишет отцу Крауса, расскажет, как погиб его сын. Бесстрашный, напишет он, жизнерадостный, отважный, образцовый немецкий солдат, которым можно только гордиться. Принявший смерть с гордо поднятой головой. Нет, надо придумать что-нибудь получше, а не то его послание ничем не будет отличаться от тех идиотских писем, что приходили с прошлой войны. И чего уж там говорить, теперь они вызывают разве что усмешку. Для Крауса надо найти что-то более оригинальное, что-то личное. «Когда мы хоронили его, нам всем запомнились пятна вишневого сока, оставшиеся у его губ. Он всегда смеялся над моими шутками и погиб только потому, что забыл об осторожности…» Нет, этого тоже писать не следует. Но все равно что-то написать придется.

Кристиан отвернулся от мертвого паренька, услышав шум медленно приближающихся автомобилей. В его взгляде, брошенном на них, сквозило легкое пренебрежение.

– Можете заходить, дамочки! – крикнул он. – Мышка уже убежала.

Автомобили послушно прибавили ходу и остановились у остатков баррикады, урча моторами. В одном уже сидел водитель Кристиана. Их машину можно отправлять на свалку, доложил он. Радиатор пробит, покрышки лопнули. Лицо у водителя побагровело, хотя во время стычки он не вылезал из кювета. Говорил он короткими, отрывистыми фразами, дыхания хватало лишь на несколько слов, а потом у него перехватывало горло. Кристиан понимал, что происходит с водителем: есть люди, которые в момент опасности сохраняют полное спокойствие, зато потом, когда самое страшное уже позади, дают волю страху и буквально теряют контроль над собой.

– Мейшен, – отдавая приказ, Кристиан вслушивался в собственный голос, – ты и Тауб остаетесь здесь до подхода следующей за нами части. – Голос ровный, спокойный, радостно отметил Кристиан, каждое слово звучит четко и ясно. «Я с честью выдержал испытание и теперь точно знаю, что смогу воевать». – Мейшен, пойдешь в лес. – Кристиан рукой указал направление. – В шестидесяти метрах отсюда найдешь мертвого француза. Притащи сюда и положи рядом с этими двумя… – он посмотрел на Крауса и второго француза, которого убил сам, лежащих рядышком у обочины шоссе, – чтобы их похоронили как положено. – Кристиан повернулся к остальным: – По машинам!

Они расселись по автомобилям. Водители включили первую передачу и осторожно проехали по участку асфальта, на котором недавно лежали стволы срубленных деревьев. Теперь о баррикаде напоминали лишь пятна крови, клочки матрасов да оборванные листья. И все равно даже в этом месте шоссе выглядело таким же мирным, как и везде, а два мертвых солдата, лежащих в высокой траве, напоминали садовников, которые решили вздремнуть после обеда.

Разведывательные автомобили набрали скорость и выскочили из-под сени деревьев. Теперь они ехали меж широких, зеленеющих молодыми побегами полей и могли не опасаться снайперов. Теплые лучи солнца согревали кожу, все немножко вспотели, но никто не жаловался. После лесной прохлады погреться – самое милое дело. «Я справился, – думал Кристиан, немного стыдясь самодовольной улыбки, которая кривила уголки его рта. – Я справился. Повел людей в бой и победил. Я не зря ем свой хлеб».

Впереди, у подножия пологого склона, протянувшегося на добрых три километра, лежал небольшой городок. Россыпь маленьких каменных домов и плывущие над ними изящные шпили двух средневековых церквей. Изъеденные временем стены дышали древностью. Уютный, не ведающий опасности городок, обитателям которого с незапамятных времен никто не мешал жить. По мере того как сокращалось расстояние до первых домов, водитель Кристиана все сбрасывал скорость. И раз за разом нервно поглядывал на сержанта.

– Не тормози! – нетерпеливо бросил Кристиан. – Там никого нет.

Водитель послушно нажал на педаль газа.

С близкого расстояния дома не казались такими уж уютными. Облупившаяся краска, пыльные окна, резкий, неприятный запах. Все-таки эти иностранцы, подумал Кристиан, – такие грязнули.

Поворот улицы вывел их на городскую площадь. Какие-то люди стояли на ступенях церкви, другие – перед кафе, которое, к изумлению солдат, работало, как в обычные дни. «Chasseur et Рecheur», прочитал Кристиан на вывеске над дверью. «Охотник и рыболов». Пять или шесть мужчин сидели за столиками. Официант как раз принес двоим по рюмке на этих маленьких подставках-блюдечках. Кристиан усмехнулся. Ну и война!..

На ступенях церкви их внимание привлекли три молоденькие девушки в ярких юбках и блузках с большим вырезом.

– О-о-о! – закатил глаза водитель. – О-ля-ля!

– Остановись здесь, – приказал Кристиан.

– Avec plaisir, mon colonel[17]17
  С удовольствием, полковник (фр.).


[Закрыть], – ответил водитель, и Кристиан бросил на него короткий взгляд, удивленный познаниями солдата во французском языке.

Водитель подкатил к церкви, остановил автомобиль и уставился на девушек. Одна из них, черноволосая, полнотелая, с букетом садовых цветов в руке, захихикала. К ней присоединились и ее подружки. Все трое с неприкрытым интересом разглядывали сидящих в автомобилях солдат.

Кристиан вылез из машины и повернулся к Брандту.

– Пошли со мной, переводчик.

Брандт последовал за ним с фотоаппаратом в руках.

По ступеням Кристиан поднялся к девушкам.

– Bonjour Mesdemoiselles[18]18
  Добрый день, девушки (фр.).


[Закрыть], – поздоровался он, осторожно снимая каску.

Девушки вновь захихикали. Полнотелая прокомментировала его приветствие: «Как хорошо он говорит». Кристиан ее понял и, окрыленный, решил пренебречь услугами Брандта, который, конечно же, знал язык гораздо лучше, чем он.

– Скажите мне, красавицы, в последнее время через ваш город не проходили части вашей армии? – Несколько раз он запнулся, но фразу построил правильно.

– Нет, месье, – ответила пышногрудая девица, кокетливо улыбаясь. – Нас все бросили. Вы не сделаете нам ничего дурного?

– Мы никого не собираемся обижать, – заверил ее Кристиан, – особенно таких красивых юных дев.

– Нет, вы только послушайте! – по-немецки воскликнул Брандт.

Кристиан широко улыбнулся. До чего же приятно вот так стоять в древнем городке на лестнице, ведущей в церковь, смотреть на пышный бюст черноволосой девушки, выпирающий над вырезом ее блузки, флиртовать с ней на чужом языке. Милый такой пустячок, об этом как-то не думается, когда идешь на войну.

– Ну и ну! – Черноволосая девушка улыбалась все шире. – Неужели вас этому учат в военных училищах?

– Война закончена, – торжественно заявил Кристиан, – и теперь вы поймете, что мы истинные друзья Франции.

– О, да вы прекрасный пропагандист! – Улыбка ее стала уж совсем откровенной, и на мгновение Кристиан подумал, а не задержаться ли им на часок в этом городе. – И много за вами придет таких же, как вы?

– Десять миллионов, – без запинки ответил Кристиан.

Девушка всплеснула руками в притворном отчаянии.

– Что же мы с ними будем делать? Это вам, – она протянула ему цветы, – потому что вы первый.

Кристиан изумленно глянул на букет, потом осторожно взял его из рук девушки. Как это благородно с ее стороны. И сколько в этом поступке надежды на то, что все закончится хорошо.

– Mademoiselle… – Тут его французский дал сбой. – Не знаю, как сказать… но… Брандт!

– Сержант хочет сказать, – защебетал Брандт на безупречном французском, – что он очень тронут и воспринимает этот букет как символ нерушимой дружбы, которая свяжет два наших великих народа.

– Да, – подтвердил Кристиан, завидуя бойкости, с которой изъяснялся на французском Брандт. – Именно так.

– Так он сержант. Офицер! – Черноволосая расплылась в улыбке, и Кристиан подумал, что здешние девушки ничем не отличаются от немецких.

За его спиной послышались чьи-то гулкие шаги по булыжной мостовой. Кристиан повернулся с букетом в руке, почувствовал удар по пальцам, легкий, но резкий, и в следующее мгновение цветы выпали из его руки и рассыпались по грязным ступеням.

Перед Кристианом стоял старик француз в черном костюме, зеленоватой фетровой шляпе и с тростью в руке. Петлицу украшала орденская ленточка. Изрезанное морщинами, иссеченное ветром свирепое лицо, полный ненависти взгляд.

– Это вы сделали? – спросил Кристиан.

– Я не разговариваю с немцами, – ответил старик. По его выправке Кристиан понял, что перед ним вышедший в отставку кадровый военный, привыкший командовать. Старик повернулся к девушкам. – Шлюхи! – прошипел он. – Почему бы вам не улечься прямо здесь? Задирайте юбки, и пусть они приступают к делу.

– Успокойтесь, капитан. – В голосе черноволосой слышалась обида. – Это не ваша война.

Кристиан понимал весь идиотизм положения, но не знал, что предпринять. Он не на поле боя, а применять силу по отношению к семидесятилетнему старику – абсурд.

– Француженки! – Старик сплюнул. – Цветы для немцев! Они убивали ваших братьев, а вы дарите им букеты!

– Они всего лишь солдаты, – сказала девушка. – Они далеко от дома и такие молоденькие и красивые в военной форме. – Черноволосая бесстыдно улыбнулась Кристиану и Брандту, и Кристиан не мог не рассмеяться: вот она, женская логика.

– Успокойся, старик, – сказал он. – Цветов у нас больше нет. Возвращайся к своей рюмке. – Кристиан дружелюбно положил руку на плечо старика. Тот яростно сбросил его руку.

– Не прикасайся ко мне, бош! – выкрикнул он и зашагал через площадь. Его каблуки яростно стучали по булыжникам мостовой.

– О-ля-ля! – Водитель Кристиана укоризненно покачал головой, когда старик поравнялся с автомобилем.

Старик не обратил на него ни малейшего внимания.

– Французы! Француженки! – кричал он, обращаясь ко всем и ни к кому. – Неудивительно, что боши уже здесь. Ни храбрости, ни мужества. Один выстрел – и они разбегаются по лесам, словно кролики. Одна улыбка – и они уже в постели со всей немецкой армией! Они не работают, они не молятся, они не сражаются, единственное, что они умеют, – так это сдаваться. Двадцать лет Франция упражнялась в этом занятии и наконец довела его до совершенства.

– О-ля-ля! – повторил водитель Кристиана, который понимал по-французски. Он наклонился, поднял камень и небрежно швырнул его в старика. Камень пролетел мимо и угодил в широкое окно-витрину кафе. Послышался звон стекла, а потом над площадью повисла тишина. Старик француз даже не оглянулся, не посмотрел на разбитое стекло. Он молча сел за свой столик и оперся на трость. Поражение Франции в этой короткой войне рвало его сердце, но старика оно не сломило, и взгляд, которым он сверлил немцев, переполняла ненависть.

Кристиан спустился по ступеням к водителю.

– Зачем ты это сделал?

– Слишком много он себе позволяет, – ответил водитель, здоровенный, безобразный, наглый детина, истинный берлинский таксист. Кристиан невзлюбил его с первого взгляда. – Надо научить их уважать немецкую армию.

– Чтобы больше этого не было! – отчеканил Кристиан. – Ясно?

Водитель чуть расправил плечи, но не ответил. Просто стоял, тупо уставившись на Кристиана. Однако по глазам чувствовалось, что он остался при своем мнении.

Кристиан отвернулся от него.

– Ладно. По машинам! – скомандовал он.

Девицы заметно присмирели. Автомобили, которые пересекли площадь и свернули на дорогу в Париж, они лишь проводили взглядами. Ни одна не решилась помахать вслед рукой.

Кристиана охватило легкое разочарование, когда они подъехали к огромной, побуревшей от времени, украшенной скульптурами арке ворот Сен-Дени и он увидел, что просторная площадь забита бронеавтомобилями и солдатами в серой форме. Солдаты лежали и сидели на асфальте, завтракали, благо полевые кухни дымились тут же, точь-в-точь как в каком-нибудь баварском городке, гарнизон которого готовится к параду по случаю национального праздника. Кристиан никогда не бывал в Париже, и ему хотелось завершить эту войну на высокой ноте, проехав по дышащим историей улицам в авангарде армии, вступающей в древнюю столицу вражеского государства.

Автомобили Кристиана медленно проползли между отдыхающими солдатами и составленными в козлы винтовками к основанию монумента. Кристиан дал сигнал Гиммлеру остановиться. Именно сюда было приказано привести вверенное ему подразделение и дожидаться здесь прибытия основного отряда. Кристиан снял каску, потянулся и глубоко вдохнул. Задание выполнено.

Брандт выпрыгнул из машины и уже щелкал солдат, которые ели, привалившись к основанию арки. Даже в форме и с черной кожаной кобурой на ремне Брандт выглядел как банковский клерк в отпуске, делающий снимки для семейного альбома. Фотографировал он далеко не всех. На этот счет у него была своя теория. Он выбирал самых молодых и симпатичных, отдавая предпочтение светловолосым солдатам, ефрейторам, сержантам. «Моя задача, – как-то объяснил он Кристиану, – показывать тем, кто остался дома, не ужасы, а привлекательную сторону войны». Судя по всему, такой подход находил понимание у руководства. Брандта представили к офицерскому званию, и он постоянно получал благодарности из министерства пропаганды в Берлине.

Среди солдат застенчиво бродили двое маленьких детей – единственные представители гражданского населения Франции среди импровизированного военного лагеря. Брандт подвел их к Кристиану, который чистил автомат на капоте разведывательного автомобиля.

– Слушай, окажи мне услугу. Попозируй с этими малютками.

– Найди кого-нибудь еще, – запротестовал Кристиан. – Я не артист.

– А я хочу сделать тебя знаменитым. Наклонись и предложи им конфетку.

– Нет у меня конфеток! – отрезал Кристиан.

Дети – мальчик и девочка лет пяти – стояли у машины, не сводя с Кристиана больших, черных, печальных глаз.

– Держи. – Брандт достал из кармана два шоколадных батончика. – Хороший солдат должен быть готов к любым неожиданностям.

Кристиан вздохнул, положил на капот снятый с автомата ствол и наклонился к двум симпатичным крохам.

– Потрясающая фактура! – Брандт уже сидел на корточках, уставившись в окуляр. Искал наилучший ракурс. – Юность Франции, красивая, голодная, грустная, доверчивая. И добродушный, сердобольный, щедрый немецкий сержант, атлетически сложенный, дружелюбный, симпатичный, фотогеничный…

– Когда же ты от меня отстанешь?

– Продолжай улыбаться, красавчик. – Брандт все щелкал и щелкал затвором. – Не давай им конфеты без моей команды. Просто показывай их, чтобы дети к ним тянулись.

– Я хотел бы напомнить тебе, солдат, – Кристиан улыбался, глядя сверху вниз на серьезные мордашки детишек, – что я по-прежнему твой командир.

– Искусство превыше всего, – отпарировал Брандт. – Какая жалость, что ты не блондин! Если б не цвет волос, ты являл бы собой идеальный тип немецкого солдата. Выглядишь ты так, словно в голове у тебя когда-то была одна мысль, да только и она куда-то подевалась.

– Полагаю, мне следует подать рапорт и доложить о твоих высказываниях. Никому не дозволено оскорблять честь сержанта немецкой армии.

– Художника не пронять такими булавочными уколами.

Еще несколько снимков – и Брандт закончил съемку.

– Готово.

Кристиан отдал конфеты детям, которые так ничего ему и не сказали. Еще раз вскинули на него глаза, сунули батончики в карманы и, взявшись за руки, пошли дальше меж железных гусениц, сапог и винтовочных прикладов.

Бронеавтомобиль, сопровождаемый тремя легкими разведывательными автомобилями, въехал на площадь и медленно покатил к арке. Кристиан чуть опечалился, увидев лейтенанта. С самостоятельностью покончено, с этого момента он больше не командир. Кристиан отдал лейтенанту честь, тот ответил тем же. Уж кто умел отдавать честь – так это лейтенант. Вроде бы и сделать надо совсем ничего – вскинуть руку, но у лейтенанта этот жест наполнялся звоном мечей и звяканьем шпор всех военных кампаний со времен Ахилла и Аякса. Даже теперь, проделав долгий путь по территории Франции, лейтенант выглядел так, словно только что успешно сдал выпускные экзамены в Шпандау и вышел с дипломом в затянутой в белую перчатку руке. Кристиан недолюбливал лейтенанта, теряясь рядом с таким совершенством. Лейтенант был очень молод – двадцать три, максимум двадцать четыре года, – но надменный взгляд его холодных светло-серых глаз, казалось, видел насквозь этот несовершенный мир жалких штатских. Лишь очень немногие люди вызывали у Кристиана ощущение собственной неполноценности, и лейтенант входил в их число. Стоя навытяжку, наблюдая, как лейтенант резво выпрыгивает из бронеавтомобиля, Кристиан торопливо повторял про себя слова рапорта, вновь в который уж раз испытывая чувство вины за случившееся в лесу – ведь его халатное отношение к своим обязанностям привело к тому, что они угодили в западню.

– Слушаю, сержант. – Тон лейтенанта был язвительным. Так мог бы говорить Бисмарк, когда учился в военной академии. Лейтенант не смотрел по сторонам. Не проявлял никакого интереса к старинным парижским зданиям. С тем же успехом он мог принимать рапорт Кристиана на громадном учебном плацу около Кенигсберга, а не в центре столицы Франции в первый после 1871 года день ее оккупации иностранными войсками.

– В десять ноль-ноль на дороге Мо – Париж мы вошли в соприкосновение с противником. Укрывшись за тщательно замаскированной баррикадой, противник открыл огонь по головному автомобилю нашей подвижной группы. Мы атаковали силами девяти человек. Убили двоих, вышибли остальных с занимаемой ими позиции и разобрали баррикаду. – Кристиан на мгновение запнулся.

– Слушаю, сержант, – сухо поторопил его лейтенант.

– Мы понесли потери. – «Вот теперь я получу по заслугам», – подумал Кристиан. – Погиб ефрейтор Краус.

– Ефрейтор Краус, – повторил лейтенант. – Он выполнил свой долг?

– Так точно. – Кристиан вспомнил, с каким щенячьим восторгом этот деревенский парень кричал: «Я его уложил! Я его уложил!» – Первыми же выстрелами он убил одного из вражеских солдат.

– Отлично, – вынес свой вердикт лейтенант. Ледяная улыбка скользнула по его лицу, чуть дернулся длинный крючковатый нос. – Отлично.

Он доволен, изумленно отметил Кристиан.

– Я уверен, что ефрейтор Краус будет удостоен награды, – продолжал лейтенант.

– Я думал о том, чтобы написать письмо его…

– Нет! – отрезал лейтенант. – Писать письма – не ваше дело. Это обязанность командира роты. Письмо напишет капитан Мюллер. Факты я ему изложу. Такое письмо – вопрос очень деликатный, важно найти нужные слова, выразить соответствующие чувства. Капитан Мюллер знает, как это делается.

Наверное, подумал Кристиан, в военном училище читают курс «Письма родственникам». Целый семестр. Один час в неделю.

– Сержант, я доволен вашим поведением и поведением солдат, которыми вы командовали.

– Рад стараться, господин лейтенант! – гаркнул Кристиан. Почему-то похвала лейтенанта несказанно его обрадовала.

Подошел Брандт, отдал честь. Лейтенант холодно козырнул в ответ. Брандта он ни в грош не ставил, фотограф ничем не напоминал солдата. А лейтенант и не пытался скрывать свое отношение к людям, которые шли на войну с фотоаппаратом, а не с винтовкой в руках. Но из штаба поступило прямое указание оказывать фотографам всяческое содействие. Игнорировать приказ лейтенант не мог.

– Господин лейтенант! – В голосе Брандта не было никакого металла, сразу ясно – говорит штатский. – Мне приказано как можно быстрее доставить отснятые пленки на площадь Оперы. Там собирают пленки всех военных фотографов, а потом самолетом отправляют их в Берлин. Вас не затруднит выделить мне автомобиль? Я сразу вернусь.

– Я дам вам знать об этом через несколько минут, Брандт. – Лейтенант отвернулся и зашагал через площадь к капитану Мюллеру, который только что подъехал на амфибии.

– Он от меня просто без ума, – вздохнул Брандт. – Ну и лейтенант нам достался…

– Но машину он тебе даст, – заверил его Кристиан. – Сейчас у него отличное настроение.

– Я от него тоже без ума! – кипятился Брандт. – Я без ума от всех лейтенантов. – Он оглядел возвышающиеся вокруг площади каменные здания, окрашенные в мягкие тона, слоняющихся без дела рослых вооруженных людей в касках и серой форме. Среди вывесок на французском и закрытых кафе они выглядели чем-то абсолютно инородным. – Не прошло и года, как я побывал здесь в последний раз. Тогда на мне был синий пиджак и фланелевые брюки. Меня принимали за англичанина, поэтому все были со мной очень милы. Вон там, за углом, есть очаровательный маленький ресторанчик, и я приехал туда на такси теплым летним вечером с черноволосой красавицей, с которой в тот день мы впервые легли в постель… – Брандт мечтательно закрыл глаза, прислонился головой к бронированному боку гусеничного транспортера. – Она считала, что предназначение женщины – ублажать мужчин. Голос у нее был удивительный: все вставало, стоило услышать его даже за квартал. И по эту сторону Дуная, пожалуй, второй такой груди не найти. Перед обедом мы выпили шампанского. В темно-синем платье она выглядела юной скромницей, и мне с трудом верилось, что часом раньше она лежала в моих объятиях. Мы сидели, держась за руки, и, как мне показалось, на глазах у нее выступили слезы. Мы съели отменный омлет, выпили бутылку шабли. Тогда я еще не слышал о лейтенанте Гарденбурге, зато знал наверняка, что через час-полтора мы вновь вернемся в ее постель и она подарит мне ни с чем не сравнимое блаженство.

– Прекрати, – усмехнулся Кристиан. – Мои моральные устои вот-вот рухнут.

– Я говорю о далеком прошлом, – Брандт по-прежнему не открывал глаз, – когда я был паршивым штатским. Все это происходило в далеком прошлом, до того как на меня надели военную форму.

– Открой глаза и вылези из той постели. Сюда идет лейтенант.

Лейтенанта, который направлялся к ним широким шагом, они встретили, вытянувшись по стойке «смирно».

– Все улажено. – Лейтенант посмотрел на Брандта. – Вы можете взять машину.

– Благодарю вас, господин лейтенант.

– Я поеду с вами, – продолжал лейтенант. – И возьму с собой Гиммлера и Дистля. Поговаривают, что нашу часть расквартируют в том районе. Капитан предложил разведать обстановку. – Лейтенант улыбнулся, как ему казалось, тепло и дружелюбно. – К тому же мы заработали право на осмотр достопримечательностей. Поехали.

Он двинулся к одному из автомобилей, Кристиан и Брандт последовали за ним. Гиммлер уже сидел за рулем. Кристиан и Брандт залезли на заднее сиденье. Лейтенант расположился впереди, прямой как жердь, – блестящий представитель немецкой армии и немецкого государства на парижских бульварах.

Едва автомобиль тронулся с места, как Брандт поморщился и пожал плечами. Дорогу Гиммлер знал. Он не раз бывал в Париже во время отпусков и даже достаточно бегло говорил на ломаном французском. Взяв на себя роль развеселого гида, Гиммлер обращал внимание своих пассажиров на местные достопримечательности: кафе, в которых он бывал, театр-кабаре, в котором видел чернокожую американку, танцевавшую голой, улицу, на которой располагался лучший, по его твердому убеждению, публичный дом Парижа. Гиммлер относился к тем солдатам, которые никогда не лезут за словом в карман и умеют вовремя сказанной шуткой разрядить напряжение. Такие есть во всех армиях, и они неизменно пользуются расположением офицеров. Им дозволяются вольности, за которые другие тут же получают наряды вне очереди, а то и отправляются на гауптвахту. Лейтенант гордо восседал рядом с Гиммлером, пожирая взглядом пустынные улицы. И даже дважды рассмеялся над его шутками.

Площадь перед знаменитым оперным театром заполонили солдаты. Они были везде: на самой площади, на широких ступенях, ведущих к величественным колоннам, между колоннами. Их было так много, что отсутствие штатских и женщин в самом центре города далеко не сразу бросалось в глаза.

Брандт скрылся в одном из зданий, выходящих фасадом на площадь, важный, деловой, с фотоаппаратом и пленками. Кристиан и лейтенант вылезли из автомобиля, оглядывая величественный, увенчанный куполом парижский оперный театр.

– Мне следовало побывать здесь раньше. – Из голоса лейтенанта напрочь исчезли металлические нотки. – В мирное время. Это удивительное место.

Кристиан рассмеялся:

– Господин лейтенант, я уже открыл рот, чтобы сказать то же самое.

Гарденбург дружелюбно хмыкнул. И Кристиан поневоле задался вопросом: а чего это он так боялся лейтенанта? Парень-то, оказывается, свой в доску.

К ним торопливо подошел Брандт.

– На сегодня с делами покончено, – доложил он. – Приказано прибыть завтра во второй половине дня. Они страшно довольны. Я рассказал им, какие у меня фотографии, и они чуть не произвели меня в полковники.

– Я вот подумал… – В голосе лейтенанта, похоже, впервые с 1935 года слышалась некоторая неуверенность. – Я вот подумал, а не могли бы вы сфотографировать меня на фоне оперного театра? Я бы послал фотографию жене.

– С превеликим удовольствием, – без тени улыбки ответил Брандт.

– Гиммлер. Дистль. Сфотографируемся вместе.

– Господин лейтенант, почему бы вам не сфотографироваться одному? Чего вашей жене лицезреть наши физиономии? – Под началом лейтенанта Кристиан служил уже больше года и вот впервые позволил себе в чем-то с ним не согласиться.