Текст книги "Джинсы мертвых торчков"

– Ну, я и не совал, в натуре. Как я уже объяснил, я искал своего зятя. Он хирург и…

Не успеваю глазом моргнуть, как он вышибает с меня воздух острым, как нож, ударом под дых… Не могу вздохнуть, цепляюсь рукой за перила. Мимо под дождем проходят люди, кто-то стоит на автобусной остановке, другие курят возле паба. Никто из пиздюков даже не заметил, как этот хер на меня напал!

Смотрю в его безжалостные глаза.

– А трубу я забиру, – показывает на мобилу у меня в руках.

– Мой телефон… Нахуя?..

– Не заставляй миня повторять.

Отдаю телефон, ненавидя себя и пытаясь отдышаться. Убежать или дать сдачи – для меня не вариант в данный момент времени, да, видать, и в любой другой. Этот пиздюк – убийца.

Он небрежно вбивает свой номер в мой телефон, звонит самому себе и слушает сигнал на своем. Отдает мой мобильник мне:

– Щас у нас контакты друг друга есть. Кароч, введу тибя в курса, если этот парень объявится. Ну а пока держись, нахуй, подальше от моей территории, если тока муа не приглашу. Так?

– Так, – снова могу дышать. – Спасибо… ценю, – а про себя думаю: «Если у этого пиздюка есть нормальные шалавы, я всех переманю к себе в эдинбургские „Коллеги“, а его будут каждый день опускать на петушином крыле Сохтона, в пресловутом бордовом свитере»[26]26
  Бордовые свитеры в тюрьме Сохтон носят осужденные за педофилию и вообще за половые преступления.


[Закрыть].

– Лады, я, кстати, Виктор – Виктор Сайм, – говорит пиздюк, и мне еще стремнее от его склочной хабалистой интонации и руки, положенной мне на плечо. – Я введу тибя в курса, если услышу за этого, – он обыгрывает слово, – херурга. И прости, чё тыкнул малехо, а то кругом борзых пиздюков дофига, и надо малехо позицию обозначить, – лыбится он. – Но если ты в курсах за таких, как Лео и, само собой, Фрэнк Бегби, то тада я не против.

С радостью расстаюсь с этим пиздюком, но, как только сворачиваю за угол, от него приходит эсэмэска: «Я не забуду. Вик С.».

А в придачу – смайлик, который еще никогда не казался мне таким зловещим.

Нахожу галимую кафешку и сажусь, пытаясь успокоиться за чашкой чая. Этот ебаный город! Надо отсюда выбираться. И нахуй независимость Шотландии: мы в два счета превратимся в бандитское государство, управляемое таким вот быдлом, как этот пиздюк Сайм! Все так: от старых стереотипов не избавиться, какими бы шаткими они ни казались. На этой ноте прямиком перехожу к Джусу Терри.

– Тецца. Что там за история с этим пиздюком Виктором Саймом? Слышал, ты на него работал.

– Не можу щас гарить, корешок. Ты сам где?

– На Броутон-стрит, – говорю. Видать, у него сзади в таксо какой-то пиздюк.

– Буду минут через пяток. Где примерно-та?

– Встречаемся в баре «Подвал».

Перебазируюсь в «Подвал» и занимаю уютные места в глубине бара с двумя бутылками светлого.

Терри держит слово и заваливает в бар. К сожалению, я так долго жду, пока он болтает с барменшей, что приходится ему позвонить. Он закатывает глаза и направляется ко мне:

– Сраный ты кайфолом, Уильямсон. Серьезно.

– Это важно, кор. Виктор Сайм, – напираю я.

– Угу… он в Испанию свалил. – Терри глотает пива. – Иво легаши зажопили, но прошлый год вернулся, мистер Ебаный Неприкасаемый. Не стукачок, думаешь? А как по мине, то да.

Не хочу вникать в жалкую местную бандюганскую политику.

– Откуда ты за него в курсах?

– Со школы. Тада нолем был, нахуй, без палочки. Мы все иво Пидором обзывали – такое у ниво погоняло было. Тада любой говнюк этого малого обсоса пиздил: он же не сразу поднялся. А щас сибя паханом щитает, после тово как Тайрон коньки отбросил…

– Тайрон? Скапутился? – Это для меня новость. Тайрон появился, когда я еще пацаном был. – А чё с жирдяем стряслось?

– Живьем у сибя на хате сгорел. У ниво с молодой бригадой война была. Одного с них на литских доках завалили. Куча народу щитает, чё Пидор воспользовался случаем и на их обоих наехал – на Тайрона и молодого отморозка. По слухам, стучит в Полицию Шотландии на восточных европейцев – все эти пиздюки в Лондоне и Манчестере дофига ему должны, ну такая тема, да ж. Может, пиздеж, а может, и не. Но я за одну фигню в курсах: пиздюк сделал ноги в Испанию, када полисыя иво разыскивала после исчезновения чикули, чё на саунах работала. Сам ее тож сношал, но чисто по-братски – никада за это дело не башлял.

Терри смотрит на меня с суровой настойчивостью.

– Не сомневаюсь, что ты способен так очаровать проститутку, что она переспит с тобой без всяких операций с наличными, Терри. Но ты сказал, что Сайм был в бегах?

– Просто нахуй съебал. Вышел с игры с саунами и в Испании ховался. А потом такой в темпе вальса вертается, кабута ни в одном глазу. – Терри озирается. Понижает голос: – Думает, чё я у ниво в шестерках хожу. «Не в службу, а в дружбу, Терри, братан…» – Он неплохо передразнивает ехидную интонацию Сайма. – Но он свое огребет, – говорит Терри с бессильной агрессией. – Он на всю бошку, десятой дорогой обходь, – предупреждает он. – По-любасу как Рождество отметил? Обычная мурыжная байда семейная?

– Ну, ты в курсах, как оно, – говорю ему, вспоминая идиота-зятька и его придурковатого сына, напряги из-за их переполненных кровью членов и обескровленных мозгов, и рассеянно беру со стула журнал; на фотографии – актриса Кира Найтли, полуголая и в сладострастной позе, рекламирует духи.

– Я б вдул нах, – заявляет Терри.

– Найтли, – говорю задумчиво.

– Будь она шмарой, сто пудов отымел бы.

Мы еще немного болтаем, и Терри подбрасывает меня на таксо к Карлотте. Темень непроглядная: даже не верится, что всего-то начало девятого, – кажется, будто часа два ночи. Вижу Бена, он снова во дворе, на телефоне, c галюновой подсветкой. Видать, говорит с какой-то чикулей: нихуя не колется, и я его всецело за это уважаю. Я без Юэна, чего, конечно, хватает, чёбы Карлотта опять взбесилась. Говорю ей, что проверил больницу и гостиницы, умалчиваю о саунах. Похоже, она слегка успокаивается, но потом ее вдруг обжигает очередная молния ярости:

– Что ты сказал Россу?

– Ничего, – отпираюсь, поглаживая живот, который еще не прошел, и опускаюсь на диван, размышляя над тем, что Сайм, может, мне еще пригодится.

Отморозков иногда нужно ассимилировать – стратегия борга из «Звездного пути», – а не бороться с ними или игнорить. Боль вызывает воспоминания о том, как в школе меня чморил Бегби, пока я не подружился с Рентоном, который был его лучшим друганом. Всё чисто для того, чтобы этот ебанат от меня отстал. Голова кружится. Взгляд у Карлотты прибабаханный.

– Просто убеждал мальца поучиться у Юэна, – говорю. – А где он, кстати? Я видел Бена на улице…

– У Луизы, – выпаливает она, а потом сощуривает лампочки. – У Юэна поучиться? В каком, блядь, смысле?

Уж не знаю, что там растрындел этот бесхребетный мелкий ушлепок, но от меня он люлей обратно огребет – через свою любимую маммульку.

– Послушай, то, что увидел Росс, его, конечно, травмировало, – соглашаюсь, – но, возможно, не так, как должно было.

Карлотта смотрит на меня большими макаронниковскими буркалами, которые нам обоим достались от маммы, и расходится на всю катушку. Бедная Луиза унаследовала порочные, вороватые шимпанзиные щелочки старикана.

– Чё ты хочешь сказать?

– Он мой племяш, и я его люблю, а потому не хочу закладывать, но у меня есть основания полагать, что Росс смотрит экстремальную порнографию.

– Что?! Росс? Порнографию? По интернету?

Эх, сеструха! Спустя столько лет до сих пор школьные ошибки лепишь – допускаешь возможность. Когда защитник на поле дает задний ход, продолжай наступать, извиваясь и выворачиваясь, точно коренастый аргентинец. Вспомни Лайонела. Вспомни Диего.

– Более того, я полагаю, когда Юэн это обнаружил, его это немного вышибло из колеи. Для деревенского паренька, у которого не было сексуального опыта, пока он не стусовался с тобой…

– Стой! Юэн тебе рассказал?

– Ну, обиняками, по-мужичьи, но я это скорее логически вывел. Никаких имен или подробностей, но я типа вычислил, что у вас, ребята, были ухаживания в духе «Тейлор Свифт – Майкл Гоув», – улыбаюсь. – По схеме «роковуха и ботан».

Этим вытягиваю из нее горьковато-сладкую улыбку.

– По-моему, он просто был уязвим – полтос стукнул и все такое, а эта чокнутая хрычовка Марианна воспользовалась ситуацией, чтобы достать меня, разбив единственное, чем я дорожу, – смотрю на нее, собирая всю свою проникновенность, – семью.

Карра качает головой. За много лет она слышала кучу вариантов этой речуги.

– Я тебе не верю, – говорит она, повышая голос. – Так, значит, во всем этом дурдоме виноват мой сын?

– Нет. Виновато общество. Темп технологического прогресса, – наступаю я, хотя уже догадываюсь, что она без всякого ущерба выводит мяч из игры, чтобы ударить от ворот. Если б я только мог до него добраться… – Но Росс стал тем посредником, через которого общество причинило боль моей семье. Наши нравы просто не поспевают за интернетом, цифровой революцией, айпадом и «облаком» – отсюда и наш когнитивный диссонанс.

Карлотта отступает на шаг. Смотрит на меня, как на опасный экземпляр по ту сторону решетки вольера.

– Ты законченное уебище, – выдыхает она. – Разрушаешь жизни людей, чёбы пощекотать себе нервишки.

«А младшенькую девицу Уильямсон еще рано со счетов списывать…»

– Слышь, сеструха, давай пальцами не тыкать. Никому от этого ничё хорошего.

Она шагает вперед, и мне кажется, она сейчас мне врежет. Но она просто трясет кулаками, как маракасами.

– Вечно не надо пальцами тыкать, када виноват во всем ты!

Тут нужно сделать какой-нибудь финт ушами. Обычно лучший способ защиты – нападение.

– Я постоянно оглядываюсь на свою жизнь, особенно в эту пору года, склоняющую к размышлениям. Меня что, не в чем упрекнуть? Отнюдь. – Складываю руки на груди. Карлотта никогда раньше не прибегала к насилию, но сейчас мы в неисследованных водах эмоций. Решаю ее накрутить. – Но тока прошу, не надо строить, блядь, вид, чё это я во всем виноват, – говорю, переключаясь в режим негодования. – Не надо миня этой ссаниной кормить – этим старым подходом типа «давайте оправдаем всех, кроме Саймона». Наверно, как тактика это на первый взгляд привлекательно, но очень непорядочно и чересчууур удобно. Это ж полнейшая бредятина!

Глаза у Карры как яйца у ротвейлера.

– О чем ты пиздишь?! В каком, блядь, мире ты вопще живешь?! – Дышит она еле слышно, и сердце у нее колотится.

Я подхожу ее обнять:

– Карра… ля миа сореллина…[27]27
  Моя сестричка (искаж. ит.).


[Закрыть]

Она отпихивает меня, обеими ладонями жахая в грудь:

– МОЙ МУЖ ПРОПАЛ, А У МОИВО СЫНА ПОТЕК ЧЕРДАК. – Теперь она уже молотит меня кулаками. Один раз попадает в то место под ребрами, куда Сайм нанес свой прицельный гопарский удар, и я оступаюсь. – ИЗ-ЗА ТИБЯ! ТЫ НАЙДЕШЬ ИВО! ТЫ ВЕРНЕШЬ ЕГО НАЗАД!

– Спокуха, сестренка, у меня все под контролем. – Беру свой телефон, смотрю на список звонков и на эсэмэску от Вика со смайликом.

Тут Карлотта, машинально проверив мейлы у себя в телефоне, внезапно взвизгивает:

– ГЛАЗАМ СВОИМ НЕ ВЕРЮ! – Она смотрит на меня в шоке. – Это от Юэна…

– Вот и хорошо, я знал, что он рано или поздно одумается и выйдет на связь.

– Но он… пишет, что он в ЕБАНОМ ТАИЛАНДЕ!

Как раз в этот момент выскакивает эсэмэска от Сайма:

«От херурга ничего не слыхать?»

Громко вздыхаю, и мы говорим с ней в один голос:

– Что ж нам, блядь, делать?

Тут через заднюю дверь входит Бен с довольной ухмылкой на лице. Не знаю, что он успел подслушать из нашей небольшой перепалки, но он очень немногословен.

– Узнаю влюбленный взгляд, – подкалываю его, а Карлотта в ярости уходит из комнаты. – Кто эта счастливица?

– Я о своих шурах-мурах не треплюсь.

Парень застенчиво мне улыбается. Внезапно хочется защитить его и отвезти обратно в Суррей, подальше от творящейся вокруг меня хуйни.

7
Рентон – Расчет с Больным

Сегодня ясный морозный денек, и я смотрю в окно на Роял-Майл. Моя чашка дергается и гремит, када опускаю ее на блюдце, кабута я нервнобольной. Не можу больше скакать по дальним рейсам: десинхроноз разрушает. Я завязал с амбиеном, ксанаксом и валли, но все равно насилу можу насыпать сахара сибе в чай. Дальше плыть уже некуда.

Жесть было расставаться с Викки. Мы настока завели друг друга, чё оба стали голодными, возбужденными и тупыми, как бывает, када встретишь кого-то и реально западешь. Походу, в какой-то момент я влюбился: наверно, када сказал, чё никада не прощу мусульманских экстремистов за 11 сентября, ведь теперь стало гораздо труднее перевозить наркоту и моя жизнь как директора диджеев усложнилася. Она грустно посмотрела на меня и сказала, что ее двоюродный брат работал во Всемирном торговом центре и погиб во время теракта. Я в ужасе открыл рот и выдавил из себя извинения, а она рассмеялась и сказала, что просто надо мной простебалась. Ну как не любить такую вот девицу?

Сейчас она в Л.-А., а я в кафешке в дубачном и морозном Эдинбурге. Мимо чешет заторможенный люд. Глобальная коммерциализация заставила шотландцев делать вид, кабута им нравится Рождество, но мы ж генетически запрограммированы против ниво бунтовать. Миня б всего обсыпало, если б я завис на хате с родней больше чем на два дня. К нашему естественному темпу ближе Новый год. Хотя не сказать, чё я дофига выглядую с окна, ведь и внутри видок нехилый. Марианна всегда была очень смазливой девчонкой: губастая, надменная, стройная блондинка, худенькая, как спортсменка, с булками как у супергероя бицухи. Весь мир был у ее ног, но ее сгубил роковой изъян: она зациклилась на Больном. Пиздюк, само собой, исковеркал ей жизнь. Но она, наверно, в курсах, где он, или сможет иво найти. Я нарыл ее номер через Эми Темперли, общую подругу с Лита, и мы забили стрелу в этой кафешке на Роял-Майл.

Первая мысль: ё-мое, Марианна феерически хорошо постарела! Эти скандинавско-шотландские гены не пухнут, и кожа у нее осталась бесподобная. Сперва она начеку. Хули уж тут. Я и сам, блядь, начеку. Я ж кинул Больного намного больше, чем на три штуки двести, которые вернул ему в порнушную эру. Эта выплата была просто подставой, чёбы обуть его на шиссят штук, тада в 98-м, а щас это примерно девяносто одна. Но я это сделал тока потому, чё он пытался натравить на меня Бегби – в отместку за то, чё сначала я кинул иво самого. Ну и я потырил оригинал порнофильма, который мы сняли. Все сложно.

– Так ты хочешь вернуть ему деньги? – скептически говорит Марианна. – Спустя столько лет?

Кажися, она собирается миня нахуй послать, и я добавляю:

– Просто хочу отпустить прошлое и двигаться дальше.

В глазах у нее вспыхивает огонек:

– «Фейсбук» не пробовал?

– Миня-то в социалках нету, но я глянул. Так и не смог иво надыбать.

Она прокручивает телефон и протягивает мне:

– Он там не под своим именем. Это его эскортное агентство.

Фейсбук-страница привязана к вебсайту. Colleagues.com, такая смесь намеков на перепих – тыры-пыры, хихи-хаха – с корпоративным жаргоном восьмисятых, нашпигованным мотивационными рекламными слоганами: у миня абсолютно хуй сомнений, чё всю эту байду сочинил он сам.

– Больн… Саймон руководит этим эскортным агентством?

– Угу, – говорит Марианна, забирает телефон обратно и проверяет.

Неожиданно чувствую, как в груди растекается тепло, вслед за ним – прилив возбуждения. Отношения у нас с Больным вечно перерастали в дестрой, но скучать никада не приходилось. Мине почему-то не терпится узнать подробности. Тада Марианна немного раздраженно говорит:

– Не хочешь как следует забухать?

Хочу ли я как следует забухать? Вспоминаю за Викки. Но что у нас с ней? Разве эта связь не просто у миня в голове? Даже не знаю, если б я переспал с кем-то другим, она бы обиделась или рассмеялась мине в лицо над моей дуростью. С моих губ слетают вероломные слова:

– Можно пойти ко мне в отель, если хошь.

Марианна ничё не говорит, но встает. Мы выруливаем и чешем рядышком по Виктория-террас, каблуки Марианны гремят канонадой по булыжникам Грассмаркета. Проходим мимо паба, который, наверно, мильон раз менял название, но я вспоминаю, чё во времена моей молодости там разные группешники лабали.

Када я кинул Больного, это было второй причиной (не щитая, что из-за меня покалечился Бегби), по которой я перестал руководить клубом и стал директором диджеев. Я полностью вложился в своего первого клиента – Ивана. Потом, как тока он раскрутился, его переманил еще более беззастенчивый директор с еще бо́льшим ролодексом. Это был важный урок, и я показал, что его усвоил, когда увидел в одном роттердамском клубе игру Конрада. За ним как бы присматривал старший брательник его друга. Я быстро врубился, что этот пиздюк – гений. Он мог играть танцевальную музыку любых жанров. Я перетер с ним и выяснил, чё он не щитал зазорным даже пробовать поп-хиты. Они должны были принести мне такие бабки, что я шутя мог бы погасить нехилые долги. И вот они погашены.

Само собой, неохота отдавать эти кровно заработанные бабки Больному! Но раз уж следовать моему плану реабилитации и искупления личной вины, то с ним тоже повидаться надо. Ну и со Вторым Призером, который от денег отказался еще тогда. Он ударился в религию, и о нем ничего не слыхать. Я должен ему пятнадцать кусков, как и Франко. Но ебучий Больной своим нехилым шматком миня полностью разорит. Кароч, я заслуживаю какой-нить компенсации.

Када добираемся до отеля, я с понтом показую на бар, но Марианна резко говорит:

– Пошли к тебе в номер.

Я не могу этого, нахуй, сделать, но должен. Это ж Марианна. Помню ее малолеткой: боевая и надменная со мной, нереально красивая и сексуальная, када висела на локте у похотливого Больного. Тада у меня с ней было ноль шансов, а щас она подает себя мине на тарелочке с голубой каемочкой. Может, все это часть процесса: надо изгнать демонов прошлого, чёбы можно было двигаться дальше.

Садимся в лифт и подымаемся в номер. Мине не по сибе: постель еще не застелена и воздух спертый. Не можу вспомнить, спустил я вчера ночью или не. В последнее время я никада не дрочу: мине и днем хватает ярких поллюций. А как погоняешь лысого в гостиничном номере, такая смурь и одиночество нападает: с годами это тока усилюется. Врубаю кандей, хоть и в курсах, чё он за пять минут тут все заморозит.

– Бухнуть хошь?

– Красного вина. – Марианна показывает на бутылку на столе – одну с тех, чё ты завсегда открываешь, подсознательно думая, чё они включены в стоимость, хоть они никада не включены.

Откупориваю ее, а Марианна разваливается на кровати и скидывает туфли.

– Тада приступим? – говорит она, откровенно глядя на меня.

В таких ситуациях лучше помалкивать, и я начинаю раздеваться. Она садится в кровати и делает то ж самое. Думаю, что, если не считать моей бывшей, Кэтрин, у Марианны самая бледная кожа из всех девиц, кого я видел. Само собой, волшебная архитектура женского тела завсида возбуждает, и эта жопень точно такая же бесподобная, какой я ее наблюдал-воображал себе с самой юности. Когда-нибудь эта шикарная фигура исчезнет – так же как зрение, слух, континенция, но надеюсь, она сдастся самой последней. Потом я вдруг врубаюсь, что есть один затык.

– У меня гондонов нету…

– У меня тоже, – говорит Марианна, королевна малохольная, прикрывая рукой свои лилейные груди, – я ж не трахаюсь направо и налево. Несколько месяцев ни с кем не еблась. А ты?

– Так же само, – уступаю.

Я перестал дрючить молодых чувих из клубов много лет назад. На самом деле они охотятся только за диджеями, а сам я, как правило, утешительный приз. Все начинается как психопомощь, а заканчивается растоптанной самооценкой.

– Так погнали, – говорит она, словно вызывая меня на махач.

Мы трахаемся, и я стараюсь показать высший класс, чтоб она поняла, как много теряла.

Потом, когда лежим рядышком, дистанция из океана и континента, которая, казалось мне, разделяет нас с Викторией, вдруг резко сокращается. Совесть и паранойя колбасят миня до такой степени, чё она кабута в соседнем номере. Потом Марианна говорит с грубым смехом:

– А ты лучше, чем я ожидала…

Это могло бы стать комплиментом, кабы ее ожидания не были ниже плинтуса. Если я сам до сих пор считаю ее школьной выпендрежницей, вполне логично, что она всегда будет считать меня зашуганным рыжеволосым утырком. Мы обречены жить с теми ж представлениями, чё были у нас в четырнадцать лет. Чувствую, как щас прозвучит слово «но»; мало того, я еще и сто проциков в курсах, за кого пойдет речь.

– …Но не так хорош, как один наш общий знакомый, – говорит она с отсутствующим видом; мой выдохшийся хуй чутка съеживается. – После него мне всегда хотелось еще и казалось, я сама могла бы дать ему больше. Он дразнил меня. – И она смотрит на меня с горькой улыбкой, которая ее старит. – Мне всегда нравился хороший секс. – Она вертится кошкой на кровати. – Он ебал меня лучше всех.

Мой умотанный хер втягивается еще на полдюйма. Када нарушаю свое гиблое молчание, мой голос звучит как минимум на октаву выше:

– Ты позволила ему исковеркать тебе жизнь, Марианна. Зачем? – Силой понижаю тон. – Ты же умная баба.

– Нет. – Она качает головой, и ее наэлектризованные светлые локоны, похожие на нейлоновый парик, снова ложатся на место – точь-в-точь как лежали, пока мы поролись на всех парах. – Я, блядь, ребенок. Это он меня такой сделал, – заявляет она, а потом сморит на миня. – И он сейчас здесь. Не в Лондоне, а в Эдинбурге. Приехал на Рождество, пиздюк.

Это для меня открытие. Он, само собой, должен быть тут: его мать, сестры, большая итальянская родня.

– Знаешь где?

– У сестры, на Рождество. Карлотта, младшая. Но его зять… – Походу, ей неловко. – Я встретилась с ними на Джордж-стрит. Саймон сказал, что поведет сына в представительскую ложу на «Истер-роуд», на новогоднюю игру.

– Так… может, там его и увижу.

Но я ж и сам, блядь, ребенок. В общем, када Марианна сваливает, узнаю на сайте ФК «Хиберниан», чё на Новый год они играют против «Рейт Роверсов» на своем поле. Вот что мы теперь имеем заместо матча между командами одного города. Рад, что последние двадцать лет обходился без «Хибзов» и даж без футбика, став диванным болельщиком. «Аякс» съехал вниз, как только я начал за ним следить. От Кубка Европы и последнего сезона на «Де Мер» до чумовой «Арены» – такой вот ебаный стыд. Даж не можу вспомнить своей последней игры «Хибзов». Кажися, на «Айброксе» со стариканом.

Кароч, возвращаюся к батяне в Лит. Ему семьсят пять, и он молодцевато выглядит. Не так молодцевато, как Мик Джаггер, но шустрый и крепкий. До сих пор каждый день скучает за матерью и за двумя покойными сыновьями. Ну и, подозреваю, за ныне здраствующим. Кароч, когда я вхожу в его жизнь, а не просто звоню в неделю раз, то веду его в «Рыбаков на Набережной» – заценить морепродукты. Ему там по кайфу. За грандиозным рыбным супом рассказываю, как так вышло, что снова корешусь с Франко.

– Читал за него, – кивает батя. – Рад, чё у ниво хорошо дела идут, – махает на меня ложкой. – Странно, а я щитал, художество – больше твой конек. В школе ты ж хорошо малевал.

– А, ну да… – улыбаюсь слегка инфантильно.

Люблю старого хрыча. Смотрю на его седые волосы, жидкими прядями зализанные назад, будто белый медведь опустил лапу на розовый скальп, и думаю: сколько ж их побелело из-за меня?

– Молодец, чё оставил все это в прошлом, – ворчит он. – Жизнь такая короткая: зачем из-за денег ругаться?

– Усохни, коммуняка старой, – не могу упустить случая проехаться по его политическим убеждениям. – Деньги – единственное, за чё стоит ругаться!

– В том-то и беда с совремённым миром.

Моя задача выполнена! Приговариваем пузырь «шардоне»: старикан до сих пор еще чутка прибуханный, после того как мы с ним перебрали на Рождество вискаря. Када иво слегонца развозит, вызываю таксо и подкидываю до дома, а сам чешу дальше в отель.

Качусь в тачке по темным улицам и вдруг не можу поверить: кто это там на тротуаре под фонарем аскает? Радость смешивается с мандражом, када вижу, чё это Спад Мёрфи, сидит всего в паре метров от моего отеля. Прошу водилу тормознуть, вылезаю и платю парню. Потом тихонько подхожу к Спаду: он в бейсболке «Куик-фит» и дешманском бомбере, джинах и нелепо смотрящихся новых кроссах, в шарфе и варежках. Сгорбился в три погибели. Рядом с ним – один с тех малых терьеров, хазэ, йорк или вест, но на вид так и просится, чёбы его помыли и шерсть подстригли.

– Спад!

Он подымает голову и пару раз моргает, а потом по его фейсу расползается лыба:

– Марк, не можу поверить, как раз собирался манатки паковать.

Он встает, и мы обнимаемся. От ниво шибает вонючим запахом несвежего пота, и я даж подавляю рвотный позыв. Решаем прибухнуть и чешем в гостиничный бар. Спад – практически бомжара, и на поводке у него шелудивый цуцик, но я клиент этого клоповника, и хотя барменша, судя по взгляду, совсем не в восторге, она спускает все на тормозах. Это, вообще-то, дофига любезно с ее стороны: не хочется быть пиздюком, но от ниво ж типа нахуй смердит, как с самой юности не смердело. Ну, может, тока када мы по-черному выступали, но, наверно, мой собственный запашок перебивал. Располагаемся в темном закутке, подальше от всех остальных в полупустом баре. Цуцик по кличке Тотоха молча сидит у его ног. Думаю, странно, чё Спад собачником стал, – он же завсида на котанах был помешан. Неизбежно начинаем перетирать за феномен Франко, и я рассказываю, чё хочу рассчитаться с Больным, Вторым Призером и с самим хуйдожником. Мол, мине надо найти одного, другой куда-то пропал, а третий не хочет бабок, чё ему причитаются.

– Немудрено, чё Франко башли не интересуют, котан.

Спад захлебывает добрую четверть пинты светлого, а Тотоха принимает мои ласки под столом. Он вонючка с тусклым мехом, но симпатяга и няша, шлепает своим наждачным языком по моим костяшкам.

– Ты в каком смысле?

– Чисто клятое лавэ, типа того. Бабки, чё ты мине дал, самое хреновое, чё со мной в жизни случалося. Немеренное марафонище с наркотой, капец у нас с Али. Хоть я и не можу перекладывать вину на тибя, котан, – вежливо добавляет он.

– Думаю, все мы сами делаем выбор в жизни, братан.

– Ты в натуре в это веришь?

В общем, сижу тут и перетираю за свободу воли и детерминизм с бомжом: у меня «Гиннесс», у него – «Стелла». И полемика продолжается в моем в номере.

– А у тибя есть другие варики, чёбы в это не верить? – спрашиваю, открывая дверь, и в нос мине шибает запах дневного секса, но Спад, походу, не замечает. – Да, у нас мощные импульсы, но мы понимаем, что это такое и к чему ведет, а потому сопротивляемся и отвергаем их, – говорю и вдруг догоняю, чё своей визиткой из нержавейки «Цитадель продакшнз» нарубаю в туалете дорожки кокса.

– Ты хоть видишь, чё щас делаешь?

– Я щас не в режиме «сопротивляйся и отвергай», – говорю ему, – а в режиме «продирайся любой ценой». Ты не обязан присоединяться. Тибе решать, – говорю ему, махая свернутой двадцаткой. – Сделай свой выбор – вот это вот мой.

– Угу… мож, просто для общения, типа того, – говорит Спад с растущей паникой в голосе, которая спадает, как тока я протягую пиздюку купюру, хоть и в курсах, чё больше никада ее не увижу. – Давненько я не нюхал.

После чего выходим обратно на улицу и заглядуем в парочку баров – единственный способ от ниво сдыхаться, наскока я в курсах. Потом глаза у миня начинают слипаться, а нижняя челюсть чуть ли не отрывается от репы в питбульской зевоте. Чешу в отель и пытаюсь урывками поспать.

Зубодробительный будильник будит миня, походу, минут через десять. И это моя жизнь во всей ее злоебучей усратости. Теперь я должен лететь обратно в Л.-А., к Конраду на сейшен, а потом возвращаться сюда на Хогманай, чёбы вписаться наутро в канун Нового года на большую вечерину с бубенцами. Потом охота просто забуриться на зиму в Амстердаме и переделать кой-какую работу, но надо опять вертаться в Л.-А. и уделить время нашим с Викки отношениям, если я в натуре хочу, чёбы дело пошло на лад. В груди, как раковая опухоль, комом разрастается ненависть к себе, и я размышляю, чё хватит уже нахуй трахаться направо и налево.

В общем, вылетаю ночным рейсом в эту ебаную язву на теле человечества – аэропорт Хитроу, а потом первым классом – аж до самого Л.-А. Пиздюки-охранники обнюхивают мой чемодан до последнего дюйма, пытаясь найти следы снежка. Но мои банковские карты нихуя не показывают, а визитка с нержавейки чистенькая на загляденье.

Блядство, какой же это долгий и нудный полет вместе с Конрадом, чё прибыл транзитом с Амстика и сидит рядом со мной. Он скучный, смурной и абсолютно неприятный попутчик, и я благодарю боженьку за относительную изолированность индивидуальных отсеков. Конрад, вообще-то, слегка аутичный, избалованный жирный пиздюк, но я верю, что по сути он годный пацанчик. А что мне остается? Эмили диджеит в лондонском «Фэбрике», она просто молодая и бестолковая, но сердце у нее доброе. Есть еще Карл. Самый большой бебик с них со всех. Ну и троица, нахуй. А теперь в мою жизнь вернулся ЕБАНЫЙ ФРЭНК БЕГБИ, и я разыскиваю БОЛЬНОГО.

В аэропорту Л.-А. крысотрах с миграционной службы долго и испытующе зырит то на меня, то на ксиву, то на меня, то на ксиву. Это херово. Значит, щас чё-то скажет.

– Ну и как долго вы живете в Амстердаме?

– Периодически, лет двадцать пять.

– Вы директор в индустрии развлечений?

– Директор артистов, – признаюсь и приунываю из-за отсутствия иронии в голосе. Смотрю, как Конрад быстро проходит контроль через пару кабинок от меня и как его одутловатые пальцы потеют на дактилоскопическом сканере, будто сосиски на электроплитке.

– Музыкальных групп?

– Диджеев.

Он немного добреет:

– Это как быть директором группы?

– Проще. Сольные исполнители. Никакой аппаратуры, – заливаю, а потом вспоминаю исключение из всякого, блядь, правила – этого ебучего неандертальца Юарта. – Билеты на самолеты, трансфер и проживание. Общение с прессой. Выбивание отчислений за публикации, бодание с промоутерами из-за концертов и оплаты, – распинаюсь и едва сдерживаюсь, чтобы не добавить: «наркотиков».

– Вы здесь часто бываете. Планируете переезд в США?

– Нет. Хотя у меня есть квартира в Санта-Монике. Помогает сэкономить на отелях. Часто приезжаю в Л.-А. и Вегас по делам. Один из моих артистов, – тычу пальцем в Конрада, который уже прошел контроль и чешет за багажом, – у него контракт в «Уинне». Я всегда путешествую по Электронной системе авторизации въезда. Подал на грин-карту, – и вдруг вспоминаю Викки, смеющуюся в лучах солнца на пляже, – но даже когда получу, не буду жить здесь все время.

Он смотрит на меня, как будто не верит, что мое заявление на грин-карту для иностранного гражданина будет принято.

– Один из моих спонсоров – Дэвид Гетта, – выкладываю я.

– Ага, – говорит он, словно ставит крест, а затем, походу, совсем расстраивается: – Почему вы не хотите жить здесь постоянно?

– Возможно, по той же причине, почему вы не хотите жить в Амстердаме? Мне нравится Америка, но, на мой личный вкус, она чересчур уж американская. Подозреваю, Голландия вам тоже показалась бы чересчур уж голландсковатой.