Текст книги "Сексуальная жизнь сиамских близнецов"

Все, конечно, помнят об этом случае, и он становится сигналом для нескольких сомнительных шуточек. Вообще рассказы о генитальных травмах у молодых мужчин в расцвете сил легко находят отклик у женщин среднего возраста на средних руководящих должностях – женщин, которые, упорно карабкаясь по корпоративной лестнице, недальновидно загоняют себя настолько, что разбивают голову о пресловутый стеклянный потолок, вместо того чтобы пробивать его. Я смотрю на трех ботоксных ведьм, сидящих вокруг стола, и с унынием думаю, что, видимо, лет через десять сама буду такой. Это в лучшем случае. И чувствую себя предателем: мы с Джоном… мы пытались, но ничего не вышло. Теперь он уже три года судится с компанией, которая, как выяснилось, сбрасывала в море химикаты: их в больших количествах обнаружили в той рыбине. Компанию уже оштрафовали за незаконный сброс отходов, но теперь они отрицают, что химикаты могли отравить рыбу настолько, что она заплыла на мелководье и напала на человека.

– А эта барракуда нападала на кого-нибудь еще? – спрашивает Валина. – Кроме вашего друга?

– Вряд ли.

– Тогда это сложный случай. Судиться с ними в одиночку смысла нет. Вот если бы он нашел других пострадавших от ядовитой рыбины, то можно было бы подать коллективный иск.

– Именно такой ответ от юристов он, скорее всего, и получил, – говорю я.

Джон по понятным причинам с тех пор впал в депрессию и гораздо больше времени проводит в дешевых барах СоБи, чем в «Бодискалпте». И вот я рассказываю всю эту историю Валери, Тельме и Валине, как вдруг по их лицам замечаю, что они наверняка захотят включить все это в проект. И точно, Тельма говорит:

– Как вы думаете, Джон мог бы…

– Нет. Никогда, – обрываю я ее. – Он ненавидит СМИ. Он мог бы разрешить нам поснимать в клубе, но не более.

Клянусь, под моим взглядом ее ботоксное лицо поплыло.

– Конечно, Люси, – промурлыкала она, – вам виднее!

Несмотря на эту заминку, я выхожу со встречи в эйфории и по пути домой даже получаю удовольствие от езды, что вообще случается крайне редко из-за всех этих психов, которые обычно ездят по улицам Майами. Жуткое сочетание латиноамериканцев, белых стариков и юных бездельников, круглогодично стекающихся во Флориду бухать и ебаться, не способствует вежливому стилю вождения.

Я торможу у дома – фотографов так и не видать (это и хорошо, и тревожно) – и поднимаюсь в квартиру. Звонит Майлз, опять несет что-то про геройство, но примирительным тоном, и это после того, как последний раз мы орали друг на друга благим матом. Он пожарный, я его тренировала перед турниром по кикбоксингу против полиции. Он флиртовал как черт, но мне казалось, что я от него отделалась, а он опять меня нашел на hookup.com – это сайт знакомств тире секса, на который я когда-то была подписана. Был грешок. Майлз говорит, что до сих пор не ходит на работу из-за своей знаменитой больной спины. Когда мы познакомились, ничего этого не было, а теперь все хуже и хуже.

– У меня будет медкомиссия, потом встреча в отделе кадров и со страховщиками. Хочешь приехать вечерком? Или, может, я заехал бы?

– Я сегодня занята, – соврала я.

– Кем?

– Не твое дело.

– Какая-нибудь мрачная лесбуха, мм?

– «Не твое дело» значит «не твое дело». Не звони мне больше. Секс из жалости меня давно не интересует, – говорю я и отключаю телефон. В полном неадеквате мудак.

Я сегодня никуда не собиралась идти, но теперь точно пойду. Да и вообще – есть что отметить благодаря толстой телке Соренсон, которая везде сует свой айфон! Я иду в гардеробную, натягиваю короткую обтягивающую черную джинсовую юбку, нейлоновые чулки с поясом и подвязками с сиреневыми краями. Черный кружевной лифчик пушапит сиськи в лицо всему человечеству. Поверх надеваю серую шелковую блузку, через которую все видно. Весь ансамбль завершает пара кожаных сапог до колен, с яростными серебристыми пряжками. Хотя нет, еще не все: без аксессуаров никак нельзя. Колье с серебряным сердечком повисает над декольте, чтобы все смотрели именно туда. Несколько шипованных браслетов усиливают впечатление легким намеком на садомазо. В последнюю минуту я передумываю и надеваю простые черные хлопковые трусы, которые легко оттянуть, чтобы засунуть член, вибратор, палец или язык. Чуть-чуть туши на ресницы, помада такого же сиреневого цвета, как подвязки, несколько стратегически важных прикосновений «Гивенши», «very irresistible»[14]14
   «Очень неотразимо» (англ.).


[Закрыть], и я выхожу на улицу, направляясь в клуб на Вашингтон-авеню.

От угла Ленокс и 10-й совсем недалеко, приятно прогуляться по ночному городу, тепло, и ветра нет. Мне сигналят из двух разных машин придурки-латиносы, они лыбятся и орут что-то по-испански, пытаясь перекричать громкую музыку. Когда идешь на блядки, хуже этого ничего нет, хотя тут пройти-то всего шесть кварталов. Жаль, что нельзя просто телепортироваться в клуб. Интересно, сколько лет я еще смогу так выглядеть: слава ёбу, мы на Майами-Бич стареем медленнее, чем в других местах планеты, по крайней мере те из нас, кто не забывает про солнцезащитный крем и не работает на улице.

На жидкокристаллических часах за барной стойкой без двух минут двенадцать: я в клубе «Уран». В будни здесь обычно ебашит плохой коммерческий электродэнс, но у них, кажется, новый диджей, и меня приятно удивляет легкий булькающий латинский бит. В «Уране» тесновато: с одной стороны стойка, напротив нее – диджейский пульт, все вместе выглядит довольно дешево до тех пор, пока не осознаешь, что дальше там есть большой танцпол, который продолжается на разбитом забетонированном дворе. Клуб в плане напоминает вазу с узким горлышком, и многие говорят, что им надо бы перестроить все – развести бар и пульт по разные стороны танцпола, чтобы убрать потенциально опасное узкое место перед входом. Мой друг, шеф-повар Доминик всегда выкатывает глаза, когда я об этом говорю. «В этом же вся прелесть места, солнышко, когда ты продираешься по узкому проходу в некое подобие рая!»

В галдящей толчее, сквозь которую я протискиваюсь к бару, не видно, правда, ни Доминика, ни других знакомых лиц. На меня смотрят, разинув рабочие рты, две андроидные лесбиянки, но быстро отворачиваются, когда мы встречаемся взглядами. О-о, как это трогательно: одна телочка пытается быть бучихой, другая типа женственной, но обе выглядят совершенно неотличимо друг от друга. Кажется, они уже хотят съехаться и жить вместе, а сюда пришли, чтобы хоть как-то изобразить флирт. Затем я прохожу мимо чернокожего с прекрасной фигурой. Он на расслабоне изрекает:

– Класс.

На ходу бросаю взгляд на себя в зеркальную колонну: да, я просто огонь.

У заднего бара выстроился контингент туристов. Большинство слишком пьяны и пузаты, чтобы справиться с местными красотками на танцполе, поэтому развлекаются, нажираясь в умат. Двое шатающихся мужиков с осоловевшими глазами – кажется, немцы – спрашивают, чем меня угостить. Я качаю головой и машу Грегори за стойкой: он выдает мне минералку с газом. Я вообще редко пью спиртное и не прикасаюсь к наркотикам.

Беру воду и проталкиваюсь дальше. Какая-то шлюха, тощая как палка, из серии «кофе и сигареты на завтрак», с огромными имплантатами, торчащими под майкой, практически в открытую предлагает мне себя, безнадежно улыбаясь. Я сразу расстраиваю ее планы. Да ты гонишь, пепельница! Но и этого ада мало: в паре с ней – еще одна, какой-то тотальный пиздец. У пиздеца испуганные, анорексичные глаза, но пока вполне мясистая жопа и крепкие бедра, которые отказываются скукоживаться под действием голодания.

Отвернувшись, я оказываюсь лицом к лицу с огромным квадратным бугаем, который сразу широко мне улыбается. Не хочется никого вести домой, так что, пока никто из нас не опомнился, мы проходим через задний танцпол, выходим во двор, пересекаем его и оказываемся в проулке за стеной внутреннего дво– рика. Воняет мусором, который выбрасывают здесь другие любовники, под ногами хрустят жестяные и пластиковые банки.

– Давай здесь, – говорю я.

Чувак хочет что-то ответить, но я затыкаю его поцелуем. Ничего не хочу от него слышать. Я завожу его в узкий проем между задней стеной клуба и большим деревом. Я знаю это место по опыту, оно идеально подходит для ебли. Через стену до нас доносится вибрация клуба, да так, что у меня аж в спине отдает. Плейбой прижимается своим жестким мясом к моему бедру и говорит что-то по-испански. Мне этого не надо, потому что между ног у меня уже и так Ниагарский водопад, я беру его за яйца и командую в ухо, по-блядски требовательно:

– Доставай свой окорок.

Он прислоняется спиной к дереву, и я с удовольствием замечаю огонек возбуждения (или даже страха) у него в глазах. Он расстегивает ширинку. Я обнимаю его как удав: руками за шею, ногами – за поясницу – и прижимаю к дереву. Он оттягивает мои трусы в сторону, и я принимаю в себя его твердый член. Найдя равновесие, он начинает с бешеной силой молотить меня так, что от каждого удара у меня практически перехватывает дыхание. Я скачу на нем, как взбесившаяся коза, работая тазом, чтобы взять в себя еще больше, и прижимаю его к дереву. Он, наоборот, вдавливает меня в стену, через которую в такт его движениям ебашит ритм четыре четверти.

– Хуярь, – требую я, – еще, жестче!

В глазах у него опять вспыхивает страдание, но он старается сильнее и теперь дубасит, как басовая партия за стеной. Иногда их нужно немножечко подбодрить. На меня обрушивается красный туман, и я выворачиваюсь наизнанку в экстазе посреди этого засранного проулка. Латинос изнурен, это видно по загробному взгляду и мелкому дыханию (не зря же кто-то из мужчин сказал, что оргазм – это маленькая смерть), но мне нужно в вышние сферы, поэтому будет работать, пока я не кончу. Они всегда могут дать больше, чем думают. Давай, выеби меня, ты, пизда с хуем, никаких передышек, ЕБИ, ЕБИ, РАБОТАЙ, А-А, ЕБИ, ЕБИ, А-А, А-А, А-А, А-А-А-А-А-А-А…

Он опадает и выскальзывает из меня, я спрыгиваю с него на нетвердые ноги. Он с каким-то отчаянием в голосе проквакал, что зовут его Энрике и что он хочет меня угостить. Но для меня-то он всего лишь спортивный снаряд, а сейчас у нас по плану отдых после тренировки. Я свою дозу получила, а его доза уже потекла, как вчерашние остатки кесадильи. Я улыбаюсь:

– Спасибо, дорогой, но мне надо идти. Может, в другой раз.

Мне доставляет удовольствие печальное смятение в его карих глазах. Смысла нет дальше зависать в этом заведении, если уже получила то, зачем пришла. Вернувшись домой, сажусь проверять почту.

6
Контакты 2

Кому: [email protected]

От: [email protected]

Тема: Я знаю, что это почти безнадежная попытка, но…

Здравствуйте, Люси!

От имени Джилиан Майклс хотела бы поблагодарить вас за письмо. К сожалению, ввиду большого объема получаемой нами корреспонденции Джилиан не может отвечать на все личные письма, и в частности на ваше.

Спасибо за проявленный интерес.

Всего наилучшего,

Джули Траскотт

Кому: [email protected]

От: [email protected]

Тема: Рада получить весточку!

Здравствуйте, Люси!

Рада получить от вас весточку!

Было очень приятно познакомиться с вами на презентации в Майами, очень жаль, что не успели толком пообщаться: такие турне часто превращаются в подобие предвыборной гонки! Ваш героизм действительно воодушевил многих!

Я очень рада, что мои замечания по поводу книжек о диетах нашли у вас отклик. Хочу пояснить: я не разоблачала низкокалорийные и тем более низкоуглеводные диеты. Им тоже есть место в этом мире, но только в рамках цельной и сбалансированной программы. Скорее я совершенно нетерпима к продавцам всяческих «быстрых решений». И кстати, искренне советую вам усиленно продвигать среди своих клиентов Утренние страницы. Они действительно дают революционный эффект.

Спасибо за теплые слова. Я согласна: когда оказываешься в центре внимания СМИ, это ошеломляет, могу подтвердить по собственному опыту в программе «Сбрасываем вес!». Я считаю, что, когда имеешь дело с определенного рода людьми, карты нужно буквально прижимать к груди. Как правило, несложно понять, что у них на уме. Вы девушка не промах, и я уверена, что вы сможете их вычислить!

Еще раз поздравляю с успехом!

Всего наилучшего,

Мишель Пэриш

7
Злодейка

Практически все жители Майами-Бич откуда-то да понаехали. Местных в этом городе хуй да маленько. Парней легко распознать: они ходят с важным видом в бейсболках и футболках с названиями команд своих городов. Это вовсе не означает, что вы их увидите в ближайшее время в каком-нибудь Кливленде или Питсбурге. Девушки? Что сказать, я сама хороша и иногда ношу кепку «Бостон ред сокз». Так люди хотя бы знают, откуда ты. Ну а если увидите имбецила в бейсболке FUCKING YANKEES, он с таким же успехом может быть из Англии или из Франции или еще откуда-нибудь.

Лина Соренсон. 157 сантиметров, 92 кг. А должно быть 54. Это значит, что она носит на себе 36 килограмм лишнего жира. Жир на пузе, на жопе, на бедрах. И эта жуткая складка вокруг лица и подбородка. Ходит как будто с розовой шиной на шее.

Надо признаться, я удивлена, что она снова пришла. Ну что, сцучка жирная, теперь начнется самый жир. Жалко, мы не в «Смешанных единоборствах Майами» у моего друга Эмилио. Я бы подошла к ней, как фельдфебель в гетто, и скомандовала: жрать меньше, перейти на здоровое питание и не сидеть на толстой жопе. Но я сомневаюсь, что она пошла бы к Эмилио: мексиканцы должны потеть у тебя в саду, а не рядом с тобой в спортзале. И несмотря на ее стайл, столь типичный для толстых нерях с низкой самооценкой, я подозреваю, что с благосостоянием там все в порядке. Но мы занимаемся в «Бодискалпте»; если я буду говорить, что думаю и клиент пожалуется, мой контракт разорвут, несмотря на хорошие отношения с Джоном. Поэтому – кривая улыбка и любезное «Ну что, надо немного поработать, чтобы снова привести вас в норму, миссис Соренсон», – и я делаю паузу, чтобы проверить, как она отреагирует на это «миссис», но она продолжает смотреть стеклянным взглядом. «Хотя, зайдя в эту дверь, вы уже сделали первый важный шаг».

Именно это жирная тварь и хочет услышать. Все они хотят верить, что теперь-то у них все получится. Буквально одной левой… Потому что боже упаси оторвать их от телевизора. Они могут сделать паузу только для набега на холодильник, чтобы втихаря напихать говна в жирный рот. Они не хотят вставать утром раньше десяти-одиннадцати. Для них любая диета и физическая нагрузка – покушение на основные права и свободы американца. Извини, Мишель Пэриш, моя маленькая красотка-визионерка, но еще один предлог для прокрастинации, чтобы сидеть на толстой жопе и писать твои идиотские Утренние страницы, им точно не нужен.

– Не миссис, а ми… Лина… просто Лина.

– Ага, – улыбаюсь я. Когда СТАНЕШЬ Линой, ТОГДА буду звать тебя Линой, сучка. – Ну что, тогда вставайте на беговую дорожку, мисс Соренсон… пардон, Лина. – Я улыбаюсь, она встает на дорожку, я включаю ее на 8 км/ч – нормальный, ровный ритм. – Ну как?

Тренажер быстро набирает заданное значение, Соренсон с трудом двигает ногами и потеет, как извращенец, притаившийся у школьного забора.

– Я… Мне…

– Слишком быстро! Да неужели?

На меня смотрит типичный такой толстый нытик, апологет себя любимого, размазня, вечно жалующаяся на судьбу.

– Очень… быстро.

Такие лица я ненавижу больше всего на свете. Жирная тупая махина без огонька в глазах, или испуганный ребенок, который хочет сладенького от мамочки, чтобы стало хорошо, или воинственная ебанатка, которая хочет покончить с собой и не понимает, зачем пришла. Не важно, какой типаж, просто очень хочется пиздить каждое бессмысленное чмо, которое одним своим видом оскорбляет весь род человеческий.

Соренсон вихляет своими мясистыми бедрами в обтягивающих штанах, лицо побагровело.

– Я люблю ставить перед своими клиентами цель, Лина. Более конкретную, чем просто сбросить вес. Полумарафон, десять тысяч, пять тысяч – разницы особой нет.

– Я… я не могу… Я не… могу-у-y… – Соренсон топочет тяжелыми ножищами по ускоряющейся резиновой дорожке.

– Не хочу слышать это слово, эти слова: «не могу», «не смогла», «не должна»! Вам нужно бороться. Шаг вперед из строя – и принять бой!

Соренсон съеживается от моих слов, но не останавливается. По охваченной ужасом мордашке видно, что путь к грации ей дастся нелегко, но она будет стараться. Так я жгу ее полных сорок пять минут, увеличивая скорость до трусцы, потом снижая до шага и снова повышая до трусцы. В итоге она пылает, как раскаленный уголь. Вспотевшая и выдохшаяся Соренсон слезает с тренажера и в кои-то веки обнаруживает себя неспособной даже открыть пухлый рот, чтобы только набрать воздуха в хилые легкие.

– Вы сегодня хорошо поработали.

Я жестом показываю, чтобы она шла за мной в офис, и она плетется следом, по-прежнему задыхаясь.

– Помните: физическая нагрузка – это только один компонент. Вот вам диета. – Я беру лист бумаги из стопки на моем столе и сую ей в раскрытую ладонь.

Соренсон смотрит на предписания, а я смотрю, как она мрачнеет.

Я беру с полки визитку:

– Позвоните мне, если очень захочется съесть какую-нибудь дрянь на выходных, а вам захочется, поверьте.

По лицу Соренсон видно, что ей уже хочется.

– Вы настоящий… профессионал, преданный своему делу, – задыхаясь, говорит она, и в глазах у нее вспыхивает страх.

– Я серьезно отношусь к проблеме вашего лишнего веса, так что и вы, Лина, должны отнестись серьезно. Это нелегко, особенно поначалу. Поэтому звоните, если почувствуете, что начинаете сходить с намеченного пути. Мы боремся с зависимостью от дурных пищевых привычек и с недостатком физической нагрузки, – объясняю я, вспоминая умные слова Мишель. – Мы смотрим на проблему шире. Вы свой вес набрали не за один день, и за один день вам от него не избавиться.

– Конечно… это понятно.

– Хорошо. Важно, что в этом мы согласны. А теперь расскажите о себе. Чем зарабатываете на жизнь?

– Я… – Соренсон колеблется, – как бы художник.

Как бы художник. В СоБи все вообще как бы модели, как бы фотографы или вот как бы художники. Официантка, видать. Или, может, просто паразитка, развлекается тут за счет родителей.

– Круто… А откуда вы?

– Из Миннесоты. Городок Поттерс-Прери в округе Оттер.

О, ничего себе, серьезно?

– Ага… Там у вас, должно быть, красиво.

– Да, – отвечает Соренсон и начинает рассказывать про Поттерс-Прери, потом опять вспоминает наш инцидент на дамбе, который, кажется, впечатлил ее сильнее, чем меня. – Мне даже представить сложно, какой силой надо обладать, чтобы совершить такой поступок. Мне бы хоть частичку вашей силы и решительности.

– Да, но вы же не вампир, а я не банк крови, – огрызнулась я. Могу иногда выпалить что-нибудь обидное, поскольку мои клиенты, как и большинство толстых людей в принципе, обладают способностью пропускать неприятные высказывания мимо ушей. – Внутренняя сила и сосредоточенность есть у нас у всех. Моя задача заключается в том, чтобы помочь вам все это выявить в себе и развить, чтобы вы проявили боевой темперамент, который по каким-то причинам держите под спудом, – говорю я ей и смотрю на часы на стене. Вот ведь пиявка какая, а. Мне вдруг захотелось сбежать от нее подальше. – Ну ладно, мне нужно идти.

Соренсон переминается с ноги на ногу и, очевидно, хочет, чтобы я побыла с ней еще.

– Да, да… ладно. А вы, мм, не сказали, откуда сами.

Все тебе расскажи, жопа толстая.

– Вообще, из Бостона. Если позволите, мне надо идти, – говорю я ей, собирая свои манатки в сумку, – а вам сейчас лучше принять душ, а то простудитесь под кондеем. – Я иду к выходу, но перед дверью оборачиваюсь, чтобы напутствовать сникшую толстую тварь: – Помните, нельзя есть все подряд! – Для нее эти слова как удар хлыста.

На улице дует приятный прохладный ветерок с океана, я быстрым шагом прохожу через Фламинго-парк, чтобы поскорее отделаться в мыслях от моей прилипалы. Но тут вдруг в конце Ленокс замечаю, что у моего дома болтается какой-то грязный хмырь с фотоаппаратом на шее. Блядь, что ему здесь надо? Шоу давно кончилось! Всегда найдется какой-нибудь псих-одиночка; задумал что-то недоброе небось, гад…

Я замедляю шаг и тихонько подхожу к нему сзади. Хлопаю по плечу. Засаленный мудак оборачивается.

– Люси, – кричит он и хватается за камеру.

Я вырываю камеру у него из рук, ремень через голову соскальзывает, и я с силой швыряю ее об асфальт. От удара у камеры отлетает какая-то маленькая черная деталь.

– ПИДАРАС, БЛЯДЬ!

– Вот сука! – Он смотрит на меня в ужасе и бросается подбирать разбитый девайс. Пока он возится с ним на асфальте, как с ребенком, которого сбила машина, я забегаю в подъезд, он вдогонку кроет меня в три этажа.

Дома сразу иду в душ. Я трогала папарацци за плечо, хватала рукой фотоаппарат и теперь физически чувствую грязь от прокуренных, обдроченных рук, которыми он его держал. Я вытираюсь, и в этот момент звонит телефон.

– Люси, это Лина Соренсон.

Блядь, что, уже? Зря, конечно, я дала этой свиноматке свой номер.

– Да? – резко отвечаю я.

– Включите телевизор… Шестой канал.

Я подчиняюсь Принцессе Свинке из Поттерс-Прери (нет, серьезно, а кто еще может жить в городе с таким названием?) и врубаю телевизор. Тот долго думает и наконец включается. В спальне у меня есть переносной телик получше, но там экран намного меньше. Ведущая с лицом почти столь же неподвижным, как ее лакированные волосы и подплечники, рассказывает историю Шона Маккендлеса, стрелка-салаги, которого я обезвредила на дамбе. Вырисовывается картина, от которой кровь стынет в жилах. Зябкий воздух дует из вентиляции в потолке прямо мне на мокрую кожу. Оказывается, Маккендлес рос в приюте и в детстве его насиловали педофилы. А те двое, которых он хотел убить, – сексуальные маньяки, живут в бомжатнике под одним из мостов Татл-Козвей. Я замерзла, меня колотит, я кутаюсь в полотенце. Получается, я спасла этих уродов и сдала полиции бедного ребенка, который просто хотел отомстить за свою детскую честь, над которой когда-то надругались пастыри-извращенцы.

Дальше – больше. Щебетание Соренсон в трубке уходит куда-то на второй план, на экране появляются две говорящие головы, оба кандидаты в конгрессмены. Бен Торп и Джоэл Квист – архетипически худшие образцы демократа и республиканца. Торп – благонамеренный, но блеклый и претенциозный саквояжник[15]15
   «Саквояжниками» (carpetbaggers) называли выходцев из северных штатов, добившихся богатства и влияния на разгромленном американском Юге после Гражданской войны. В современном американском политическом языке термин используют для обозначения политиков, пытающихся построить карьеру в чужих для себя и разных штатах или округах, аналог русского термина «варяг».


[Закрыть]-полудурок из Лиги плюща, Квист – профессиональный популист и бешеный фашист-ханжа, который вот-вот начнет всех бить Библией по голове. Сложно сказать, кого я ненавижу больше. Обсуждают контроль за оборотом оружия. Торп хвалит меня за храбрость, Квист, соглашаясь, говорит: «Однако я хотел бы спросить юную леди, если бы она знала то, что знает теперь, поступила бы она так же?»

– Господи, – говорю я вслух.

Что за бред… Я же не знала, что они педофилы… чувак стрелял по-настоящему!

– Интересная мысль, – жеманно ухмыляется ведущая мисс Ботокс. Она все время ошивается рядом с Квистом, наверно, он ее трахает.

– Как теперь к этому отнесется Люси Бреннан, так называемая героиня с Татл-Козвей?

К чему отнесется? Какая разница… бред…

Тут до меня доходит, что мягкий голос Лины Соренсон по-прежнему что-то бубнит в трубке, хотя я не разбираю, что именно. Я ужасно злая, что меня втянули во все это говнище. Я отвечаю автоматически «мм» и «да». Просто не могу с ней говорить, и все. Мне кажется, она мной манипулирует. Надо подумать, и я вешаю трубку. Смотрю другие программы, опять про этих сиамских близняшек, потом встаю, как следует вытираюсь, надеваю майку и шорты.

Через несколько минут срабатывает домофон, и я уже готова наорать на очередного мудака, пришедшего по мою душу; может, кстати, это тот фотограф-придурок, но это Соренсон! Из-за домофона голос ее какой-то металлический и скрипучий.

– Я сразу прыгнула в машину и примчалась к вам!

Не помню, чтобы я ее звала, но теперь придется впустить.

Открываю входную дверь и слышу, как она медленно поднимается по лестнице. Соренсон кажется даже ниже ростом, чем я запомнила. Она взбирается на площадку и подходит вразвалку ко мне. Я иду вглубь квартиры, оставляя дверь приоткрытой. Она стучит в дверь костяшками пальцев и входит, оглядывая мое маленькое жилище с некоторым пренебрежением. Потом говорит:

– Вас опять будут осаждать какое-то время. Поехали ко мне, перекýсите. Мне так неудобно, что я отдала им видео…

Она права: тот придурок, которому я разбила камеру, не отстал от обоза, а, наоборот, сука, пришел раньше всех. Надо валить отсюда, даже думать нечего, иначе пиздец. Я натягиваю какие-то кроссовки, мы спускаемся и выходим на улицу. Дальше я слышу только крики и бешеный треск затворов, как будто на нас напал рой вооруженных насекомых.

– ЛЮСИ! ЛЮСИ!

Они опять все здесь! И микроавтобус с телевидения тоже, хуй знает с какого канала! Соренсон натворила дел, а эти два мудака-политика все разожгли заново! Я хотела было зайти обратно в подъезд, но некоторые особо ушлые прошмыгнули за спину и загородили дверь.

– Подождите минуту, черт бы вас побрал…

Соренсон слабо протестует, как неуверенная училка, хотя понятно, что ситуация стрессовая; я замечаю, как тот гад, которому я разбила камеру, издалека стреляет очередью из запасного, видимо, фотоаппарата с зумом, как будто из калашникова. Хоть один ублюдок уже знает, что слишком близко подходить ко мне опасно.

– Не обращай внимания, Люси, – говорит Соренсон с выпученными от страха глазами, хватает меня за руку и протискивается к машине.

Все остальные не такие стеснительные: похожий на пидора холеный загорелый репортер сует мне микрофон в лицо и спрашивает, мол, теперь, после того как я узнала про историю Маккендлеса, Райана Бальбосы и Тимоти Винтера – двух педофилов, – поступила бы я так же?

Я знаю, что сейчас мне надо, не раскрывая рта, быстро пройти за испуганной Соренсон к машине. Но этот мудак-красавчик меня так взбесил, что я, не сдвинувшись с места, выпалила:

– Конечно. Независимо от обстоятельств, никто не имеет права стрелять по людям!

– Но вы же занимались единоборствами и дошли до больших высот, вели занятия по самообороне для женщин, – лепечет добросовестный пидорок. – Хотите ли вы этим сказать, что женщины имеют право на самооборону, а мужчины, ставшие жертвами сексуального насилия, как мистер Маккендлес, нет?

У меня звенит в ушах, будто оглушили. Ничего не могу сказать в ответ. Я слышу взволнованный голос Лины Соренсон где-то фоном и выгляжу, наверное, как кающаяся грешница с болью и сомнением на лице. И все это показывают по всем американским телевизорам сейчас.

Я чувствую, что Лина сжала мою руку еще сильнее и ведет к машине.

– Оставьте нас в покое, – говорит она мягко, но настойчиво.

Я забираюсь в тачку, но тот гад продолжает снимать, наставив на меня камеру через пассажирское окно; на толстых щеках ликование. Я отворачиваюсь:

– Суки!

Соренсон заводит мотор и трогается с места, рассеивая фотографов, которые, как голуби, отлетают чуть в сторону, но сразу неистово слетаются обратно на свой корм. Она сворачивает на Элтон, втапливает, и мы рвем на север.

– Все окей, Люси, – булькнула она, – не может эта история длиться бесконечно. – Ее тон становится жалостливым. – И зачем я отдала им это дурацкое видео!

На телефон приходит эсэмэска: Валери. Видела новости. Отлежись где-нибудь. Будет напряг. Аты-баты, шли солдаты, ясен хер!

Я чувствую, как у меня скрежещут зубы, мы пролетаем мимо зеленой руки Музея холокоста, я оборачиваюсь посмотреть, нет ли хвоста. Понять сложно: в обоих направлениях плотное движение. Чтобы взять себя в руки, я срываю гнев:

– Рискуешь своей шкурой, чтобы спасти какого-то мудака, и сама же в итоге виновата! Что это за ёбаная страна такая, а? Это что, Америка? Дожили, блядь. Цирк уродов какой-то, блядь!

Соренсон дает мне выплеснуть весь этот бред, осторожно трогая меня за плечо и придерживая другой рукой руль.

– Извини, – говорю я и чувствую, что отлегло. – Надо было проораться.

– Конечно. Ты не волнуйся. Все это, конечно, непросто.

Мы едем к Лине Соренсон на 46-ю. Я пытаюсь дозвониться Валери, но попадаю на голосовую почту. Пишу ей эсэмэс.

Вы не ошиблись. Позвоните мне.

У Соренсон большой, отдельный, красивый дом в испанском колониальном стиле, с бассейном, который, правда, слишком мал для серьезного плавания, но и представить в нем круизный лайнер «Соренсон» сложновато. По дому змейкой уложена терракотовая плитка, все стены покрашены белой водоэмульсионкой, как в галерее. На этом фоне хорошо смотрятся многочисленные картины и пижонская, но функциональная мебель.

На стойке для CD большинство дисков норм, все портят два альбома Трейси Чепмен. Если в доме есть хоть один альбом Чепмен – тот, в котором песня «Fast Car», – жди беды. У Соренсон их два, этот и еще один, так что по-хорошему надо съебывать отсюда! Но поздно, конечно: я откидываюсь в кожаном кресле и как будто проваливаюсь в него, пытаясь осмотреться. Первая мысль: неудивительно, что Соренсон столько времени проводит в «Старбаксе». По дизайну одно и то же: что здесь, что там. Лучшее, что здесь есть, помимо офигенного 70-дюймового плоского телевизора, – это огромный каменный камин с двумя железными ведрами: в одном уголь, в другом дрова – и еще несколько каминных инструментов, в том числе топор, наверно, чтобы покрасоваться, как ты типа рубишь дровишки, хотя они уже давно нарублены. Любит, короче, выебнуться, сучка. Она готовит кофе (который я не пью) и говорит, что еще есть пристройка, где у нее типа мастерская. И хотя я выражаю практически восторженный интерес, показывать ее она не торопится.

Кухня у нее – суперсовременная машина самоуничтожения: шкафы и огромный понтовый холодильник забиты антиедой, как я ее называю, – печеньем, шоколадными батончиками, готовой заморозкой, мороженым, чипсами, а газировки разной здесь больше, чем вы видели за всю жизнь. Лина устраивает тут пир на весь мир из сахара, соли, жиров и углеводов, но никто, кроме нее, это не ест.

– Выпечка – моя единственная слабость, – говорит она, запихивая в рот пончик с клубникой (450 калорий враз).

Я отказываюсь составлять ей компанию, перемещаюсь в гостиную и включаю огромный телик. Сука, все кабельные каналы, известные науке, полный пакет Direct TV. Я переключаю новости и быстро натыкаюсь на сюжет про себя. Я выгляжу слабой и тупой, волосы стянуты назад так, что рожа перекошена. Появляется наглая, самодовольная морда Квиста, и у меня сердце уходит в пятки.

– Кажется, юная леди проглотила язык, когда речь зашла о праве на самооборону. Думаю, теперь она поймет, что не так все просто, как кажется на первый взгляд, и что простые американцы, вероятно, все-таки имеют право искать средства защиты от тех, кто стал на сторону зла.