Текст книги "Терапевтическая проза. Ирвин Ялом. Комплект из 5 книг"

Глава 14

Следующим вечером Кэрол позвонила Эрнесту домой, сказала, что ей очень страшно и что ей необходим срочный, незапланированный сеанс. Эрнест долго разговаривал с ней, назначил ей сеанс на следующее утро и предложил позвонить в круглосуточную аптеку и оставить на ее имя рецепт на успокоительное.

Сидя в приемной, Кэрол просматривала свои заметки с последнего сеанса.

…сказал, что я привлекательная, очень привлекательная женщина… дал мне свой домашний телефон, говорит, что я могу звонить ему… задавал много вопросов относительно моей сексуальной жизни… откровенно рассказывает о своей личной жизни, о смерти жены, свиданиях с другими женщинами, холостяцкой жизни… обнял меня в конце сеанса – дольше, чем в последний раз… говорит, что ему нравится, что меня посещают сексуальные фантазии с его участием, сеанс затягивается на десять минут… удивительно неловко себя чувствует, принимая мои деньги.

«Да, – подумала Кэрол, – все идет хорошо». Вставив микрокассету в миниатюрный диктофон, она спрятала его в соломенную сумку, которую купила специально для этого. Она вошла в кабинет Эрнеста, с наслаждением осознавая, что ловушки расставлены, что каждое слово, любое отступление от правил останется на пленке.

Эрнест заметил, что за ночь Кэрол успокоилась, и бросил все силы на понимание причин приступа паники. Как скоро стало ясно, он и его пациентка имели разные мнения на этот счет. Эрнест предполагал, что тревожность Каролин была вызвана прошлым сеансом. Она же в свою очередь утверждала, что сексуальное возбуждение и фрустрация буквально разрывали ее на части, и продолжила попытки вывести его на разговор о возможности сексуальной разрядки.

Эрнест более систематизированно подошел к изучению ее сексуальной жизни и узнал даже больше, чем хотел. Она в красочных подробностях расписывала сексуальные фантазии, в которых ему отводилась ведущая роль. Без тени смущения она рассказывала, в какое возбуждение приходила, когда представляла, как расстегивает его рубашку, встает на колени перед его креслом – прямо в этом кабинете – и расстегивает «молнию» на его брюках, а потом берет губами его плоть. Ей нравилось представлять, как она доводит его практически до оргазма, но потом замедляет темп, ждет, когда он расслабится, и начинает все заново. Она сказала, что этого было достаточно, чтобы довести ее до оргазма, когда она мастурбировала. Если же нет, она продолжала фантазировать о том, как стаскивает его на пол, он задирает ее юбку, торопливо сдвигает в сторону трусики и входит в нее. Эрнест внимательно слушал ее, стараясь не совершать лишних движений.

«Но мастурбация, – продолжала Кэрол, – никогда не доставляет мне настоящего удовлетворения. Мне кажется, в какой-то мере из-за стыда, который я испытываю. Я никогда ни с кем не делилась этим – ни с мужчиной, ни с женщиной, разве что пару раз говорила об этом с Ральфом. Проблема в том, что я никогда не получаю полноценного оргазма и чувствую лишь множественные спазмы, в результате чего остаюсь в состоянии крайнего возбуждения. Я думаю, что проблема в том, как я мастурбирую. Не могли бы вы мне что-нибудь порекомендовать в этой связи?»

Услышав этот вопрос, Эрнест вспыхнул. Он уже начал привыкать к тому, как непринужденно она говорит о сексе. На самом деле он восхищался ее способностью обсуждать свою сексуальную жизнь. Например, она рассказывала, как раньше снимала мужчин в барах, когда путешествовала или когда злилась на мужа. Казалось, что это было так легко, так естественно для нее. Он вспоминал, сколько часов он провел в барах для одиноких или на вечеринках в бесплодной агонии. Он провел год в Чикаго, когда был интерном. Почему, ну почему, думал Эрнест, я не встретился с Каролин, когда она прочесывала чикагские бары?

Что же касается ее вопроса о техниках мастурбации, что он знал об этом? Практически ничего, разве что помнил об очевидной необходимости клиторальной стимуляции. Люди так часто приписывают психиатрам всезнание.

«Я не специалист в этой области, Каролин». Интересно, подумал Эрнест, откуда, по ее мнению, он мог почерпнуть информацию о женской мастурбации? В медицинском колледже? Может быть, следующая книга, которую ему стоит написать, будет называться «Чему не учат медиков»?

«Единственное, что приходит мне на ум, Каролин, это лекция терапевта-сексопатолога, которую я недавно слышал. Он говорил о целесообразности освобождения клитора от спаек».

«Доктор Лэш, а это можно проверить при осмотре? Я согласна».

Эрнест снова залился краской. «Нет, я уже давно забросил свой стетоскоп – последний осмотр я провел семь лет назад. Рекомендую вам задать этот вопрос вашему гинекологу. Некоторым женщинам легче говорить о таких вещах с женщиной-гинекологом».

«А у мужчин… доктор Лэш, я имею в виду, а вы… у мужчин бывают проблемы с неполным оргазмом при мастурбации?»

«И снова я напоминаю вам, что я не специалист в этой области, но мне кажется, что у большинства мужчин ситуация решается по принципу „все или ничего“. Вы говорили об этом с Уэйном?»

«С Уэйном? Нет, мы ни о чем таком не говорили. Вот почему я задаю вам эти вопросы. На данный момент вы главный мужчина, единственный мужчина в моей жизни!»

Эрнест растерялся. Стратегия предельной честности ничего не говорила о том, как вести себя в подобной ситуации. Его смущала агрессивность Каролин, она выбивала почву из-под его ног. Он обратился к эталону, к своему супервизору, пытаясь представить, как бы ответил на этот вопрос Маршал.

Маршал сказал бы, что в данном случае следует постараться извлечь как можно больше информации: составить систематизированную беспристрастную историю ее сексуальной жизни с учетом подробностей процесса мастурбации и сопутствующих ему фантазий, как актуальных, так и прошлого.

Да, именно так и следовало поступить. Но у Эрнеста была проблема: он начинал чувствовать возбуждение. Повзрослев, Эрнест был уверен, что не представляет интереса для женщин. Всю жизнь он был уверен в том, что должен упорно работать над собой, использовать свой интеллект, чувствительность и шарм, чтобы не показаться тупицей. Он испытывал безумный восторг, слыша, как эта очаровательная женщина рассказывает о том, как мастурбировала, представляя себе, как раздевает его и стаскивает на пол.

Возбуждение ограничивало терапевтическую свободу Эрнеста. Если бы он попросил Каролин рассказать о ее сексуальных фантазиях со всеми интимными подробностями, он не смог бы точно сказать, какими мотивами руководствовался, задавая этот вопрос. Сделал ли бы он это для ее пользы или же для самоудовлетворения? Это было бы слишком похоже на вуайеризм, на занятия вербальным сексом. С другой стороны, если он будет избегать обсуждения ее фантазий, не будет ли это обманом по отношению к пациентке, которая не будет иметь возможности обсуждать самые актуальные свои проблемы? К тому же избегание этой темы может навести ее на мысль о том, что ее фантазии слишком постыдны, чтобы открыто обсуждать их.

К тому же он дал клятву самораскрытия. Разве не должен он поделиться с Каролин своими соображениями по поводу сложившейся ситуации, ничего не утаивая? Нет, он был уверен, что это было бы ошибкой. Может быть, в этом кроется очередной принцип терапевтической откровенности? Возможно, терапевт не должен делиться с пациентом тем, что вызывает у него сильный внутренний конфликт. Для начала ему самому следует проработать эти проблемы в процессе индивидуальной терапии. Иначе пациенту придется решать проблемы терапевта. Он записал этот принцип в блокнот – его стоит запомнить.

Эрнест ухватился за первую попавшуюся возможность сменить тему. Он вернулся к приступу паники, который случился у Каролин вчера вечером, и поинтересовался, не кажется ли ей, что он был вызван в том числе и сложными проблемами, которые они обсуждали на прошлом сеансе. Например, она могла задуматься над тем, почему столько лет жила в мучительном браке с нелюбимым мужем? И почему она никогда не пыталась решить эту проблему с помощью семейной психотерапии?

«Мне трудно объяснить вам, насколько безнадежным кажется мне мой брак в частности или супружеская жизнь в целом. Многие годы в моей семейной жизни не было ни искорки счастья или уважения. А Уэйн настроен так же нигилистически, как и я: он потратил много лет, много денег на терапию, но безрезультатно».

Эрнеста было не так легко сбить с толку.

«Каролин, думая о том, сколько мучений принесла вам ваша семейная жизнь, я не могу не поинтересоваться тем, какую роль в вашем неудачном браке сыграли ваши родители. Когда на прошлой неделе я спросил у вас о родителях, вы ответили, что никогда не слышали, чтобы ваша мать отзывалась об отце иначе как с ненавистью и презрением. Может, эта замешанная на ненависти диета, которой пичкала вас мать, сослужила вам дурную службу? Может, вам не стоило вбивать в голову день за днем, год за годом мысль о том, что мужчинам нельзя верить, что они преследуют лишь свои корыстные интересы?»

Кэрол собиралась вернуться к разговору о сексе, но не могла не броситься на защиту матери: «Ей было нелегко растить двоих детей: она была абсолютно одинока, ей никто не помогал».

«Почему одна? А как же ее семья?»

«Да что ее семья! Мать была совершенно одинока. Ее отец бросил их, когда она была маленькая, – один из первых отцов, которые отказывались платить алименты. От ее матери, ожесточенной, измученной паранойей женщины, тоже было мало толку. Они почти не разговаривали».

«А ее социальное окружение? Друзья?»

«Их не было!»

«У вашей матери был отчим? Ваша бабушка вступила в повторный брак?»

«Нет, об этом не могло быть и речи. Вы не знаете мою бабушку. Она всегда одевалась только в черное. Даже носовые платки у нее были черного цвета. Никогда не видела, чтобы она улыбалась».

«А ваша мать? В ее жизни были другие мужчины?»

«Вы шутите? В нашем доме больше никогда не было мужчин. Она ненавидела их! Но я уже прорабатывала этот вопрос с предыдущими терапевтами. Старая история. А вы сказали, что не собираетесь заниматься раскопками».

«Интересно, – сказал Эрнест, не обращая внимания на протесты Кэрол. – Как сильно жизненный сценарий вашей матери напоминает сценарий ее матери. Словно эта боль передается в вашей семье по женской линии – по наследству, из поколения в поколение, словно горячая картофелина, от которой каждый стремится избавиться».

От Эрнеста не укрылось, что Кэрол нетерпеливо взглянула на часы. «Знаю, наше время вышло, но задержитесь на минуту, Каролин. Знаете, это действительно важно… я объясню вам почему. Этот вопрос необходимо решить немедленно, потому что вы можете передать это своей дочери! Возможно, лучшее, чего мы с вами сможем добиться в процессе терапии, – это разорвать этот порочный круг! Я хочу помочь вам, Каролин, я действительно хочу вам помочь. Может быть, центром нашей с вами совместной работы станет ваша дочь!»

Такой поворот событий застал Кэрол врасплох. Она была ошеломлена. Слезы вдруг наполнили ее глаза и потекли по щекам. Не сказав ни слова, она выбежала из комнаты, все еще рыдая. Черт бы его побрал, он опять добрался до меня! Ну почему я позволяю этому ублюдку лезть мне в душу!

Спускаясь по ступенькам, Кэрол пыталась понять, что из сказанного Эрнестом относится к выдуманной ей личине, а что – к ней самой. Она была так потрясена, что, погруженная в свои мысли, едва не наступила на Джесса, сидящего на нижней ступеньке.

«Привет, Кэрол, я Джесс. Помнишь меня?»

«Ой, привет, Джесс, не узнала тебя. – Кэрол смахнула слезинку. – Странно видеть тебя сидящим».

«Я люблю бегать трусцой, но обычно я хожу. А ты видела меня только бегущим потому, что я хронически опаздываю. С этим сложно справиться в терапии, потому что я всегда так сильно опаздываю, что говорить об этом уже нет времени!»

«А сегодня почему не опоздал?»

«Мой сеанс перенесли на восемь утра».

«В это время сюда приходил Джастин», – подумала Кэрол и спросила: «То есть ты сейчас не идешь на сеанс к Эрнесту?»

«Нет, я зашел, чтобы поговорить с тобой. Может, мы когда-нибудь сможем пообщаться? Пробежимся трусцой? Или сходим на ленч? Или то и другое?»

«Не знаю, как насчет бега трусцой, – отозвалась Кэрол, вытирая слезы. – Никогда этим не занималась».

«Я хороший учитель. Вот, возьми носовой платок. Вижу, у тебя сегодня выдался тяжелый сеанс. Эрнест иногда и меня доводит. Просто жуть берет – откуда он знает наши болевые места? Могу я что-нибудь сделать для тебя? Может, прогуляемся?»

Кэрол собралась было отдать Джессу платок, но опять начала всхлипывать.

«Нет, оставь его себе. Знаешь, со мной тоже такое бывает, и мне практически всегда в такие моменты просто нужно время побыть наедине с собой и переварить все это. Так что я удаляюсь. Давай я позвоню тебе. Вот моя визитка».

«А вот моя. – Кэрол выудила карточку из сумки. – Но я хочу, чтобы ты учел мои замечания относительно бега трусцой».

Джесс изучил ее визитку. «Информация получена и принята к сведению, господин адвокат». С этими словами он взял под козырек и побежал вниз по Сакраменто-стрит. Кэрол смотрела ему вслед, на светлые волосы, развевающиеся на ветру, на белый свитер, повязанный на шее, который взвевался вверх и опускался в такт движению его широких плеч.

Наверху Эрнест делал записи в карте Каролин.

Прогресс налицо. Час усердной работы. Очень откровенна в вопросах секса и сексуальных фантазий. Усиление эротического переноса. Нужно найти способ обращаться с этим. Работали над взаимоотношениями с матерью, над семейным ролевым моделированием. Занимает оборонительную позицию, когда слышит критику в адрес матери. В завершение сеанса я говорил о типе семейной модели, которую она передаст своей дочери. Выбежала из кабинета в слезах. Меня ждет очередной неотложный вызов? Не стоило завершать сеанс на столь значимой теме?

Кроме того, подумал Эрнест, закрывая папку, мне не надо было доводить ее до такого состояния – она даже не обняла меня!

Глава 15

После ленча с Питером Макондо неделю назад Маршал сразу же продал пакет акций стоимостью девяносто тысяч долларов с тем, чтобы переслать Питеру деньги, как только расчет будет произведен. Но жена настаивала, чтобы он обсудил это капиталовложение со своим кузеном Мелвином, специалистом по налогообложению, работающему в министерстве юстиции.

Обычно Ширли не занималась финансовыми делами семьи. Увлекшись медитацией и икебаной, она не только стала равнодушна к материальным благам, но и со все большим презрением относилась к одержимости мужа этими самыми благами. Когда Маршал наслаждался красотой картины или стеклянной скульптуры, сетуя на ярлычок, сообщающий, что стоит она пятьдесят тысяч долларов, она просто говорила: «Красота? Почему ты не видишь ее здесь?» И указывала на одну из своих икебан – изящный менуэт изогнутых ветвей дуба и шести бутонов камелии «Утренний рассвет» или на элегантные очертания бонсая с узловатой и гордой сосной.

При всем безразличии к деньгам Ширли фанатично относилась к одной-единственной вещи, которую можно купить за деньги, – она хотела, чтобы ее дети получили самое лучшее образование. Маршал, рассказывая о вложении в принадлежащую Питеру фабрику по производству велосипедных шлемов, нарисовал столь масштабную и столь грандиозную картину грядущей прибыли, что она заинтересовалась этим проектом и, прежде чем согласиться (они совместно владели акциями), настояла на том, чтобы Маршал обратился к Мелвину.

Долгие годы общение Маршала и Мелвина строилось на неформальных взаимовыгодных условиях бартерного обмена: Маршал давал Мелвину медицинские и психологические советы, Мелвин же в свою очередь консультировал его в вопросах инвестиций и налогообложения. Маршал позвонил кузену и изложил план Питера Макондо.

«Не нравится мне все это, – ответил Мелвин. – Любая инвестиция, обещающая такой доход, выглядит подозрительно. Пятьсот, семьсот процентов! Да брось ты, Маршал! Семьсот процентов! Это нереально. А это долговое обязательство, которое ты прислал мне сегодня по факсу? Знаешь, сколько это стоит? Нисколько, Маршал! Нисколько!»

«Но почему нисколько, Мелвин? Долговое обязательство, подписанное очень известным бизнесменом? Этого парня знают по всему миру».

«Если он такой великий бизнесмен, – проскрипел Мелвин, и в голосе его прозвучали металлические нотки, – так почему, скажи мне, он дает тебе незаверенный листок бумаги – пустое обещание? Не вижу связи. А что, если он решит не платить тебе? Он всегда сможет обезопасить свои денежки и найти сотню оправданий, чтобы не делиться с тобой. Тебе придется разбираться с ним в судебном порядке, что встанет тебе не в одну тысячу долларов, а потом тебе всего лишь дадут очередную бумажку – решение суда, и тебе все равно придется пытаться искать его активы и вытягивать из него покрытие. За это ты заплатишь еще больше. Эта записка не избавляет тебя от риска, Маршал. Я знаю, что говорю. Мне постоянно приходится сталкиваться с подобным».

Маршал отмахнулся от комментариев Мелвина. Начнем с того, что ему платят за подозрительность. Во-вторых, Мелвин всегда мелко мыслил. Он был очень похож на своего отца, дядюшку Макса, единственного из всех родственников Маршала, приехавшего из России, который не смог преуспеть в чужой стране. Его отец уговаривал Макса войти в долю в бакалейной лавке, но Максу не пришлась по душе перспектива вставать каждое утро в четыре утра и отправляться на рынок, работать по шестнадцать часов в сутки и заканчивать день, выбрасывая гнилые яблоки противного тараканьего цвета и грейпфруты с зелеными язвочками. Макс мыслил мелко, потому и выбрал безопасную и размеренную государственную службу, а Мелвин, его неуклюжий сынок с ушами гориллы и свисающими почти до самого пола руками, пошел по стопам отца.

Но Ширли, которая подслушала их разговор, отнеслась к предостережениям Мелвина значительно более серьезно. Она забеспокоилась. Девяноста тысяч долларов хватит на оплату обучения детей в колледже. Маршал пытался не показывать, как его раздражает вмешательство Ширли. За девятнадцать лет супружеской жизни она ни разу не проявила ни малейшего интереса к его капиталовложениям. И именно сейчас, когда ему представилась возможность заключить самую грандиозную финансовую сделку всей его жизни, она решила засунуть в его дела свой несведущий нос. Но Маршал старался успокоить себя. Он понимал, что беспокойство Ширли вызвано ее невежеством в финансовых вопросах. Будь она знакома с Питером, все было бы иначе. Однако ему было необходимо ее содействие. И для этого ему придется успокоить Мелвина.

«Ладно, Мелвин, скажи, что я должен делать. Я поступлю так, как ты считаешь нужным».

«Все просто. Что нам нужно, так это банк, который выступит гарантом выплат по долговому обязательству, то есть не подлежащее отмене и безусловное обязательство одного из ведущих банков произвести выплаты по данному векселю в любой момент по первому твоему требованию. Если этот человек действительно так богат, как ты говоришь, ему не составит труда обеспечить тебе это. Если хочешь, я сам составлю железобетонный вексель, из которого сам Гудини не сможет выбраться».

«Хорошо, Мелвин. Давай», – встряла Ширли, которая присоединилась к их разговору по параллельному телефону.

«Эй, Ширли, минуточку. – Эти мелочные придирки начали бесить Маршала. – Питер пообещал мне прислать заверенный вексель к среде. Почему бы нам просто не подождать и не посмотреть, что это будет? Я пришлю тебе этот вексель по факсу, Мелвин».

«Хорошо. Я буду здесь всю неделю. Но не посылай деньги, не проконсультировавшись со мной. А, вот еще что. Говоришь, часы „Ролекс“, которые он подарил тебе, привезли в коробке ювелирного магазина „Shreve's“? У них отличная репутация. Сделай одолжение, Маршал. Найди двадцать минут, отнеси часы в магазин – пусть они подтвердят! Сейчас столько подделок! Фальшивые „Ролекс“ можно купить на каждому углу в центре Манхэттена».

«Он пойдет туда, Мелвин, – сказала Ширли. – Я сама с ним схожу».

Поход в «Shreve's» несколько успокоил Ширли. Это действительно был «Ролекс» – «Ролекс» стоимостью три с половиной тысячи долларов! Часы не только были действительно куплены в этом магазине – продавец даже хорошо помнил Питера.

«Очень представительный джентльмен. На нем было самое восхитительное пальто, какое я когда-либо видел: двубортное, серый кашемир, длиной почти до самого пола. Он едва не купил вторые такие же – своему отцу, но потом передумал: он сказал, что в выходные летит в Цюрих и купит часы там».

Маршал был так доволен, что предложил Ширли выбрать себе подарок. Она выбрала изысканную зеленую керамическую вазу для икебаны с двумя горлышками.

В среду, как и было обещано, доставили вексель Питера, и, к великому удовольствию Маршала, он в точности соответствовал требованиям Мелвина. Гарантом векселя на девяносто тысяч долларов плюс проценты выступал банк «Credit Suisse». Выплаты по векселю могли производиться по требованию в любом из сотен филиалов «Credit Suisse» по всему миру. Даже Мелвину не удалось найти ни одной зацепки, и он с неохотой признал, что это действительно железобетонный документ. Как бы то ни было, повторил Мелвин, у него не вызывают доверия инвестиции, которые обещают такую прибыль.

«Значит ли это, что ты откажешься войти в долю?» – уточнил Маршал.

«Ты предлагаешь мне долю?» – спросил Мелвин.

«Мне надо подумать! Я тебе перезвоню». Выгодное дельце, подумал Маршал. Мелвин еще долго будет ждать свою долю.

На следующий день на счет Маршала поступила выручка с продажи акций, и он перевел Питеру в Цюрих девяносто тысяч. Он отлично поиграл в баскетбол в полдень и успел на скорую руку перекусить с одним из игроков, Винсом – психологом из соседнего офиса. Винс был его хорошим другом, но Маршал не стал говорить ему об этой инвестиции. Он не говорил об этом никому из своих коллег. Знал только Мелвин. Но, успокаивал себя Маршал, это чистая сделка. Питер не был его пациентом, он был его бывшим пациентом, даже бывшим пациентом, который прошел лишь краткосрочный курс терапии. О переносе не может быть и речи. Маршал понимал, что здесь нет конфликта профессиональных интересов, но решил сказать Мелвину, чтобы тот хранил все это в секрете.

Позже, встретившись с Адрианой, невестой Питера, Маршал постарался не позволить сеансу выйти за рамки профессиональных отношений, всячески избегая разговоров об инвестиции в предприятие Питера. Он с благодарностью принял ее поздравления по поводу именных лекций, но, когда она сказала, что Питер вчера сообщил ей, что закон, обязывающий несовершеннолетних велосипедистов носить шлемы, представлен на рассмотрение законодательных органов в Швеции и в Швейцарии, Маршал лишь кивнул и немедленно перешел к проработке ее отношений с отцом, великодушным и доброжелательным человеком, который, однако, умел так запугивать людей, что никто не осмеливался ему противоречить. Отец Адрианы очень хорошо относился к Питеру – он, кстати, входил в одну из групп инвесторов, – но был против брака, в результате которого не только его дочь, но и ее дети, его будущие наследники, уедут из страны.

Комментарии Маршала относительно отношений Адрианы с отцом, а именно заявление о том, что задача родительского воспитания заключается в формировании индивидуальности, способности к автономному существованию, способности обходиться без родительской помощи и в конце концов отделиться от них, принесли свои плоды. Адриана начала понимать, что она вовсе не обязана испытывать чувство вины, которое отец пытается навязать ей. В смерти ее матери не было ее вины. Не было ее вины и в том, что отец стареет, что он так одинок. В завершение сеанса Адриана спросила, может ли Маршал провести с ней более оговоренных Питером пяти сеансов.

«Возможно ли провести совместный сеанс со мной и моим отцом, доктор Стрейдер?» – поинтересовалась она.

Не родился еще тот пациент, который заставит Маршала Стрейдера уделить ему более пятидесяти минут. Ни секундой больше. Маршал гордился собой за это. Но он не мог не отметить подарок Маршала и, показав на свое запястье, произнес: «На моих новых часах, точных до миллисекунды, ровно пятьдесят минут. Мисс Роберте, нашу следующую встречу мы начнем с ваших вопросов».