Текст книги "Терапевтическая проза. Ирвин Ялом. Комплект из 5 книг"

Лицо Джона Уэлдона побагровело, но голос его не дрогнул. «Я сожалею о твоем решении, Сет, и я искренне надеюсь, что и у тебя будут причины пожалеть о нем. Я просто пытался защитить тебя от тебя самого. Выслушивать подробное публичное обсуждение твоего профессионального и непрофессионального поведения будет унижением для тебя».

«Мне нечего скрывать. Я всегда гордился своей профессиональной деятельностью». – Сет окинул взглядом собравшихся и продолжил: – «Если тебе нужны доказательства, Джон, я могу предложить тебе посмотреть вокруг. В этой комнате присутствует с полдюжины моих бывших пациентов и трое, с которыми я работаю сейчас; каждый – творческая, целостная личность, что делает честь его или ее, – он склонился в низком поклоне перед Карен Джай, одной из пациенток, – профессии – и свидетельствует об эффективности моей работы».

Маршал содрогнулся. Сет собирается усложнить все настолько, насколько это возможно. О боже, боже мой! Оглядывая комнату, Сет моментально поймал его взгляд. Маршал отвел глаза – и только для того, чтобы встретиться взглядом с Уэлдоном. Он закрыл глаза, сжал ягодицы и скукожился еще сильнее.

Сет продолжал: «Но что действительно будет для меня унижением, Джон, и в этом ты можешь со мной не согласиться, так это быть ложно обвиненным, возможно, оклеветанным и не приложить никаких усилий к тому, чтобы защитить себя. Давайте приступим к делу. В чем меня обвиняют? Кто меня обвиняет? Давайте выслушаем их всех по очереди».

«В письме, которое каждый из вас, в том числе и ты, Сет, получил из образовательного комитета, – ответил Уэлдон, – перечислены все нарекания. Я зачту весь список. Начнем с бартера: проведение терапевтических сеансов за оказание личных услуг».

«Я имею право знать, кто выдвигает каждое конкретное обвинение», – потребовал Сет.

Маршал вздрогнул. «Пришел мой час», – подумал он. Именно он поставил Уэлдона в известность об этих манипуляциях Сета. У него не было выбора, и он поднялся и заговорил со всей прямотой и уверенностью, на которые был способен:

«Я беру на себя ответственность за обвинение в бартере. Несколько месяцев назад у меня был пациент, профессиональный консультант по финансовым вопросам, и, когда мы обсуждали вопрос оплаты, он предложил обмен услугами. Наша почасовая оплата была одинакова, и он сказал: „Почему бы нам просто не обменять услугу на услугу, вместо того чтобы передавать из рук в руки деньги, подлежащие налогообложению?“ Естественно, я отверг его предложение и объяснил, что такое положение дел по целому ряду причин саботирует терапию. На что он упрекнул меня в мелочности и ригидности, а также назвал имена двоих людей – одного своего коллегу и клиента, архитектора, которые вступили в бартерное соглашение с Сетом Пейндом, бывшим президентом Института психоанализа».

«Я готов подробно разобрать эту жалобу Маршала, но чуть позже, а пока нельзя не поинтересоваться, почему коллега, друг и, более того, бывший пациент не стал говорить об этом со мной, не обсудил этот вопрос со мной непосредственно?»

«Где это написано, – ответил Маршал, – что прошедший качественный курс психоанализа пациент должен во веки веков испытывать к своему бывшему терапевту сыновнюю любовь? Вы учили меня, что цель терапии и проработки переноса заключается в том, чтобы помочь пациенту отделиться от родителей, развить автономию и целостность».

Сет расплылся в широкой улыбке, словно отец, который первый раз проиграл ребенку в шахматы. «Браво, Маршал. И туше. Вы хорошо усвоили урок, и я горжусь вашим выступлением. Но неужели, несмотря на все наши усилия, после пяти лет психоаналитической чистки и полировки, уцелели очаги софистики?»

«Софистики?» Маршал упрямо рвался в бой. В колледже он был защитником, и его крепкие, сильные ноги заставляли отступать противников вдвое больше его. Вступив в противоборство, он никогда не сдавался.

«Не вижу никакой софистики. Должен ли я ради своего психоаналитического отца забыть о своей убежденности – убежденности, которую, я уверен, разделяют все здесь присутствующие, – в том, что бартерный обмен психоаналитических услуг на услуги личные недопустим? Недопустим в принципе. Он как нелегален, так и аморален: его запрещают законы налогообложения этой страны. Он противоречит методике: он разрушает перенос и контр-перенос. Его недопустимость лишь усиливается, когда услуги, оказываемые психоаналитику, носят личный характер: например, финансовое консультирование, которое предполагает осведомленность пациента в самых интимных подробностях вашего финансового положения. Или, как мне видится случай с пациентом-архитектором, разработка нового дизайна дома, при котором пациент получает подробную информацию о ваших самых сокровенных домашних привычках и предпочтениях. Вы скрываете свои ошибки за дымовой завесой обвинений в мою сторону».

На этом Маршал сел, довольный собой. Он не смотрел по сторонам. В этом не было необходимости. Он буквально слышал восхищенные вздохи. Он знал, что показал себя человеком, с которым надо считаться. К тому же он знал Сета достаточно хорошо, чтобы предсказать, что произойдет дальше. На любые нападки он отвечал ответным нападением, которое лишь еще больше расшатывало его позиции. В дальнейших разговорах о деструктивном характере поведения Сета не было надобности: теперь он сам выкопает себе могилу.

«Достаточно, – сказал Джон Уэлдон, постукивая молоточком. – Этот вопрос слишком важен для нас, чтобы позволить его обсуждению превратиться в свару. Давайте перейдем к повестке дня: систематическому обзору обвинений и обсуждению каждого из них в отдельности».

«Бартер, – сказал Сет, полностью проигнорировав комментарий Уэлдона, – отвратительное слово, инсинуация, предполагающая, что факт психоаналитического агапе есть нечто иное, нечто возмутительное».

«Что ты можешь сказать в защиту бартера, Сет? – поинтересовалась Олив Смит, пожилой психоаналитик, чьим основным притязанием на признание был факт благородного психоаналитического происхождения: сорок пять лет назад она была пациенткой Фриды Фромм-Рейкман, которая, в свою очередь, была пациенткой самого Фрейда. Более того, когда-то она дружила и переписывалась с Анной Фрейд, была знакома с некоторыми его внуками. – Очевидно, стерильные рамки, особенно в том, что касается оплаты, – это неотъемлемая часть психоаналитического процесса».

«Ты говоришь о психоаналитическом агапе так, словно этим можно оправдать бартерные сделки. Уверен, ты шутишь, – сказал Харви Грин, полный, самодовольный психоаналитик, который никогда не упускал случая внести какое-нибудь неприятное замечание. – Предположим, твоя клиентка – проститутка. Как тогда будет выглядеть бартерный обмен?»

«Продажное и оригинальное замечание, Харви, – отозвался Сет. – Правда, твоя продажность для меня, разумеется, не была открытием. Зато оригинальность, остроумие твоего вопроса меня действительно удивляют. Но как бы то ни было, вопрос совершенно бестолковый. Вижу, в институте „Golden Gate“ поселилась софистика. – Сет бросил взгляд на Маршала и снова повернулся к Харви. – Скажи-ка нам, Харви, сколько проституток в последнее время были твоими клиентками? Может, с ними доводилось работать кому-нибудь еще? – Темные глаза Сета всматривались в лица собравшихся. – Сколько проституток, подвергнув себя глубокому психоанализу, могли бы продолжать заниматься проституцией?

Когда же ты наконец вырастешь, Харви? – продолжал Сет, получая явное удовольствие от этой конфронтации. – Ты подтверждаешь то, что я писал для „Международного журнала“, а именно то, что мы, аборигены психоанализа, – какой там официальный термин вы, евреи, используете? Alte cockers! – должны в обязательном порядке проходить регулярные поддерживающие курсы психоанализа, скажем, каждые десять лет или около того. Мы фактически должны быть контрольными пациентами для кандидатов. Так мы сможем воспрепятствовать окостенению, что, несомненно, необходимо нашей организации».

«Регламент, – напомнил Уэлдон, ударив молоточком. – Вернемся к повестке дня. Как президент, я настаиваю…»

«Бартер! – продолжал Сет. Он повернулся спиной к кафедре и теперь стоял перед аудиторией. – Бартер! Какое преступление! Заслуживает смертной казни! Очень тревожный молодой архитектор, анорексик, с которым я проработал три года и практически привел его к кардинальному изменению характера, внезапно теряет работу из-за того, что фирму, где он трудился, поглотила другая компания. Ему понадобится год-два, чтобы утвердиться на позиции независимости. А тогда у него не осталось ни единого источника дохода. И как же я должен был поступить с позиций психоанализа? Бросить его? Позволить ему влезть в долги на несколько тысяч долларов, что для него было абсолютно неприемлемым? Я в то время по причинам, связанным с моим здоровьем, планировал пристроить крыло к своему дому, в котором был бы кабинет и приемная. Я искал архитектора. Ему нужен был клиент.

Решение – достойное, нравственное, с моей точки зрения, решение, за которое я не считаю нужным оправдываться ни перед этой, ни перед какой-либо другой аудиторией, – было очевидно. Пациент разработал проект моей новой пристройки. Проблема оплаты была решена, а мое доверие к нему оказало благоприятное психотерапевтическое воздействие. Я планирую описать этот случай: проектирование моего дома – отцовской берлоги – обеспечило ему доступ на самые глубинные уровни архаических воспоминаний и фантазий о его отце – доступ, который не могут обеспечить консервативные техники. Неужели я должен, неужели я когда-либо был должен получать ваше разрешение на креативный подход к терапии?»

С этими словами Сет с драматизмом оглядел зал, позволив взгляду задержаться на несколько мгновений на Маршале.

Ответить осмелился лишь Джон Уэлдон: «Границы! Границы! Сет, ты что, отказываешься признавать все устоявшиеся методики? Пациент изучает и проектирует твой дом? Ты называешь это решение креативным? Но я скажу тебе, и знаю, что все со мной согласятся: это не психоанализ».

«Устоявшиеся методики». «Не психоанализ», – передразнил Сет Джона Уэлдона, монотонно повторяя его слова тоненьким голоском. – «Узколобое пищание. Неужели ты думаешь, что методики были выбиты в Моисеевых скрижалях? Методики придумали фантазеры-психоаналитики: Ференци, Ранк, Рейк, Салливан, Сирз. Да, и Сет Пейнд!»

«Добровольное провозглашение себя фантазером, – встрял Моррис Фендер, похожий на гнома лысый человечек с глазами навыкате, в огромных очках, чья голова сразу переходила в плечи, – представляет собой дьявольски эффективное средство сокрытия и рационализации всего многообразия грехов. Сет, твое поведение действительно сильно беспокоит меня. Оно порочит доброе имя психоанализа в глазах общества, и, честно говоря, я содрогаюсь при мысли о том, что ты обучаешь молодых аналитиков. Вспомни только свои статьи – например, твои прокламации в „London Literary Review“».

Моррис достал из кармана несколько газетных страниц и дрожащими руками развернул их. «Вот здесь, – произнес он, потрясая перед собой газетой, – твой обзор переписки Фрейда и Ференци. Здесь ты публично заявляешь, что ты говоришь своим пациентам, что любишь их, что ты обнимаешь их, что обсуждаешь с ними интимные подробности своей жизни: грозящий тебе развод, твой рак. Ты называешь их своими лучшими друзьями. Ты приглашаешь их к себе домой на чашку чая, ты обсуждаешь с ними свои сексуальные предпочтения. Да, твои сексуальные пристрастия – это твое личное дело, и мы не будем здесь обсуждать их специфику, но зачем читателям, равно как и твоим пациентам, знать о твоей бисексуальности? Ты не можешь это отрицать. – Моррис снова потряс газетой. – Это твои собственные слова».

«Разумеется, это мои слова. Плагиат тоже входит в список обвинений? – Сет вытащил письмо из специального комитета и притворился, что внимательно изучает его. – Плагиат, плагиат – о, столько тяжких преступлений, такое разнообразие абсолютного зла, но плагиата нет. Хоть эта чаша миновала меня. Да, конечно, это мои слова. И я не отказываюсь от них. Существует ли связь более интимная, чем между психоаналитиком и пациентом?»

Маршал с интересом слушал. «Прекрасно, Моррис, – думал он. – Из тебя вышел отличный подстрекатель. Это первый твой умный поступок на моей памяти!» Космолет Сета был готов к взлету; еще немного, и он вырвется на орбиту саморазрушения.

«Да, – продолжал Сет. У него работало только одно легкое, и голос заметно сел. – Я не отрицаю, что самые близкие мои друзья – это мои пациенты. И это утверждение в той же мере относится ко всем вам. К тебе тоже, Моррис. Со своими пациентами я провожу четыре часа в неделю, обсуждая самые интимные темы. Скажите мне, кто из вас проводит столько же времени в такой же интимной обстановке с другом? Я могу ответить за вас: ни один, и, уж конечно, не ты, Моррис. Все мы знаем основные паттерны дружбы американских мужчин. Может, некоторые из вас – думаю, не многие, – раз в неделю обедают с друзьями, выкраивая для близкого общения тридцать минут между жеванием и заказом блюда».

Голос Сета заполнил зал: «Неужели вы будете отрицать, что терапевтический сеанс должен быть святилищем честности? Если вы называете пациентов своими ближайшими друзьями, так найдите в себе силы отбросить лицемерие и скажите им! А что с того, что они узнают интимные подробности вашей жизни? Никогда моя откровенность не становилась препятствием для психоанализа. Наоборот, она лишь ускоряет процесс. Может быть, из-за моего рака скорость стала особенно важна для меня. Единственное, о чем я сожалею, так это о том, что, для того чтобы понять это, мне потребовалось так много времени. Мои новые пациенты, которые присутствуют здесь, могут подтвердить, что мы продвигаемся вперед с огромной скоростью. Спросите их! Сейчас я уверен, что психоаналитическая подготовка не должна продолжаться больше трех лет. Ну же, дайте им слово!»

Маршал поднялся. «Я протестую! Это неуместный шаг, проявление невоздержанности, – вот опять это слово, его любимое слово! – так или иначе вовлекать ваших пациентов в это прискорбное обсуждение. Лишь воспаленный рассудок мог породить эту идею. Их мнение испытывает воздействие сразу двух факторов – переноса и личной заинтересованности. Вы спрашиваете их о скорости, о неряшливом экспресс-психоанализе – и, разумеется, они согласятся с вами. Разумеется, идея быстрой трехгодичной психоаналитической подготовки пришлась им по вкусу. А какому кандидату она бы не понравилась? Но мы упускаем из виду истинную проблему: вашу болезнь и то, как она сказывается на ваших воззрениях и вашей профессиональной деятельности. Как вы сами сказали, Сет, ваша болезнь заставляет вас торопиться, заканчивать терапию как можно быстрее. Все мы готовы отнестись к этому с пониманием и сочувствием. Болезнь вносит кардинальные изменения в ваши планы на будущее, вполне понятные изменения в данной ситуации.

Но это не значит, – со все возрастающей убежденностью в голосе продолжал Маршал, – что ваши новые перспективы, порожденные личными обстоятельствами, вы должны представлять студентам как психоаналитическую доктрину. Прости, Сет, но я должен согласиться с Образовательным комитетом в том, что пришло время поднять вопрос о твоем статусе преподавателя и о том, способен ли ты и дальше выполнять эту роль. Психоаналитическая ассоциация вряд ли может позволить себе игнорировать проблему преемственности. Если психоаналитики не могут с этим справиться, то как мы можем ожидать от организаций, которые обращаются за нашей помощью: корпораций, правительства, что они смогут наладить процесс передачи власти и ответственности от власть имущих стариков к новому поколению?»

«Мы, – прогремел Сет, – не можем также позволить себе игнорировать тот факт, что власть пытаются захватить посредственности!»

«К порядку! – стукнул молоточком Джон Уэлдон.

Вернемся к повестке дня. Специальный комитет довел до нашего сведения ваши публичные и опубликованные комментарии, которые подвергают критике и намеренно дискредитируют некоторые основополагающие положения психоаналитической теории. Вот, например, в одном из ваших последних интервью для журнала „Vanity Fair“ вы высмеиваете теорию эдипова комплекса и называете ее „еврейской ошибкой“, а далее заявляете, что это один из многих канонов психоанализа…»

«Разумеется, – отозвался Сет, оставив все попытки шутить, – разумеется, это еврейская ошибка. Нельзя возводить маленькую семейку венских евреев до семейного универсума, а потом пытаться решить в мировом масштабе проблему, которую одержимые чувством вины евреи не смогли решить для себя!»

Зал наполнился гулом голосов, несколько психоаналитиков пытались высказаться одновременно. «Антисемит!» – говорил один. Слышались и другие голоса: «…делает пациентам массаж», «…занимается с пациентами сексом», «…самовозвышение», «это не психоанализ! Пусть он делает что угодно, только не надо называть это психоанализом!»

Голос Сета перекрыл все остальные голоса. «Да, Джон, конечно, я говорил и писал все это. И от этих слов я не отказываюсь. Каждый из вас, где-то глубоко внутри, знает, что я прав. Семья Фрейда – маленькое еврейское гетто – это лишь крошечная частичка человечества. Например, возьмем культуру, к которой я принадлежу. На каждую еврейскую семью приходятся тысячи мусульманских семей. Психоанализу ничего не известно про разнообразие главенствующей роли отца, о глубинной бессознательной страсти к отцу, о желании вернуться в его покой и защищенность, о слиянии с отцом».

«Да, – отметил Моррис, раскрыв журнал. – Об этом вы говорите в письме к редактору „Современного психоанализа“. Вы описываете интерпретации желаний молодого бисексуала, и я цитирую: „…которые представляли собой универсальное желание возвращения в первичную синекуру этого мира – отцовское чрево – прямую кишку“. Вы, со всей вашей необычайной скромностью, называете ее – он продолжил чтение, – „трансформирующей продуктивной интерпретацией, которую полностью искажают расовые предрассудки психоанализа“.

„Именно так! Но эту статью опубликовали только пару лет назад, а написал я ее шесть лет назад. И в ней изложено далеко не все. Это универсальная интерпретация. Она стала основой работы со всеми моими пациентами. Психоанализ – это не поле деятельности провинциальных евреев. Он должен признать и впитать в себя истины не только Запада, но и Востока. Всем вам еще предстоит узнать многое, и я сильно сомневаюсь как в вашем желании, так и в вашей способности воспринять новые идеи“.

Первый решающий вызов бросила Луиза Сен-Клер, мягкая седовласая женщина-психоаналитик удивительной целостности. Она обратилась непосредственно к председателю: „Полагаю, я уже достаточно услышала, мистер президент, чтобы убедиться в том, что доктор Пейнд слишком далеко ушел от кодекса психоаналитического учения, чтобы нести ответственность за подготовку молодых специалистов. Я голосую за лишение его статуса инструктора психоанализа!“

Маршал поднял руку. „Я присоединяюсь“.

Сет угрожающе поднялся и окинул присутствующих сердитым взглядом. „Вы отстраняете меня? Ничего большего от еврейской аналитической мафии я и не ожидал“.

„Еврейской мафии? – переспросила Луиза Сен-Клер. – Мой священник потерял бы дар речи, услышь он ваши слова!“

„Еврейская, христианская – какая разница. Еврейско-христианская мафия. И вы думаете, что можете отстранить меня? Нет, это я вас отстраню. Я создал этот институт. Я и есть этот институт. И институт будет там, куда я пойду, а, поверьте мне, я ухожу“. С этими словами Сет вскочил, схватил шляпу и пальто и шумно прошагал к выходу.

Рик Чаптон нарушил тишину, воцарившуюся после ухода Сета. Естественно, именно Рику, как одному из бывших пациентов Сета, предстоит наиболее остро ощутить на себе последствия его изгнания. Хотя он уже прошел полный курс обучения и стал полноправным членом института, Рик, как и многие, не переставал гордиться статусом своего учителя.

„Я хочу высказаться в защиту Сета, – сказал Рик. – События сегодняшнего вечера, их сущность и уместность вызывают у меня серьезные опасения. Не считаю я уместными и последние замечания Сета. Они ничего не доказывают. Это гордый человек, и он болен, и все мы знаем, что, когда на него оказывают давление, – а сегодня, как можно догадаться, давление было весьма интенсивным, – он начинает защищаться, становится высокомерным“.

Рик на мгновение замолчал, чтобы свериться с карточкой три на пять дюймов, после чего продолжил: „Я хотел бы предложить свою интерпретацию сегодняшних событий. Я вижу, что теоретические воззрения Сета вызывают у многих из вас самодовольный гнев. Но я не уверен, что причиной тому стала именно суть интерпретаций этой проблемы, предложенных доктором Пейндом, а не их форма, видимость. Возможно, у многих из вас вызывают настороженность острота его ума, его вклад в наше дело, его литературный талант и, прежде всего, его честолюбие? Неужели члены института не испытывают зависти к тому, что Сет часто появляется на страницах журналов, газет, в телепрограммах? Можем ли мы стерпеть его диссидентство? Можем ли мы стерпеть того, кто бросает вызов ортодоксальной концепции, как Шандор Ференци бросил вызов психоаналитической доктрине семьдесят пять лет назад? Полагаю, что сегодняшняя полемика была направлена не на содержание аналитических интерпретаций Сета Пейнда. Обсуждение его теории фокусировки на отце – всего лишь отвлекающий маневр, классический пример замещения. Нет, это была вендетта, нападение прямое – и недостойное. Я уверен, что действительными мотивами происшедшего были зависть, защита ортодоксальной доктрины, страх перед отцом и боязнь перемен“.

Ответил ему Маршал. Он хорошо знал Рика, так как в течение трех лет был его супервизором по одному из пациентов. „Рик, я уважаю твою смелость, твою лояльность и желание высказаться, но я не могу согласиться с тобой. Именно суть теоретических взглядов Сета вызывает мое наибольшее беспокойство. Он настолько далеко отошел от психоаналитической теории, что наш долг в этой связи – дифференцироваться, отделиться от него. Подумай только, о чем он говорит: стремление к слиянию с отцом, к возвращению в прямую кишку – отцовское чрево. Ну и ну!“

„Маршал, – возразил Рик. – Ты выдергиваешь из контекста одну лишь интерпретацию. Сколькие из вас делали такие вот идиосинкразические интерпретации, которые, будучи выхваченными из общего контекста, казались глупыми или недоказуемыми?“

„Может, ты и прав. Но не в отношении Сета. Он часто высказывался перед коллегами, перед широкой публикой, писал в своих статьях, что именно этот мотив ему представляется ключевой динамикой в анализе любого мужчины. Сегодня он ясно дал нам понять, что это не был единичный случай. Он назвал это „универсальной интерпретацией“. Он хвастался тем, что всем своим пациентам он озвучивает именно эту опасную интерпретацию!“

„Правильно, верно!“ Маршала поддерживал хор голосов.

„Опасную“, Маршал? – В голосе Рика звучало недовольство. – Тебе не кажется, что мы принимаем это слишком близко к сердцу?»

«Нет уж, мы слишком спокойно к этому относимся. – Маршал повысил голос. Теперь он выступал в роли оратора, вещающего от лица института. – Неужели ты ставишь под сомнение первостепенное значение или возможности интерпретации? Представляешь ли ты себе, какой вред принесли эти интерпретации? Любой взрослый мужчина, который испытывает хоть малейшее желание вернуться на некую регрессивную стадию развития, хоть ненадолго вновь оказаться там, где его ждут покой и забота, слышит, что он, оказывается, мечтает о том, чтобы через отцовский анус забраться в чрево – в прямую кишку. Только подумай о ятрогенном чувстве вины, о страхе гомосексуальной регрессии».

«Полностью с этим согласен, – отозвался Джон Уэлдон. – Члены образовательного комитета единодушно настаивают на снятии с Сета Пейнда полномочий инструктора по психоанализу. Единственное, что удерживает их от полного исключения Сета Пейнда из института, так это его болезнь и его вклад в наше дело. Необходимо объявить общее голосование для всех членов института по принятию рекомендаций Образовательного комитета».

«Я голосую за», – произнесла Олив Смит.

Маршал поддержал ее, и предложение было принято единогласно всеми членами института, за исключением Рика Чаптона, который проголосовал против. Миан Хан, психоаналитик из Пакистана, который часто сотрудничал с Сетом, и четыре бывших пациента Сета воздержались.

Три пациента Сета, не имеющие права голоса, пошептались, и один из них заявил, что им нужно время, чтобы обдумать свои дальнейшие действия, но они как группа шокированы развитием событий. После чего они покинули комнату.

«Я не просто шокирован, – сказал Рик, который шумно собрал свои вещи и направлялся к выходу. – Это скандал – неприкрытое лицемерие. – Остановившись в дверях, он добавил: – Я согласен с Ницше в том, что единственная подлинная истина есть истина прожитая!»

«Что ты имеешь в виду в данном контексте?» – спросил Джон Уэлдон, призывая собрание к тишине стуком молоточка.

«Я хочу знать, действительно ли присутствующие согласны с Маршалом Стрейдером в том, что Сет Пейнд причинил огромный вред своим пациентам этими интерпретациями относительно слияния с отцом?»

«Полагаю, я могу высказаться от имени института, – ответил Джон Уэлдон. – Я утверждаю, что ни один достойный доверия психоаналитик не будет оспаривать тот факт, что Сет причинил значительный вред нескольким своим пациентам».

Рик, стоя в дверях, сказал: «Тогда вы должны понимать, о чем говорил Ницше. Если эта организация действительно и искренне верит в то, что пациентам Сета причинен сильный вред, и если в этой организации сохранилась хоть крупица честности, то вам остается лишь одно – то есть если вы хотите, чтобы ваши действия соответствовали нормам морали и права».

«И что же это?» – поинтересовался Уэлдон.

«Отзовите!»

«Отозвать? О чем ты?»

«Если, – отозвался Рик, – у „Дженерал моторе“ и у „Тойоты“ хватает честности и им не слабо – простите, дамы, я не могу подобрать политически корректного эквивалента, – отзывать бракованные машины, машины с дефектом, который в конце концов может стать причиной серьезных проблем для их владельцев, то ваш план действий предельно ясен».

«Ты хочешь сказать…»

«Вы прекрасно знаете, что я хочу сказать». Рик вылетел из зала, с грохотом хлопнув дверью.

Три бывших пациента Сета и Миан Хан ушли сразу за Риком. У дверей Терри Фуллер предостерег собравшихся: «Отнеситесь к этому со всей серьезностью, джентльмены. Возникла реальная угроза раскола».

Джон Уэлдон и без того понимал, что этот Исход приведет к серьезным последствиям. Последнее, что он хотел бы увидеть на своем веку, так это раскол и основание самостоятельного психоаналитического института. Подобное не раз происходило в других городах: после того как откололась Карен Хорни со своими последователями, a потом и интерперсоналисты во главе с Салливаном, в Нью-Йорке появилось три института. Такая же судьба постигла Чикаго, и Лос-Анджелес, и Вашингтонско-Балтиморскую школу. Это должно было произойти и в Лондоне, где десятилетиями последователи Мелани Клейн, Анны Фрейд и «серединная школа» – апологеты теории объектных отношений Фейрберна и Винникотта – вели непримиримую борьбу.

Институт психоанализа «Golden Gate» мирно просуществовал полвека, возможно, потому, что агрессия его членов была эффективно перенаправлена на более очевидных врагов: на сильный Юнгианский институт и ряд альтернативных терапевтических школ – трансперсональную, Рейхианскую, прошлых жизней, холотропного дыхания, гомеопатическую, Ролфинга, которые чудесным образом одна за другой возникали из горячих источников и бурных трений графства Марин. Более того, Джон понимал, что какой-нибудь ушлый журналист не откажет себе в удовольствии написать материал по поводу раскола института. Зрелище хорошо проанализированных психоаналитиков, неспособных ужиться друг с другом, которые встают в позу, борются за власть, сталкиваются по пустякам и в конце концов шумно расстаются, может послужить пищей для прекрасной литературной буффонады. Джон не хотел войти в историю как президент периода распада института.

«Отозвать? – воскликнул Моррис. – Такого никогда не было!»

«Чрезвычайные шаги в чрезвычайных ситуациях», – пробормотала Олив Смит.

Маршал не отрываясь следил за Джоном Уэлдоном. Перехватив едва заметный кивок в ответ на слова Олив, он воспользовался ситуацией.

«Если мы не примем брошенный Риком вызов – который, я уверен, скоро станет достоянием общественности, – то наши шансы заделать эту брешь равны нулю».

«Но отзывать, – не унимался Моррис Фендер, – из-за неверной интерпретации?»

«Не стоит недооценивать, Моррис, это серьезная проблема, – сказал Маршал. – Существует ли психоаналитическая техника более мощная, чем интерпретация? И разве не все мы сходимся во мнении, что предложенная Сетом формулировка опасна и неверна?»

«Она опасна потому, что она неверна», – заметил Моррис.

«Нет, – возразил Маршал. – Она может быть неверной, но пассивной – просто не дающей пациенту развития. Но эта не просто неверна, но и активно опасна. Только представь себе! Каждый его пациент-мужчина, который мечтает о поддержке, о человеческом общении, должен поверить в то, что испытывает примитивное желание забраться в отцовский анус, в комфорт его утробы. Это беспрецедентный случай, но я уверен, что нам следует предпринять что-то для защиты его пациентов». Быстрый взгляд убедил Маршала в том, что Джон не только поддерживает его позицию, но и ценит ее.

«Матка – прямая кишка! Где он только набрался этого дерьма, этой ереси, этой… этой… этой белиберды?» – воскликнул Джекоб, свирепого вида психоаналитик с обвисшими щеками, двойным подбородком и огромными седыми бровями и бакенбардами.

«Он говорил, что взял это из своей практики, из анализа Аллена Джейнвея», – ответил Моррис.

«Но Аллен умер три года назад. Знаете, Аллен никогда не вызывал у меня доверия. У меня нет доказательств, но его женоненавистничество, его щегольство, все эти банты, друзья-гомосексуалисты, этот кондоминиум в Кастро, опера как сосредоточие всех интересов…»

«Давайте не будем уходить от темы, Джекоб, – перебил его Джон Уэлдон. – На данный момент нас не интересуют ни сексуальные предпочтения Аллена Джейнвея, ни самого Сета. Нам нужно быть с этим очень осторожными. Если общественность решит, что мы осуждаем или даже увольняем члена института только потому, что он гей, то, с учетом сложившейся ситуации, это будет для нас политической катастрофой».