Текст книги "Терапевтическая проза. Ирвин Ялом. Комплект из 5 книг"

Глава 11

На следующий день Эрнест торопливо записывал клинические замечания, стараясь успеть до начала второго сеанса Каролин. День выдался тяжелым, но Эрнест не чувствовал усталости: успешная терапия всегда давала ему силы, поэтому этот день принес ему удовлетворение.

По крайней мере, он был доволен четырьмя пациентами из пяти. Пятый пациент, Брэд, как обычно, потратил все время на подробный и утомительный отчет о том, как он провел эту неделю. Многие пациенты, подобные ему, казалось, физически не способны пользоваться терапией. Эрнест не раз пытался вывести его на более глубокие уровни личности, но всякий раз неудачно. Эрнест даже предположил, что другое психотерапевтическое направление, может, даже бихевиоризм, будет более эффективным в борьбе с хронической тревожностью Брэда и его болезненной нерешительностью. Однако стоило ему завести об этом речь, Брэд начинал вдруг рассыпаться в любезностях, говоря о том, сколько пользы принесла ему терапия, что пропали приступы паники, и о том, как ценил он работу с Эрнестом.

Эрнест больше не видел перспективы в элементарном сдерживании тревожности Брэда. Он был так же недоволен Брэдом, как и Джастином. У Эрнеста появились новые критерии качества терапевтической работы: теперь он был доволен лишь тогда, когда его пациенты были откровенны, шли на риск, испытывали новые возможности и – что казалось наиболее важным – были готовы сконцентрироваться на исследовании промежуточного пространства, пролегающего между пациентом и терапевтом.

На последней супервизорской консультации Маршал отругал Эрнеста за то, что он имеет наглость думать, что идея сосредоточения на этом «между» была чем-то оригинальным; последние восемьдесят лет аналитики все свое внимание уделяли исключительно переносу, иррациональным чувствам пациента к терапевту.

Но Эрнест не сдавался и продолжал делать заметки для статьи, посвященной терапевтическим взаимоотношениям, под названием «Пространство между пациентом и терапевтом: аутентичность в терапии». В отличие от Маршала он был уверен в том, что через привлечение внимания не к переносу – искаженным, не соответствующим действительности отношениям, – но к аутентичным, настоящим отношениям между пациентом и терапевтом ему удастся привнести нечто новое в психотерапию.

Разрабатываемый Эрнестом терапевтический подход требовал большей откровенности с пациентами, фокусировки на их реальных «мы-отношениях» в кабинете терапевта. Он всегда думал, что терапевтическая работа состоит из выявления и устранения всего того, что пагубно сказывается на отношениях «терапевт – пациент». Радикальный эксперимент с откровенностью, который Эрнест проводил с Каролин Лефтман, был лишь очередным логическим этапом в эволюции его нового психотерапевтического подхода.

Сегодняшний день принес Эрнесту не только удовлетворение от проделанной работы: ему достался и отдельный бонус. Пациенты подарили ему два кошмарных сна, которые он с их разрешения использует в книге, посвященной страху смерти. До приезда Каролин оставалось пять минут, и он начал набивать эти сны на компьютере.

Первый был лишь обрывком сна:

Я пришла в ваш кабинет на сеанс. Вас там не было. Я оглянулась и на вешалке увидела вашу соломенную шляпу – внутри она вся была покрыта паутиной. На меня нахлынула грусть.

Маделейн, которой этот сон приснился, страдала от рака груди и буквально на днях узнала, что рак перешел и на позвоночник. В ее сне жертвой оказывался другой: смерть и разложение грозят не ей самой, но терапевту, который исчез, оставив лишь затянутую паутиной соломенную шляпу. Или, думал Эрнест, сон может отражать ее ощущение потери мира: если ее сознание отвечает за форму, содержание и смысл «объективной» реальности – весь ее личностно значимый мир, тогда с уничтожением сознания исчезнет все.

Эрнест привык работать с умирающими пациентами.

Но от этого образа – его любимая панама, оплетенная паутиной, – его бросило в дрожь.

Второй сон рассказал Мэтт, шестидесятичетырехлетний терапевт:

Я бродил по высокой отвесной скале на побережье Биг-Сур и наткнулся на небольшую речку, впадающую в Тихий океан. Подойдя ближе, я с удивлением заметил, что река течет прочь от океана, течет в обратную сторону. Потом я увидел сгорбленного старика, который напомнил мне отца. Он стоял у реки, одинокий и сломленный. Я не мог подойти к нему, потому что спуска там не было, и я пошел дальше. Скоро я увидел другого старика, еще более сгорбленного. Возможно, это был мой дед. До него мне тоже не удалось добраться, и я проснулся, расстроенный и обеспокоенный.

Мэтта пугала не смерть как таковая, но смерть в одиночестве. Его отец, хронический алкоголик, умер несколько месяцев назад, и, хотя они постоянно конфликтовали, Мэтт не мог простить себе, что оставил отца умирать в одиночестве. Он боялся, что ему тоже суждено умереть одиноким, бездомным, как умирали все мужчины в его семье. Когда тревога охватывала его посреди ночи, Мэтт успокаивал себя тем, что садился у кроватки своего восьмилетнего сына и прислушивался к его дыханию. Его преследовала фантазия, в которой он и два его сына плывут по океану, далеко от берега, и дети с любовью помогают ему навеки скрыться в глубине волн. Но, так как он не помог отцу и деду, когда те умирали, он не верил, что заслужил таких детей.

Река, текущая вспять! Река, уносящая сосновые шишки и хрупкие дубовые листья в гору, от океана. Река, текущая назад, в золотое время детства и воссоединения первобытной семьи. Потрясающий визуальный образ времени, повернувшего вспять, стремления вырваться из рук судьбы, старения и исчезновения! Эрнест не уставал восторгаться художником, скрытым в каждом пациенте; ему часто хотелось почтительно снять шляпу перед производителем снов, обитателем бессознательного, который каждую ночь, год за годом сплетает шедевры иллюзий.

За стеной, в приемной Кэрол тоже делала записи: заметки о первой встрече с Эрнестом. Она отложила ручку и перечитала написанное:

ПЕРВЫЙ СЕАНС

12 февраля 1995 года

Доктор Лэш неуместно неформален. Навязчив. Настаивал, невзирая на мои протесты, чтобы я называла его по имени, Эрнест… прикоснулся ко мне в первые же тридцать секунд – за локоть, когда я входила в кабинет… очень нежен – прикоснулся ко мне опять, к руке, когда давал мне салфетку… выяснял, что меня беспокоит, историю моей семьи… на первом же сеансе начал настойчиво выжимать из меня вытесненные воспоминания о сексуальном насилии! Слишком много, слишком быстро – это ошеломило, смутило меня! Говорил о своих чувствах… говорил, важно, чтобы мы стали очень близки… просит задавать вопросы о его жизни… обещает быть полностью откровенным, рассказать мне все… с одобрением отзывался о моем романе с доктором Куком… провел со мной на десять минут больше… настоял на прощальных объятиях…

Она была довольна собой. «Эти записи мне очень пригодятся, – думала она. – Правда, не сейчас. Но в один прекрасный день они покажутся кому-нибудь – Джастину, моему юристу, государственному комитету по этике – крайне любопытными». Кэрол закрыла блокнот. Ей нужно собраться перед встречей с Эрнестом. События последних двадцати четырех часов не лучшим образом сказались на ее мыслительных способностях.

Когда она пришла домой вчера вечером, на двери висела записка от Джастина: «Я вернулся за вещами». Задняя дверь была взломана, и он унес все, что она не успела уничтожить: свои ракетки для ракетбола, одежду, туалетные принадлежности, обувь, книги, а также вещи, которые принадлежали им обоим: книги, фотоаппарат, бинокль, CD-плеер, большую часть их коллекции компакт-дисков, несколько кастрюль, чашек и стаканов. Он даже взломал ее кедровый секретер и унес свой компьютер.

Взбешенная Кэрол позвонила родителям Джастина, чтобы сообщить, что она собирается засадить их сына за решетку, а они окажутся в камере по соседству, если они будут оказывать хоть какую-нибудь помощь своему сыну-уголовнику. Она позвонила Норме и Хитер, но лучше от этого не стало. На самом деле стало еще хуже. Норма была слишком озабочена собственными проблемами с мужем, а Хитер своим нежным голоском напомнила ей, что Джастин имеет полное право на принадлежащие ему вещи. Она не могла обвинить его в краже со взломом или незаконном проникновении в чужое жилище: это был его дом и она не имела права менять замки или пытаться помешать ему попасть в дом каким-либо иным способом, не имея на то специального ордера.

Кэрол знала, что Хитер права. Она не получила в суде ордер, запрещающий ему вход в ее владения, потому что никогда – даже в самом страшном сне – не могла себе представить, что он решится на подобную акцию.

И в довершение ко всему утром, одеваясь, она обнаружила, что из всего ее нижнего белья были аккуратно вырезаны кусочки ткани из промежности. И, словно для того, чтобы у нее не оставалось сомнений в том, каким образом это произошло, в каждой паре Джастин оставил по кусочку галстуков, которые она изрезала на куски и побросала в его шкаф.

Кэрол была ошеломлена. Это не Джастин. Не тот Джастин, которого она знала. Нет, один Джастин не смог бы это проделать. У него не хватило бы духу. И воображения.

Это могло произойти только в том случае… единственный человек, который мог бы все это так обставить, – это Эрнест Лэш! Она подняла глаза и увидела перед собой его – собственной персоной. Он кивал ей своей жирной головой, приглашая пройти в кабинет! Чего бы мне это ни стоило, ты, сукин сын, пообещала Кэрол, сколько бы это ни заняло времени, что бы мне ни пришлось сделать, я оставлю тебя без работы.

«Итак, – произнес Эрнест, когда они уселись, – что представляется вам важным сегодня?»

«О, столько всего. Мне нужно собраться с мыслями. Я не могу понять, почему я так взволнована».

«Да, на вашем лице отражается эта внутренняя работа».

О, прекрасно, прекрасно, ты, дурень чертов, подумала Кэрол.

«Но мне трудно читать ваше лицо, Каролин, – продолжал Эрнест. – Какое-то возмущение, может быть. Некая грусть».

«Ральф, мой последний терапевт, говорил, что существуют четыре базовых чувства…»

«Да, – мгновенно отозвался Эрнест. – Боль, грусть, ярость, радость. Так легко запомнить».

Легко запомнить? Да уж, в этой профессии мозги выдают в кредит, подумала Кэрол. Односложные слова! Все вы, кретины, одинаковые. «Мне кажется, что я все это чувствую, Эрнест».

«Как это, Каролин?»

«Ну, „ярость“ по поводу проблем в моей жизни. Мы говорили о некоторых из них в прошлый раз: мой брат, особенно мой отец. И „боль“ – тревога – когда я думаю о ловушке, в которой оказалась в ожидании смерти своего мужа. И „грусть“, наверное, когда я думаю о том, сколько лет потеряла в этом неудачном браке».

«А радость?»

«О, с этим просто. „Радость“ – это когда я думаю о вас и о том, как мне повезло с вами. Я думала о вас, о том, что я увижу вас сегодня, – вот что дало мне силы пережить эту неделю».

«Расскажите мне об этом».

Кэрол сняла сумку с колен, поставила ее на пол и элегантно скрестила длинные ноги. «Вы заставляете меня краснеть». Она помолчала – сама скромность! Прекрасно, думала она. Но не торопись, только не торопись, Кэрол. «На самом деле я всю неделю фантазировала о вас. Это были эротические фантазии. Но вы, наверное, привыкли, что ваши пациентки находят вас привлекательным».

При мысли о том, что Каролин фантазирует о нем, может, даже мастурбирует на эти фантазии, Эрнест почувствовал возбуждение. Он думал, как лучше отреагировать на это – отреагировать честно.

«Вы же привыкли к этому, Эрнест? Вы просили меня задавать вам вопросы».

«Каролин, в вашем вопросе есть что-то, что смущает меня, и я пытаюсь понять почему. Думаю, потому, что из этого следует, что то, что происходит здесь между нами, есть нечто стандартизированное, нечто предсказуемое».

«Кажется, я не понимаю вас».

«Понимаете, вы для меня уникальны. Ваша жизнь, ваша ситуация уникальны. Поэтому, когда вы спрашиваете меня, происходит ли так всегда, это кажется мне несколько неуместным».

Кэрол придала своим глазам мечтательное выражение.

Эрнест смаковал свои слова. Потрясающий ответ! Нужно не забыть эти слова, чтобы использовать в статье про промежуточное пространство. Но Эрнест также понимал, что с его подачи сеанс переключился на безличные абстракции, и попытался быстро исправить ситуацию: «Но, Каролин, я ушел в сторону от вашего вопроса… что вы хотели узнать?»

«Я хотела узнать, как вы относитесь к тому, что я нахожу вас привлекательным, – ответила Кэрол. – Я так много думала о вас на этой неделе… о том, что было бы, если бы мы с вами случайно, может, на одной из ваших лекций встретились как мужчина и женщина, а не как терапевт и его клиент. Знаю, я должна рассказать вам об этом, но мне трудно это сделать… Я стесняюсь… может, вы сочтете это – я имею в виду, мои слова – отвратительными. Я и сама чувствую себя отвратительной».

Очень, очень хорошо, думала Кэрол. Черт возьми, у меня здорово это получается!

«Ну что, Каролин, я обещал, что буду честен с вами. А правда состоит в том, что мне приятно слышать, что женщина – должен сказать, женщина очень и очень привлекательная – находит привлекательным меня. Как и большинство людей, я не уверен в своей физической привлекательности».

Эрнест замолчал. Так сердце колотится. Я никогда не общался с пациентами на такие личные темы. Мне понравилось говорить ей о том, что она привлекательна, – это заводит меня. Наверное, я сделал ошибку. Она может подумать, что я соблазняю ее. Но она кажется самой себе отвратительной. Она не знает, насколько она хороша собой. Почему бы не устроить для нее небольшое подтверждение, небольшую проверку ее внешности?

Кэрол же ликовала – впервые за несколько недель. «Очень привлекательная женщина». Бинго! Помнится, Ральф Кук говорил мне то же самое, слово в слово. Он с этого начал. И именно эти слова говорил мне отвратительный доктор Цвейзунг. Слава богу, мне хватило ума назвать его подонком и уйти. Но они оба, наверное, проделывают сейчас то же самое с другими жертвами. Если бы я только додумалась собрать доказательства, прикончить этих ублюдков! Теперь я могу сделать это. Если бы я только положила диктофон в сумочку. В следующий раз! Я же не думала, что он так скоро проявит свою похотливую сущность.

«Но, – продолжал Эрнест, – чтобы быть полностью честным с вами, должен заметить, что я не принимаю ваши слова на свой счет. Вы говорите обо мне, но реагируете вы не на меня, а в гораздо большей степени на мою роль».

Его слова захватили Кэрол врасплох. «Что вы имеете в виду?»

«Вернитесь на пару шагов назад, Кэрол. Давайте дадим беспристрастную оценку последним событиям. В вашей жизни произошли ужасные вещи; вы держали все в себе, мало с кем делились своими переживаниями. У вас были ужасные отношения с мужчинами, которые имели важное значение в вашей жизни: ваш отец, ваш брат, ваш муж и… Расти, да? Так звали вашего школьного приятеля? И единственный человек, с которым вам было хорошо, – это ваш бывший терапевт, но и он умер, покинул вас.

А потом вы приходите сюда, ко мне и впервые, рискуя, рассказываете мне обо всем. С учетом всего этого, Каролин, разве можно удивляться тому, что у вас возникли сильные чувства ко мне? Не думаю. Вот что я имел в виду, когда говорил, что это моя роль, а вовсе не я сам. К тому же вы испытывали сильные чувства к доктору Куку. Неудивительно, что мне по наследству перешла некоторая их часть, то есть произошел перенос этих чувств на меня».

«Вот с этим я согласна, Эрнест. Я начинаю испытывать к вам те же чувства, что и к доктору Куку».

Короткая пауза. Кэрол не сводила глаз с Эрнеста. Маршал бы выждал. Но не Эрнест.

«Мы обсуждали „радость“, и я ценю вашу честность. Могу я попросить вас вернуться к остальным трем чувствам? Посмотрим. Вы сказали, что вы испытываете „ярость“, вспоминая о проблемах прошлого, особенно связанных с мужчинами в вашей жизни; „боль“ вызывает западня, в которой вы оказались вместе с вашим мужем; а „грусть“… „грусть“… напомните мне, Каролин».

Кэрол вспыхнула. Она забыла, что рассказывала ему. «Я и сама забыла, что это было: я слишком взволнована и не могу сосредоточиться». Так не пойдет, подумала она. Мне нельзя забывать роль. Избежать таких накладок можно только одним способом – я не должна врать про себя, за исключением, разумеется, того, что касается Джастина.

«А, я вспомнил, – сказал Эрнест. – „Грусть“ из-за сожалений, которые у вас накопились, – „потерянные годы“, так вы, кажется, сказали. Знаете, Каролин, эта мнемоника „боль, грусть, ярость, радость“ слишком упрощенная. Вы умная женщина, и, боюсь, это вас покоробит. Но сегодня она сработала. Проблемы, ассоциирующиеся с каждым из четырех этих чувств, – это как раз то, что нам нужно. Давайте разберемся с этим».

Кэрол кивнула. Она была разочарована тем, что они так быстро ушли от разговора о ее привлекательности. «Терпение, только терпение, – напомнила она себе. – Вспомни Ральфа Кука. Они так обычно и делают. Сначала они завоевывают твое доверие; потом ты попадаешь в полную зависимость, они становятся жизненно необходимы тебе. И только потом они принимаются за свое. Избежать этого невозможно. Ему нужно дать пару недель. Надо сделать так, чтобы он сам был инициатором всех изменений».

«С чего начнем?» – поинтересовался Эрнест.

«С грусти, – предложила Кэрол. – Мне грустно думать о тех годах, которые я провела с мужчиной, которого терпеть не могу».

«Девять лет, – сказал Эрнест. – Значительная часть вашей жизни».

«Очень значительная. Как бы мне хотелось вернуть ее».

«Каролин, давайте попробуем выяснить, почему вы расстались с этими девятью годами».

«Я уже пыталась разобраться в этом с другими терапевтами. Все без толку. И не кажется ли вам, что работа с моим прошлым уведет нас от настоящего, от моей дилеммы?»

«Хороший вопрос, Каролин. Доверьтесь мне. Я не старьевщик. Тем не менее прошлое – это часть вашего актуального самосознания. Прошлое – это те очки, сквозь которые вы смотрите на настоящее. Чтобы знать о вас все, я должен смотреть на мир так, как смотрите вы. Мне также нужно знать, как вы принимали решения в прошлом, чтобы помочь вам принимать более эффективные решения в будущем».

«Понимаю», – кивнула Кэрол.

«Итак, расскажите мне о своем браке. Как вы решили выйти замуж и как вы оставались девять лет с человеком, которого не любили?»

Кэрол, не отступая от решения не уходить далеко от истины, честно рассказала Эрнесту о своей семейной жизни, изменив лишь географию и фактические детали, которые могли вызвать у Эрнеста подозрение.

«Я познакомилась с Уэйном, когда еще училась в юридическом колледже. Я работала секретарем в юридической компании Эванстона, и мне было передано дело, связанное с бизнесом отца Уэйна. Он был владельцем процветающей сети обувных магазинов. Мы с Уэйном проводили много времени вместе. Он был красивый, мягкий, преданный, задумчивый и собирался через год-два принять пятимиллионный бизнес. У меня вообще не было денег, зато была куча долгов по студенческим ссудам. Я сразу решила выйти за него замуж. Это было дурацкое решение».

«Почему?»

«Через несколько месяцев совместной жизни я стала более реалистично оценивать достоинства Уэйна. Я скоро поняла, что „мягкость“ была следствием не доброты, но трусости. „Задумчивость“ превратилась в катастрофическую нерешительность. „Преданность“ стала удушливой зависимостью. А „богатство“ обратилось в прах, когда обувной бизнес его отца обанкротился через три года».

«А привлекательность?»

«Бедный красавчик-болван плюс доллар пятьдесят – это чашка капуччино. Это было крайне неудачное решение – решение, которое сломало мне жизнь».

«Как вы приняли это решение?»

«Я знаю, что этому предшествовало. Я уже рассказывала вам, что парень, с которым я встречалась в старших классах, бросил меня, когда я училась на втором курсе колледжа, без объяснения причин. В колледже я встречалась с Майклом. Мы были идеальной парой; Майкл был вторым в группе…»

«Вы были идеальной парой? – перебил ее Эрнест. – Вы тоже были хорошим студентом?»

«О, у нас было прекрасное будущее. Майкл был вторым в группе, я была первой. Но история с Майклом закончилась тем, что он бросил меня, чтобы жениться на взбалмошной дочери главы крупнейшей нью-йоркской юридической корпорации. Потом, во время летней практики в суде округа, был Эд, влиятельный помощник окружного судьи, который делился со мной профессиональным опытом на офисной кушетке почти каждый день. Но он не хотел, чтобы наши отношения стали достоянием общественности, так что, когда закончилось лето, он так и не ответил ни на одно мое письмо или звонок. Потом полтора года я не подпускала к себе мужчин, а потом появился Уэйн. Думаю, я решила выйти за него на фоне всех этих разочарований».

«Теперь я вижу эту длинную цепочку мужчин, которые предали вас: ваш отец, Джед…»

«Джеб. На конце „б“». Б, б, ты, мозгоправ, подумала Кэрол. Она выдавила из себя дружелюбную улыбку. «Попытайтесь запомнить: „б“ – это „брат“, простая мнемоника. Или „барыга“, или „бормоглот“, или „бестия“».

«Простите, Каролин. Джеб, доктор Кук, Расти, а сегодня прибавились еще Майкл и Эд. Длинный список! Мне кажется, что, когда появился Уэйн, вы почувствовали облегчение от того, что наконец-то вам удалось найти кого-то, кто кажется надежным и на кого можно положиться».

«Я даже не думала о том, что Уэйн бросит меня. Он такой прилипала, что чуть ли не в ванную ходил за мной по пятам».

«Может быть, тогда вам даже нравилось, что он такой „прилипала“. А этот список мужчин-неудачников? Его так никто и не разбавил? Я не слышал ни об одном исключении, ни об одном мужчине, который бы был достоин вас. И хорошо к вам относился».

«Был только Ральф Кук». Кэрол торопливо вернулась в безопасность своей лжи. Несколько мгновений назад, когда Эрнест перечислял мужчин, предавших ее, она почувствовала боль, как и на прошлом сеансе. Она поняла, что ей нужно быть очень осторожной. Она и не знала, насколько велико искушение терапии. И насколько она вероломна.

«Но он умер», – сказал Эрнест.

«А теперь есть вы. А вы будете хорошо ко мне относиться?»

Прежде чем Эрнест успел ответить, Кэрол улыбнулась и задала следующий вопрос: «А у вас как со здоровьем?»

Эрнест улыбнулся. «Я абсолютно здоров, Каролин. Я планирую прожить еще много лет».

«А другой вопрос?»

Эрнест взглянул на нее с лукавой улыбкой.

«Вы будете хорошо относиться ко мне?»

Эрнест помолчал, а потом заговорил, тщательно подбирая слова: «Да, я постараюсь помочь вам, я сделаю все, что смогу. Можете на это рассчитывать. Знаете, я вспомнил, как вы рассказывали, что были с тем студентом, который произносил прощальную речь на выпускном торжестве. Мне пришлось вытаскивать из вас это чуть ли не клещами. Лучшая студентка группы юридического факультета Чикагского университета – это огромное достижение, Каролин. Вы гордитесь этим?»

Кэрол пожала плечами.

«Каролин, прошу вас. Скажите это еще раз: как вы успевали, учась на юридическом факультете Чикагского университета?»

«Очень неплохо».

«Насколько неплохо?»

Тишина, а потом слабый голос Кэрол: «Я была лучшей студенткой в группе».

«Ну-ка, еще раз. Насколько неплохо?» Эрнест приложил ладонь к уху, показывая, что никак не может расслышать ее слова.

«Лучшая студентка в группе, – громко произнесла Кэрол. И добавила. – Редактор юридического журнала. И никто, даже Майкл, и рядом со мной не стоял». И она разрыдалась.

Эрнест дал ей салфетку, подождал, пока ее плечи перестали ходить ходуном, и спросил ласково: «Вы можете превратить ваши слезы в слова?»

«Да знаете ли вы, вы вообще представляете себе, какие перспективы открывались передо мной? Я могла добиться чего угодно, у меня было множество прекрасных предложений, я могла организовать свою фирму. Я даже могла заниматься международным правом, мне предлагали отличную работу в главном юрисконсульстве агентства международного развития в США. Я могла бы занимать высокий пост, оказывать влияние на политику правительства. А если бы я пошла работать в престижную фирму на Уоллстрит, я бы сейчас зарабатывала пятьсот тысяч долларов в год. А вместо этого… Только посмотрите на меня: занимаюсь семейным правом, завещаниями, никудышными налоговыми делами – и зарабатываю гроши. Я все промотала».

«Из-за Уэйна?»

«Из-за Уэйна, из-за Мэри, которая родилась через десять месяцев после нашей свадьбы. Я очень люблю ее, но она – часть этой западни».

«Расскажите мне про западню».

«Я действительно хотела заниматься международным правом, но как я могла вести международные дела, имея на руках маленького ребенка и мужа, настолько инфантильного, что он не мог даже толком справиться с ролью домохозяйки. Мужа, который сходит с ума, стоит ему остаться одному на ночь, который не может решить, что надеть на работу, не спросив у меня совета? Так что я согласилась на меньшее, отказалась от всех перспектив и приняла предложение небольшой компании Эванстона, чтобы Уэйн был поближе к главному управлению фирмы его отца».

«Как давно вы поняли, что совершили ошибку? Вы понимали, действительно ли вы понимали, на что идете?»

«Трудно сказать. У меня были сомнения в первые несколько лет, но потом произошла Великая Походная Трагедия, и они исчезли. Это было лет пять назад».

«Расскажите мне об этом случае».

«Ну, Уэйн решил, что стоит организовать любимое американское семейное мероприятие – пойти в поход. Когда я была подростком, я едва не умерла от укуса пчелы – анафилактический шок, к тому же у меня жуткая аллергия на ядовитый дуб, так что я никак не могла пойти в поход. Я предложила дюжину альтернативных вариантов: байдарки, подводное плавание, речное путешествие на Аляску, лодочные прогулки в Сан-Хуане, на Карибах, в штате Мэн – я неплохой моряк. Но Уэйн решил, что на карту поставлена его мужская честь, и не соглашался ни на что, кроме похода».

«Но как он мог надеяться на то, что вы отправитесь в поход с аллергией на пчелиные укусы? Он что, хотел, чтобы вы рисковали жизнью?»

«Он думал лишь о том, что я пытаюсь контролировать его. Начались ожесточенные сражения. Я сказала, что не пойду в этот поход ни в коем случае, а он заявил, что они с Мэри пойдут без меня. Я не возражала, чтобы он взвалил рюкзак на спину и отправился в этот поход с какими-нибудь друзьями, но друзей у него не было. Я боялась отпускать с ним Мэри, ей тогда было всего четыре года. Он настолько беспомощен, настолько труслив, что я не была уверена в ее безопасности. Мне кажется, что Мэри нужна была ему там, чтобы защищать его, а не наоборот. Но он стоял на своем. В конце концов он дожал меня, и я согласилась.

Вот тут-то и начались чудеса, – продолжала Кэрол. – Сначала он решил, что ему нужно восстановить форму и сбросить десять фунтов. На самом деле ему бы стоило сбросить тридцать. Вот, кстати, и ответ на ваш вопрос по поводу внешней привлекательности: он сильно поправился вскоре после нашей свадьбы. Он стал каждый день ходить в тренажерный зал, поднимать тяжести и худеть. И он действительно начал худеть, но потом сорвал спину и набрал свои килограммы обратно. Он так переживал, что у него началась гипервентиляция легких. Однажды мне пришлось уйти с банкета в мою честь – тогда я стала полноправным партнером в своей фирме – и везти его в больницу. Слишком круто для похода мачо. Вот тогда-то я и осознала весь ужас своего положения».

«Ух, вот это история, Каролин».

Эрнест был ошеломлен схожестью этого рассказа и истории о неудавшемся семейном походе Джастина. Удивительно слышать настолько похожие истории, рассказанные с разных точек зрения.

«Но расскажите мне, когда вы действительно поняли, что совершили ошибку. Посмотрим-ка. Как давно произошла история с походом? Говорите, вашей дочери было четыре года?»

«Около пяти лет назад». Кэрол постоянно приходилось одергивать себя; Эрнест вызывал у нее отвращение, но это расследование увлекало ее. Удивительно, думала она, как затягивает терапевтический процесс. За пару часов они способны подцепить тебя на крючок, а потом уже начинают делать все, что им вздумается: они могут заставить тебя посещать их каждый день, брать за это любые деньги, трахать тебя прямо на ковре и заставлять тебя оплачивать даже это. Может быть, я подвергаю себя опасности, ведя честную игру. Но выбора нет: если я начну врать, я сама себя загоню в угол. Этот парень – ублюдок, но он не идиот. Нет, я должна быть самой собой. Но осторожно. Очень осторожно.

«Итак, Каролин, пять лет назад вы осознали, что совершили ошибку, но с мужем разводиться не стали. Может, в вашей супружеской жизни были и положительные моменты, о которых вы мне еще не рассказывали».

«Нет, это был отвратительный брак! Я не люблю Уэйна. Не уважаю его. И он меня. Он ничего мне не дает. – Кэрол коснулась век. – Что мешало мне развестись с ним? Господи Иисусе, я не знаю! Привычка, страх, дочь – хотя Уэйн никогда не был привязан к ней – я не знаю… рак и обещание, которое я дала Уэйну… мне больше некуда идти – у меня не было других предложений».

«Предложений? Вы имеете в виду от других мужчин?»

«Да, разумеется, не было предложений от других мужчин, и, прошу вас, Эрнест, давайте поговорим об этом сегодня. Мне нужно что-то делать с сексуальными желаниями… я лишена этого, я в отчаянии. Но я говорила не об этом, я имела в виду, у меня не было интересных предложений в профессиональном плане. Ничего похожего на те блестящие предложения, которые я получала в молодости».

«Да, эти блестящие предложения. Знаете, я все вспоминаю, как вы плакали несколько минут назад, когда мы говорили о том, что вы были первой ученицей в группе, и о тех безграничных перспективах, которые открывались перед вами в плане карьеры…»

Кэрол окаменела. Он пытается вернуться к этой теме, подумала она. Стоит им обнаружить больное место, они начинают расковыривать его.

«Это очень болезненно, – продолжал Эрнест. – Думать о том, как бы могла сложиться ваша жизнь. Я вспомнил удивительные стихи Уитьера: „Из слов всевозможных, что сходят с пера, грустней быть не может, чем „если б тогда““…»

О нет, подумала Кэрол. Избавьте меня от этого. Теперь пошла поэзия. Далее со всеми остановками. Потом он начнет настраивать старую гитару.

«И вы отказались ото всех этих возможностей ради того, чтобы жить с Уэйном. Неудачная сделка – неудивительно, что вы стараетесь не думать об этом… видите, как вам больно думать об этом? Думаю, именно поэтому вы остались с Уэйном. Иначе вам пришлось бы посмотреть в глаза реальности. Вы бы не смогли и дальше отрицать, что отказались от всего этого, похоронили свое будущее фактически зазря».

Кэрол не смогла сдержать дрожь. Интерпретация Эрнеста была верной. Слушай, ты, а ну-ка, руки прочь от моей жизни! Кто тебя просил влезать в нее? «Возможно, вы правы. Но все кончилось; зачем ворошить прошлое? Я как раз об этом и говорила. Что прошло, то прошло».