Текст книги "ЛЯДЬ"

Как «на всю голову джентльмен» – характерный ярлык одной из частых знакомых, он охотно пригласил бы новую приятельницу и милую собеседницу проследовать по его стопам далее в гущу столичной напасти, но та заснула прямо у него на плече. Картину влюблённой идиллии нарушала лишь ушедшая бессонная ночь, проведённая в едва ли хозяйственных заботах, да нарастающий звон бокалов по соседству. Бесшумно одевшись и молча попрощавшись, он снова вынырнул в ночь. Которую так старательно, но безуспешно избегал. Где никого и совершенно видеть не хотелось; пришлось спуститься с четырнадцатого этажа пешком, чтобы не повстречать чьё-то назойливое естество.

Время года пока ещё не располагало к теплу. В привычном понимании этого слова, потому как здесь таковым считался и яркий солнечный день с вполне отрицательной температурой воздуха. Холод подействовал ободряюще, напомнив о возможности испытать перед неизбежной теперь уже попойкой кратковременное ощущение домашнего уюта. Выбор мест доступных развлечений в городе огромен, потому его завсегдатаи и ходят по одним и тем же, дабы не тешить себя жестокой иллюзией разнообразия. Впечатлений, событий и вкусов здесь море, но, согласно неверно истолкованной местной пословице, таковое, как правило, оказывается лишь по колено – на поверку всякий раз представляя из себя нечто среднее между армейским бассейном дезактивации и показательно фешенебельной pool party на Майорке. Большой город легко может быть самобытен и отсутствием самобытности. Он сам по себе, ему ни в бровь, ни в глаз и никуда вообще чьи-либо антипатии и расстройства. Ведь правит бал всё равно он.

Красавиц, склонных в силу веяния времени скорее к практичности, нежели к измене, в городе имелось ограниченное количество. Едва ли полдюжины заведений могли похвастаться постоянным ассортиментом одинокой стройной привлекательности. Суть проблемы – в вопиющем кумовстве распорядителей всякого праздника, что вкупе с традиционным поощрением воровства и неспособностью мыслить шире гарантирует тотальную серость. Разрешите управляющему в целях привлечения состоятельных клиентов угощать одиноких симпатичных дам, и через месяц ресторан будет представлять собой место паломничества такого количества его знакомых далеко не приятной наружности, что обычному гостю и сесть станет негде. Вводить на этот счёт подробный регламент тоже бессмысленно: подобной дряни только дай волю и не заметишь, как мытьё туалетов превратится в многотрудный процесс, где контроль и бумажная отчётность занимают две трети рабочего времени. Тут вообще очень уважают документы, распоряжения и директивы, относясь к ним с опасливым трепетом, вот только исполнять не спешат. Такого рода подход давно универсален на всём пространстве земной поверхности, но именно здесь, пожалуй, ещё уместно что-то в лучшую сторону изменить. Но вряд ли возможно.

Сложная международная обстановка обеспечила город изрядным количеством местного не перемороженного мяса, и эта радость, вкупе с хорошим – то есть французским, итальянским и частично испанским – вином сделала пребывание в нём весьма комфортным. Чего нельзя сказать о его жительницах. Экономика страны выдала в ответ на кризис привычно действенный парадокс: чем выше конкуренция за место под солнцем, тем меньше усилий прилагается для его достижения, включая качественное выполнение непосредственных обязанностей. Вопрос ментальности или мировоззрения, но императив сделался повсеместным. Избавленные от сливок нефтяного экспорта дамы, часто брошенные на произвол судьбы после многих лет неустанного благоденствия, сделались заносчивы и высокомерны. Просиживая долгие месяцы в насыщенном паразитами всех мастей холоде слякотной зимы, становились подчёркнуто невозмутимыми, если речь заходила о путешествии к морю и солнцу. С момента его последнего длительного пребывания минуло всего лишь десятилетие, но всё изменилось кардинально. Может, обида на то, что проклятый иностранец, ещё недавно заслуженно считавшийся нищебродом, снова превратился в состоятельного господина из вторично недоступной заграницы. Или отчаянное нежелание признаться себе, что молодость проходит в бестолковой охоте на ниже среднего ренту и вечную борьбу с обстоятельствами. В безуспешных попытках свести концы с концами они озлобились куда больше мужчин, никогда всерьёз и не рассчитывавших, что праздник жизни продлится вечно.

Для красоты и впрямь особенно унизительно считать копейки, ещё и будучи на содержании, в то время как здоровый ход вещей должен обеспечивать как минимум отсутствие бытовых трудностей. Им было до отчаяния обидно, и безысходность явно не помогала в преодолении озлобленности. Для женщины упадок тем более трагедия, поскольку всякий день, помимо неизбежных разочарований, несёт очевидное сознание того, что будет ещё хуже, ведь логика возраста неумолима. К счастью, в спину им не дышали молодые яростные конкурентки – за ними шло поколение напыщенных доярок и не более, но и достойные ценители уходили один за другим в прошлое в силу той же логики. Те, кто умел тратить деньги, не заглядывая опасливо в правую часть меню – иначе стоило ли приходить на ужин в мишленовский кабак. Кутили без оглядки на часы и рекомендации диетолога, творили милые, часто дорогостоящие глупости, за что имели дивидендами обласканных достатком бесчисленных подруг. Нынешнее поколение состоятельных граждан напоминало скорее бухгалтеров, унылых счетоводов во всём, не исключая и постели, более всего опасающихся переплаты – совершенно безотносительно текущего благосостояния. Целесообразность сделалась религией, и милые шалости вроде букета цветов на улице для незнакомой девушки исчезли из обихода; да так, что никто всерьёз уже не верил в их существование за пределами кассовых романтических комедий. Синематограф, к слову, отмеченное ещё классиком первейшее дамское развлечение, превратился в тошниловку спецэффектов для технологически зависимой молодёжи, уничтожив поход в кино как фактор досуга в принципе. Элитные фитнес-клубы более не одаривали годовой картой в обмен на краткую интрижку с управляющим. Да и какая там элита: законы выживания размыли до тех пор чёткую грань между хозяевами и подчинёнными, обеспечив и тем и другим одинаковую степень неопределённости и отчаяния, разве что с учётом привычного набора потребностей. Бережливость и даже скаредность, уродливый бич всего прекрасного, снова вошли в моду в силу одной только насущной необходимости.

Мир стремительно превращался в рынок китайского ширпотреба. Недоступно дорогого или смехотворно дешёвого, но цена сделалась не просто определяющим, а единственным регулятором всего и вся. В центре Шанхая миловидной блондинке незнакомый человек может запросто предложить несколько тысяч юаней за ночь, не полагая offer обидным: за спрос, как известно, денег не берут. К тому же отказ с каждым годом они слышат всё реже. Любая массовость со временем уничтожит понятия о достоинстве, воспитании и уж тем более чести, заменив их набором административных механизмов. Поскольку в текущий исторический период такое уже произошло, отчаявшимся столичным львицам, ныне похожим скорее на истерзанных кошек, оставалось лишь, забыв об изяществе, выходить с лотком к прилавку, горланя что есть силы в надежде привлечь редких покупателей: «Метр семьдесят шесть, импортная грудь три с половиной, французское бельё, стройные ноги, малонадёванная, недорого». Индустрия развлечений превратилась в один сплошной бордель, что, безусловно, удручало, но не казалось ещё фатальным. А вот то, что даже сутенёры не выходили на улицу без калькулятора, отдавало уже претензией на пожизненную гегемонию нового порядка. Вещей, уже почти синонимов жителей.

Веранда подчёркнуто итальянского ресторана привлекла надписью buratta. В стране с позывными АПЛ и МБР не ожидаешь увидеть эдакого изыска, да ещё и местного происхождения, но глаза, как вскоре выяснилось, не обманули. Трусливо отрезав кусочек от принесённого круга и обмакнув в песто, отправил его, зажмурившись, в рот. Чтобы с удивлением и восторгом констатировать воспоминания о королевском яхт-клубе из недавнего прошлого. Ибо тамошний ресторан вполне… дотягивал до стандартов здешней кухни. Порядочный выбор вин, домашний паштет, бесподобная говядина, корейка, десерты… он испуганно посмотрел в окно – убедиться, не видно ли из него Пантеона, благо подобные нетрезвые метаморфозы с ним раньше уже случались. Однако там располагался вполне типичный переулок, разве что узостью напоминавший северного собрата нынешней столицы. Судя по обходительности официантов, миловидности девушки-администратора и приличествующему кухне интерьеру, заведение открылось или поменяло хозяев совсем недавно. Следовательно, впереди располагались от трёх до пяти месяцев тёплого сезона, прежде чем обуявшая планету страсть к экономии превратит шедевр гастрономии в рядовую закусочную. От последнего он мысленно уже страдал не менее, чем торгующие бюстом строгие барышни от своего нового положения, но тот факт, что именно таким образом ему в очередной раз не удастся освоить трезвость, наполнил опустошённую предшествовавшими кардионагрузками душу прямо-таки физическим теплом. В самом деле, может, и ни к чему это знание, когда всё вокруг летит к чёртовой матери в бездну ненасытной обыденности.

Приготовление еды – безусловно настоящей, от закупки продуктов и до тарелки, есть таинство, легко дающее форы священнодействию иного понтифика. Но непосредственно еда – тоже искусство. Свежее мясо нужной прожарки без аккомпанемента из хорошего вина, что коитус в абсолютной темноте: физиология одна, но с сексом ничего общего. То же и с остальным, ведь все удовольствия побратимы. Основному блюду нужна прелюдия – достойная, но не отягощающая того, ради чего всё начиналось. Равно как и приятное завершение по окончании в виде кофе с непременным десертом – последнее вообще универсально и подходит любому процессу от соития до деловых переговоров. Притом, что восприятие еды и женщины полярно: форма и содержание имеют диаметрально противоположную систему координат. Вкусный ужин сгодится и в дешёвой забегаловке, но юность, лишённая красоты, безнадёжна. Искомый результат, однако, во всех случаях достигается лишь гармонией множества во благо единичного торжества.

Очаровательной наружности девушка успевала даже вовремя подливать вино, что далеко не просто, учитывая сочетание эстетики до трети наполненного бокала и раззадоренного первоклассной закуской порыва многоопытного алкоголика. Иван – с ударением на первый слог здешнее имя подходило ему идеально – не припомнил дня, проведённого «sober» в столице огромной страны, что, впрочем, нисколько не отражалось на продуктивности его пребывания. Это был пьяный во всех смыслах город, где ни одно трезвое решение не приживалось совершенно за исключением разве что светофоров. Хотя и они, надо думать, возникли с целью прежде всего оградить от излишней волатильности запретительным цветом именно выпивающих за рулём граждан. Не подверженные алкоголю жители выполняли, в лучшем случае, роль безмолвных массовых статистов, находчиво созданных городом же для обеспечения своих нужд и потребностей. Всё остальное уверенно взирало на жизнь приятно окосевшими от умеренного пьянства глазами, воспринимая здешнюю действительность единственно возможным способом – то есть не воспринимая её вовсе. Так говорил он себе.

– You can be anyone here. Just anyone. The advantage of this country is that every time something happens. It is never stable. Never boring. Never upset. Just step in and you will be enrolled by the process of happening. Then just step aside and joy. Start thinking about yourself: «I should somehow lay him down to sleep».

– Разбитый параличом Юрий Гагарин, – услышал он в свой адрес вполне уместную, отчасти даже милую колкость: дамы напротив обсуждали его противоречивый костюм.

Наряд и вправду был несколько странным. Первоклассную английскую обувь, брюки и, само собой, итальянскую рубашку венчала голова, по меньшей мере далёкая от именитых брендов. Всколоченная шевелюра, прочувствовавшая безусловную эффективность моющего средства, но не познавшая расчёски, обращённый внутрь взгляд и назойливое бормотание старика придавали ему обличье состоятельного больного. Образ достаточный, чтобы претендовать на сомнительную индивидуальность, но не в желанном под действием виноградных паров амплуа многообещающе обходительного кавалера. Тяга к компании рождалась исключительно под действием любимого напитка и с ним же вместе бы испарилась, вот только вряд ли в ближайшем будущем ему суждено было достигнуть означенных идеалов трезвости.

Он умел обеспечивать логистику красивых женщин, но откуда они берутся до отправки – уже не помнил. Уходящая зрелость оставила множество юных знакомств, перераставших, по мере взросления, в устойчивые необременительные связи, притягивавшие затем и подруг, что таким образом избавляло от обязанности непосредственно первого контакта. Он не приходил из ниоткуда, но появлялся в их сознании уже с предысторией, репутацией и в целом положительными отзывами. Что, безусловно, существенно упрощало общение, поскольку нет ничего глупее и утомительнее классического ухаживания за девушкой. Кино, домино, цветы, нежные поцелуи по возможности в обрамлении из величественных пейзажей, выпячиваемое в первый раз стеснение, разговоры об исключительном обаянии существенной разницы в возрасте, неизбежный в таких случаях Рим и далее по длинному нудному списку. Не чуждый эстетике порыва, Иван часто сокращал процесс, от тридцатиминутного знакомства переходя сразу к Вечному Городу, искренне радуясь, если находилась ещё способная на приятно лёгкое безумство привлекательность.

Чем далее, впрочем, тем реже. Страх превратился в императив, эмоцию повседневности, так что боялись – в век технологий тотальной слежки – вездесущих камер наблюдения и пожизненного следа из кредитных карт… Боялись всего, деликатно именуя это закономерным опасением. Новое поколение мужчин и вовсе поголовно, казалось, состояло из параноиков, готовых решительно испачкать бельё от всякой мелочи. Примечательно, что они даже не осознавали себя трусами, полагая указанную реакцию осмысленным разумным подходом перед лицом ими же выдуманной опасности. Меньше чем за десятилетие общественное сознание загнали в узкий коридор, выбраться откуда ему не суждено. Оставленный в поезде из аэропорта на сиденье чемодан, если владельцу вдруг захотелось в расположенный за три вагона туалет, гарантированно вызывал мгновенную реакцию пассажиров, казалось бы, только что лицезревших попутчика очевидно европейской внешности. Так что по возвращении из десятиминутного путешествия заносчивого мочеиспускателя ждали проводник, охранник и официальный представитель в погонах сержанта. Логика абсурда эффективна чрезвычайно, ведь истинный подрывник скорее оставил бы груз на одной из полок при входе, где тот непременно затерялся бы среди остального скарба. Что должно было казаться людям очевидным, но прививаемые условные рефлексы не заботились о безопасности. Их цель – наполнить социум атмосферой подозрительности, где власть – единственное спасение от бесчисленных вызовов нового времени. А поскольку ничего за этим на деле не стоит, то отсутствие апокалипсиса закономерно приписывается чрезвычайной эффективности государственных институтов, которые в случае реальной опасности куда охотнее работают с трупами, нежели с гражданами.

«Отчего – или для чего – человек отчаянно стремится стать бараном?» – рассуждал он, устремив взгляд в пустоту. Вопреки уверениям до неприличного шумных, учитывая нулевую эффективность, борцов с системой, желание исходит снизу, а не насаждается сверху. Страсть к подчинению абсолютно бессознательна и доходит иной раз до катарсиса. Элементарные навыки здравого смысла, казалось бы, должны подсказывать каждому, что в иерархии управления и охранительной системы сидят такие же, как ты сам – обычные, слабые люди. Разве что испорченные вседозволенностью и развращённые необоснованно громоздким богатством. И ждать от них божественной мудрости, а тем более провидения как минимум странно. Но, тем не менее, все ждут, на всех континентах и со всех пьедесталов уверенно повторяют универсальный девиз о принятых для предотвращения мерах, сплочённости нации перед лицом невидимого врага, ответственности и последующем наказании виновных. Глупо и несправедливо ждать от власти чего-либо ещё, в её инструментарии нет десницы, молний громовержца и прочих чудес, но внимать информационному комбикорму и вовсе преступно. Своё право видеть, различать, анализировать и думать назойливо предлагать в обмен на выдуманную стабильность, надетую на нос по собственному желанию. За которую ещё придётся вилять хвостом перед каждым встречным и поперечным законником, озадаченным собиранием доступной подати. Не считая официальных налогов на существование под вездесущим колпаком.

Следовательно, homo стремится стать slavish, стремится сам, усердно оплачивая колодки и радостно помогая их надевать. Никакого оболванивания; к примеру, терроризм есть не угроза вовсе, раз статистически менее существенная, чем полёт на самолёте, который, как известно, является наиболее безопасным транспортом. И ответственный механик, диспетчер или экзаменатор, аттестующий вчерашнего штурмана на пилота, всего лишь выполняя свою работу, спасёт больше жизней, чем орденоносец из спецуры. Все объявленные неразрешимыми проблемы человечества, на борьбу с которыми уходит всё больше ресурсов, корнями уходят в самодурство его руководителей. И даже такая цена всех устраивает. Каждый сначала захотел непогрешимого хозяина, и лишь затем тот появился. Во всей красе, уродстве или слабости, но возвеличенный алкающей массой, руководитель нынче любимый – по должности. «И нечего на рожу пенять, коли зеркало кривое», – вспомнил он здешнюю поговорку.

Лирические отступления подобного рода, тем паче с оговоркой на некий подспудный искомый смысл, служили ему доступным оправданием волокитства и пьянства. Удобным, но не сказать, чтобы совсем уж надуманным. В мире, где трезвые уже не соображают, готовность и слегка поразмыслить запросто потянет на универсальную индульгенцию. Вздохнув ещё раз для очистки совести об утерянном безвозвратно человечестве, Иван попросил официанта выставить на стол одиноким миловидным созданиям декантер с Риохой за счёт галантного джентльмена напротив. Любвеобильные красотки – снова лирическая вольность, дамы походили скорее на залатанный пергидролем штат ближайшей нотариальной конторы, демонстративно ответствовали посыльному, что красного пить не станут, вследствие того, что уже заказали пиво. Тип неизбежной трезвости: чтобы никуда уже не спешить, нужно сначала везде опоздать. То же и со стремлениями. Ему лично трезвость город не давал освоить. Знание, быть может, действительно лишнее. Вторая бутылка вина, что, без сомнения, предназначалась теперь ему, могла привести к двум последствиям, из которых сон был явно не наиболее привлекательным. «Dualism», – бросил отвергнутый презрительно, подразумевая число назначенной к опорожнению тары, скрытый за неизвестного значения термином.

– В самом деле ужасно, когда женщина отказывается от бокала хорошего вина, – сочувственно произнёс столь же одинокий сосед через стол справа, по виду и к счастью не собиравшийся завязать полноценный разговор. – Готов поспорить, они, знакомясь, жмут ухажёрам руки. Воплощённая фригидность. Причем обоюдотупая, – в отличие от предшественника, он говорил достаточно чётко и громко, чтобы быть услышанным всеми персонажами неудавшейся короткометражки, вызвав у обвиняемых короткую нецензурную отповедь. – Мой бог, они пьют посредственную дрянь и ругаются матом; уверен, продолжая доходчивый образ и в постели. Помянем, – картинно приподняв чашку с мутновато-коричневой жидкостью, незнакомец отвернулся, по виду тут же забыв о происходящем.

Единственная искренняя страсть здешних дам – самоутверждение, и потому беззлобный, в общем-то, выпад заставил объектов насмешки немедленно перейти к решительным действиям. Транслитерируя собственную модель поведения на все материальные объекты по Вселенной – как одушевлённые, так и не очень, – они полагали соразмерным наказанием яркую демонстрацию никчёмности оскорбителя посредством очевидного предпочтения ему другого. Что обеспечило бы находчивому Ивану вечер под присмотром податливо-нежных спутниц, решивших непременно доказать ему и заодно себе наличие в их вялых чреслах безмерной сексуальности, но в помещение – по сравнению с ней и Систина вполне могла бы именоваться так – вошла Она. Осмотревшись, локализовала нотариального насмешника, и быстро села напротив. Разговор их не был слышен, да и ни к чему вникать в происходящее перед лицом столь грубой силы красоты. Черты её… их не было, явилась сразу некая целостность, восхитительная совершенно и во всём. Несведущий в деталях куда отчётливее видит богатство линий, неподдельную лёгкость мазков и первозданное изящество рисунка. Картины, полотна, как угодно, но воспринимал он её не иначе, как произведение искусства. Шедевр. Захотелось встать и, нагло воспользовавшись сомнительным предлогом завести разговор, но что-то удержало его на месте. Пять звёзд на Barberini купят многое, но здесь следовало не продешевить. Судорожно копаясь в себе, он искал там нечто безусловное и окончательное, способное решительно добыть её. И не находил. Зная, что сомневаться теперь поздно, всё равно сомневался. Пытаясь призвать к ответу сотни обласканных и ласкавших до неё, требуя от них развязности опыта, непобедимости знания, уверенности покорителя. Затем посмотрел на ладонь, что так усердно исследовала недавно фальшивая цыганка, усмехнулся и впервые в жизни выпил. От слабости.

Там, на расстоянии жалких метров, кто-то говорил с ней, бездумно растрачивая ценнейшие мгновения на презренно развлекательную болтовню, вместо того, чтобы понять. Осмыслив происходящее, восхититься – и непременно посягнуть. Точнее взять – и никогда уже не выпустить. Задушить, если потребуется, но не дать ей уйти. Разговор окончился. Она как-то быстро собралась и ушла, точнее, почти убежала, после чего оставленный в одиночестве тут же заказал себе выпить. Затем долго любовался блёклой парой напротив, куда-то звонил и кому-то, по тональности судя, вежливо грубил.

Перед тем как исчезнуть, счастливец подошёл к нему, понимающе кивнул и положил на стол телефон, ткнув пальцем в исходящий номер: «She is something, looks like you see the nature of things. Price-list available upon request». Цифры отпечатались в памяти мгновенно и навсегда, превратив восторг неизбежной теперь причастности, ужас доступности и эйфорию обладания в одну сплошную массу из неподдельных контрастных эмоций, спешивших проникнуть в само естество. Ненужный, опасный даже поворот событий, но надежда, почти уже возможность испытать… Прильнуть, напиться, почувствовать – да не всё ли равно тогда что. Снова, а то и вовсе в первый раз. Окажись безжалостно щедрый даритель нити связи с ней хоть посланцем Люцифера прямиком из безвременья ада. Всё это уже лишь детали.

Действовать следовало немедленно, покуда опорожняемый второй номер не повлиял на качество изложения – то есть речь и переписку. Обратившись за помощью к последнему, и будучи уверенным, что дама его сердца сумеет перевести текст, он написал ей вполне деловое послание со ссылкой на рекомендацию общего знакомого и желание увидеться – по возможности в ближайшее время. Затем требовалось лишь ждать, как минимум день, а есть ли что-нибудь более подходящее для волнительного ожидания, чем хорошее вино под аккомпанемент из достойного сыра. Происходящему не суждено было превратиться в сказку немедленно, и местный пармезан имел мало общего со своим итальянским собратом, но мелочи такого рода скорее полезны, ибо не дают повествованию скатиться совсем уж в несознанку. Вроде стихийной мусорной свалки на дне живописного оврага, напоминающей о неприглядной реальности бытия.

Вино в такие моменты – к слову, последний раз нечто подобное удалось ощутить лет эдак семь назад, есть лучший друг, проводник, собеседник и конфидент. Счастьем не принято делиться, его переживают и дают раскрыться в одиночестве. Уже после, констатируя взаимную симпатию и увлечение, уместно собрать близких и сообщить о радостной эволюции холостяка, но непосредственно момент зарождения требует тишины. Едва ли найдётся ощущение приятнее осознанного погружения в чувство. Когда уже знаешь, что всё случилось, но всё ещё способен, будто заигрывая, наслаждаться яркой будущностью. Под такие рассуждения отчего бы не наполнить декантер снова.

Утро; жаль, что не расстрела. Засевшая где-то во фронтальной части мозга назойливая мысль решила отражаться, видимо, на всём. Она будто пропускала информацию органов восприятия через себя, везде оставляя след уныния. Самолично умирать пока не хотелось – хлопотно и нудно, а, может статься, ещё и страшно. Следовательно, требовалось как-то жить.

Город, стеснённый недалёким большинством в рамках унылой трезвости, активно пополнял реестр запретов, будто наркозависимый лепил на холодильник разноцветные бумажные цветочки с надписью «опиаты – это плохо» рядом с «позвонить маме». Надеясь, что сказочный лепесток окажет спасительное действие вопреки желаниям непосредственно объекта спасения. Тем не менее, в шаговой доступности находилось лучшее в пространстве место для похмелья. Несколько столиков, отделённых от пешеходной зоны фешенебельного переулка бурной растительностью в кадках. Достойная выдумка управляющего – без статуса веранды, на пару квадратных метров не распространялось новоблагословенное ограничение. Единственная страна, где запреты рождают изящные решения, не отравленные приступом массового сознания. А твой недвусмысленный вид обеспечивает расторопность искренне сочувствующих официантов.

Хороший крепкий кофе подарит минутное облегчение даже трупу, а если добавить здешние сигареты в приятно металлическом портсигаре, то можно и вовсе ненадолго воскреснуть, повторив легкомысленный подвиг всякого порядочного божества. Зона реинкарнации оставалась в тени до самого обеда, что исключало соседство жизнерадостных идиотов, решивших пронежиться в тёплых лучах по дороге на работу. Разве кто заглянет позавтракать, но это святое: на родине овсянки и омлета не знавали и намёка подобного исполнения тривиальных на первый взгляд блюд. «Pure tragedy in every detail», – меткое определение находчивого алкоголика, находившего состояние весьма увлекательным. Как всякое ограниченное временными рамками расстройство, оно тем лучше помогало оценить преимущество ещё вчера казавшейся отвратительной будущности. День посредственного страдания обеспечивал несколько кристальной трезвости, покуда рутина не брала верх снова. Он и напивался-то прежде всего с целью утреннего кошмара, раскрашивавшего мир в краски, что не блекли затем ещё долгие сто часов.

Томное, будто кровь густое, шершавое естество прокатилось по обожжённому рту, и кто-то другой вместо него тут же попросил ещё бокал. Истосковавшееся серое вещество охотно дарило в ответ на желанную интоксикацию пачки гормонов, точно провизор обанкротившейся аптеки раздавал в последний день медикаменты за бесценок. Иван тут же почувствовал реальность, прокатившуюся перед ним на необыкновенно стильном, как здесь говорили, розовом велосипеде. Это был не его мир. Населённый «plastic bags people», помешанных на экологичности, мнимо здоровом образе жизни и прочей ахинее ответственного существования. Которые всегда правы: очевидно, без сомнения и абсолютно. Потому с не меньшим усердием, чем внуки сортируют мусор, деды уничтожали природу, руководствуясь императивом неизбежности технического прогресса. А чуть раньше истребляли коренное население континентов, приравнивая их к диким животным, мешающим вести богоугодное хозяйство. Из соображений удобства буквально: скальпы оплачивались одинаково. И всякий раз на их стороне была та самая единственная правда, альтернативы которой… Какая у правды может быть альтернатива?

«Mankind of morons», – сказал он вслух громко, но единственный англоговорящий официант отправился за очередной порцией красного. Под видом повсеместно разрекламированных конфет их приучили даже к созвучной аббревиатуре, но сколь же приятно грустить об этом за бокалом хорошего вина, медленно умирая в сердце бушующего мегаполиса. «No more people, just circumstances», – поблагодарив русского тёзку за скорость, оставил вкусовые рецепторы плавать в импровизированном водоёме из приличного красного. Ему не хватало живых, но крест одиночества легко компенсировался сознанием того, что жив был он один. Остальные только наличествовали. Типичный образ небогатого колонизатора в тёплой заднице мира, населённой вкусной едой и красивыми женщинами. Зарабатывающего на их доступность чередой нехитрых манипуляций образованного белого человека. Так стоит ли менять роман о приключениях рефлексирующего фаранга на сообщество равных, знойных интеллектуалов с претензиями, которые, чего ради, оприходуют всё лучшее, оставив менее подвижного отпрыска довольствоваться малым. А неровен час ещё и работать заставят. Уж лучше малость потерпеть.

К тому же в его терпении было всё. Свобода, вино и женщины, удовольствие и нанизанная на приятную пошлость интрига. Исполнительная материя без страха, оставленного давно и далеко в море. Разве что мечтать стало не о чем. Порой, засыпая, всё ещё старался заманить в черепную коробку приятные образы, но, исходив эротизм вдоль и поперёк, насытившись властностью и пережив с десяток ярких увлечений где-то посередине между отцовством и похотью, Иван перестал грезить о новых желаниях, заодно уж превратив в потребности имеющиеся. А это очень паршиво, когда свежее мясо идеальной прожарки, отменное галльское пойло и радостно готовая на всё без исключения прихоти юная сексуальность делаются синонимом прямохождения. Только и остаётся, что ходить и ничего не делать, возбуждая лениво спящее сознание трагедией отсутствия столь очевидно элементарных благ. Тут не было пресыщенности барчука; он не получил в наследство, но брал, ещё недавно рвал и местами боролся. Но теперь разучился. Если не способный, то в прошлом всерьёз готовый двигать горы во имя минутной прихоти, Иван теперь поленился бы перетаскать через дорогу полцентнера щебёнки ради спасения собственной шкуры. Оттого и перспектива неизбежного покорения профессиональной красотки, всплывшая из небытия посредством усвоения слизистой испанской гармонии, вызывала закономерные опасения. Бессмысленные, ведь отказаться он уже не мог, но оттого не менее обоснованные.