Текст книги "ЛЯДЬ"

Всё здесь перечисленное – типичное донельзя поведение такого же обалдуя, только в обличье говорящего примата средних лет. Первый аккуратный заход, разведка боем, проверка на вшивость и немедленное восстановление пошатнувшегося авторитета. Модель поведения мужчины, чиновника, руководителя или главнокомандующего. Притом, что все указанные граждане, вроде как прошли двух– а теперь принято говорить шестимиллионный путь эволюции. Оставшись на уровне внутривидового взаимодействия обезьян. Чей давний предок, обожравшись переспелых фруктов и движимый ленью, первейшей мотивацией человечества, взял по пьяному делу палку, чтобы достать плод – голову старшего. Включился страх – ранее природе неведомый, и пошло-поехало: эволюция.

По-твоему, возможно быть творением высшего разума с набором рефлексов животного? Речь не про инстинкты, хотя та же доказательная база, но именно про условные уже даже рефлексы. Страсть к самоорганизации в стаю, то есть толпу, безоговорочное – до слепой бездумной страсти безоговорочное – подчинение главарю, пока в состоянии удержать власть. Борьба за жизненное пространство – в обоих случаях неосознанная, с риском потерять уже имеющееся и по сути своей бессмысленная. Вожак ты или диктатор-президент, новые территории ничего принципиально в твоём существовании не изменят, вершина пищевой цепочки на локальном уровне достигнута. А с ней все прелести, радости и соблазны тоже. И, тем не менее, повсюду демонстрация силы, ожесточённая, повторюсь, с риском для власти и самой жизни, конкуренция. Или ты предполагаешь, что обезьяна, подобно господину Македонскому, озадачилась следом в истории? Наполеон воевал – чего ради? Европа на коленях, Англия трясётся от страха, империя процветает, искусство и наука на подъёме, население поголовно и самозабвенно влюблено в своего лидера. Живи себе спокойно хоть в Версале, балы давай и первых красоток мира лапай – феерия. А ведь попёрся же в Россию, которая, зараза, не вполне континентальную блокаду соблюдает. Лично тебе от этого что, Гран Крю в стакан не дольют или Жозефина какая ноги не раздвинет? Тщеславие – да весь мир у ног твоих, и враги же тебя первые боготворят и превозносят. Итого ни экономической целесообразности, ни стратегии, ни тактики, ничего – один бессознательный порыв примата к расширению ареола обитания. В природе ведь всё логично, в постоянных конфликтах выживает сильнейший вид, дающий лучшее потомство. Поэтому, родная, сознанием играйся сколько влезет, но про душу свою бессмертную забудь.

– И откуда ты всего этого начиталась? – только и смогла ответить Натали.

– Всё оттуда же. Постоянная клиентура, когда не одним ценником живёшь и не на выхлоп только работаешь. Тоже, своего рода, чувство прекрасного.

– Послушай, а этот мексиканец… Штатник то есть, ты с ним отношения ещё поддерживаешь?

– Какие могут быть отношения с добровольным импотентом!

– Вот же шлюха, а! К нам он сюда приезжает, не в сети же вы познакомились.

– Бывает – когда тепло.

– Вот и славно, чем не учитель английского языка? Милый, добрый, почтительный и завсегда пьяный. Вечер с ним, а ночь на вахте, так за пару месяцев уже поднатаскаешься. А дальше анкета с «I speak English», и к пенсии, нашей, естественно, чисто филологом станешь.

– Всё ты меня, Натаха, на гнусь какую-то подбиваешь, бордель класса люкс покоя не даёт…

– Не даёт, милая, не даёт. Только он и не мужик же тоже, чтобы давать, он у меня мечта. Ты, вон, мечтаешь – кстати, а о чём ты мечтаешь?

– Ни о чём, – спокойно констатировала Малая.

– То есть как? О чём-то же, засыпая, грезишь. Принц какой или хотя бы мерседес… Ты не думай, смеяться и подтрунивать не стану, у меня же воспитание.

– А я вот как раз и думаю. Но мечтать, что поделаешь, не приходится. Всё же есть, как заказывали. Пытаешься, бывает, затянуть эту песню, только всё одно понимаешь: случись оно завтра – и что? Лучше станет тебе лично или вокруг красивее? Мир не переделать, да и ни к чему это, а остальное вполне устраивает. Будет больше, ярче – хорошо, не будет – может, и лучше.

– Счастливый ты человек, подруга. Или несчастный. Так сразу и не скажешь.

– Довольный. И довольно об этом.

– Да погоди, ведь интересно же. В кого ты такая сука. Дом, покой, семья, дети – ужели не брезжит вдалеке хотя бы, не мерещится?

– Боже, или кто за этот вопрос отвечает, меня упаси от эдакой напасти. Девять месяцев блевать, растяжки, всё порвано, и после ещё лет двадцать ор слушать, таская его повсюду. Ах, посмотрите, какой великолепный карапуз… Да хрен ли в нём великолепного, детёныш как детёныш.

– Это ты сейчас так говоришь…

– Нет, это я всегда так говорить буду, – огрызнулась Малая. – И не надо кормить баснями про материнский инстинкт да прочую слащавую белиберду. Терпеть не могу этот покровительственный тон молодых родителей, особенно мамаш. Ах, такое счастье… Дура, когда тебя последний раз благоверный отец семейства-то нагнул, и не вспомнишь. Или он целибат держит из уважения к единственному и неповторимому – чреву. Противно, та же секта, что и вегетарианцы. Жрёшь свою траву и жри, пока не затошнит, но не лезь к другим с лекциями о здоровом питании – или мало на свете без тебя остолопов.

– Чего к диете-то привязалась, – теперь уже Натали хотелось переменить тему. Вера в продолжение рода была тем немногим, что осталось у неё нетронутым, и она разумно опасалась хлёстких замечаний отработавшей, по-видимому, изрядное число эрудитов коллеги.

– Бред потому что, – ловкий маневр удался, – человек развивался целый Кайнозой, у него выработался совершенно определённый гормональный фон, и вдруг один какой-то умник заразил людей напастью, похуже вируса гепатита. Тычут в рожу своей Индией, так ведь там жрать банально нечего испокон веков, при таком-то населении. Или кто вспомнит хоть одного махараджа, пробавлявшегося исключительно паровым рисом? Нет таких. Простейший же приём, вроде нашего великого поста: раз в брюхе всё одно по весне сквозняк, хотя бы на душе будет спокойно и хорошо от богоугодного дела. Никто же не спорит, хорошо и нужно – но в своё время и обстоятельства, зачем без толку людей голодом морить-то.

– Всё тебе не так.

– Мне – всё так. Лишь бы вокруг никто не советовал, как так и как лучше.

– Как да как… Впору и обосраться, глубокоуважаемый проповедник, юмор – что выпад рапирой. Его следует наносить безошибочно, но дозволяется, коли обстоятельства благоприятствуют, не побрезговав, вломить противнику в висок эфесом. Бесспорно, не слишком изящно. Зато живой.

Смеющаяся искренно женщина прекрасна, но при наличии однополого аккомпанемента ласкающие слух чуть только не соловьиные трели быстро перейдут в гогот да ржач, которому позавидует и дородный мерин. Зато хорошо.

– Посмеялись и хватит, – резюмировала Натали. – Снова о деле: есть кто на примете из англоговорящих наших, да лёгких на подъём?

– Один есть точно. Если на звонок ответит, считай, удалось – ни черта целыми днями не делает.

– Звучит достойно. Вперёд, подруга. Да позови его в кабак сначала, а то с твоими данными никакого учения не получится.

Арик, как звали его раньше, осознанно успешно забыл, посмотрел на часы без стрелок, задумался, что-то, видимо, просчитывая в уме, затем очнулся и произнёс:

– Хочешь стать богом, просто сойди с ума, вот и весь путь. Только там неинтересно, – рассказчик заметно дёрнулся лицом. – Скучная она, эта властность, обыденная. Всё по умолчанию, знаешь, – он схватил себя за мочку уха и трижды резко потянул вниз со словами: «Влезла, падла, запятая». – Когда всё хорошо и ты всему голова, последней и думать незачем. Вмиг превращаешься в дегенерата. Оттого все боги так хорошо начинают, а затем быстро скатываются до скабрезных поповских нашёптываний у алтаря. Мотивации нет, ты же уже – бог. Навечно и безвозмездно. А вообще всё это, – он обвёл взглядом помещение, – довольно тривиальное пространственное уравнение. Вселенная существует в восприятии муравья, живущего в той же Вселенной. Бесконечная самовоспроизводящаяся структура. Парадокс. Теоретически не опровергнуть, но и практически не доказать. Иными словами, – несколько сбавил тон, – платить я тебе больше не буду.

– Звучит как признание в любви.

– Оно и есть. Но ты дослушай. Независимо от границ восприятия, которые могут пролегать в зоне десятиминутной езды от центра родного посёлка, пространство, со всем его наполнением, иначе говоря, исчерпывающая, тотальная информация о нём, должно быть в состоянии уместиться во всяком сознании. В противном случае произойдёт неизбежный коллапс и системный сбой. Коли материя есть, но даже понятие о ней не умещается в отдельно взятой башке, иными словами, для кого-то не существует, значит, существование его не абсолютно. То есть сознание и материя должны быть едины и органичны, без возможности наличия по отдельности. Что в числе прочего объясняет и логику смерти, – он был добровольный неизлечимый шизофреник, её «приятель-метафизист».

– Вроде как онанист, только почётнее и с претензией, – традиционно грубо, но вместе с тем доходчиво изящно объяснил Арик происхождение очередного термина. – В претензии вся суть. Что ты там, кто ты, зачем и почему – препирательство для кретинов, спешащих сделаться одной из переменных искомого уравнения. Ценность имеет только неизвестность. Вакуум, неподвластный в том числе и богу, – уж поверь на слово. Настоящее, что существует лишь в будущем. И я, следовательно, говорю, что нет у меня с собой мелочи, – его монологи часто рождались и столь же бесследно терялись в хитросплетениях возбуждённого сознания. – Она мне в ответ, что у неё тоже. В принципе, ситуация для кода фатальная. Именно поэтому выход всякий раз следует находить, причём не самостоятельно, но исключительно продавливая обратную сторону. Раз только поддался, и всё – уложился в алгоритм. Обратного пути оттуда, надо понимать, не имеется.

Личность та ещё. Тот случай, когда никогда не знаешь, хорошо всё будет или плохо. Но скучно не будет точно. В порыве бреда, если подобное возможно у кого-то уже пребывающего в бреду, мог резко, иногда на половине предложения или фразы перейти на английский, что окончательно убедило её в полезности данного субъекта. Деньги, к слову, у него всегда были, обновляясь на карточном счету подобно бессмертным персам Дария, но секса не было никогда. То есть физиология наличествовала, а всё остальное нет.

– Понимаешь, – объяснял он ей. – С едой и этим делом у меня беда. Вкусно-то есть приятно, соответственно, но лень. Жевать что-то, тем паче, куда-то двигать. Оно мне к чему вообще? С первым, положим, совсем не поспоришь, и в сутки-двое раз необходимо заправиться, чтобы зубы от цинги не повыпадали – ты не представляешь себе, что такое протезирование… Помнится, две жизни угрохал на одну только коронку. А отсутствие второго какие даёт последствия? Гормоны да лёгкая, заманчиво будоражащая кровь агрессия. Так ведь же радость, и ведь куда большая, нежели пятнадцатиминутная физзарядка.

Может, служил у кого аналитиком на полном пансионе – богатые все почти любят злых шутов. Или жилплощадь хорошую в наследство получил – впрочем, вряд ли, от родителей-то алкоголиков, но непосредственно к трудовой деятельности Арик приучен не был. Совершенно то есть, вплоть до необходимости осуществлять некие простейшие телодвижения бытового характера. Как такие люди уживаются вместе с социумом, загадка для них самих, но сожительство неизбежно.

– Отсутствие окружающего обессмысливает отрицание. Да и немецкий автопром – штука тоже хорошая. В общем, всё одно к одному, – он редко баловал собеседников откровенностью, но уж если в чём признавался, то не иначе как в масштабах, что король-то голый. – Одиночество и мыслимо только в толпе – как фактор желанного принуждения. Ничего общего с осознанным выбором немногих патологически здоровых больных. Всякому нужна чужая жизнь, на страницах которой он себя пропишет – хотя бы в качестве жалкого эпизода. Иначе откуда эта бездумная страсть к деторождению – всего-навсего пачка листов чистой бумаги в переплёте, готовая история и автор в виде родителя. Со временем чадо станет развиваться само, но первые главы произведения останутся пожизненной – а то и посмертной – собственностью правообладателя. Видоизменённые, из поколения в поколение всё более, бесконечно извращённые, но всё же черты, отголоски, альцгеймерова память об истлевших предках… Но всё же что-то останется. В вечности. В надежде на вечность, – и, перегнувшись через стол, он подлил ей в бокал ещё красного сухого, не забыв, конечно же, и себя.

Притом сам пил какую-то древесной вони гадость под обманчиво заигрывающим названием чай. Происхождение сего благородного напитка станет, пожалуй, основным препятствием на аттестации в рай, а следовательно, и умысел создателя был очевиден. Состав нектара являл собой полностраничный перечень импортной пахучей дряни, доставлявшийся, по словам счастливого обладателя, рабочими из Пхеньяна. Где знакомые не понаслышке с голодом местные быстро освоили всю подножную флору, не исключая кореньев и грибковых, в результате соорудив рецепт зелья, обеспечивавшего любую степень работоспособности на диете из одной только брюквы. Арик усложнил состав, добавив вымученному невзгодами знанию порождённую юмором мертвецкой смекалку отечественного врача и туда же отдающую фатализмом эскулапову смелость. Итоговый пунш сохранял ему бодрость духа ровно четверо суток, после чего усталый организм, наконец, засыпал на долгие четырнадцать часов – без изнурительных упражнений едва ли способный задремать и на сорок минут.

Основной же секрет пойла, незаметный окружающим, заключался в способности отключать мозг на период монотонных, сугубо физических рефлекторных операций вроде чистки зубов, душа и, конечно же, еды. Развивая навык постепенно, со временем он дошёл и до прогулок, поездок на метро вкупе с элементарным диалогом у кассы и даже непродолжительными препирательствами с охранителями всяческого порядка. Его сознание находилось при нём, но за все вышеуказанные действия отвечала лишь моторика, включая таковую лицевых мышц, когда требовалось поддержать элементарный разговор. Суть которого в том, чтобы не приходилось ничего сочинять, ведь большинство житейских ситуаций легко укладывается в направляющие из нескольких фраз, как, например, диалог с патрулём:

– Добрый день, что-то случилось? – в ответ на дежурное приветствие и руку у козырька. И, независимо от ответа, далее: – Прошу, мой паспорт – гражданина этой страны.

Всегда уместен, даже если и не просили. Если не просили – особенно, такая предупредительность как бальзам на раны истерзанному паранойей уважения механизму карательной машины. Проходит ещё секунд двадцать, сопровождаемых иногда вопросами «Куда следуем» и прочее.

– Если что-то не так, давайте, пожалуйста, пройдём в отделение, вызовем понятых и пройдём все необходимые формальности, – третья и заключительная универсальная фраза, демонстрирующая похвальную готовность следовать авторитету мундира, но, в то же время, не допускающая его на оставшиеся пока законными семьдесят два килограмма личности. Тут же предложение идти, а не ехать – то есть совершить во имя беспочвенного, как уже и без того выяснилось, подозрения набор трудозатратных движений. Подчеркнув тем важность и осознанную необходимость бессмысленных действий. Иными словами, то, чего и добивается от своих граждан всякая порядочная власть, подсознательно реагируя на такие сигналы благожелательно. Поверх чего накладывается неумолимая арифметика потраченного времени в противовес отсутствию элементарного КПД от столь вопиюще порядочного товарища. А то, глядишь, и какого-нибудь юриста-патриота со знакомствами. Не бог весть какими, но простому сержанту в анархии правоохранительной системы только ленивый карьеры, при желании, не испортит.

– Благодарю, – в ответ на возвращающееся удостоверение личности, – до свидания, – непосредственно в процессе такого общения Арик мог без помех размышлять о чём-то ином, декламировать стихи или пребывать в кратковременном полудрёме. От государства в ответ ему полагалось стопроцентное доверие до лицензии на РПК включительно. Единственно жизнеспособный симбиоз нормальности и сумасшествия. Где стороны лишены очевидной предрасположенности, оставаясь лишь занявшими свою нишу участниками процесса.

– Сигарета во рту – осмысленность жизни. Не так уж и мало, – курил он всегда с упоением, втягивая дым насколько хватало лёгких, задерживая на пару секунд и затем громко выдыхая, – каждая затяжка есть совершенно определённый – куда точнее, чем все стрелки мира, – жизненный цикл. Та же медитация, даже техника дыхания соблюдается, но с добавлением прекраснейшего из наполнителей. Как же хорошо, непосвящённому трудно и представить. Я не про курильщиков, конечно, а про тех, кто умеет. Если мужчина курит на ходу, будь уверена, что перед тобой неисправимый середняк. Женщины такие вообще безвкусные, лучше и не проверять.

– Предположим, но отчего тогда куришь эту дрянь?

– Папиросы, – на этом мысль и закончилась.

– Забытая эстетика? – изучив повадки, она научилась поддерживать и разговор.

– Хвалю, подруга, растёшь. Не совсем. Ничего больше нет. Остался только Рим и вкус Житана. Всё остальное ушло. К тому же, попади мы на приём к английской королеве, тебя за эдакое убожество во рту погонят взашей, а меня уж точно напоят чаем.

– Ты разве пьёшь что-то без запаха помоев?

– Никак нет, следовательно, мешочек с заваркой всегда при мне. Герметичный, – поспешил он успокоить. – Следовательно, и не воняю. Посмотри в окно, не зря же мы сидим на веранде. Вот на этого, с беляшом наперевес. Гордый совладелец магазина канцтоваров для компьютеров.

– Чем этот-то плох?

– Ничем. Но неужели ты готова поверить, что он настоящий. People with once and forever faces.

– Арик, милый, я слишком много кого исключительно реально внутри себя ощущала, чтобы не поверить.

– Какой кошмар, нет, в самом деле, существа глупее женщины. Как жаль, что мужчины и вовсе беспробудно поверхностны. Никто не хочет смотреть глубже, видеть, различать. Суть вещей хотя бы, уж не говорю про нечто посерьёзнее.

– На тебя, следовательно, вся надежда.

– Не передразнивай. И лучше приведи в следующий раз с собой подругу.

– Зачем?

– Вы будете общаться, а я в вашем обществе пить.

– Но ты не пьёшь.

– Мой бог, когда же это кончится! А вот возьму и начну. Вдруг я всю сознательную жизнь грезил напиться в компании двух молодых прекрасных дам… И заблевать всё это веселье к матери, – добавил он, подумав.

– Чёртовой? – улыбнулась в ней против воли оскорблённая собеседница.

– У меня такая мать, что никаких чертей не надо. Ладно, что нового?

– Да много всего, пополнение у нас в артели, ещё одна…

– Вот и хорошо, – закончил Арик экскурс в будни полусвета.

– Замечательно, – не страдая комплексами, она не привыкла и обижаться. – Так как насчёт проникновения, – он испуганно поднял брови, – в суть вещей?

– Беда, – вздохнул он тяжело, – найти бы кого сведущего, страсть как неохота самому лезть. Рад, что не спрашиваешь. Правильно, туда нырнул и там остался, вот и вся история. Знаешь, иногда хочется с катушек поехать, но мы ведь и так живём в дурдоме, к чему усугублять.

– Или приукрашивать.

– Недурно, – развеселился кавалер. – Не подлить ли вам ещё, милая леди? Вино порой оказывает спасительное действие… – закончив многоточием, он едва удержался на границе оскорбления, так что получилось весьма эффектно. – А как ты хотела. Обязательно, обязательно нужен контраст. Особенно когда говоришь комплимент. Комплимент ведь, по сути, и есть завуалированное оскорбление. Лесть качествам, которые столь не очевидны, что требуют столь яркого освещения. Но в редких проблесках света становится только темнее. К вящей радости вашего покорного слуги, юмор способен нивелировать любую степень порочности, следовательно, и капля сарказма, растворённая в баррели отменной слащавости, придаёт искомому напитку требуемую утончённость. Ведь решительнее всего унижает женщину бестактность.

– Все стоят у забора и видят один и тот же забор. Так, помнится, ты в прошлый раз выразился, эстет хренов. И что же делать, отвернуться, наверх посмотреть?

– Не знаю, я просто глаза закрыл. С чего вдруг вопрос?

– Не знаю, как ты любишь говорить. Всё хорошо, местами феерично, как надо и как задумывалось. Есть подозрение, что лучше уже не будет.

– Тогда пусть лучше будет хуже. Чем никак. Когда-то и она была молода. Змеевидной татуировкой падая по телу вниз. Лет через двадцать о себе так скажешь, именно в третьем лице. Раньше понимание всё одно не придёт, следовательно, не забивай голову.

– Сколько тебе лет?

– Сорок. Но я давно уже умер.

– Сколько тебе на самом деле лет?

– Не знаю. Не помню. Достаточно. Жизнь длиной в потухшую сигарету. Не так уж и мало.

– Чем же ты столько лет занимался?

– Поиском истины.

– Нашёл…

– Если в чём-то нет красоты, то какая в этом может быть истина.

– Грустно?

– Выкладывай, – резко прервал он монотонный диалог. – Для чего ко мне сегодня привязалась?

– За мной ухаживает…

– Кто, маньяк? Послушай, я не хотел бы никого убивать, но заказать, если дело серьёзное, могу. Только сразу договоримся: без сантиментов, фальшивости искренних переживаний и…

– Восклицательный знак.

– Достойно, – Арик оживился стремительно, будто проснулся. – И давно?

– Нет. Я решила вести иногда от скуки дневник, и тот стал со мной говорить. Сам понимаешь, кому кроме тебя о таком расскажешь.

– Вполне себе фаллический символ, – задумался врач. – Чего хочет, войти в тебя орфографически?

– Ничего. Говорит только. Вроде тебя, как бы собеседника ему не хватает, точнее, слушателя. Я бы и подумала, что… как бы выразиться, фантазия тобой навеяна, но ничего к тебе не чувствую совершенно. Без обид, пока нет…

– Скорее наоборот, – теперь уже перебивал он. – Не вникая в детали сейчас, поверь. Определение всегда тривиально. Здесь не исключение. Итак: он говорит о чём-нибудь, чего ты не знаешь?

– То есть?

– То есть он образ нахватавшейся вершков смазливой шлюхи или он образован, галантен, осведомлён?

– Речь грамотная, правильная. Не скажу, чтобы изысканная, но…

– Прочла что из моего списка?

– Всё почти.

– Ясно, про речь забыли. Факты какие-нибудь, даты, события?

– Нет, всё в общих чертах, повторюсь, словоблудство в твоём духе, но я могу в следующий раз записать.

– Не вздумай. Говори, постарайся спросить о чём-нибудь – но аккуратно и не настаивая. Предварительный анамнез следующий. Всё окажется или плохо – но не фатально, с этим можно работать, или чрезвычайно плохо. В последнем случае это… – он поднял на неё глаза – непривычно мутные зрачки без содержимого; мысль горела в них, – это очень хорошо.

– Поняла в общих чертах, не расскажешь подробнее – отчего?..

– Нет. Собирайся и уходи. Книги новые доставлю с курьером.

– Благодарю за заботу, действительно приятно. Адрес мой…

– Пришлёшь. До встречи, по первым результатам звони.

– Кофе только принесли, – Арик молча вылил чашку в бокал с вином, – что ж, в таком случае – до свидания и спасибо за помощь.

– Не за что, – отчётливо, по слогам сказал он уже себе. Пелена вернулась, взгляд потух – привычное равновесие установилось.

Убедившись, что подруга действительно ушла, о чём заботливо доложил администратор, он выпил залпом собственного приготовления коктейль и тут же заказал абсент. Сам по себе алкоголь привлекал его мало, но, если наступал вдруг редкий момент подъёма или нового переживания, равно как требовалось о чём-то подумать – именно не трезво, как можно сильнее оторвавшись от рутины ненавистной действительности, тот становился обязательным атрибутом. В тех редких случаях меры Арик никакой не знал, ибо критерием являлось достижение определённого состояния или просветления, но никак не способность удержаться на ногах. Однако и в состоянии пьяного беспамятства, пытаясь оставаться вежливым, он будто провоцировал окружающих, включая, что особенно важно, персонал ресторана, оказывать ему всяческую помощь в достижении тактической цели – вроде туалета, нового знакомства или места для курения. До дома же всегда доходил пешком и без приключений – тренировки передвижения на рефлексах не прошли даром. На фоне типичного, чересчур выпившего посетителя смотрелся эдаким отечественным джентльменом, не теряющим осанки хорошего воспитания и в полной несознанке.

Официант понимающе кивнул, по пути в бар сообщив администратору о начале заплыва, как называл подобное сам автор. Всё тут же сделалось мягким – знакомое свойство любой интоксикации, податливым и самую крайность обворожительным. Впрочем, столь же быстро экспозиция научена была и меняться, стоило оказаться на веранде пошлой шумной компании или парочке характерных предпринимателей с юга, коротающих время за разговорами о делах, никогда делами не заканчивающихся. Сегодня, как по заказу, а вероятно, лишь вследствие буднего дня, публика или скромно пила кофе в противоположном конце, или спускалась в подвал караоке – жерла пьяного вулкана, откуда никто и никогда не возвращался трезвым. Антураж вполне подходящий, чтобы спокойно одиноко подумать. Поскольку вследствие отсутствия тяги к воображению Арик ходил всегда в одни и те же заведения, его привычный распорядок был там хорошо известен, следовательно, опасаться нарушения лейтмотива назойливостью официантов не приходилось. Они вообще относились к нему со странной в иных ситуациях теплотой. Наличие постоянного гостя, достаточно вежливого, чтобы не ругаться матом и не вести себя как скот на основании только лишь баланса дебетовой карты, сделалось, по-видимому, исключительной редкостью, превратив его в желанный атрибут, деталь обстановки или мебели, вроде красивого стула немассового производства. Наличие человека порядочного – как, возможно, ошибочно полагали сотрудники, – придавало обыденному процессу смысл. Поскольку трудиться приходилось не только с целью потешить чьё-то раздухарившееся тщеславие, помочь эффектно и недорого выгулять девушку или банально нажраться – иных мотивов столичные рестораны не ведают, но и дабы оказать услугу, местами даже услужить, «человеку с большой буквы Ы», как величал себя в припадке непосредственности Арик.

Мысль на этот раз не заставила себя ждать, благо и без дополнительного стимула плескалась на поверхности. Чем-то напоминая рыбалку, опыта которой он, понятное дело, не имел, разве что с иным алгоритмом ловли: испарить или выкачать всю воду, дабы затем спокойно и без рывков подобрать на дне искомого марлина. Путь не сказать, чтобы наиболее простой, но тем и привлекательный; ко всему прочему – не быстрый. Подобный трофей нельзя травмировать, выуживая, тем паче – подсекать и так далее. Следовало подойти к проблеме со всей заслуженной основательностью и спокойно удалить лишнее – H₂O отступала по мере поступления H₂N₅OH, что соответствовало, в том числе, сугубо химическому воздействию алкоголя на организм. Именно поэтому следовало напиваться бокалами, стопками или роксами, не привлекая к действию непосредственно бутылку, остававшуюся в баре. Иначе существовал риск принять дно стеклотары за искомое дно раньше времени или, наоборот, досрочно опустошить сосуд, упустив момент нужного восприятия. Он верил в алкоголь, как индейцы верят в мескалин, с той лишь разницей, что объективно признавал за первым отсутствие всякой результативности, кроме нарушения моторики. То есть не верил вовсе, но именно это и создавало нерушимую логику действия. Опять же напиться по поводу всегда приятно.

За окном шумела неугасающая жизнь, чего-то хотела, к чему-то стремилась и чему-то изредка радовалась. В остальное время население с семью нулями переживало острую фазу кризиса под названием рутина, ибо всё вокруг конечно, а минут, часов и дней несоизмеримо предостаточно. Слева послышалось какое-то движение – то подчёркнуто жизнерадостный мастер трубки принёс очередное произведение табачного искусства. Арик не любил кальян, но любил процесс, движение, которое сообщал очевидно неживой предмет окружающим людям, а кто поручится, что и не душам. Один творил и созидал, другой вдыхал и разрушал, создавая вполне ощутимую растянутую в происходящем связь – не лишняя деталь во всяком поиске.

Улов свой он положил на стол, освободив для визуальной пустоты требуемое пространство. С виду ожидаемо тривиальный, тёзка жителя морских глубин – разве что из подсознания, не спешил демонстрировать ему своё естество. Оно и понятно, кому охота ложиться под нож хирурга, который по образованию – терапевт. Но мысль рождённая мертва. По крайней мере, здесь, а много ли проку вздыхать о покойнике! Прежде чем приступить к эксгумации, он всегда подолгу любовался. Вспоминая обстоятельства или, как сейчас, возможно, и саму причину, её породившую. Вроде просмотра школьного альбома, за которым не грех прослезиться и состоявшемуся мужчине. Улыбался, поглаживая скатерть и заставляя нервничать безвкусную пару напротив. Бывает, последним решительным усилием попыталась исчезнуть пойманная, такие вот голубки выпукло неравноценны, вроде цветущей молодостью надежды в объятиях истлевшей зрелости. Случается, привлекательны оба – впрочем, куда реже. Иногда – ни разу, правда, за рамками воображения, можно наблюдать симфонию равных, обильно растрачивающих друг на друга привлекательность и ум, коими щедро одарила их мифическая суть вещей. Но сегодня наличествовало два фатально блёклых персонажа без надежды даже на реинкарнацию – таких и в растения не возьмут, нервно просматривавших меню да изображавших попутно пресыщенность.

Откуда берётся в людях желание почувствовать себя нищими, Арик понять не мог. Ведь в дорогом не по карману кабаке, особенно если речь при этом идёт о среднего пошива ресторации, трудно почувствовать себя действительно комфортно. Визит становится чередой компромиссов с настроением, стремительно превращающимся в калькулятор, отчаявшийся насчитать достойный КПД широкого жеста. Вода без газа, пол-литра дешёвого пива, суп и салат. То же и для дамы. Разве за вычетом алкоголя – в беззвучном вздохе облегчения чуть приподнимается спина кавалера, уже рассчитавшего промежуточный итог приобщения к миру роскоши и богатства. Десерты его не манят. Его вообще ничего не манит, особенно далёкая от юношеских грёз баба напротив, но претенциозность жизни обязывает. Иначе добрые приятели на том конце сети решат, что она у него скучна, безынтересна, и вообще он лишён оригинальности. «А оригинальность в мире посредственности, – вступает он в спор с неумолимыми цифрами, – это актив. Даже если выдуманный. Потому как выдумать оригинальность – это ведь тоже своего рода оригинальность», – хитрый стратег уже почти смирился с неизбежностью трат, но тут эта сволочь попросила винную карту.