Текст книги "ЛЯДЬ"

Он знал женщин и потому знал также, что абсолютная продажность для них невозможна. А виденная накануне слишком явно не походила лишь на существо женского пола. Притом, что в списке претензий на ценный трофей у него значились эмоциональная зрелость – так называется вызванная преждевременной старостью атрофия чувств, очевидная глупость – не может быть умным человек, искренне считающих всех вокруг дураками, да кусок пластика, умеющий доставать из банкомата денежные знаки посредством многотрудной операции по вводу пароля из четырёх цифр – единственное знание, сохранившееся в голове. Никакого оруженосца не надо, а вражеские окопы трудновато штурмовать налегке и без предварительной артподготовки. Следовательно, проснулся в нём эффективный стратег, придётся обойтись без завоевания. Мысль гениальная в своей нелепости, но именно так и рождаются выскочки, которые разносят в пух и прах непоколебимых в провидении теоретиков войны. Вернувшийся из режима небытия телефон тут же свидетельствовал основательность подхода коротким «1 p.m.» с названием задуманного быть шикарным рыбного ресторана. К несчастью, далеко не в центре, а слегка по пути в местный загородный рай для избранных нуворишей. Вежливость требовала ответить, но разум возобладал – ни подход, ни стиль не выдавали пока что ничего, кроме приказа вышестоящего начальства. Которое, надо думать, ещё и «задержится», как называлось здесь любое опоздание старшего по званию, должности, сану и иерархии, а понемногу уже и позиции в корпоративной индустрии. Добираться в будний день предстояло неполный час в лучшем случае, но задача и состояла в том, чтобы не сохранить, а убить время, наполнив его происходящим. Переждав за третьим по счёту – и последним, хотелось верить, бокалом положенное количество лишних минут, Иван вызвал такси и отправился… Он избегал фраз «навстречу судьбе», «вперёд к неизведанному», «на поиски счастья» и прочей высокопарной бурды, справедливо полагая, что всякий раз и всякий индивид лишь движется из точки А в такую же, по сути, точку Б. Пространство и время суть математика, так ни к чему и усложнять.

Страж частного порядка при въезде на территорию, положенную стать элитной частью обыкновенного берега, долго и недоверчиво зачем-то препирался с таксистом, хорошо зная, что пропустить автомобиль всё одно придётся. Таким образом ретиво исполняя возложенную на него почётную миссию отделения зёрен от плевел, иначе говоря, той самой береговой элиты от остального быдла. К несчастью, низшие звенья всякой сложноподчинённой структуры имеют своё исключительное представление о критериях, служащих помощью в решении едва ли разрешимой в этой стране задачи, что соответственно обеспечивает атмосферу среднеазиатского кабака всюду. Иван попрощался с водителем и открыл уже дверь, чтобы дойти последние сотни метров пешком, но иностранная речь заставила охранителя покоя сжалиться, и прогулка не удалась. Хостес – когда-то они были тут привлекательны, но теперь остались лишь бестолковы, – улыбнувшись подчёркнуто дежурно, проводила до столика. Дизайн – это один раз и надолго, то есть не требует ежедневных кропотливых решений, а потому интерьер ожидаемо понравился. Констатировав без двух минут искомое время, попросил у девушки чашку эспрессо без сахара и молока, на что та вразумительно деликатно констатировала отсутствие в списке её обязанностей требуемого. То есть, одарив его вторично улыбкой упущенной свежести – приветливость персонала дорогих заведений падает в городе с момента встречи гостя и далее до бесконечности, молча удалилась.

Отсидев положенные этикетом – или им самим – четверть часа и добившись-таки за это время кофе, Иван заказал полдюжины устриц, поскольку ничего другого всё равно проглотить бы не смог, а в его положении именно что уместно было глотать. К тому же поесть, учитывая стремительно ухудшавшиеся как состояние, так и обстоятельства, явно следовало. Раскрасневшийся от удовольствия, но совершенно не англоязычный официант старательно тыкал пальцем в список моллюсков: чилийских, новозеландских, южно-африканских и отечественных, прибавляя на родном языке, что первых нет, а вторые ожидаются вечером. Дабы разумно избежать последних, Иван, понимавший немного язык, запросил победивших апартеид двустворчатых и принялся разглядывать окрестности.

За окном была вода в антураже моря. Каждая деталь, всё вокруг будто старалось убедить зрителя в возможности свежего солёного бриза, который всего лишь малость запаздывает. А пока что уместно зайти внутрь, дабы заказать того самого моря продуктов.

Немного побродив снаружи и чувствуя на себе участливый взгляд охраны, по долгу службы опасающейся, как бы некая сволочь не покинула место действия без предварительного расчёта, дисциплинированный посетитель вернулся на положенное место, где в каких-нибудь двадцать минут успели подать требуемых гадов. Тёплых – раковины лежали на льду и только, подозрительно одинаковых по форме и размеру отчего-то восемь штук. «А не выпендривайся, гнида, своими half dozen», – будто говорило ему приветливое лицо стоявшего в отдалении официанта.

Проглотить тёплого моллюска с похмелья – задача не из простых. Но объяснить элитному официанту – обслуга здесь всецело отождествляет себя с «уровнем» заведения, – что он, спору нет, вовсю элитный, но притом ещё и баран, уж точно не проще. К тому же квалификация сервировки часто выдаёт и качество, потому ломать копья из-за возможно несъедобного продукта смысла не имело. Собрав по краям блюда лёд, он посыпал им устриц и принялся ждать.

– Что-то не понравилось? – обратилась к нему вернувшаяся из небытия хостес.

– Ок, – на всякий случай показал дисциплинированный гость универсальный подводный знак, поскольку тональность выдавала скорее претензию, нежели сожаление.

После эдакой заботы иначе, как употребить всё, доступной альтернативы не имелось. Что оказывалось даже неплохо, ведь в противном случае он наверняка попытался бы избежать гастрономического удара, а заправиться всё ещё было нужно. Если когда-нибудь придумают съедобное мыло, то вкус у него будет именно такой. Но кто же станет обращать на это внимание в рыбном ресторане, до отказа заполненном по вечерам скучающими дамами в облегающих платьях. Странно, отчего тут до сих пор не догадались подавать в борделях приличную еду. Роль иностранца помогала ему справиться с невзгодами подобного рода. Ведь, коли ты не дома, то происходящее есть объективно не твоё собачье дело, значит, обстоятельства следует или принимать, или ехать в аэропорт. Тем паче, что в его конкретном случае напротив разместилась подходящая возможность не остаться одному, ведь повелительница грёз, похоже, страдала необязательностью. Одарив готовую выпрыгнуть из декольте альтернативу многообещающей улыбкой повелителя, Иван решил дойти на всякий случай до туалета, если тошнота, подзуживаемая элитарной кухней, возьмёт своё. Лёгкая музыка, прерываемая по углам постукиванием вилок, действовала умиротворяюще, да и вообще в таких ресторанах традиционно хорошо всё, кроме разве что сервиса и пищи.

В просторное помещение клозета вслед за ним впорхнула Она, как выяснилось, совсем не опоздавшая. Молча усадив на импровизированный пьедестал, совершила всё быстро, качественно и непревзойденно. Затем шепнула на ухо «Call me», тут же, при нём, отправив сообщение с цифрой – будто намеренно желая запротоколировать собственную порочность, с чем и удалилась столь же стремительно. Подумав, он всё же избавился от устриц, а заодно уж и от утренних трёх бокалов; ухмыльнулся, умылся, улыбнулся и вышел. По возвращении за столом ждал его сомелье – из тех, что говорят: «Ну у медка, знаете ли… Вкусненькое такое послевкусие», демонстративно вставший при приближении сделавшегося вдруг важным гостя.

– Подарок от вашей новой знакомой, вынужденной, к величайшему означенному сожалению, удалиться, – всем своим видом знаток этикеток демонстрировал похвальное подобострастие. – Present. Girl, – добавил для вразумительности, вряд ли представляя, насколько точно выразился.

– Decanter please, – не стал Иван вдаваться в подробности.

– Поверьте, совершенно не нуждается в декантации, – нет большего счастья для местных, нежели исковеркать на свой манер чужой язык. Они и потолок-то назовут абажуром, лишь бы утвердить сомнительную индивидуальность.

В ответ следовало объяснить, что декантер как протокол по выражению немецкого классика: не обязательно поможет, но уж точно не навредит. В доступной форме это прозвучало как: «Get one and get lost», окончательно закрепив за ним статус ценителя, равно как богатого воспитанного иностранца. В городе непременно требуется хамить, чтобы прослыть образованным интеллигентом.

Остаток дня он провёл в обществе сицилийских вин и терпеливо дождавшейся его Марии. Так, кажется, её звали, хотя обычно на второй день не помнится уже ничего. Каким-то подозрительно естественным образом они оказались у него дома, где хозяин, возможно, пытался даже изобразить страстного щедрого любовника, но вряд ли успешно. Под утро она исчезла с его бумажником. Вскоре вернувшись с сумкой полной аптечной дряни, поставила ему капельницу, от которой пациент проспал ровно сутки, встретив очередной рассвет отдохнувшим, повеселевшим и свежим как никогда. Так что первым делом набросился на симпатичную медсестру, по завершении чего преподнёс ей загодя припасённые на случай лёгкой влюблённости серьги. Оценив недвусмысленный бренд, она согласилась остаться у него ещё на день, при условии, что тот не станет больше пить. Умение Мари изъясняться знаками поражало куда более, чем мастерство дипломированного иллюзиониста, к тому же ему так давно не ставили условий, что согласился он немедленно. Весь день они ели десерты из ресторана в семидесяти шагах и пересматривали фильмы. Его любимые и на родном языке, но девушка с интересом следила за происходящим на экране, попутно сделав print screen двух с половиной тысяч заметок, накопившихся в старых телефонах неспособного к технологичности Ивана. Обеспечив тому долгожданный переход на аппарат с конкурентным программным обеспечением, а себе коллекцию указанного старья. Её бурную ненасытную жизнь наличие множества номеров окончательно и бесповоротно превращало в желанный кошмар, а благодарна за новые ощущения Мари быть умела. Стесняясь и краснея, да так, что непривычно трезвый дух захватывало. Не появись накануне Она, быть девушке перманентно обласканной восставшими из алкогольного пепла чреслами едва ли старого уже мужчины. Последний, явив для разнообразия предусмотрительность, договорился не оставить жизнерадостную героиню итальянских сказок на произвол бесчувственной к прекрасному судьбы.

Впервые за много недель, посмотрев на мир достаточно ясными глазами, Иван констатировал повсеместную рутину, но притом рутину совершенно приятную. Мари походила на кошку, исповедующую поклонение валерьянке, наполняя существование массой забытых интимных прелестей, вроде совместного купания в ванной или тёплого пледа на веранде за кофе утром. Она была целомудренна до степени, исполнившей добровольное обрезание монашки, что именно и делало её соблазнительной. Полное равнодушной готовности лицо; готовности искренней, будто тело существовало отдельно и даже вопреки, но желание доставить радость всякий раз побеждало. Развратно привлекательную внешность не привлекало ничего, и именно это привлекало особенно. Не чувство, страсть, влечение или желание, но привлекательность оказалась её словом. Женственная готовность была прелюдией к его возвращавшейся мужественности, разбазаренной столь бездарно, что забылась сама память о ней. Она будто жила в своём личном отдельном пространстве, реагируя на раздражители по мере надобности. Его надобности, остальное не существовало, ибо отдаваться Мари умела не хуже, чем сублимировать пик наслаждения – не изображая таковой вовсе, чем провоцируя последний у слегка ошалевшего поклонника гротескной непосредственности.

Чем-то напоминая эротические грёзы истерзанного гормонами подростка – до последнего времени воспоминания такого рода являлись лишь в виде аннотации к могильной плите, – она подарила ему фантазию вернувшейся юности. Будто школьник без надежды или хотя бы индивидуальности. Невидимый даже соседям по парте, но притом осоловевший от неразделённой страсти к феерической старшекласснице. Готовый умереть за одну только возможность побыть с ней минуту наедине… Он вдруг получил мечту в безраздельную власть. Захлёбываясь от нежной похоти, готовый разрыдаться школяр называл её рабыней, и она отвечала ему – не подчинением, но поклонением. Его знакомый по родительскому предместью в своё время женился в восемнадцать на тридцатилетней матери двоих детей – теперь сделалось предельно ясно, для чего. Юный Иван мог поступить так же, а мог упиваться сознанием тотального контроля над ситуацией. Ему доставляло запредельное удовольствие размышлять, как легко он может выбросить её на улицу вроде ненужной вещи; потрепав напоследок, будто голодного преданного щенка, отправить погибать в холоде. Он делился с ней всем, насилуя сознание непреодолимостью языкового барьера, а ночью, когда она спала, обливал изящные послушные ладони слезами раскаяния – за каждым новым всхлипом уже предчувствуя наступление полного умопомрачительного презрения дня. Обезумев от вседозволенности счастья, пытался как можно сочнее надругаться – безуспешно, ибо кротость Мари всякий раз оказывалась непоколебима. Затем снова темнота, полная страдания – бесконечно искреннего в своей неистощимой фальши. И снова жестокое – насколько умеет быть жестоким помешанный влюблённый. Утро новой жизни.

Находчивый модератор способен за семь дней создать из ничего мир. Жалкий профан без воображения, Иван за неделю перепробовал их столько, что пришло время сомневаться в иных знаках препинания отступившей покорно действительности. Одна лишь точка поверх запятой превратила бы в создателя его самого, но мудрость презирает безответственную уверенность творца. Предпочитая идти на ощупь, испуганно трогая изгибы её тела в надежде отыскать углы. Которых не находилось, да и откуда им взяться у сказочного персонажа без будущего, раз и навсегда решившего остаться здесь и сейчас?..

Истосковавшийся ли по привычному, организм начал давать сбой, или пугало безбрежностью счастье, но на восьмой день Иван начал читать во сне её мысли. В своём сне, он всё же не был настолько самоуверен, чтобы совершить подобное наяву, и содержание настораживало. Улавливая, видимо от неопытности, лишь обрывки, тем не менее, осознал важное. Прелюдия – открылось второе и последнее её слово, с тем закончилась и тайна. Мари всё ещё была хаотично привлекательной наследницей его грёз, желанно доступной и доступно желанной, принадлежа ему безраздельно. А циничный собственник уже знал предназначение божественного лота – спасать. Не любить.

– Do you know her? – прозвучало на едва знакомом до сих пор языке.

В ответ она молча кивнула.

Аня, почему-то и несмотря, имя всё ещё оставалось за ней. Ни степной волк – без одноимённого самокопания на немецком, ни группа убеждённых товарищей-холостяков, претендовавших веселиться в традициях ушедшей античности… Достойно, как он бы сказал. В стеклянной высотке из новоделов гостиную переоборудовали в нечто среднее между дастарханом и внутренним двором античной виллы. Натали, приданная веселью в качестве прежде всего обслуживающего персонала – хотя немного перепало и ей, обеспечивала бесперебойный приток вина, фруктов и великолепных сыров в количестве настолько неограниченном, что оставаться в приятном заперти можно было хоть целую неделю. Главным блюдом, впрочем, справедливо полагали Юлию – называя её так, возможно, тоже в честь памяти о великолепных наложницах, оставшихся за водоразделом новой эры. Процессы любви и еды, объединённые в единое целое, как выразились бы ходячие классификаторы, но за эти приятно утомительные двадцать часов им в голову не приходило искать наслаждению ярлык.

Они как-то до нелепого мило веселились, перемежая марафон из восхитительно жестокого истязания очаровательными выходками повзрослевших, но не постаревших ещё детей. Кто-то декламировал арию Винни-Пуха, призывая окружающих изображать остальных героев – и те охотно откликались, тем более что Юле досталась роль непроходимой кроличьей норы. Другой рассуждал о политике с видом хорошо оплачиваемого профессионала – кажется, так оно и было, нацепив её босоножки и платье, достаточно эластичное для великого числа экспериментов. Сидя будто перед камерой, вещал публике доходчивые истины о загранице, надвигающейся экономической войне всех против всех, что окончится добровольной оккупацией соседнего суперэтноса с целью спасти последний от неизбежного в противном случае истребления.

– Посадим их на всё, что плавает, – чавкал камамбером Пал Палыч Пересветов-Пинкерман. – Дотащим хоть буксиром до побережья соседнего континента и высадим в чистое поле, то бишь саванну, обеспечив пресной водой на двое суток.

– Вряд ли аборигены обрадуются, – парировал несогласный Пятачок.

– Ещё как обрадуются. Потому как воздержавшиеся будут показательно возвращены в каменный век посредством ковровых бомбардировок, а то и нескольких доходчиво-показательных маломощных ядерных ударов. Совсем скоро никто уже не будет прикрывать зад даже ангажированной моралью – разве подтирать moralite, и колонии, наконец, станут тем, кем им положено быть – то есть снова колониями. Любой местный король или ещё какой тумба-юмба предпочтёт впустить новых граждан на ПМЖ, а там или приладить к чему полезному, или на удобрение пустить. В награду ещё и квоты на экспорт ресурсов получит.

– Какие, к чёрту, квоты? – оживился теперь Виннизеп, посредством изнасилования английского спеллинга превратившийся из наивного мишки в нечто среднее между посланником ада и полномочным представителем импортёра указанных ресурсов, выполняя роль яркого безобразного кошмара на фоне прилично-толерантного зла.

– Самые настоящие. Сила должна приносить дивиденды, если речь идёт о совершенно невосприимчивых к иному поведенческому императиву государственных единицах. Или ты там много демократии видал… Чтобы испытывать уважение к несуществующей валюте, нужно молить о ней с протянутой рукой – тогда и ценность вырастет соответственно. В масштабах глобализации хозяин жизненно необходим, причём в первую очередь именно подчинённым.

– Сказал бы уж сразу– рабам.

– Придёт время, и всё назовут своими именами, – успокоил Паша. – Да ещё и праздник какого-нибудь возвращения карающего меча справедливости ежегодно станут справлять. Наш ВПК и рекрутская база миллионов геймеров, пересаженных с модуляторов… на те же самые модуляторы, только управляющие реальными дронами, в том числе наземными, сделает использование живой человеческой силы минимальным. Так что до кучи и несколько миллионов профессиональных вояк хоть всю планету под сапогом держать смогут. На кой ляд учиться собирать девайсы, если лучше всех в мире умеешь воевать и производить современное оружие? Зря ухмыляешься, под ядерным зонтиком да за хорошую зарплату эти игруны сорганизуются получше генштаба – как уже, в общем-то, делают. Прямо из дома работать и будут, безо всякой присяги и остальной сковывающей действие муры: подписываешь на сайте протокол безусловной субординации, проходишь тренировку, назначают тебе старшего – и в путь. Ведь это же естественный отбор, сержантами да офицерами там будут лучшие, а не выпестованные шагистикой и лизанием задов. Теперь представь, пожалуйста, если с пятнадцати лет вот так трудиться, то какого уровня можно достигнуть к шестидесяти… Мы очень занимаемся этим вопросом, и вам, коллега, стоило бы знать, что ни один замшелый интурист по нашим серверам не шарится – их там сбивают или подбивают, соответственно, на раз. Не успевают, бедняги, насладиться игровым процессом. Улавливаешь мысль? На сто миллионов населения – в гробу мы видели эту демографию – пятнадцать миллионов под ружьё и столько же по домам, вот и вся экономика. А весь цивилизованный мир тебе покорно и радостно десятину платит – как минимум за то, что нецивилизованный их больше не трогает.

– С чего последние так уж радостно под нож лягут? – не унимался теперь Кролик. – Захлебнёмся в терроризме.

– Все вы оттуда параноики, специально что ли набирают таких. Откуда ему взяться-то? Информационное пространство чётко разделено на клуб развитых стран и остальные. Ноль возможности контакта, а уж тем более – передачи всяких там инструкций. Пятая колонна отправлена по заокеанским домам, не забывай. И даже если что и произойдёт, то надо лишь создать прецедент, когда за поступок одного экстремиста зачистку получает целое государство – кстати, на освободившееся место можно тех же депортированных и отправлять. Наученные горьким опытом предшественников, те, и не хрюкнув, построят на руинах новую хозяйственную единицу.

– А если подрывник уже как в третьем поколении гражданин развитой страны?

– Тем лучше. Белогвардейские корни всё одно найдём – уж вам ли не найти. Под это дело, повторяю для особенных тугодумов, сначала проводим дезактивацию новой родины от несознательных предков, затем познавших-таки хоть немного принципы организации здорового капиталистического общества туда отправляем.

– Хорошее слово – дезактивация, – поддержал идею Пятачок.

– Ещё бы не хорошее! Слово есть оружие куда мощнее атомной бомбы, потому как работает по сознанию. Назови убийство каким-нибудь безликим отречением, скажи отовсюду миллион раз, и мозг постороннего перестанет ощущать за термином даже просто элементарное насилие. Команда «борщ» – и несознательная страна за две недели превращается беспилотниками в готовую к повторному заселению область.

– Так уж прямо всё хорошо? Слишком много абсолютной власти, как бы сдуру дров не наломать.

– Рад, Юлька, что, в отличие от окружающих мутонов, ты видишь корень проблемы, даже если высказать закономерные опасения не всегда в состоянии физически. Впрочем, ты всё делаешь хорошо. Есть такое дело, думаем, проводим некоторые исследования. Главная привилегия власти – это, конечно, безответственность. И голова может закружиться у всякого, разве только не нахлебавшегося той самой безответственности на предыдущей должности. Здесь, как понимаешь, – он демонстративно обращался теперь к ней одной, – мы тоже впереди планеты всей. На генетическом уровне умеем посылать миллионы в очередной котёл ради одной только субординации. Замечу отдельно – своих; и только оттого, что бумага такая пришла. То есть в масштабах страны, не такой ведь к тому же и крошечной, некая действенная прививка имеется. Итого – совсем с катушек не слетим, дело верное. Проверенное, как уже сказал, по результатам соответствующих экспериментов судя. В десяти процентах случаев примерно случается перекос, но без него тоже никак. В трёх – перекос фатальный, то есть именно какой нужен – десница всевышнего должна быть в меру непредсказуемой. Опять же момент сугубо психологический – уж если громовержец шандарахнул, значит, есть за что. Раз целую страну так в своё время подмяли, то чего, спрашивается, не разыграть ту же партию на повторно зачищенном информационном поле. Батька и внедрил тогда собственный вариант интернета: стопроцентный авторитет репродуктора плюс атмосфера доносительства, исключающая личное искреннее общение. Последнего в нашем случае не требуется, ибо все и так уже онлайн, и врём самим себе, не то что окружающим. Ты не боишься, подруга, так много знать?

– Опасаюсь разве. Сам же сказал, что умею.

– Не поспоришь, такие кадры нам нужны.

– В таком случае – вопрос последний. Для чего? Зачем, то есть, с какой целью, мало вам, амбиции или хитрый мотив не для простого ума… – устав выслушивать наставления или, может, из соображений более дальновидных, двое других участников вовсю помогали Натали сервировать стол непосредственно на столе, и довольное сопение обеспечило нужную степень конфиденциальности, о которой заботился Виннизеп.

– Умная баба, не поспоришь. Слушать-то умеешь хорошо. Подрастёшь ещё малость – и к какому делу тебя пристроим, если захочешь, конечно, никакого принуждения. Итого, – он лёг с ней рядом, будто нашёптывая ласковые скабрезности, – незачем. Думали, соображали, взвешивали. Безальтернативная модель. Раньше они там обходились как-то без этого, но по дурости раскачали лодку так, что новый Кордовский Халифат, только теперь уже общеевропейский, – дело, почитай, решённое. Толерантностью своей даже немцев превратили в импотентов, а ведь два раза континент подмяли. В Азии повсюду читают самым неглупым курсы экспортного капиталистического империализма: как и в какой сфере лучше всего заработать в чужой преуспевающей стране первый миллион, эксплуатируя образованных аборигенов. Это если говорить о заокеанских друзьях.

– Прямо-таки друзьях?

– Не перебивай. Конечно. Как бы и чем с ними ни меряться, мы друг другу всё одно свои, а они – чужие. Но в краткосрочной перспективе им там будет не до чего. Хорошо, что триста миллионов вооружено да отстреляно, потому есть надежда вернуть всё через национализацию, а то и вовсе не потребуется. Работать потому что умеют. Своих понаехавших бездельников через границу переправить, стену построить – и ладно. Азиаты хотят быть похожими на них, то есть видят в титульной нации хозяев и пример для подражания. Так что не всё ещё потеряно, зерно-то пока капиталистически здоровое, без левизны, как сейчас говорят. Ну, да у нас свои проблемы. Мы ведь тоже не боги, а люди. И бояться умеем, и глупости делать, и волю давать, кому не следует. Чтобы всё это нивелировать, нужны доходы метрополии. Тогда мужское население полгода под ружьём или за монитором, полгода развлекается до одури на заработанные большие деньги. За эдакую житуху в нашей стране не струсишь и без заградотряда. Ситуация до смешного: или мировое господство, или безальтернативно привет. У нас же до поры что думали: они там умные, всё устроят как надо, а мы уж тут подхарчимся как-нибудь без особых – был уже дан такой императив – межгалактических претензий, с нашей-то территорией. Вдруг получаем ситуацию, когда умных там больше не осталось. И раньше, то есть, не семи пядей во лбу, но какой-то имелся естественный отбор, и у руля процессов кого ни попадя не оказывалось. Обознались. Нашим бы жить, что Калита, машну набивая да в ус не дуя, а тут выясняется, что мир катится к чертям по нарастающей. То есть, вместо того, чтобы почивать на заслуженных лаврах, ты оказываешься единственным, кто хоть малость, да понимает. Нехотя, как водится, со скрипом, но раскачались, в общем. Ехать, скажу тебе по большому секрету, до сих пор никому не хочется: насаждая столько лет по всем умам стабильность, и сами в неё уверовали. Да и к чему: я вот лежу с красивой молодой девкой, которая любую прихоть мою исполнит; сдалась мне, спрашивается, эта Европа сотоварищи, гори она огнём. Власть есть парадокс конечности: кто бы ты ни был – всё одно подчинённый, а над тобой главный. Которому, по большому счёту, глубоко фиолетово – рулить страной, конгломератом, земным шаром или континентом, что проблемы, что мотивация та же, только головной боли в разы. Ведь абсолют власти достигается лишь когда тебе не могут приказать – как старшие товарищи из номер первой экономики, так, что куда более важно, и иные обстоятельства, включая общественное мнение или шустрых конкурентов из товарищей непосредственно под боком. И, занимаясь вопросами земного устройства, последнее упустить куда проще, нежели выполняя привычные рутинные функции в масштабах устоявшегося государства.

– Пожалуй, лучше бы я не спрашивала, – задумалась Юля.

– Да брось, что ты. Никаких претензий или последствий. Не болтай – и ладно, да и кто же нынче в эдакий прожект поверит, тем более в нашей-то стране. А мне ведь тоже и выговориться порой надо, тяжело в себе только носить. Информация работает буквально, разделённая на двоих, ценность и последствия её меньше, и так далее. Глобальную сеть для того и придумали: то, что знают все, ни ценности, ни значения не имеет. Соответственно прав всегда только источник знания, а само по себе знание никого не интересует. Так сказать, прав тот, кто информирует, а не тот, кто прав, уж не обессудь за тавтологию. Проводили мы на эту тему интересный эксперимент: помещали человека в комфортную среду без каких-либо внешних раздражителей, и всё, что от него требовалось, – раз в час нажать на одну из трёх совершенно одинаковых кнопок. Одна из них произвольно всякий раз немного подсвечивалась. Не как верная, а просто так, методом случайного выбора, о чем исследуемого предуведомляли до начала развлечения, которое длилось ровно два месяца. То есть независимо, естественно, от «ответов», ты всё одно в информационном вакууме. Разными путями, но со временем все до единого жали ту, что с подсветкой. Причём быстрее всего, как правило, именно те самые, думающие в кавычках. Логика протеста скоро нарушалась отсутствием вменяемой последовательности протестных действий. Когда горит левая из трёх, можно вопреки нажать правую и наоборот. Но часто ведь загорается и средняя. Кто-то начинал даже фиксировать собственные решения, стремясь опровергать как можно больше, чтобы, отвергая середину, не ошибившись, взять нужную из двух сторон. Иные по-другому изгалялись. Кого и в дурку потом свезли. Но все – и мнимо здоровые, и псевдобольные – жали в итоге на подсвеченную и не мучились. А всего-то шестьдесят дней – зато единственного источника единственной информации. Теперь, пожалуйста, представь, что можно таким механизмом сделать за всю жизнь, с момента самого рождения, когда и все вокруг так же. Другими словами, такие же. И это не дешёвая фантастика про выдуманный нематериальный мир, где тебе предстоит фривольно существовать с подключённым к башке проводом. Сколько бы ни болтали идеалисты, не будет в этом нужды. Или ты алгоритм, или программист.

– И что же в этом плохого? – решила удивиться напоследок Малая.

– То, что все хотят быть алгоритмом. Осознанно и безвозвратно – не думать. Любой ценой, но чтобы уже точно никогда не пришлось. К чему, по-твоему, я про кадры упомянул. Вопрос уж больно остро стоит. Быть в иерархии так называемых управленцев и пропускать через себя указания свыше, получая жирные дивиденды, – он незаметно указал взглядом на усердно работавших приятелей, – пруд пруди страждущих. Но и только, на остальное кандидатов нет.