Текст книги "Мистический шейх. Эзотерико-философский роман-аллегория"

* * *

Ночь прошла в ожидании рассвета, а утро – в ожидании солнца. Поднявшись рано утром, я не стал будить Дамира, пошел вверх до ближайшего высокого кургана, откуда открывался вид на аил. Дул свежий ветерок со стороны гор, слышался шум реки, пение петухов. Я сидел на вершине холма и смотрел туда, где за низким перевалом начинала алеть полоса восхода. Она стремительно росла, освещая алым веером восточную границу нашего мира, который, как и мы, замер в ожидании солнца. Еще мгновенье – и вот оно озарило долину! Засверкали на высоких травах бесчисленными бриллиантами капли утренней росы. Проснулись вершины, сбрасывая холодные тени. Зажурчали ручьи, запели птицы и насекомые. И поплыли мы в медленном движении по кругу, любуясь владениями сказочного царства. Никого вокруг. Только чарующая природа и я. Мир просыпался, преображался, ища совершенства в гармонии. К девяти утра вся долина была уже в привычном ритме и только у подножья Тегерек, склон пребывал в ожидании солнца.

Я задумчиво смотрел на постепенно просыпающийся маленький аил, расположенный там внизу. Вот она, наша малая родина. На душе было покойно, светло. Внизу в намытых галечных берегах текла холодная горная река с множеством мелких ручеек, которые, то сливались с рекой, то россыпью отходили от нее, чтобы ниже опять воссоединится с ней. За рекой, против высокого, изрезанного пещерами и выбоинами, горной кряжи раскинулась широкая долина – Кызыл-бараз с аккуратными квадратами рисовых полей. Здесь щебечут птицы, перешептываются травы, звенят своими песнями ручьи. Три цвета – красный, зеленый и синий – играют оттенками, смешиваясь в гаммы и сочетания. Заросли камыша, барбариса в пойме реки, золотистый жемчуг облепиховых гущ, составлял мир этой долины.

Любуясь природой, я приметил очередной яркий контраст. По обе стороны сая высятся высоченные и вертикальные стены гор, которые протянулись вниз и вверх на сколько хватит взора. Справа от сая в голых предгорных адырах расположилось небольшое село Чоюнчу, а ниже другое, втрое большее Джар-кишлак, утопающий в зелени садов и огородов. Интересный контраст, – подумалось мне. – Чоюнчу – разбросанные на пустынных, уныло однообразных адырах, саманные дома без единного деревца рядом и Джар-кишлак —аккуратные саманные дома, вытянутых вдоль дороги и широкого арыка, утопающие в зелени.

Вдоволь налюбовавшийся этим видом, я пошел вниз. Встретил меня Салям-ава. На мой вопрос, почему такой контраст, он коротко сказал о том, что Чоюнчу – это пережиток прошлого нашего народа, а Джар-кишлак – это заслуга пришлого в эти края народа. То есть речь идет опять-таки об особенностях кыргызского и узбекского. Как тут не вспомнить о пяти признаках различия, о которых мы с Дамиром спорили с Сагынбек-ака, когда проезжали Замборуч. Признаться, я долго терялся, как следует понимать такое. Не то ли говорит Салям-ава, что наш род, испытавший ажыдарово зло всегда вибирал открытое пространство, а другие народы, не испытавшие такую судьбу вибирают обстоятельный быт и благостройную жизнь?

Во дворе уже закипал самовар, а в очаге на углях испекался большой патир (пер. с кырг. – азиатский каравай). Вокруг хлопотала Ханзат-эне – сама душевность и добродушие, которая, увидев меня защебетала. – О, дорогой мой Расулжан, как тебе спалось, отдохнули ли с пути моя светоч. Ну, что же ты с утра пораньше ушел в горы, не позавтракав. Я сейчас тебя покармлю дорогой мой Расулжан…

Дома дасторкон был уже накрыт, горячая, только с пылу-жару лепешка со свежей сметаной, терпкий чай прямо из самовара – невообразимый завтрак. Я с удивлением оглядывал комнату. Надежные саманные стены, невысокий потолок, толстенные арчовые балки, уложенные с промежутками не более полуметра, на которых уложены арчовые кругляки. Поразился, как просто и надежно построен дом. Мое внимание привлек и ковер, на котором я сидел. Видя, с каким интересом я разглядываю ковер, Ханзат-эне защебетала. – Дорогой мой Расулжан. Этому ковру не меньше сотни лет. В свое время это было приданной моей сверкровки. Он нее он достался мне, а после меня ковер перейдет в руки моей младшей невестки. Между прочим, такие ковры ткуть только у нас в роду, – не без гордости шебетала она.

Присев рядом со мной Ханзат-эне стала рассказывать: – Вот, посмотри сюда, дорогой мой Расулжан. На исконно наших коврах можно выделить несколько устойчивых узоров. Вот, первая группа – изображение круга. Круг олицетворяет повторяемость, то есть бесконечность жизни и мира. Человек приходит в этот мир, наступает и время, когда он его покидает. Его место занимает дети, а когда придет время их место занимает их дети. Вот так раскручивается вся человеческая жизнь и жизнь всего мира. Так во Вселенной продолжается жизнь. Так-то моя светоч Расулжан! – шебетала Ханзат-эне.

Я сидел и зачарованно слушал. – Надо же. Обычный, казалось бы, ковровый узор, а сколько смыслов заложено в нем.

– Вот, посмотри сюда Расулжан, – вторая группа – изображение зигзагообразных линий. Эта линия олицетворяет ажыдара, который пытается войти в круг, внести в него хаос, страх, беды и несчастья. Но круг недаст этому случится, так как он непрерывен и замкнут. Причем, независимо мал он, как точка или большой, как солнце. Разве можно войти во внутрь точки или покусится на самого Солнца. То то мой дорогой Расулжан!

Я поразился еще больше. Вот она – настоящая поэтика жизни и быта. Надо же, простые женщины-ковровшицы оказываются в своих ручных творениях не только мастерицами, но и философами, размышляя глубоко, глобально. Его размышления прервала Ханзат-эне.

– Расулжан. Вот третья группа узоров – изображение двойных завитков. Они по преданиям кара-кулов олицетворяют сферу или шит. Когда ткуть ковер местерица закладывает в узор свеобразное заклинание-оберег в виде таких символов защиты от бед и ненастий. А как же ты представлял? В мире существует не только добро, но и зло. Он него надо беречься!

Я был поражен и восхищен объяснениями Ханзат-эне. Особенно был поражен тем, что она, рассказывая об узорах ковра ни разу не упомянула о преданиях вокруг Тегерек, о заклинаниях предков, о воинах-драконоборцах и охранителей горы Тегерек. Нет. Она рассказывала о ковровых узорах, но сама не ведая изьяснила всю историю кара-кулов, их былую победу над ажыдаром, историю заклинания былых предков против зла, хаоса, бед и несчастий. В этот миг Расул сделал себе невероятное открытие – реально предположить, что декор вышивки и ковров в этих краях также был частью мифа о Тегерек. А почему бы нет? Однозначно распространенность в этих краях вышеприведенных мотивов – это своего рода матрица, мифологический архетип. Наверняка, эти символы вбирают в себя важнейшие понятия мифа – круг, дракон, защита, добро, зло.

– А почему бы не рассматривать именно такой декор вышивок и ковров, как заклинательные тексты, а сами изделия, будь то скатерть, ковер, палас – как своего рода амулет?! – размышлял я, восхищаясь народной мудростью.

Позавтракав, как и условились накануне, засобирались на конную прогулку по родным местам. Не терпелось посмотреть на Тегерек вблизи. Сопровождать нас с Дамиром собрались Молдо-ава, Салям-ава, Айдар-тага, Мустапакул-ава, Ханзаман-тага. Проехав километра два вверх, мы повернули налево и постепенно углубились в ущелье.

Айдар-тага, чуть придержав коня, поравнялся со мною. – Вот, это ущелье называется Ажыдар-саем. – Если посмотреть с вершины Кара-Даван это ущелье, со своими многочисленными стоками с обеих сторон напоминает следы когтя ажыдара.

Мне подумалось. – Вот бы сейчас иметь под рукой геликоптер, с помощью которого можно было бы убедится в том, что, действительно, с высоты птичего полета, лощины, расположенные елочкой в виде складок на земле, внешне напоминают следы от когтя ажыдара во время своего падения. Спустя два часа мы поднялись на вершину перевала Кара-Дабан, сверху открывалась ошеломительная панорама. Так оно и есть. Прямо из-под ног начинался сай, становясь, чем дальше, тем все глубже и шире, то справа, то слева к нему присоединялись другие саи. В конце концов, глубокий сай упирался в основание Тегерека, который величаво возвышалась среди более низких отрогов окружающих гор.

– Ну как, впечатляет? – спросил Ханзаман-тага.

– О, да! Отсюда открывается поразительная картина. Вот он какой Ажыдар-сай! – не скрывал я своего восхищения.

Последний действительно сверху напоминает след когтя ажыдара. Мне образно представилась картина издыхания раненного ажыдара. Раненное крыло уже не удерживало его тело, ажыдар, лихорадочно размахивая одним крылом, в неровном полете резко теряет высоту и еле-еле перелетев гребень Кара-Дабан жестко падает на противоположный от охотников склон и там прочерчивает когтями все более углубляющимся книзу ложбины.

На фоне ущелья Тегерек выглядит еще величественней. Мне вновь образно представилась панорамная картина происходящего в те дальние времена. Вот – гора мускулов останавливает свое падение лишь на самом дне ущелья. Еще некоторое время вздрагивает, затем тело охватывает судорога, а потом ажыдар издает громкий рык и затихает…. Уже потом тело будет закопано. Я лишь на миг представил, какой же величайший труд был затрачен на сооружение каменной насыпи над телом ажыдара. Хотя, меня внезапно осенило. Какая насыпь? Какой саркофаг? Какой ажыдар? Все – гора-саркофаг, ажыдар, зло, охранители горы, охранная тропа – условны и символичны, – усмехнулся я, но уже не так саркастически, как это было при первом упоминании мифа о Тегерек.

На перевале Кара-Даван все сошли с седел, лошади были взмылены. – Ничего себе перевал, – подумал я, – не столько крутой, сколько затяжной, долгий и достаточно высокий. Вот почему его называют Кара-Даван, то есть крутой или высокий перевал. Мы на самой гребне перевала. И вот, наконец, отсюда открывается нечто фантастическое. Зрелище потрясающее.

– Расул. Что ты сейчас ощущаешь? – спросил Салям-ава.

– Такое ощущение, что ты паришь где-то над землей, – признавался я.

Если там в глубине ущелья, нависающие башни утесов, повороты, открывающие новые пейзажи, мир лежит в вертикальной плоскости. В зону видимости попадают лишь часть неба. Создается впечатление, что небо, ограниченное спускающимися с небес отвесами стен. Пещеры, загадочно и тревожно взирающие на темный мир. А отсюда с гребня Кара-Даван взору предстает величественная картина – Тегерек в своем великолепии, горные кряжи вкруговую, и лишь далеко-далеко там внизу виден клочок зеленого живого мира долины Ак-суу. Почему-то мне вспомнились две известные картина, уже давно отнесенные к классике – «Падение Икара» и «Прикосновение к вечности». В первой картине, как известно, о падении Икара свидетельствуют лишь круги на воде, тогда как во второй картине на горной вершине стоит юрта, а рядом старик, обозревающий весь мир откуда-то сверху.

– Лучшего места для созерцания чудной окружающей природы нельзя и придумать, – сказал Айдар-тага, присаживаясь рядом со мной.

Действительно, отсюда можно любоваться этой страной – страной бесчисленных природных красот, сотворенных стихией. Но главным продюсером, художником и творцом выступало солнце. С холма мы наблюдали за великим творчеством матушки-природы, за разнообразием красок, сюжетов и картин. Мне размечталось: – По аналогии с картиной «Падение Икара», тот самый видимый клочек земли ярко зеленного цвета, на фоне увиденного сверху сюрралистической, по сути, пейзаже, и есть тот самый рай.

– Вот бы здесь, на холме, по всему периметру соорудить сиденья и в медленном вращении по кругу наслаждаться божественной красотой! – мечтательно сказал я.

Невольно на ум пришла и следующая мысль. – По аналогии с картиной «Прикосновение к вечности», на самой вершине горы рядом с юротой, вместо старика стою я, ощущая величественное чувство, будто бы весь мир у меня под ногами. Это было небывалым ощущением вечности мироздания.

Все мы еще долго и зачарованно смотрела на открывшейся отсюда вид. Молчание прервал Мустапакул-ава. – Расул, Дамир. Посмотрите на Тегерек. Чего он напоминает вам? – спросил он.

– Если признаться, на Чернобыльский саркофаг, – ответил я.

– Да. Точно! – воскликнул Дамир.

– Вы правы. Действительно, похож, – сказал Молдо-ава. – Это может подтвердить наш Салям, которому, волей судьбы в свое время пришлось принимать участие в сооружении Чернобыльского саркофага.

Мы с удивлением посмотрели на Салям-ава. Ранее никто из нас и неведал об этом. Что скрывать, мы по аналогии с американскими героями, обязательно спасающих нашу планету, героев либо просто отважных людей, всегда представляем соответствующими молодцами – крепкими, могучими, мускулистыми. А вблизи – вот он Салям-ава – обычный человек, коих встретишь повсюду.

– Да, так оно и есть – подтвердил Салям-ава и начал рассказыватть свою историю. – Когда случилась авария на Чернобыле, я служил в войсковой части, расположенной в двадцати километрах от Припяти. Нас, в числе первых направили в зону аварии. Пожар на аварийном блоке почти потушили, везде были обломки, реактор продолжал дыметь, раненных отвезли по больницам. Нам раздали костюмы химзащиты, дали в руки лопаты и вперед. Мы ничего не чувствовали, ни холодно тебе, ни жарко, разве только чувствовалась быстрая утомляемость и огромная усталость к концу работы. Мы же были тогда совсем молодыми, здоровыми, беспечными. Все списывали на физическую нагрузку, а она была для ликвидаторов аварии ого-го-го…. Припять опустел.

– И вы ничего не чувствовали? – спросил я.

– Да! Ничего не чувствовали, разве что постоянная усталость и недомогание, – повторил Салям-ава и продолжил: – Вот так прошли две недели службы на новом месте. В один из дней приехал в нашу часть какой-то генерал. На построении он обратился к нам с призывом помочь построить каменный саркофаг над реактором. Тогда, в числе добровольцев, я, по воле судьбы и стал строителем того самого саркофага.

Признаться, я знал проблему Чернобыля лишь по книгам и документальным фильмам. Кто-то, что-то не досмотрел, реактор АЭС перегрелся, начал выделять больше тепла, чем отдавал, а затем начал бесконтрольно саморазогреваеться и случилась беда – реактор взорвался. Вот тогда ядерная реакция вырвалась из-под контроля. Я образно представил себе картину первых дней аварии. Словно обезумевший дракон, реакция стала неуправляемой. Как бурная река, размывшая плотину и водопадом устремившаяся вниз, начал бушевать поток нейтронов в активной зоне. Никто и ничто не могло остановить этого бущующего ажыдара.

Мы с Дамиром совсем по-другому посмотрели на Салям-ава. Перед нами сидел настоящий драконоборец – мужественный, надежный, крепкий. Каждый его взгляд, каждые слова, каждое движение красноречиво говорили о том, какое большое место занимает в его жизни и Тегерек, и Чернобыль.

– Оказывается, столь большой аварии еще не знала мировая атомная энергетика, – продолжал Салям-ава, – и потому потребовались невероятные усилия, чтобы локализовать ее. Но вот, что страшно, все знали – случилась такая беда, но первоначальное ощущение было обычным – люди ничего не чувствовали. Разумеется, у жителей Припяти и работников АЭС были заботы и тревоги о будущем, как быть, куда ехать, что будет потом.

– А так физически? Ни тебе холодно, ни тебе жарко? – удивлялся Молдо-ава.

– Поверьте, никакого ощущения, – вновь убеждал Салям-ава. – Прямо над жерлом атомного вулкана работали вертолеты, сбрасывая не только защитные материалы, но и цементные растворы для заливки места аварии. Вот так, постепенно, был построен каменный склеп для реактора, – констатировал он.

В разговор включился Ханзаман-тага – учитель биологии в местной школе. Обращаясь к Молдо-ава, он пояснил: – Радиация не ощутима, не имеет ни запаха, ни цвета, а когда враг невидим, то и бороться с ним невообразимо сложно. Есть всего два способа как нейтрализовать это зло: во-первых, скорее, далеко и надолго вывести людей из зоны радиоактивного излучения, а, во-вторых, скорее, надежнее и надолго «похоронить» источник излучения. Теперь вам понятно Молдо-ава?

– Яд, не имеющий ни запаха, ни цвета, ни вкуса, но очень-очень долеко распространяющий – это, действительно, страшное зло, – удивлялся Молдо-ава.

– Недавно посмотрел документальный фильм о чернобыльской аварии, снятый американцами, – включился в разговор Дамир. – Оказывается, заблуждались и на самых верхах союзной власти, что проявилось, главным образом, неправильной и несвоевременной организацией эвакуации населения Припяти, а также грубыми дефектами строительства железобетонного саркофага. Его слова подхватил Салям-ава:

– После того, как реактор заточили в железобетонный саркофаг, нас досрочно демобилизовали. Уже на гражданке у нас – ликвидаторов аварии начались болезни, бесконечные лечения, страдания, – но, это уже другая история, соврешенно не интересная нынешним людям, которые уже забыли об этой страшной по последствиям аварии, – усмехнулся он, обращаясь к нам.

А ведь Салям-ава – настоящий и конкретный герой, – думалось нам с Дамиром. – Разумеется, мы знали проблему, связанную с этой аварией, но никогда не встречались с непосредственным ликвидатором аварии. Теперь нам становилось понятным то, что Салям-ава, вот уж много лет страдает, но, мы никогда еще не слышали о том, что он жалуется на свое состояние. Да не только мы, но и соплеменники, оказывается почти ни разу не слышали от него жалоб и стенаний на свою болезнь и трудную судьбу.

Мы с Дамиром, по-крайней мере, не совсем поняли бы таких людей, как Салям-ава, – подумалось мне. – Ради чего и кого надо было идти практически на смерть? Нам, возможно, никогда не поймем люди тех лет, живших с великой надеждой на светлое коммуниистиическое будущее. Надо же, все больше удивлялся я – случилась большая за десятки тысячь отсюда, а в числе самых первых, самых геройских ликвидаторов этой беды является простой кочевник по имени Салям-ава.

Наступила недолгая молчаливая пауза, которую прервал Ханзаман-тага:

– Все ждали, что век ядерных технологий будет способствовать формированию нового мышления – более глубокого взгляда и более ответственного отношения к человеку, к его будущему. Так оно и есть. Но случаются проколы и эти проколы в деятельности людей оборачиваются трагедиями.

Я вспомнил, как в школе мне когда-то пришлось писать реферат на тему чернобыльской аварии. Помню, что эпиграфом к реферату взял слова философа Эмиля-Мишель Чорана – «…свыкшись с ужасным, мы переживаем сегодня сращение утопии с апокалипсисом. Обетованный „новый мир“ все больше напоминает новый ад. Но мы с нетерпением ждем этого ада и даже считаем своим долгом, поторапливать его приход». Эту правду подтвердило само человечестьво. Несмотря Хиросимо и Нагасаки в мире накоплен огромный совокупный ядерный арсенал, несмотря на Чернобыль и Фукусимо в мире строятся сотни тысяч ядерных могильников. Все они являются не что иной, как бомбами замедленного действия.

.На некоторое время опять восцарилась пауза.

– И масштабы ее увеличиваются, если имеешь дело с современной ядерной технологией. Причем до таких размеров, что невообразимо даже предположить. Это напрямую касается и трагедии Чернобыля, – задумчиво сказал Айдар-тага.

Его мысль прервал Молдо-ава. – Ты знаешь Расул? Наш род называют кара-кулами или иначе охранителями вот этой мифической горы Тегерек. Если вдуматься наш Салям – он и есть настоящий охранитель, причем, охранитель-ликвидатор ядерной аварии.

Все рассмеялись. – Да-да. На самом деле.

А ведь в этом вся истина, – подумалось мне и как будто читая мои мысли Каттабек-ава – директор местной школы, физик по профессии, граждански активный и увлеченный человек воскликнул, – А почему-бы и нет! Говорил он тогда с пафосом, чувствовалось, что он горд своей малой родиной, горд за своих родственников. Обращаясь к нам с Дамиром, он сказал:

– Вот вы образованные, грамотные люди. Жолио-Кюри, Резерфорда, Бора, Сциларда, Ферми, Курчатова, Мейтнера, Гана, Штрассмана, Томсона, Оппенгеймера и многих других, образовавших «могучую кучку» в ядерной физике тридцатых годов, сегодня знают все. Каждый из них внес свою лепту в эту отрасль науки, трудно даже сказать, кто большую, а кто меньшую. Ну, а потом Хиросима и Нагасаки, трудное осмысление последствий ядерных испытаний. Тех, кто изготовил эти бомбы, человечество возненавидело. А вы как к ним относитесь?

Если честно, и я, и Дамир вначале даже растерялись.

– Эти ученые, которых вы перечислили, не только человечество возненавидело, но и сами себя они возненавидели, возмутились, что их просто-напросто использовали как туалетную бумагу, – сказал Дамир.

– Ученые и сторонники ядерной безопасности стали ездить по городам, странам, континентам, стали организовывать митинги, протесты, движения, требовать запрещения смертоносного оружия, – сказал я.

Мы с Дамиром хотели сказать то, что ученые-ядершики сами хотели уничтожить то, что породили. Но, уже, к сожалению, «ящик Пандоры» был уже открыт. Мы не стали пускаться в цифры и факты, а ведь сегодня в мире функционирует свыше ста АЭС. Если люди потеряют в них контроль над ядерными реакциями, то уровень радиации повысится настолько, что может уничтожить все живое в семи десятках таких планет, как наша Земля.

Каттабек-ава продолжил: – Вот, мы живем мирно, никого не трогаем, ничего не просим, никого не беспокоим. Но в мире то совсем другая ситуация – ситуация безумия! По-прежнему на полигонах США, России, Китая, Франции, Кореи, Пакистана создают и испытывают атомные бомбы. Атомная гонка продолжается, а мотив, самый странный и невообразимый – ради всеобщей безопасности в мире (?!), – возмущался он.

Я и Дамир, слушая рассуждения своих сородичей и удивлялись, а вместо с тем, и гордились их простой человечностью, восхишались их чувством сопричастности к мировым проблемам, в том числе и ядерной безопасности.

– Помнится, наши ученики предпризывного возраста проходили медицинский осмотр в районной поликлинике. Так, один дотошный врач-педиатр обобщил их данные по росту, весу, врожденным порокам и хроническим болезням, – рассказывал Каттабек-ава. – Обнаружилось, что они нижесреднего значения в целом по бывшему Союзу. О том самом говорили и врачи стран Средней Азии. И знаете, с чем это было связано? И не дожидаясь нашего ответа он сказал: – испытаниями на ядерных полигонах.

Действительно, разве могло остаться без последствий 450 испытаний ядерной бомбы в Семипалатинске, ныне Семей и около 150 ядерных испытаний на китайском Лоб-Норе. Ветры с запада на восток и с востока на запад доставляли сюда радиационную пыль, – думалось нам.

После получасового отдыха с обменом мнений по самым различным темам, начиная от природы Тегерек до природы чернобыльской ядерной аварии, мы продолжили свой конное путешествие. Некоторое время ехали молча. – Этих простодушных, добропорядочных людей можно понять, – размышлял я про себя. – У них своя мирная жизнь, покой и беспечность. Казалось бы, что им до АЭС, ядерной энергетики, политики и войнам. У них свой расклад понятий жизни, мироустройства, безопасности. Но и им, оказывается, далеко не безразлично то, что творится на земле.

Я и Дамир, как биологи знали, что в свое время ядерный реактор не только положил начало новой отрасли науки и техники – атомной энергетике, но и позволил углубиться в атомное ядро, изучать более тонкие физические процессы. В стержнях постепенно расходуется уран-235, а уран-238 «переходит» в плутоний. Но реакция не прекращается. И теперь уже он начинает делиться, «выбрасывая» новые нейтроны. Казалось бы, так может продолжаться вечно. Однако стержни постепенно «сгорают», их нужно менять, в реакторе скапливаются отходы, которых нужно куда-то складировать. Так формируется ядерный могильник – железобетонный саркофаг, за которым нужен глаз да глаз.

– Тогда задача по сооружению саркофага было поручено новой строительной организации, – сказал Салям-ава, продолжая свой неторопливый рассказ. – Спустя два месяца по периметру энергоблока были выполнены защитные стены из железобетона в виде уступов, а снаружи, закрыта стеной, высота которой составляла почти пятьдесят метров. Меня особенно поражало то, что все механизмы работали автоматически, то есть сидел оператор за экраном и на расстоянии давал команды. Однако мы же видели, что в стенах оставались множество щелей. Как нам потом объяснили, под толстым слоем железобетона остались сотни тонн ядерного топлива. Оказывается, что и сейчас никому неизвестно, что происходит с ним. В документальном фильме так и прямо сказали, что есть предположения, что там может возникнуть какая-то реакция и взрыв. Это сейчас, а тогда…. Помнится, к нам в часть приехали ученые-радиологи, которым мы задавали свои наивные, как мне кажется сейчас, вопросы.

– А почему строим саркофаг?

Был ответ: – В АЭС аварию погасили, но полностью энергобок не вырубали, так как реактор полностью отрубить или демонтировать невозможно.

– Разрушен только четвертый энергоблок, то есть небольшая часть АЭС. Ну, а что тогда происходит с остальными реакторами энергоблоков?

– Первые три блока законсервированы. То есть там атомное топливо выгрузили, демонтировали оборудования и, теперь просто будем следить за состоянием блока.

– А как долго продлиться такое слежение? Когда все последствия аварии пройдут?

– Период полураспада активных элементов, используемых на АЭС, продолжится тысячами лет.

Услышав это, я был глубоко поражен, – признавался Салям-ава. – Ужас! Ужас! В мозгу не укладывалось такое. Не года и века, а тысячелетия!? Вот оно настоящее мировое зло! Разве существует в мире большее, чем это зло? Естественно возникает вопрос о том, кто или что виноват в этом? Вот тогда я впервые осознал глобальную ответственность людей за судьбу человечества, мира, Земли. Однако, потом случилась авария на АЭС в Фукусиме, – продолжал он. – Честно говоря, я полагал, что японцы умнее и более осмотрительны. Так как они первыми на себя испытали радиацию после взрывов атомной бомбы в Хиросимо и Нагасаки. Однако, у меня в голове не укладывается то, что АЭС построили в сейсмоактивной и цунамиопасной зоне.

– Согласен с вами Салям-ава, – сказал Дамир. – Построили АЭС по-раздолбайски, что вовсе не похоже на японцев. Однако, факт есть факт. Последствия аварии там до сих пор не устранили, зараженная вода просто уходит в океан.

Мне вспомнилась книга Светланы Алексич «Чернобыльская молитва», в которой описываются монологи ликвидаторов и эвакуированных жителей. Однозначно, как в Чернобыле, так и в Фокусимо катастрофы возникли из-за безответственности и близорукости ответственных людей.

– Салям-ава. Во время ликвидации аварии вам было страшно?

– Скажу так. Мы, то есть добровольцы, не боялись радиации, потому что мы просто не ведали ее природы. Банально, многие из нас хотели пораньше демобилизоваться из армии, досрочно выйти на пенсию либо рассчитывали на радиационные выплаты.

– И что было дальше?

– Наконец, саркофаг был построен. Но был ли пройден самый сложный этап, никто из нас тогда просто не ведал. Оказывается, самое сложное ждало нас впереди. Это проблема со здоровьем. Вот так вот, авария на Чернобыльской АЭС сломала судьбы миллионам людей.

Обозревая Тегерек, я мысленно продолжал сравнивать его с чернобыльским саркофагом – этой громады из бетона и стали, могильника, в недрах которого похоронен аварийный реактор. Непривычное и необычное это сооружение – первое в истории цивилизации, а потому в памяти человечества он останется символом страшной беды, зла и человеческой беспечности. Также непривычен и таинственен миф о Тегерек, – думалось мне.

Уже потом, когда прочитал книгу деда «Круг» я понял мысль о том, что имеется философская аллегория двух саркофагов, как встреча мифа и реальности. А в лице радиоактивности прослеживается лик вечного зла. Каждый человек на планете должен понять, насколько опасен атом, вышедший из-под контроля. Случилась трагедия – появилась ядерная рана в одной точке земного шара, а как нелегко ее залечивать?! А если вся планета станет такой? Чернобыль напомнил, сколь катастрофична ядерная война, он подтвердил, что единственный путь к безопасности человечества – разоружение. И в первую очередь – ядерное, – думалось мне.

Оказывается, пресса в те года многое умалчивала, – сказал Салям-ава. – Многое прояснилось потом. Вырвавшись из ядерного реактора, радиация полностью изменила мирное течение жизни людей на многие тысяча километров вокруг.

Из лекций профессора Султанова, я и Дамир знали о том, что взрыв разрушил все барьеры безопасности, и вызвала опасения специалистов по поводу возникновения «китайского синдрома», получившего название по одноименному американскому фильму, снятого по событиям взрыва АЭС «Три Майл Айленд» в США. А ведь там четко предполагалось, что возможен повторный разогрев остатков ядерного топлива в замурованной ядерной шахте.

– Салям-ава. С момента аварии прошли три десятилетия. Как, по-вашему, саркофаг может ли выстоять или разрушится?

– Время берет свое, – сказал Салям-ава. – Недавно прочитал такое официальное сообщение: «Строительство саркофага проводилось в экстренном порядке и рассчитывалось на эксплуатацию в течение примерно четверть века. Этот срок давно истек. Естественно, в стенах саркофага появляются трещины, вызванные не только внешними природными факторами, но и внутренним взаимодействием топлива с влагой, просачивающейся через стены. В случае нарушения целостности саркофага окружающая среда серьезно пострадает». Так, что опасность существует.

Я и Дамир были в курсе того, что, имея в виду именно такую перспективу, строится новый защитный саркофаг, срок службы которого считают столетие. Возможно, и Дамир задавался вопросом: – А что дальше? А дальше так же, как и сейчас, построят третий защитный саркофаг? И так все тысяча лет, а может быть и больше? Вот такая перспектива – вечный Круг Зла и вечная борьба со злом, – подумалось мне.

– Знаешь Расул. На прошлогодней встрече ликвидаторов, прозвучала такая статистика: из шестисот тысяч ликвидаторов от лучевой болезни погибли сто тысяч человек, – сказал Салям-ава.

– О, ужас! Чем не ажыдар эта самая чернобыльская радиация? – подумалось мне. – Она и есть ажыдар, как олицетворение вечного зла в этом мире, – убеждал сам себя.

– А знаешь Расул, – Салям-ава продолжал свой неторопливый рассказ, – на Украине наша воинская часть располагалась в лесу. Вот там я услышал интересную легенду. Жители проводили обряды «похороны русалки».

– Не слышал. А в чем суть обряда?

– Суть этого обряда опирается на древние верования о том, что души умерших невинных девушек, блуждают в нашем мире, и только после этого обряда они получают возможность попасть на «тот свет». Так вот, строительство саркофага напоминают мне этот обряд захоронения.