Текст книги "Философские обрывы"

Как Православная Церковь хранит свою наивысшую драгоценность: пресвятую личность Богочеловека Христа? – Она хранит ее своей единой, святой, соборной и апостольской верой. Единством веры Православная Церковь сквозь века хранит единство и единственность богочеловеческой жизни и истины; святостью она хранит единственную святость жизни и истины в своем богочеловеческом теле; соборностью она хранит целостность богочеловеческой жизни и истины; апостольностью она хранит неприкосновенность и непрерывность исторической реальности и животворности богочеловеческого тела и дела Христова.

Только со всеми святыми, по словам апостола Павла (Еф. 3:18), можно познать чудесную тайну Христовой личности, а это означает: можно истинно и правильно веровать в Богочеловека Христа. Только живя со всеми святыми в соборном единстве веры, человек может быть настоящим христианином, настоящим последователем Богочеловека Христа. Действительно, жизнь в Церкви всегда соборна, всегда в единстве со всеми святыми. Поэтому истинный член Церкви живо ощущает, что он одной веры с Апостолами, Мучениками и Святыми всех веков, что они все вечно живы и что всех их одновременно пронизывает одна и та же богочеловеческая сила, одна и та же богочеловеческая жизнь, одна и та же богочеловеческая истина. Помимо церковности нет соборности, ибо только подлинное бытие в Церкви создает у человека ощущение соборности веры, истины и жизни со всеми членами Церкви всех времен.

«Стяжать соборное устройство духа невозможно ничем иным, кроме как вхождением и вживанием в Церковь. Весь смысл православного господства над временем и связи со временем святоотеческим состоит на самом деле в самотождественности Церкви, единой и единственной в своем вселенском, соборном и всевременном бытии, в непрерывности иерархического наследия, совершения Таинств, общения веры и действующего в них единого Духа и единой благодати.

Это единство Тела Христова, единство Дома Божия, в котором не только когда-то жили, но и сегодня живут и обитают все те, которые умерли в благочестии и вере, и святые подвижники и Отцы Церкви. И сегодня каждый священник, совершающий Божественную литургию, не только повторяет те же самые слова, которые некогда возносил пред алтарем св. Василий Великий или св. Златоуст, но и в реальном, хотя и непостижимом общении, в буквальном смысле вместе с ними сослужит Богу. На каждом богослужении невидимо присутствует вся Церковь, как истинное единое стадо, совместно и единодушно возносящее молитвы и благодарения Господу Иисусу Христу и Отцу Его. Это не психологическая, субъективная связь с прошлым, но онтологическое единство жизни. В Церкви останавливается время, ибо здесь нет смерти, и прекращение земного существования не прерывает живой связи поколений»[37]37
  Флоровски Г. [Рецензия на: Ostliches Christentum. Dokumente(Band 1, Politik; Band 2, Philosophie). Munchen, 1923–1925] // Хришħански живот. 5 [№ 7–8]. С. 358. Цитируется в переводе с сербского. – Прим. перев.


[Закрыть].

В Церкви прошлое всегда современно; настоящее в Церкви есть настоящее всегда живым прошлым, ибо Богочеловек Христос, который вчера и сегодня и вовеки Тот же (Евр. 13:8), непрерывно живет в своем богочеловеческом теле той же истиной, тем же светом, тем же добром, той же жизнью и всегда делает все прошлое – настоящим. Поэтому для живого православного чувства и сознания все члены Церкви, начиная от святых Апостолов и до вчера почивших, всегда современны, ибо всегда живут во Христе. И сегодня всякому истинно православному человеку современны все святые Апостолы, и Мученики, и святые Отцы. Более того, они для него реальнее многих современников по плоти.

Это ощущение всеединства веры, жизни и сознания составляет сущность православной церковности. Это ощущение обнаруживает истину: Богочеловек есть непрерывная животворная сила, которая непрестанно проявляется в богочеловеческой жизни Церкви через единство, святость, соборность, апостольность веры, жизни и истины. Ибо что значит быть православным? Это значит: пребывать в непрестанном подвиге от человека к Богочеловеку, пребывать в непрестанном созидании себя богочеловеческими подвигами. При этом человек никогда не остается одиноким: каждое его чувство, и дело, и мысль лично-соборны; никогда только личны, и никогда только соборны.

Когда православный христианин мыслит мысль, он мыслит со страхом и трепетом, ибо знает, что в этом таинственным образом участвует весь собор Святых, весь хор всех членов Церкви. Он никогда не свой, никогда не принадлежит себе, но всем Святым, а через них – пресвятому Господу Иисусу. Когда православный христианин рассматривает свой дух, он говорит себе: мой дух – ничто, если не исполнить и не усовершить его Духом Святым.

У православного христианина ничто не бывает по человеку, но все по Богочеловеку: с помощью непрерывных евангельских подвигов он собирается в Боге: дух его собирается Духом Божиим, и душа, и воля; все его собирается и обретает соборный характер в Богочеловеке. И он всем своим существом чувствует, что православная церковность всегда свята и всегда соборна и что категория богочеловечности есть неизменная категория церковности, православности.

Православные тем и православные, что непрерывно имеют это чувство богочеловеческой соборности, возгревая и храня его молитвой и смирением. Они никогда себя не проповедуют, никогда не хвалятся человеком, никогда не остаются при голой человечности, никогда не идолопоклонничают гуманизму. Святые христоносные Апостолы раз и навсегда дали формулу богочеловеческой церковности: угодно Святому Духу и нам (Деян. 15:28). Сперва Дух Святой, и потом уже мы; и мы постольку, поскольку даем Святому Духу возможность действовать через нас.

В этой богооткровенной апостольской формуле содержится весь метод богочеловеческой деятельности Церкви в мире. Этот метод приняли Мученики и Исповедники, святые Отцы и Вселенские соборы. Тот, кто отступает от него, отступает от Святого Духа, отступает от святых Апостолов и Мучеников, от святых Отцов и Вселенских соборов, отступает от единства, святости, соборности и апостольности богочеловеческой веры Христовой – одним словом: отступает от Господа Христа. Православная Церковь едина, свята, соборна и апостольна потому, что не отступает от этого священного метода. Она православна тем, что непрерывно исповедует, содержит и хранит не только богочеловеческую, апостольско-соборную, вселенскую идеологию христианства, но и богочеловеческую, апостольско-соборную вселенскую методику христианства. Богочеловеческая идеология христианства может сохраниться только богочеловеческой методикой христианства. Господь Иисус есть и Истина, и Путь. Отступивший от богочеловеческой методики неминуемо отступает и от богочеловеческой идеологии, отступает от Богочеловека Христа.

Православная Церковь обладает интегральной идеологией Богочеловека Христа, ибо неотступно придерживается богочеловеческой методики святых Апостолов и Вселенских соборов. Человек православной, апостольской, святоотеческой веры чувствует и знает, что православные люди всего лишь соработники Святого Духа, соработники, которые непрестанной молитвой прислушиваются к тому, что Он велит, которые непрестанно творят то, что Он желает, которые непрестанно поверяют Им свои мысли, слова и дела. Поскольку всеединство богочеловеческой истины всегда присуще соборному сознанию Православной Церкви, то святые Отцы и Учители Церкви непрестанно участвуют в богочеловеческой жизни Церкви благодатным действием Святого Духа, почему православные патриархи нового времени и заявляют в своем Послании: «Святой Дух учит Церковь через святых Отцов и учителей Кафолической Церкви. […] Церковь научается от Живоначального Духа, но не иначе, как чрез посредство святых Отцов и Учителей… Кафолическая Церковь не может погрешать или заблуждаться и изрекать ложь вместо истины; ибо Дух Святой, всегда действующий через верно служащих Отцов и Учителей Церкви, предохраняет ее от всякого заблуждения»[38]38
  Послание Патриархов Восточно-Кафолической Церкви о православной вере (1723 г.), член 12 // [Догматические послания православных иерархов XVII–XIX вв. о православной вере. ТСЛ, 1995. С. 164–165.] – Прим. перев.


[Закрыть].

* * *

На европейском Западе христианство постепенно превратилось в гуманизм. Долго и усиленно Богочеловека суживали и, наконец, свели к человеку: к непогрешимому человеку в Риме и к не менее непогрешимому человеку в Берлине. Так возник западный христианско-гуманистический максимализм – папизм, который от Христа берет все, и западный христианско-гуманистический минимализм, который требует от Христа совсем мало, а часто и вообще ничего. И в папизме, и в протестантизме на место Богочеловека поставлен человек – и как наивысшая ценность, и как наивысший критерий. Совершена болезненная и тягостная коррекция Богочеловека, Его дела и Его учения.

Терпеливо и упорно трудился папизм, чтобы Богочеловека заменить человеком, пока наконец в догмате о непогрешимости папы Богочеловек не был навсегда заменен непогрешимым человеком. Ибо этим догматом человек решительно и ясно провозглашен чем-то большим не только человека, но и большим святых Отцов, и святых Апостолов, и святых Вселенских соборов. Таким отступлением от Богочеловека, от вселенской Церкви, папизм превзошел Лютера, творца протестантизма. В самом деле, первый, радикальный протест против единой, святой, соборной и апостольской Церкви надо искать в папизме, а не в лютеранстве. В том первом протесте есть и первый протестантизм.

Не следует заблуждаться: западный христианско-гуманистический максимализм, папизм, и есть самый радикальный протестантизм, ибо он перенес краеугольный камень христианства с вечного Богочеловека на преходящего человека. И провозгласил это главнейшим догматом; а это означает: главнейшей истиной, главнейшей ценностью, главнейшим мерилом. А протестанты только переняли этот догмат в его сущности и разработали до ужасных размеров и деталей. В самом деле, протестантизм есть не что иное, как генерально примененный папизм, чей основной принцип проведен в жизнь каждым отдельным человеком. По примеру непогрешимого человека в Риме, каждый протестант есть такой же непогрешимый человек, потому что он претендует на личную непогрешимость в делах веры. Можно сказать, что протестантизм – это вульгаризированный папизм, но лишенный мистики, авторитета и власти.

Сведением христианства со всеми его бесконечными богочеловеческими истинами на человека совершено превращение западного христианства в гуманизм. Это может выглядеть парадоксальным, однако это – истинно своей непреодолимой и неустранимой исторической действительностью. Ибо западное христианство есть, по сути своей, самый решительный гуманизм, поскольку оно провозгласило человека непогрешимым и богочеловеческую религию превратило в гуманистическую. А то, что это так, доказывает то, что Богочеловек вытеснен на небо, а на его освободившееся место на земле поставлен его заместитель и наместник: Vicarius Christi[39]39
  [Наместник Христа (лат.).]


[Закрыть]… Какая трагическая нелогичность: вездесущему Богу и Господу назначать заместителя и наместника! Однако эта нелогичность воплотилась в западном христианстве.

Так совершено своего рода развоплощение воплощенного Бога, обезбогочеловечивание Богочеловека. Западный религиозный гуманизм провозгласил вездесущего Бога неприсутствующим в Риме, почему и поставил Ему заместителя в лице непогрешимого человека. Тем самым этот гуманизм как бы сказал Богочеловеку: удались из этого мира в иной, уходи от нас, у нас есть Твой заместитель, который Тебя непогрешимо заменяет во всем.

Эта замена Богочеловека человеком проявилась практически в ощутимой замене христианской богочеловеческой методики методикой человеческой, подчас слишком человеческой. Отсюда примат аристотелевой философии в схоластике, отсюда казуистика и инквизиция в этике, отсюда папская дипломатия в международных отношениях, отсюда клерикальные партии в политике, отсюда папское государство, отсюда отпущение грехов посредством декрета и по радио, отсюда иезуитство в разных обличьях.

Все эти факты наталкивают на следующий вывод: гуманистическое христианство есть, в действительности, самый решительный протест против Богочеловека, против Его аксиологии и критериологии. Поистине, в этом проявляется излюбленное стремление европейского человека: все свести к человеку как к основной ценности и основному мерилу. А за всем этим стоит один идол – Menschlichtes, Allzumenschliches[40]40
  [Человеческое, слишком человеческое (нем.). Название книги Ф. Ницше (1878).]


[Закрыть].

Сведением христианства к гуманизму христианство, без сомнения, упрощено, но в то же время и – загублено. Поскольку совершен «гляйшальтунг»[41]41
  [Унификация (нем.).]


[Закрыть]христианства с гуманизмом, сегодня кое-где в Европе собираются заменить гуманистическое христианство старой многобожеской религией. В протестантском мире раздаются отдельные призывы: «Zurück zum Jesus! Back to Jesus!»[42]42
  [Назад к Иисусу! (нем., англ.).]


[Закрыть] Но это только немощные крики в мрачной ночи гуманистического христианства, которое отказалось от богочеловеческих ценностей и критериев и ныне задыхается в отчаянии и немощи. А из глубины веков гремят суровые слова скорбного пророка Божия Иеремии: Проклят человек, который надеется на человека! (Иерем. 17:5).

В широкой исторической перспективе западный догмат о непогрешимости человека есть не что иное, как попытка оживить и обессмертить умирающий европейский гуманизм. Это – последняя трансформация и завершающее превозношение гуманизма. После рационалистической просвещенности XVIII века и непродолжительного позитивизма XIX века, европейскому гуманизму не оставалось ничего другого, как истлевать в своих противоречиях и в своей немощи. Но в этот трагический момент ему пришел на помощь религиозный гуманизм и своим догматом о непогрешимости человека спас европейский гуманизм от очевидной смерти. Но, даже и догматизированный, западный христианский гуманизм не мог не сохранить в себе всех пагубных противоречий европейского гуманизма, единодушных в одном желании: в изгнании Богочеловека с земли на небо. Ибо для гуманизма главное и самое главное, чтобы человек был наивысшей ценностью и наивысшим мерилом.

* * *

Итак: христианство есть христианство Богочеловеком, его богочеловеческой идеологией и его богочеловеческой методикой. Это – основная истина, относительно которой недопустимы никакие компромиссы. Этой основной истиной обусловлена и детерминирована вся христианская аксиология и критериология. Только в качестве Богочеловека Христос есть верховная ценность и непогрешимое мерило. Нужно быть до конца честным и последовательным: если Христос не Богочеловек, тогда Он самый бессовестный самозванец, ибо провозглашает Себя Богом и Господом. Но евангельская историческая действительность неопровержимо показывает и доказывает, что Иисус Христос во всем – совершенный Богочеловек. Поэтому нельзя быть христианином без веры в Богочеловека и Его богочеловеческое тело – Церковь, которой Он оставил всю чудесную Личность Свою. Спасоносная и животворная сила Церкви Христовой находится в вечно живой и вездесущей личности Богочеловека. Любая замена Богочеловека каким бы то ни было человеком и любое вычленение из христианства только того, что отвечает индивидуальному человеческому вкусу и разуму, превращает христианство в поверхностный и беспомощный гуманизм.

Все старо под солнцем, кроме личности Богочеловека Христа. Она единственная – новая и вечно новая. Это то, что делает Новый Завет всегда новым и новозаветную истину всегда новой и вечной. Поскольку она вечно молода и вечно нова в своем богочеловеческом совершенстве, личность Богочеловека нельзя ни менять, ни заменять. Она всегда равна себе и самодостаточна. Поэтому и Евангелие всегда и везде одно и то же: то же и для людей на земле, и для ангелов на небе. Поэтому Богочеловек Христос – единственный логос, единственный разум, единственный смысл человека и твари. Без него невозможна сколько-нибудь приемлемая теодицея в таком мире и для такого человека.

С чисто онтологической точки зрения Богочеловек не чудо, а необходимость для такого мира и такого человека. Поэтому в святом Евангелии и сказано, что Бог Слово, воплотившись, пришел к своим (Ин. 1:11). А чем же мы, люди, свои Ему, если не богообразной душой? Еще сказано: мы Его род (Деян. 17:28). Не чем иным, как богообразной душой. Еще сказано: Бог Слово есть Свет истинный, просвещающий всякого человека, приходящего в мир (Ин. 1:9). Поэтому, воплотившись, Он пришел не к чужим, а к Своим. И мы, исповедуя Богочеловека, косвенно исповедуем христообразие человека, божественное происхождение человека, божественную возвышенность человека и тем самым – божественную ценность и неприкосновенность человеческой личности. Если бы это не было так, почему бы мы были свои Богу Слову, и род Божий? Действительно, борьба за Богочеловека есть борьба за человека. Не гуманисты, а люди богочеловеческой веры и жизни борются за настоящего человека, человека богообразного и христообразного.

Исключительная важность христианства для рода людского состоит в его животворной и неизменной богочеловечности, которой оно осмысляет человечность вообще, изводя ее из ничтожества небытия в свет Всебытия. Единственно своей богочеловеческой силой христианство есть соль земли, соль, сохраняющая человека от истления во грехе и зле. Если христианство растечется в разные гуманизмы, оно станет пресным, станет солью, потерявшей соленость, которая, по всеистинному слову Спасителя, уже ни к чему не пригодна, разве что выбросить ее вон на попрание людям. Любое стремление и любая попытка приспособить христианство, «гляйхшальтовать» его с духом времени, с преходящими движениями известных исторических периодов, или даже с политическими партиями или режимными группировками, лишает христианство той специфической ценности, которая делает его единственной богочеловеческой религией в мире.

Не согласование и приспособление Богочеловека Христа к духу времени, а согласование и приспособление духа времени к духу Христовой вечности, Христовой богочеловечности – вот единственная миссия в мире Христовой Церкви, Церкви апостольской и Православной. Только такая Церковь может сохранить животворную и незаменимую личность Богочеловека Христа, эту наивысшую ценность во всех мирах, видимых и невидимых, и во все времена, прошлые, настоящие и будущие, ибо Он есть верховная ценность и непогрешимое мерило всего.

Между двух философий

Впряженный в ярем времени и пространства, человек влачит вселенную. Куда? На какие утесы он втащит ее, на какие ледники надвременные и надпространственные? Человек к человеку, племя к племени, народ к народу, поколение к поколению – все одинаково впряжены в один и тот же ярем пространства и времени. И день и ночь влачат тяжкий ярем, гонимые какой-то неодолимой силой. Тащат и спотыкаются, и опять тащат и опять спотыкаются, падают и пропадают. Ради чего? Кто впряг их, и никогда не распряжет? О, время!.. Поведайте мне тайну времени. Время – горькое бремя. А пространство? Печальный близнец времени.

Нет ничего более трагичного, ничего более жалкого, чем род людской, впряженный в тяжкий ярем времени и пространства. Он влачит время, а не знает ни его природы, ни смысла, ни цели; влачит и пространство, но и его природы, смысла и цели не знает. Он бесцельно порабощен бессмысленным. Бесцельность состязается с бессмысленностью, а победа всегда достается трагичности.

Существовать и жить в таком мире отнюдь не привилегия, не правда ли? Но в силу некоей непостижимой необходимости ты приходишь из небытия в бытие и сразу же оказываешься впряженным в горький ярем времени и пространства. Необычное гостеприимство, не правда ли? Притом, будучи послан в мир со столь чувствительным аппаратом ощущений, ты должен быстро почувствовать, как какая-то громадная тоска подавляет все существа и какая-то немилосердная внутренняя болезнь подтачивает все создания. И твое сердце внезапно превратится в источник слез. И тогда ты увидишь, что у всякой твари есть око, непрерывно плачущее от какой-то горькой тоски. И все слезы всех заплаканных тварей сливаются в сердце человеческое и разливаются по всему существу человеческому. Попробуй удержать сердце свое, чтобы не разрыдаться над печальной судьбой этого мира. И смотри, попытка эта выльется в вопль: воля твоя отчаянно немощна перед натиском космической тоски, которая рвется из всего твоего существа.

Этот мир… Что такое этот мир со всеми своими муками, и печалями, и трагедиями, и страданиями, если не смертельно больной? Да, смертельно больной, который постоянно умирает в муках и никак не умрет. Что нам остается? Скрежет зубов и бунт? Но против кого и против чего? Ах, это крошечное человеческое сознание никак не может обнаружить главного виновника! Оно дано людям только в такой мере, чтобы они могли им тщетно мучиться, ощущая свою трагическую безысходность в столь ужасных условиях существования. Человеческое сознание – маленький светлячок в мрачной ночи; со всех сторон мрак и непроглядная темень. Гонимый каким-то внутренним беспокойством, несчастный светлячок мчится из мрака в мрак, из меньшего – в больший. Но весь ужас в том, что самый страшный мрак меньше того, который следует за ним. И так – в бесконечность мрака.

Столь развитое сознание… Для чего мне оно? Я хотел бы ничего больше не хотеть. Столь развитое чувство… Зачем мне оно? Я хотел бы ничего больше не чувствовать. Но есть самая невыносимая мука – мыслить о бессмысленности мысли. Мысль – вот наивысшая бессмыслица. О, если бы человек выдумал мысль, он легко бы обрел свой рай. Как? Уничтожив мысль. Но мысль навязана человеку, мысль мыслит и тогда, когда человек этого упорно не хочет… Мученики мысли, вы это чувствуете и знаете. Чувством знаете. А это – самое страшное знание. Отыщите мне конец мысли, отыщите мне смерть ее – и вы станете навеки благодетелями человечества. Пока есть чувства, пока есть мысли у человека, он не может не плакать над жуткой тайной этого мира, плакать бесконечно и неутешно, ибо человек бесконечен и беспределен – тоской. В этом его бессмертие. Бессмертие проклятое и навязанное. О, если бы измученный и отчаявшийся человек обрел смерть, в которой умирает вся мысль без остатка, и притом умирает на все времена и на всю вечность! который поддерживает всех усталых, поднимает всех павших, спасает всех пропащих, который врачует все раны, который ублажает все печали, который облегчает все тяготы, готорый услаждает все горечи, голос единственного Человеколюбца: Приидите ко Мне, все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас; возьмите иго Мое на себя и научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим; ибо иго Мое благо, и бремя Мое легко (Мф. 11:28–30).

Почему жизнь тяжела для человека? Потому что через человека распространилась смерть, он вселил ее в себя и во все существа вокруг себя. А смерть есть неиссякаемый источник всех мук и всех горестей. Все нервы смерти исходят из человека, ибо он – главный нервный узел смерти. В самом деле, смерть – единственная горечь существования, единственная горечь жизни. От нее исходит и вся трагика жизни.

Земная жизнь человека есть не что иное, как непрестанная борьба со смертью, с ее разведчиками и предтечами, с ее конвоирами и армиями. Здесь никогда нет перемирия, не говоря уже о мире. Смерть постоянно нападает на человека и извне, и изнутри. Как? Каким образом? – Извне через искушения, изнутри через грехи. И еще и извне, и изнутри через видимые и невидимые болезни. А все это: и искушения, и грехи, и болезни, суть не что иное, как зубы смерти. И они постоянно грызут человека, и снаружи, и изнутри. Но что самое страшное: они разъедают не только тело, но и душу, и разум, и совесть.

Из этого есть только один выход, только одно спасение: воскресение Христово, и в нем победа над смертью во всех мирах. Как смерть есть источник всех горестей, всегоресть, так и воскресение Спасово есть источник всех радостей, всерадость. Человек, если только он разбудит все очи свои, не может не почувствовать и не увидеть, что воскресший Господь – ничем не заменимый и никем не заменимый осмыслитель и усладитель горькой жизни человеческой на земле.

Что самое главное и самое важное в человеческой жизни? – Нет сомнения: осмыслить свою жизнь, которая и онтологически, и феноменологически обессмыслена смертью. А это означает: обессмыслена грехом. Ибо грех и смерть единственные обессмысливатели жизни и бытия; они делогисируют[43]43
  [Лишают логоса, обессмысливают. Неологизм преп. Иустина.]


[Закрыть] и человека, и тварь; вытесняют из творения Божия ту первоначальную логосность и логичность, которую Бог Слово посеял в нем при его сотворении. В самом деле, грех и смерть – единственная бессмыслица в этом мире, единственная нелогосность и единственная нелогичность. До тех пор, пока в человеке существуют грех и смерть, бессмысленность опустошает ему и самоощущение, и самосознание, и жизнь, и мир. Только тогда, когда человек приобщится радости Христова воскресения, его душу посетят истинный смысл и логос, истинная логика и логичность, и поведут ее в чудесные Христовы бессмертия и бесконечности.

Без сладчайшего Господа Иисуса бессмысленна, страшна даже кратковременная земная жизнь, не говоря уже о бессмертии, бесконечном и нескончаемом. Где есть смерть, там нет настоящей радости. В своем бреду и помешательстве от греха, в своем опьянении грехом люди провозглашают в качестве радости жизни бесчисленные бессмыслицы и пустяки. А бессмыслица и пустяк есть все, что удаляет человека от Господа Христа, что не обеспечивает ему Христовых бессмертия и святости.

Еще нечто: где есть смерть, там нет настоящей истины, и правды, и любви. Только тот, кто побеждает смерть и освобождает род людской от смерти, имеет любовь истинную. Что же это за любовь – не освободить любимого от смерти? Поэтому Господь Христос – Единственный Человеколюбец. А вселюбовь тем и есть вселюбовь, что содержит в себе всю истину, всю правду и все, что есть самого возвышенного, самого пламенного, самого бессмертного, самого логосного и самого божественного. Действительно, измученный род людской имеет только одного настоящего друга – Господа Христа, ибо Он освободил его от самого страшного врага: смерти. Своим славным воскресением Господь Иисус ввел человеческий род в русло реки бессмертия, текущей в вечную жизнь. А мысли, а чувства, а дела Христовых людей – все это маленькие ручейки бессмертия, которые пробиваются и журчат сквозь скалы времени и пространства, радостно спеша к безбрежному морю Христовой волшебной вечности и богочеловечности.

Если извлечь из времени грех и смерть, время становится дивной увертюрой к божественной вечности, дивным введением в богочеловечность. По всеистинному слову Вечного, Богочеловечного: верующий в Меня имеет жизнь вечную (Ин. 6:47). Время горько – смертью и грехом; оно становится сладким бессмертием и безгрешностью. Без Единственного Сильного, без Христа, время – тяжкое бремя; с Ним оно становится легким. А чудный близнец времени – пространство и все, что есть в нем, всей тяжестью своей придавливает и омертвляет человека. Страшное и ужасное бремя, тяжкое и язвящее иго. Только с помощью всеблагого и всесильного Богочеловека иго становится благим и бремя легким. По истинному слову Истины: иго Мое благо, и бремя Мое легко.

Иго жизни мучительно, бремя существования тяжко – до тех пор, пока их наполняет свинец греха и смерти. Если силою Воскресшего устранить свинец греха и смерти из сущности жизни и бытия, иго жизни становится благо и бремя существования легко. Больше того, жизнь преображается в радость, существование в восхищение. Это та радость жизни, радость бытия, радость существования, которая не прекращается ни в этом, ни в ином мире. Когда Вечный и Богочеловечный укрепит, оистиннит и обессмертит человека, иго жизни становится благо и бремя существования легко. И человек всем существом чувствует, как его заливает тихий божественный свет из всех логосных глубин и высот богозданного времени и пространства.

Для мыслящего человека время и пространство – чудовища, если не осмыслить их вечностью, а это означает: богочеловечностью, ибо мы не знаем иной вечности, кроме как в категории, в факте, в акте богочеловечности. Вечность, соединенная со временем, впервые встала перед человеческим сознанием в личности Богочеловека. Бог – обладатель и носитель вечности, человек – представитель времени, Богочеловек – наивысший, наиполнейший, наисовершеннейший синтез вечности и времени. Время получает свой настоящий смысл в соединении с вечностью в богочеловеческой жизни Господа Иисуса.

Просветленное Богочеловеком, время обнаруживает свои логосные признаки, ибо и оно получило свое бытие через Слово (ср. Ин. 1:3). В своей сущности время логосно, потому оно и есть введение в вечность Бога Слова через богочеловечность. Тот, кто вступает во время, вступает тем самым в преддверие вечности. Таков закон нашего существования.

Находясь во времени, человек есть существо, предназначенное для вечности. Без Бога Слова страшна, и бессмысленна, и мучительна земная, временная жизнь, не говоря уже о вечности. Вечность без Бога Слова и есть ад. А земная жизнь без Бога Слова – введение и подготовка к аду. Ибо ад – это не что иное, как жизнь без Слова, без Смысла, без Логики. Только в аду нет ни логоса, ни логики, ни смысла. Человеческий ад начинается еще на земле, если человек не живет Божественным Словом, Богочеловеком Христом. Воплощенный Бог Слово есть и смысл, и логика, и рай для человеческого существа. А все то, что противологосно и нелогосно, тем самым бессмысленно и нелогично. Это и есть то, что производит в человеке адские расположения, превращающие человеческую жизнь в ад.

Человек? – Подготовительное существо, существо, предназначенное для вечности через богочеловечность. Христов человек бесконечен и бессмертен, ибо он перешел от смерти в жизнь (Ин. 5:24). Смерть не пресекает его, он продолжается из времени в вечность. Живя воскресшим Господом, он обессмерчивает христоощущением свое самоощущение и христосознанием – свое самосознание.

Человеческие чувства? – Подготовительные чувства, которые богочеловечностью превращаются в вечные. Только в этом случае чувства не становятся мучением для человеческого духа. Если вы хотели, то могли это заметить: чувства для вас – наивысшее мучение, и ужас, и ад, до тех пор, пока их не коснется чудесный Господь Иисус. Если же Он коснется их, они преображаются в радость, в восхищение, в рай. Нет сомнения: чувство – благословение только в христочувстве, без этого оно – проклятие и ужас. Человек и был создан богообразным, христообразным, чтобы стержень его чувства был богоустремленным, и христоустремленным, и духоустремленным.

Человеческие мысли? Их смысл – вырваться в вечное и богочеловечное. Мысль – тяжкое и мучительное бремя. Она превращается в бремя легкое и милое только тогда, когда становится христомыслью. Когда мысль ологосится, охристовится, она получает свою вечную ценность, и радость, и смысл. Без этого каждая мысль – маленький ад. А все мысли в совокупности – ад бесконечный и вечный.