Текст книги "Холода в Занзибаре"

В шейную ложбинку – по-детски глубокую – спускался треугольный хвостик из седых волос. Игоряша, а я ведь… иногда вижусь с Викой, не оборачиваясь сказала Бета. Сказала осторожно, так ходят по болоту, проверяя прочность зыбкой трясины. Или, может… тебе это уже не нужно?

Игорь мало что знал о Вике, о ее главной жизни. Можно сказать – почти ничего. Информацию о себе Вика выдавала скупо. Отец – подполковник в отставке, старший брат тоже военный. Муж – врач. Сына Вики зовут Кириллом, и он на три года младше Гоши. О ее матери из скупых реплик Вики у Игоря сложилось впечатление как о человеке властном и всегда всем недовольным. Вика сразу дала понять, что есть граница, за которую ему заступать нельзя, что есть что-то, что его не касается.

Как-то, еще в парково-поцелуйный период, Игорь и Вика после работы зашли в кафе на Маршала Бирюзова. Оказались единственными посетителями. Сонная официантка приняла заказ. За окнами медленно катились грязные автомобили. Из-за барной стойки, будто с другого берега, тихо доносилась «Феличита». Да, замужем, с вызовом ответила Вика. И тут же проговорилась: в смысле – не разведена. Затянулась сигаретой – золотое кольцо, как и положено, находилось на правой руке – и в недолгую паузу, когда в воздухе расплывалась струйка дыма, в голове у Игоря чуть слышно булькнуло: «пока». Влад снимает комнату. А мы с сыном живем с родителями. Моими. Своеобразно, сказал Игорь и, испытывая надежность личной границы, спросил: почему? Вика вздохнула, раздавила окурок в пепельнице. Он пишет. Что пишет? Роман. Ерунда, не справился с соблазном Игорь и пнул неведомого Влада: писать можно везде, тем более в трехкомнатной квартире. Викино лицо исказила гримаска – она по-детски надула губы и широко, будто кукла, распахнула глаза. Что, вероятно, должно было выразить недоумение. У него почему-то не получается, сказала она. Роман не получается? – спросил Игорь. Нет, писать дома. И роман, кажется, тоже. У него получается только тогда, когда он сам не может определить, зачем и для чего пишет. Иначе надо писать статью, где есть идея, аргументы и выводы. То есть у него идей нет? Нет. Неважно про что он пишет – любовный сюжет, история про старика и собаку, какой-нибудь случай на рыбалке, не знаю. Его рассказы пересказывать невозможно. Вот перескажи «Даму с собачкой»? Познакомились, стал ее искать, нашел. Ничем не кончилось. Знаешь, у него в Телеграфном из кухни можно выйти на улицу. Он говорит, что его задача – войти в читателя через черный ход, минуя сознание. Чтобы текст стал личной проблемой читателя. Вика, уловив в его взгляде иронию, сразу же кинулась на защиту мужа. Нет, он талантливый, правда! Экспертная оценка есть? – спросил Игорь. Что ты имеешь в виду? Ну, кроме друзей, кто-нибудь про его талант знает? Конечно! Вика назвала две фамилии писателей, которые он тут же забыл. Спросил: это авторитетное мнение? Очень! Тему, ввиду моей вопиющей некомпетентности, следовало поскорее закрыть. Поспешно сказал: тогда вопрос снимается. И благословил: как говорится, семь футов под килем!

Ключ от Бетиной квартиры Игорь дал Вике, наверное, в начале ноября. Чтобы, если вдруг он будет опаздывать, она не мерзла на улице. К тому времени их встречи стали почти регулярными – два раза в неделю по два часа. То она убегала, чтобы отвести сына на музыку – он занимался у частного педагога в доме напротив, то ей надо было подготовиться к зачету по ЭКГ, то закупить для дома продукты. Случались и платные консультации, которые она проводила по поручению своего шефа. Выдвигались и невразумительные причины. Игорь подозревал: Вика, опасаясь ранить его, привирает. Догадка грела душу.

Иногда в качестве бонуса удавалось урвать еще часок.

Обычно мы заранее договаривались о встрече, а тут она пришла, не предупредив. Где был я – не помню. Может, английский, может, что-то еще. Не зажигая света, Игорь быстро пересек комнату, бросил портфель на подоконник и, стягивая через голову свитер, запоздало распознал кадр, запечатленный на ходу боковым зрением, – в темноте, забравшись с ногами на диван, сидела Вика. Почему не зажгла свет? – спросил он, что в переводе с панического на нормальный язык означало: я потерял тебя? Знаешь, здесь так быстро стемнело, сказала Вика. Словно в театре. А представление… так и не началось.

Игорь уже знал – Вика мастер на темные фразы. Обычно они предшествовали перемене ее настроения. Вика сразу становилась замкнутой, односложно отвечала на вопросы, ее внезапно окоченевшие губы на поцелуи отвечали механически.

Сказанные ею слова Игорь принял на свой счет, как упрек. И зажег свет. Вика спустила ноги с дивана, застегнула молнии сапог, чмокнула в щеку, как будто мы сто лет были женаты, и была такова.

Утром Викина рука, как всегда, забралась ко мне в карман. Ну почему у меня все так нелепо? – вдруг сказала она. Кирка из ботинок вырос! Новый год скоро, подарки покупать не на что! Над черно-белым промороженным парком метался вороний грай. Оказалось, что вчера на работе у нее из сумки украли кошелек. С зарплатой и билетами в театр. Ну почему, почему у меня все наперекосяк? Вика подозревала санитарку, присланную на трудотерапию из ЛТП. Неделю назад Игорь подарил Вике два билета на «Взрослую дочь молодого человека» – ему их втридорога впарил лаборант – мальчишка из вечных абитуриентов, работавший днем в виварии, а ночами промышлявший в составе театральной мафии. Вика уткнулась лицом в грудь Игоря. Я вчера была идиоткой. Подняла лицо: злилась на себя, а вымещала на тебе. Простишь?

Украденный кошелек стал спусковым крючком, запустившим процесс окончательной потери себя. Признаки эротического помешательства у Игоря обнаруживались и прежде, но он их старательно игнорировал. То, что поначалу можно было принять за обычное увлечение женщиной, превратилось в одержимость – материал для психиатра.

Сначала Игорь предложил деньги. От шабашки остались, сказал он, много! Сказал так, словно на дороге их нашел. От денег Вика отказалась, но предложение стрельнуть билеты перед спектаклем ее заинтересовало. На другой день встретились у театра – Игорь туда подъехал из синагоги, где встречался с раввином.

Нарядная толпа у театра выплескивалась на проезжую часть улицы Горького. В нужный момент Вика умела подпускать блеск в глаза: когда радовалась встрече; когда хотела меня (левый глаз у нее начинал слегка косить наружу); даже когда говорили по телефону, Игорь на расстоянии видел лукавые вспышки в черноте ее зрачков. Сейчас ее глаза блестели празднично. Билеты уходили прямо из-под носа – всякий раз Игорь не успевал. Одиноко стоящие мужчины, попадавшие под подозрение в спекуляции билетами, тут же обзаводились подругами и исчезали в парфюмерном тепле холла. Толпа быстро редела. В голове все громче стучал секундомер – до начала оставались считаные минуты. Смотри, Славкин! Вон тот, кудрявый! – сказала Вика. Глазеть было некогда – в десяти метрах, рядом с афишной тумбой в чьи-то чужие руки уплывал белый бумажный квадратик. Даю две цены! – крикнул Игорь и метнулся к билетам. Он не видел лиц – ни продавца, ни тех, у кого отобрал удачу – только руки. По спине катился пот. Отсчитал три десятки. Выдохнул лишь, когда билеты оказались во внутреннем кармане.

Места достались вдали от сцены – под балконом. Зрителей рассаживали в проходах – служительницы подносили стулья. Два «наших» кресла в восьмом ряду незанятыми оставались недолго: когда в зале начало смеркаться, на них, пригнув головы, пробрались две девушки. Игоря наконец отпустило – вернулось чувство юмора. Шепнул, наклонившись к Викиному уху: думала, что твоя санитарка тоже сходит с ума по Васильеву?

После спектакля Вика проговорилась, что Владу влепили дежурство в Новый год. Игорь не понял – радует ее это или расстраивает? Вика сказала: обещать не буду. Но считав с лица Игоря досаду, поспешно добавила: я постараюсь, правда. Появился сомнительный, но все-таки шанс – встретить Новый год вместе.

Родительский день с Гошей Игорь перенес с субботы на воскресенье. На развилке Ленинградки и Волоколамки на месте Брежнева теперь был наклеен Андропов – с неуловимой джокондовской улыбкой он смотрел сквозь стекла очков в сторону Кремля. В «Лавку писателей» на Кузнецком мосту попасть не пытался – знал от Вики, что туда пускают только по членским билетам Союза. По краям улицы возвышались пирамидки снега, подготовленного к вывозу. Автомобили на пониженной передаче осторожно катились с горки по скользкой серой брусчатке. Чуть поодаль от входа в «Лавку» – разрозненно, не смешиваясь с броуновским движением на тротуаре, – стояли несколько хмурых мужиков. Непонятно, просто так стояли или с умыслом. Один из них – в сильных очках, замотанный до усов в мохеровый шарф – какое-то время изучающе поглядывал в сторону Игоря, потом подошел. Что у тебя? – спросил он и тылом кисти снес свисавшую с кончика носа жемчужную каплю. Ничего, удивился Игорь – он сам собирался задать этот же вопрос. Первый раз замужем? – мужик распознал в Игоре новичка, понял, что бояться ему нечего. На поэта с похмелюги ты не похож, сказал он, достал из-за пазухи плоскую фляжку из нержавейки, отвинтил крышечку и, выпростав из-под шарфа губы, сделал глоток. Когда у этих ребят горят трубы, они долго не торгуются. Какого Мережковского отловил! – похвастался мужик. Три дня назад! Сытинского! Полного! Двадцать четыре тома! У меня цена лучше, чем у них, сказал он важно, блеснув толстыми линзами в сторону «Лавки». Перекупщик еще раз сделал глоток из фляжки и почмокал языком, снова переживая удачу. Оказалось, что толкучку час назад согнали менты и она, скорее всего, перекочевала в проезд Художественного театра.

В витринах мигали наряженные елочки. Пространство между огромными стеклами с наклеенными бумажными снежинками было завалено ватой и обильно посыпано блестками из осколков елочных игрушек. От быстрого шага Игорь взмок. Какие книги спрашивать у книжных «жучков»? Черт знает! Было страшно не угодить Викиному вкусу. Но казалось: если увидит, сразу догадается – то или не то.

Несколько мужчин стояли у входа в «Дом политической книги», еще трое – у витрины «Пушкинской лавки». Около газетного киоска курили и постреливали по сторонам бдительными глазами парни с красными повязками дружинников. Никто не «толкался». Растерянно озираясь, Игорь остановился. Иди рядом, не останавливайся! – бросил на ходу бородатый мужик в рыжем дубленом полушубке, задев Игоря плечом. Игорь пристроился параллельным курсом, подладил шаг, «взяв ногу». Книжечки интересуют? – не повернув головы, спросил бородатый. Что ищем? Подарок, ответил Игорь. Понял. Молча вышли на Пушкинскую, свернули в арку, во двор. На древнем скрипучем лифте поднялись в сетчатой шахте на третий этаж, спустились по лестнице на пролет. На широком подоконнике, опершись на спортивную сумку, сидел молодой парень. Бородатый жестом согнал его с подоконника и начал выкладывать из сумки книги. Зазвучала музыка далекой потусторонней жизни: Фолкнер, Гессе, Фриш, Кортасар, Маркес, Пруст… Когда на вершину башни из книг водрузился небольшой квадратный томик, Игорь мгновенно почувствовал, что легкая, будто вздутая ветром, линия рисунка на его белой суперобложке имеет к Вике прямое отношение. Прикоснулся к глянцу обложки пальцами. Он всегда чувствовал в Вике этот ветер. Который дул неизвестно откуда и нес ее неизвестно куда. Последний прижизненный сборник Анны Андреевны, сказал продавец, шестьдесят рублей. И уважительно пояснил: Модильяни рисовал. Для понимающей девушки подарок что надо. Игорь торговаться не стал – денег хватало.

Ожидание Нового года превратилось в пытку. Время затормозило бег. Сознание как будто поразила опухоль и заткнула рыхлыми тромбами каналы, по которым прежде свободно циркулировали мысли, Вики не касавшиеся. Английские слова перестали запоминаться. Приоритеты, цели, планы – все покатилось к черту. Логика принятия решений нарушилась. Знание, что ни при каких обстоятельствах он не сможет взять с собой ни Вику, ни ее ребенка, было надежно замуровано. Волновало: придет? Или нет? Вот в чем вопрос! Других вопросов не было. Нет, был еще один – понравится ей подарок? Или следует подумать о чем-то еще?

В воскресенье Игорь повел сына в театр Натальи Сац на утренний спектакль «Петя и волк». Самое сильное впечатление на Гошу произвел буфет – он съел четыре бутерброда с икрой и выпил бутылку лимонада. На обратном пути в метро, когда Гоше предлагали сесть, он мужественно отказывался: ничего, я постою, говорил он и, ожидая одобрения, быстро вскидывал глаза на меня.

На асфальте тротуара вдоль генеральского дома были накатаны длинные черные языки льда. Гоша разбегался, катился, ловко выбегал на асфальт, следом за ним, изображая счастливого отца, молодцевато катился Игорь: может, все же лучше духи подарить? На последнем катке – за несколько метров до арки – окна побежали по стене вверх, серое пасмурное небо, отчерченное кромкой крыши, резко вскинулось. Очнулся от крика: папочка, вставай! Видимо, на какое-то время Игорь потерял сознание. Сел на асфальте. В глазах лопались черные пузыри. Гошина красная вязанная шапочка выбегала из фокуса, двоилась. В затылке гудело, будто где-то вдалеке кружил реактивный лайнер. В лифте Гоша, запрокинув голову, тревожно спрашивал: ты как? Ты как? И заботливо стряхивал налипшую грязь с моего рукава. Поставил себе очередной зачет? – спросила Гуля, втянула сына в прихожую и сразу захлопнула дверь.

Хотелось избежать Бетиных беспокойных вопросов. В свою комнату Игорь прошел незамеченным – у Беты в комнате работал телевизор. Лежать на спине не получилось – на затылке надувалась шишка и кружилась голова, как если бы много выпил. Перевернулся на живот. По солнечному зеленому лугу шла босая девушка в светлом ситцевом платье. У нее были волосы цвета соломы и карие глаза. Вокруг нее кругами носилась собака – рыжий боксер из вивария. Его с партией других неудачников привезли накануне – он не бросался с лаем на решетку, как другие новобранцы, а тоскливо сидел на досках помоста, настороженно шевелил треугольными ушами и взглядом исподлобья, приоткрыв скобочки белков, смотрел в проход между клетками. Девушка бросала боксеру палку, тот весело ее приносил. Внезапно нога у него подвернулась – он упал. На зеленую траву вывалились розовые кишки. Пес растерянно посмотрел на девушку, перевел взгляд на выпавшие внутренности и, глубоко вздохнув, положил голову в траву. Артерии брыжейки пульсировали, на влажном глянце кишки то появлялся, то исчезал солнечный блик: тик-так. Печень с налипшей луговой трухой валялась в стороне – за головой собаки. В месте пересечения воротной вены торчали нитки разорвавшегося анастомоза, оттуда тонкой струйкой сочилась черная кровь. Девушка опустилась на колени рядом с собакой, бережно взяла печень и положила ее в глиняную миску. Вытерла окровавленные руки о подол платья. Испуганно обернулась – через луг по рельсам на полном ходу неслась желтая мотодрезина и заполошно трезвонила.

Должна тебе сказать – любовь не покупают бутербродами с икрой и ведрами лимонада! – выкрикнула в трубку Гуля. Что случилось? – сонно спросил Игорь. Похоже, что отравление. Гошу вырвало. Температура? – спросил Игорь. Пока тридцать семь и две, сказала Гуля. Мы еще пирожки ели, признался Игорь, с мясом. У метро «Университет». В коротких гудках заклокотала ярость.

Следом за Гулей позвонил Кантемир – Игорь разговаривать с ним не стал, молча нажал клавишу.

Когда телефон разразился в третий раз, Игорь звонки перетерпел. Через минуту постучала Бета: возьми трубку, тебя. С тобой все в порядке? – спросила Вика. По потолку, разграфленному тенью оконного переплета, пробежали синие всполохи – по Алабяна проехала скорая или милиция. Лучше не бывает, ответил Игорь. Через пять минут буду, сказала Вика.

В комнате вспыхнул свет. Пальто, остро пахнувшее морозом, Вика метнула на кресло. Она прибежала ненакрашенной, с волосами, впопыхах перехваченными над шеей резинкой. Сказала: лежи! Опустилась рядом с диваном на колени, нащупала на моем запястье пульс. На ней джинсы и синяя облегающая кофта. Рассказывай! Значит, так, доктор, иду я, зла никому не желаю… Перебила: не ерничай!

В позе Ромберга Вика обнаружила у Игоря неустойчивость и тремор. Анизокории, слава богу, не выявила, но горизонтальный нистагм ей показался выраженным. Спросила: тошнит? Пока нет, сказал он, только башка гудит. На всякий случай соврал: слегка. Снимок черепа я бы все же сделала, сказала Вика. Давай не будем спешить? – сказал Игорь. Если через несколько часов у меня не нарисуются «глаза енота», «снимем» перелом «основания». Правильно? Заодно и внутричерепную гематому – время манифестации тоже выйдет. Останется только «сотряс», а это, как ты знаешь, не смертельно.

Вика забралась с ногами на подоконник, откинулась спиной на откос – одна нога вытянута, другая согнута, в руке – блюдце, уже давно служившее пепельницей.

Я покурю? – спросила она и, не дожидаясь ответа, открыла форточку. Влажный шум улицы наполнил комнату. Сегодня утром мы с Кирой были в консерватории, у нас, знаешь, детский абонемент. Давали Моцарта, первую часть Двадцать третьего концерта для фортепиано, Маленькую ночную серенаду, Рондо – у нас его почему-то называют Турецким маршем, что-то еще, в общем, все такое простое, для детей. В желтом потолочном свете фигура Вики на фоне окна казалась плоской, будто вырезанной из бумаги. На другой стороне улицы, пробиваясь сквозь отражение люстры, светилось кухонное окно шестого этажа. Игорь забыл, что Гоша заболел. Наверное, он вообще забыл, что у него есть сын. Потом мы пошли к метро, продолжала Вика. Я всегда с Кирой стараюсь вспомнить программу, ну, знаешь, имена композиторов, названия произведений. А он вдруг говорит: я больше не буду заниматься музыкой. Я спрашиваю: сыночек, почему? У тебя так хорошо получается! А он говорит: не буду. Я перестал слышать музыку. Тебя это пугает? – спросил Игорь. Да, сказала Вика, пугает, очень! Между прочим, он прошел прослушивание в ЦМШ, у него абсолютный слух, его туда брали, а я, наверное, плохая мать – возить каждый день в центр не решилась, а отдавать в интернат пожалела. Влад то дежурит, то на Кировской, ему не до сына, мама постоянно бастует. Если честно – себя пожалела, призналась Вика. Полежишь со мной? – предложил Игорь. Просто так? Хотя бы пять минут? В голосе Вики пробилась интимная хрипотца: разве что пять минут… Она раздавила в блюдце окурок. Игорь переместился к стене, освободив на диване место. Вика пристроила голову ко мне на грудь, и я обнаружил в ее волосах новый запах – домашний. Наверное, перед приходом ко мне она жарила котлеты. Он что-то чувствует, сказала Вика. Кто? – спросил Игорь, – Влад? Он то причем? Я тебе про Киру! Гоша отравился, вдруг вернувшись в реальность, сказал Игорь.

Вика подскочила с дивана. Звони, сказала она. Температура тридцать семь и восемь, сообщила Гуля. Пока больше не тошнило. Живот смотрела? – спросил Игорь. Он не дается! – в истерике выкрикнула Гуля. Ты лежи, а я подумаю, сказала Вика. Думала недолго – в 1-ой инфекционной работала ее однокурсница. Но записная книжка осталась в сумке. Через пятнадцать минут Вика позвонила из дома: договорилась. До утра положат в бокс с ребенком. Записывай телефон.

После звонка Вики Игорь оделся и направился в генеральский дом: у терапевтов чуть что – сразу отравление. Открыла Евгения Петровна – с траурным лицом. И колобком покатилась впереди по коридору. На ее голове под татарским платком топорщились бигуди. Фархат Имранович с голыми ногами, одетый в синий халат из плюша, вместо приветствия приподнял черные брови. Гоша лежал, отвернувшись к стене. Рядом с кроватью стоял таз. Гуля примостилась на краю кровати. Уснул, сказала она. Подняла на Игоря глаза: ты сколько съел пирожков? Один, ответил он. А Гошка? Два. Пригвоздила: ну еще бы, аттракцион невиданной отцовской щедрости – гуляй, рванина!

Гуля вздохнула и уступила место на Гошиной кровати. Когда Игорь присаживался, его сильно качнуло – чтобы не упасть, уперся рукой в стену. У Гоши в правой подвздошной области уже отчетливо определялся мышечной дефанс и положительный симптом Щеткина – Блюмберга.

К такси Игорь нес Гошу на руках. Через полчаса мы с Гулей сидели в приемном отделении «Дзержинки». Долго ждали результата анализа крови. Лейкоцитоз 14 000. Дежурный хирург подтвердил диагноз аппендицита. Доктор был нашим ровесником, быстро понял, что мы врачи, и терпеливо сносил Гулины расспросы. Когда Гошу прямо из приемника взяли в операционную, Гуля заплакала. В моей голове замелькали все осложнения, какие только могут быть – от разлитого перитонита до злокачественной гипертермии. Все будет хорошо? – промокая платком распухшие глаза, спросила Гуля. Молись, ответил Игорь.

Кофе у Беты сбежал. Не расстраивайся, сказал я. Пустяки, ответила Бета. Газ был уже завернут, но Бета по-прежнему стояла ко мне спиной – с красноречивой тщательностью вытирала плиту. Если в первом действии варят кофе, во втором он должен убежать, сказал я. Этим пародийным афоризмом меня одарила Вика, хотя, подозреваю, подцепила его она от Влада. Ну, что она? – спросил я, подмешав в голос краску равнодушия.

В рассказ Бета бросилась без разбега, как в воду с кромки бассейна. Точно не знаю, но выглядит хорошо. Такая же тоненькая, на каблучках, заведует в 67-й отделением – я там с пневмонией лежала, простудилась на похоронах. Господи, кого ж хоронили? Валю? Лену? Бета налила в чашки кофе. Ну неважно! Она узнала меня, обрадовалась. Живет в Черемушках. Развелась, замуж вроде бы больше не выходила. Или я что-то путаю?.. Подожди-подожди… Нет, думаю, мне неудобно было об этом спрашивать. У меня есть… ее новый… номер… Последнее слово, испуганно прикрыв рот ладошкой, Бета произнесла совсем тихо.

В разговор врезался телефонный звонок. Схватил трубку – вдруг Надя объявилась? И что ты решил? – спросила Гуля. Всего час прошел, сказал я. Для меня это вечность! Я успела накраситься и одеться. Жду тебя в арке! И бросила трубку.

Издалека на мокром, блестевшем в свете фонаря асфальте силуэт Гулиной фигурки напоминал настольную лампу с треугольным абажуром на тонкой ножке. Мне показалось, что Гуля располнела. А может, ее полнил норковый полушубок.

Привет, профессор! – сказал я. Привет, американец! Целуй! Гуля запрокинула голову и, привстав на цыпочки, подняла навстречу мне свое круглое лицо, как это делала много лет назад. Ресторан выбираю я, сказала она, кончиком языка поправив на губах сладковатую помаду, ты все равно тут ничего не знаешь. Лобстеров не обещаю, но будет вкусно. Забронировала столик? – спросил я. Гуля засмеялась: что ты! После дефолта в ресторанах – чисто и светло!

У «Сокола» взяли такси. Гуля попросила водителя сделать музыку потише. Щетки дворников дергались и противно скрипели. За мутными стеклами мелькали огни чужого города – фонари, вывески, окна. У площади Белорусского вокзала огромное, моргавшее пикселями табло предлагало то сигареты «Кэмел», то шампунь от перхоти, то гостиницу в Анталии. Ну что, делаешь свои пересадки? Счастлив? На первый вопрос ответить было проще, чем на второй. К этому времени на моем счету было чуть меньше десятка пересадок сердца – эта операция, когда-то манившая своей романтикой, оказалась одной из самых простых в кардиохирургии. АКШ, замена хирургических клапанов, тоже быстро сделались рутиной. Самый большой кайф и адреналин я получал от операций на корне аорты. А недавно увлекся моделированием клапанов из тканей аутоперикарда – новой операцией, разработанной под руководством Озаки, – захотелось чего-то порукодельней. Представляешь, сказал я, с клапанами из своего перикарда пациенты живут без антикоагулянтов. Здорово, сказала Гуля, уже утомленная подробностями, теперь давай про семью. С семьей все нормально, сказал я. Дети растут, жена стареет.

Ресторан находился в подвале – его стены и своды были ободраны до красных кирпичей. Из сводов торчали черные крюки – наверное, когда-то на них подвешивали окорока.

Официант положил на стол две карты и поставил глиняный кувшин с тонким длинным горлом. Будем прикидываться интеллигентными людьми или как? – спросила Гуля. Не понял? Гуля пожала плечами: ну, в смысле, будем чмокать, нюхать, оценивать фруктовые оттенки или сразу закажем водку?

Графин с водкой мгновенно запотел. Хинкали были крупные, с Гулин кулак. Ела их Гуля с аппетитом – хватала за хвостик и громко высасывала бульон. Магическое зрение, которым Бог обычно наделяет ровесников, стерло с ее лица приметы возраста – напротив меня сидела Гуля, какой я знал ее до эмиграции. Ничего, завтра на тредмиле буду сгонять калории. Потрогай! Она согнула руку, обозначив бицепс. Слежу за собой! – важно сказала Гуля и сразу рассмеялась: нахваливаю себя, как товар на рынке. Ладно, поезд ушел, жаркие объятья климакса не за горами. Скоро начну толстеть и пить таблетки от давления. Подняла рюмку. Я ведь тебе, Несветов, очень благодарна. Гуля выдержала мхатовскую паузу. Не знал? За Гошу – это само собой. Ты знаешь – мне политика по биссектрисе, но уже здесь – в Москве! – дома взрывают. Я бы к Гоше хоть сейчас перебралась, а родителей с кем?.. Папа в инвалидном кресле после инсульта, пишет мемуары. Он теперь, чтоб ты знал, большой демократ. У мамы диабет, вентральная грыжа, все никак не решимся на операцию. Да, о чем я? – спохватилась Гуля. А! О благодарности. Чуть не забыла! Давай-ка быстренько выпьем, и я тебя удивлю! Гуля достала из сумки красную книжечку в мягкой обложке. Между прочим, автор профессор Несветова. Вот! Название страшно оригинальное: диагностика и лечение аллергических заболеваний. Можешь пользоваться! Если б не развод с тобой, Несветов, профессором бы я не стала. Это точно. Гуля откопала в сумке ручку, очки, быстро сделала надпись на титульном листе. Какое сегодня число? Кажется, первое декабря, подсказал я. Вдруг задумалась: как ты полагаешь, я – одушевленный предмет? Может, вместо «что» следовало написать «кто»? Хрен с ним, не буду черкать, читай! Сняла очки, подвинула ко мне книжку. Почерк у нее почти не изменился, только буквы стали крупнее. «Моему любимому человеку, сделавшему меня тем, что я есть». Польщен, выдавил я. Когда с тобой развелась, чтоб доказать, кого ты потерял, рыла землю носом – куда там экскаватору! Хоть ты был далеко. Гуля быстро пьянела. Вот если б той Гуле приделать мои сегодняшние мозги, она бы с тем Несветовым ни за что бы не развелась. Спросила: еще по одной? Давай, согласился я. Дура я. Могла бы уехать с тобой. И гори это гребаное профессорство синим пламенем! Вот не умею быть умной, подводит чувство юмора в неподходящий момент. Гуля подняла рюмку, ее глаз в линзе водки сделался огромным. Эрик звал меня уже в перестройку, когда можно стало. А я не поехала, не вовремя проявила исторический оптимизм. Ты с ним… продолжала? – удивился я, вдруг почувствовав, как во мне шевельнулось что-то темное и неизжитое. А, так! – отмахнулась Гуля, ничего серьезного, использовала для поддержания гормонального баланса. И не его одного, если честно. Скажи, тебя это задевает? Гуля прищурилась, оценивая мое молчание: вижу, что задевает. И должна заметить, мне это приятно.

У нее была та же прическа – каре, только цвет волос изменился, они отдавали в рыжину. Я вытер салфеткой руки и неожиданно для себя, дотянувшись до Гулиных волос, размял в щепоти кончик пряди. Так – с помощью волос – нам демонстрировали на пропедевтике звук крепитации в легких. А что ты хочешь, приходится закрашивать седину, смутилась Гуля и сразу перешла в атаку: а ты ничего, сохранный, залысины тебе даже идут. Подчеркивают величие ума! Только хорошо бы их затонировать, чтоб не блестели.

Странное ощущение – будто однажды я подарил эту женщину миру и теперь пришел посмотреть, как поживает подарок. В 12 лет мне вдруг загорелось разводить рыбок. Аквариум отец купил в Архангельске. Потом из каждой командировки он привозил то меченосцев, то гуппи, то сомиков. Чтобы защитить баночку с рыбками от холода, он всю дорогу прятал ее на груди – под шинелью. Студенты совсем учиться не хотят, доносился откуда-то издалека голос Гули. Ну какие из них доктора получатся? Как зачет или экзамен – начинается! Гульнара Фархатовна, а нельзя ли как-нибудь… А ты? – спросил я механически. Беру, ответила Гуля после небольшой паузы и с вызовом посмотрела мне в глаза. Когда в наш класс пришел Костя Смирнов, мне сразу захотелось стать его другом. Он был ярким – обыгрывал всех в шахматы, стал первым в математике, прорываясь в штрафную, так цепко держал мяч, что заработал кличку Гарринча. По воротам бил не сильно – сделает обманное движение и «шведкой» тихонько закатит мяч в противоположный от вратаря угол. Знаешь, до чего бедность доводит? Гуля пощелкала перед моим лицом пальцами. Ау! Ты здесь? Или где? Слушай, я иногда представляю, что нашла миллион долларов. Вроде как бандиты перестреляли друг друга, а портфельчик остался валяться. А я, ну, допустим, возвращалась поздно из гостей, поглядела по сторонам – никого нет? – и тихонько так его прихватила. Костя заразил меня диковинным словечком «ежели» и ко всему прочему умел играть на гитаре. На день рождения я подарил ему своих рыбок. С помощью одноклассника допер аквариум до доса, где жил Костя. Кто-то из девочек, кажется Лиза Родионова, удивленно воскликнула: такого и родная мать не подарит! Отрываю портфельчик, опаньки – миллион! Потом я много раз приходил к Косте домой, смотрел с тоской на свой подарок и сожалел о внезапном приступе щедрости. С каждым днем аквариум становился все запущенней. А потом лопнул стеклянный обогреватель, и рыбок убило током. Вот представь, взрослая женщина полночи не может уснуть, все думает, как правильно распорядиться миллионом. Нормальные грезы у профессора? Гуля невесело рассмеялась. Ты человек грамотный – вот скажи, куда его лучше вложить? В траст? В ценные бумаги? Сейчас у Apple неплохо растут акции, – на полном серьезе, как будто у Гули и в самом деле был миллион, сказал я. Хороший совет, обязательно воспользуюсь, сказала Гуля. Знаешь, если б мы не сдавали квартиру на «Речном», наверное бы сдохли.

Графинчик опустел. Официант принес счет – вышло недорого. В такси Гуля привалилась ко мне, я обнял ее левой рукой. Спросил по-хозяйски: когда ты лекции читаешь, тебя из-за кафедры-то хоть видно? А я, хохотнула Гуля, на приступочке стою. Потерлась носом о мой рукав. Кстати, ты мне остался должен. Вот думаю, потребовать с тебя долг? Или срок давности уже вышел? Тебе это нужно для гормонального баланса? – спросил я. Возможно, ответила Гуля.