Текст книги "Побеждающий разум"

Иван Андрощук
Побеждающий разум

Не в свою тарелку не садись, – гласит первый закон энлонавтики. Боб Кайенский об этом не знал, потому и сел не в свою тарелку. В конце концов, если машина на скорости сто пятьдесят врезается неизвестно во что, если ты выбираешься из-под её обломков и вместо того, чтобы радоваться спасению, слышишь нарастающий вой полицейской сирены, сядешь и не в такое. Меньше всего думал Боб в этот миг об НЛО и пришельцах. Зависший над дорогой спиральный диск с разноцветными иллюминаторами, зияющий овал входа, мерцающий трап, оказавшийся перед Бобом, были для него последним и единственным путем бегства.

Боб Кайенский умел делать не только то, за что его преследовали. Как раз этого-то он и не умел делать, иначе никто бы за ним и не погнался. Он обладал ещё и феноменальной способностью мгновенно разбираться в управлении любыми, даже самыми сложными техническими средствами. Сперва он воровал велосипеды, затем – автомобили: уже в зрелом возрасте, спасаясь от погони, он угнал военный самолёт и перелетел на нём к русским, откуда, впрочем, вернулся на атомной субмарине. Так что и за пультом управления инопланетной посудиной Боб не растерялся: не прошло и полторы минуты, как диск, сделав грациозную дугу, взмыл в небеса.

Последнее, что видел Боб на родной планете, – яростно тормозящий иссиня-белый автомобиль инспектора Вотрубоне, немного в стороне – зелёные столпообразные существа, отчаянно машущие на бегу змееподобными руками…

Земля затерялась в пространстве, солнце превратилось в крохотную звёздочку и смешалось с такими же невзрачными блестками. Боб был свободен, однако вместе с чувством свободы к нему пришла смутная, гнетущая тревога, ощущение не своей тарелки. Он бежал, и бежал удачно – однако до сих пор он точно знал, откуда бежит и куда: теперь же он не знал, ни куда лететь, ни кто его преследует. После недолгих сомнений он утопил клавишу, обозначенную символом связи. Хлынули возбуждённые, похожие на современную музыку голоса пришельцев: время от времени между ними проскальзывало робкое чириканье, в котором с трудом можно было узнать лепет инспектора Вотрубоне. Энлонавты что-то нетерпеливо втолковывали перепуганному насмерть инспектору.

Наконец пришельцы умолкли, и послышался вибрирующий крик инспектора Вотрубоне:

– Боб, ты меня слышишь?! Боб, вернись, от них всё равно не удерешь! Боб, они объявили галактический розыск! Слушай, они говорят… Там где-то у тебя спрятан этот… чудотворец, что ли… Ах, да, создатель! Боб, отдай им создателя! Если отдашь, они обещают тебя не трогать!

– Дудки, – вполголоса ответил беглец.

– Боб, – обрадовался инспектор. – Боб, мальчик мой, вернись!

Вернись, и я спущу тебе полсрока! – Пауза. – Что такое пять лет?! Ведь это так мало, Боб! – Беглец не отвечал, инспектор между тем горячился, как спекулянт на зелёном рынке: – Ну ладно, уговорил, четыре года! Три! Два! Год! Боб, всего один год – и ты свободен! – Пауза. – Ну хорошо, хорошо, я отпущу тебя, только вернись! – Ещё одна пауза, затем голоса пришельцев, затем снова Джеронимо Вотрубоне. – Боб, верни им только создателя, тарелку они тебе дарят! Ведь это какой шанс, Боб! Ещё ни у кого на Земле не было собственной летающей тарелки! Боб, голубчик, ты меня слышишь?!

– … …, – ответил Боб.

– Что ты сказал? – в голосе инспектора Вотрубоне прозвучало такое глубокое разочарование, такая беспросветная тоска, что Боб не решился повторить.

– То, что слышал, – сказал он и выключил связь.

«Оту убьёт шорумба. У тенгов будет мясо», – шептал, как заклинание, Оту, молодой охотник из племени тенгов. Губы его опухли от голода и потрескались от жажды, он шёл, опираясь на копье, и тяжёлый, похожий на смерть сон одолевал его на ходу.

Большая сушь стояла над Батунга, землей тенгов. Боги тунга пргневались на тенгов и не дали им дождя. Земля, плодами которой жило племя, выгорела и потрескалась, река Сен пересохла и родники, поившие её, закрылись, как глаза умерших. Стада мурасков откочевали на север, за ними ушли прожорливые хищники оатумо. Только тенги не ушли со всеми – тенги не могут оставить Батунга, своей земли. И ещё остались огромные шорумба, свирепые хищники-людоеды, – они обитают в пещерах Утренних гор.

От селения доносится дробь тумбатумба – старый колдун Наранганаранга всё ещё призывает дождь. Огненный диск – лик Роо-роо, бога солнца, стоит в зените, сжигая всё на земле.

Измождённые женщины, дети и старики неподвижно лежат в камах. Бог смерти Гуагеу заходит в камы и забирает самых слабых. По вечерам к жестокому небу зловеще поднимается дым погребальных костров.

Только молодые охотники всё ещё бродят в окрестностях селения, надеясь на случайную добычу. Тот, кто отходит подальше, сам становится добычей шорумба.

Оту вспоминает – или видит во сне – прекрасную девушку Мау. Мау, закутанная в шкуру шорумба, лежит у себя в каме, лежит неподвижно, лицо её высохло и потемнело, а на дне огромных ласковых глаз медленно гаснут звёзды.

Звёзды в боковых иллюминаторах мелькают, как деревья у обочин скоростной автострады. Боб уходит за пределы Галактики скорость, которую развивает тарелка, позволяет ему такую прогулку. Это уже кое-что, думает он. Заложник на борту – это уже кое-что. По крайней мере, не подстрелят, как воробья. Но, чёрт подери, почему – создатель? Ах, да, чудотворец… То есть как…

Бобу становится неуютно. Ничего себе заложник, если чудотворец.

Пошепчет себе под нос – и Боб Кайенский обернётся каким-нибудь поросёнком, помашет руками – и тарелочка вместе с Бобом окажется на планете энлонавтов. Спрашивается, кто же тогда у кого в заложниках?

Обеспокоенный, Боб Кайенский сбавляет ход и отправляется на поиски создателя.

Веки тяжелы, словно полог небес. Стоит звон: шмели зз вползают в уши, виски распухли – это лазят под кожей свирепые насекомые.

Губы – жгучая боль, внутри пылают костры. Хочется взять нож, вырезать внутренности и выбросить их. Стучит в висках это старый колдун Наранганаранга всё ещё призывает дождь.

Бог смерти Гуагеу ходит по селению, поднимает пологи и заглядывает в камы. Мау через силу поворачивает голову и равнодушно смотрит на его страшно чёрное лицо, облезший рот, оскаленные зубы, между которыми торчат куски человеческого мяса. Бог смерти Гуагеу опускает полог и идёт дальше – он ищет тех, кто уже не шевелится.

Богиня сна соткала измождённое лицо Оту. Юноша шепчет: «Оту убьёт шорумба. У тенгов будет мясо». Где-то очень глубоко шевельнулась улыбка – улыбка не проступит на потемневшем лице, ей не подняться так высоко, в такую даль. Жужжание шмелей сливается в тихий звон. Сердце бьётся отдельно от Мау. Мау видит его: маленькое чёрное сердце, очень похожее на барабан тумбатумба, в который стучит такой же маленький и чёрный колдун Наранганаранга.

Уже несколько часов Боб исследует летающую тарелку. Он растерян: в этой чёртовой тарелке помещений не меньше, чем в знаменитой усыпальнице Аменемхета, где ему однажды пришлось скрываться от полиции. Залы образуют закрученную в спираль анфиладу. Невероятно, но некоторые из этих залов по своим размерам значительно превышают всю летающую тарелку.

Из зала, имитирующего дикий, фантасмагорический ландшафт планеты с двумя солнцами на низком коричневом небосклоне, Боб попадает в помещение с фонтаном, от запахов которого окружающее начинает терять очертания и голова идёт кругом. Затем следуют картинная галерея, лекционный зал, микрогалактика, ещё что-то, чего Боб не в состоянии ни рассмотреть, ни тем более понять.

Словом, всё не то, Боб продолжает искать, он уже давно забыл, что ищет, и пытается вспомнить. Недоумённо рассматривает белые стены совершенно пустого овального помещения и вдруг решает: он искал что-нибудь поесть. Да, конечно, он искал что-нибудь поесть.

Обнаруживает на стене чуть заметное розовое пятнышко и вдавливает его. Стены раздвигаются, и Боба парализует ужас: в образовавшейся нише стоят… четыре пришельца. Их руки-змеи безжизненно висят. Боб поднимает взгляд и видит вместо лиц нечто круглое, полупрозрачное, а ещё выше – тесёмки, за которые «столбы» подвешены кверху. «Скафандры», – вздыхает Боб с огромным облегчением. Осматривает стены и вдавливает ещё одно розовое пятнышко, стены снова раздвигаются, открывая ещё одну нишу. Снова скафандры, но эти – рассчитаны на людей. Боб снимает один, примеряет – скафандр точно на него сшит – и в этот миг…

Быстрая дробь – Наранганаранга бьёт тревогу. Слабые крики.

Грозный рев: «Ооорррруууумвааааа! Ооррруууууумвааааааа!» Шо-рум-ба-шо-рум-ба – быстро-быстро бьёт барабан. Слабый шум всё ближе, всё ближе и жуткое «Ооорррруууумвааааа!» Из кам вылезают немощные старики – до суши многие из них ещё охотились, а теперь даже на ноги не каждый встанет. Веки тяжелы, словно полог неба. Кама дрожит, рушится полог, и огненный лик Роороо ослепляет Мау. Мгновение спустя чудовищная тень закрывает солнце. Сверкают зубы в оскаленной пасти, свирепо вращаются лиловые зрачки, ноздри раздуваются, точно крылья нетопыря коукау. ОООРРРРУУУУУУМММВВААААААААА! – ревёт шорубма и чёрной молнией бросается и Мау.

…Что-то произошло. Боб пристально прислушивается. Вибрация, понял он. Исчезла еле ощутимая вибрация, вызванная работой двигателей. Двигатели не работают. Их кто-то остановил.

Кто-то проник в ходовой отсек. Создатель, вдруг вспомнил Боб.

«Чёртов колдун!» – рычит он и бросается назад. Резвее кентавра несётся по кругам анфилады. В ходовом отсеке – ни души. Однако на всём пульте, розовой подковой опоясавшем помещение, не горит ни один огонёк. Машина мертва: от прикосновения руки пусковая клавиша рассыпается в пыль. То же происходит и с остальными клавишами – всеми, кроме обозначенной символом связи. Создатель тут не при чём, догадался Боб. Это дело рук хозяев тарелки.

Они каким-то образом достали его. И ждут, что он попросит пощады.

А вот это уже чёрта с два. Бобу хочется сообщить им, что он о них думает, но он преодолевает искушение: если он выйдет на связь, они наверняка сядут ему на хвост и больше не упустят. Боб опускается в глубокое узкое кресло и равнодушно смотрит в лобовой иллюминатор. Стремительно, точно деревья у обочин скоростной автострады, мимо проносятся звёзды. Теперь он – всего лишь пассажир на неуправляемом корабле. В сущности, теперь это даже не корабль – скорее камень, запущенный из пращи, камень, с невероятной скоростью уносящий Боба Кайенского в неведомое и за его пределы.

Зверю в ноздри остро бьёт запах самки шорумба. Хищник растерялся, мурлычет, обнюхивает Мау, робко лижет шерсть шкуры, в которую закутана девушка…

Оглушительно щебечут маулоу.

Оранжевое редколесье – земля в пятнах похожа на исполинскую шкуру жирафа оллу. Мау неторопливо идёт среди огромных, в ладонь величиной, лейрлал. Неподвижно застыли чешуйчатые стволы авакалоу, карликовые пальмы шалла овевают, словно опахала.

Мау входит в прозрачную прохладу реки Сен. Волна подхватывает девушку и уносит. Река баюкает Мау, несёт мимо зелёных лугов, мимо селения тенгов, Мау пытается пристать к берегу, но не может, всё дальше и дальше уносят её ласковые воды реки Сен, несут осторожно, как мать несёт ребенка. Мау открывает глаза и очень близко видит свалявшуюся шерсть, под которой снуют огромные паразиты. В ноздри бьёт острый, невыносимо противный запах зверя.

Мау снова погружается в забытье.

Оту стоит на камне, который раньше был утёсом на берегу Сен, и смотрит в кипящую от жары даль. Внезапно он видит: со стороны селения по высохшему руслу движется что-то чёрное. «Шорумба» – догадался охотник. Пошатываясь от голода, он спускается вниз и прячется за камнем. Он уже различает: шорумба что-то несёт в зубах. «Тенг» – тенькнуло сердце. Оту пристально всматривается в черты запрокинутого лица, боится узнать и узнает.

Если везёт, возникает и не даёт покоя каверзный вопрос: куда? Бобу снова повезло, на этот раз – окончательно. Случилось невероятное – корабль столкнулся с астероидом. Это было тем более невероятно, что произошло там, где уже почти не было звёзд, – в гигантской чёрной пустыне на краю Галактики. Мощный взрыв превратил летающую тарелку в гору битой посуды. Боб, выбираясь из-под обломков, с удивлением обнаружил, что снова отделался парой синяков, и что это опять не имеет смысла.

И вот он сидит среди черепков разбитой тарелки, в золотистом скафандре, напоминая только что вылупившегося цыпленка среди яичной скорлупы. Нашлемный прожектор слабо освещает россыпи камней, приземистые скалы, близкий горизонт, обрывающийся в чёрную пропасть. Теперь, пожалуй, конец, отрешённо думает Боб. Даже полёт в неуправляемом НЛО был для него продолжением игры. До последней минуты у него оставался шанс: его могли догнать, спасти, посадить. Теперь он проиграл окончательно. Здесь его не найдут, да и кому придет в голову искать его, кому он нужен без тарелки, без…

Постой, думает Боб, а на чём это я сижу? Встаёт и вытаскивает из-под себя квадратный предмет в школьный ранец величиной – тёмно-серая поверхность, светлая клавиша, светящиеся – должно быть, разноязычные – надписи. Так и есть, вот латинские литеры:

«СОЗДАТЕЛЬ КАРМАНИЙ УНИВЕРСАЛНЫЙ».

«Так вот вы кто, синьор создатель, – изумлённо шепчет Боб. – Врёшь, кайенская сволочь, мы ещё с тобой…» Яростно колотится сердце. Боб задирает голову, напряжённо смотрит в огромное чёрное небо и нажимает клавишу.

Оту изготовил копье и стоит, шатаясь под его тяжестью. Шорумба бережно кладёт девушку в сторону, яростно ревёт, приседает на задние лапы: миг – и тело его распласталось в стремительном прыжке. Копье, посланное слабой, но верной рукой, вонзается в глаз зверя. Хищник падает, не долетев до Оту двух шагов, отчаянно ревёт и катается по земле, пытаясь передними лапами выдернуть копьё из раны. Оту подходит ближе, ловит неистовое мечущееся древко и выдёргивает оружие: зверь, жалобно скуля, убегает прочь. Оту подходит к Мау, с трудом поднимает её на руки и медленно, шатаясь, несёт девушку по руслу умершей реки – назад, в селение, навстречу голодной смерти.

В бездонной черноте пространства вспыхивает яркая оранжевая звезда. Боб не верит глазам, протирает их, затем повторяет опыт – и ещё одна звезда вспыхивает рядом с первой.

Боб вскакивает, прыгает и орёт, как помешанный. Из-за слабого тяготения он едва не улетает на орбиту искуственного спутника астероида: немного угомонившись, возвращается и создателю:

– А теперь, синьор создатель, отнеси-ка ты меня на Землю, в ту самую рощицу под Локарно, в которой… – Боб додумывает фразу про себя, блаженно закрывает глаза и нажимает клавишу. Через минуту открывает глаза, снова закрывает, долго-долго не решается открыть, наконец открывает и ликование на лице его медленно переходит в глубокое разочарование: перед ним всё те же мрачные камни, усеянные обломками звездолёта. «Но ведь получалось со звездами», – растерянно думает Боб и зажигает ещё одну звезду. «Что бы ещё придумать?» Придумывать ничего не надо, потому что после ужина в тюремной столовой у него и маковой росинки во рту не было. Голод и жажда, вечные спутники затерявшихся в пустыне, настойчиво напоминают о себе. Пить так пить, решает Боб и мысленно прочерчивает в унылом ландшафте русло реки.

Оту открывает глаза и встречается взглядом с полными страдания, но ласковыми глазами девушки. Мау пытается улыбнуться – Оту скорее догадывается, чем видит это – и эта измученная улыбка поднимает его с земли. Юноша снова берёт девушку на руки, и они снова плывут по раскалённому воздуху к селению, и рядом с ними, кося единственным глазом без вен, идёт бог смерти Гуагеу.

Внезапно словно холодный ветер овеял ноги. Оту смотрит вниз и не верит глазам: он бредёт по колени в прозрачной студёной воде.

«Вода!» – кричит он, но распухшее горло не пропускает ни звука. Мау видит этот беззвучный крик, видит слёзы в глазах юноши и снова пытается улыбнуться. Оту опускает девушку в воду, вода срывает и уносит шкуру шорумба, омывает изможденное девичье тело, глаза Мау широко раскрылись и подёрнулись слезами, она глубоко дышит, открывает рот, обнажая красивые белые зубы, и беззвучно хохочет.

Ни один камень не сдвинулся с места, ни одна капля влаги не оросила камень. Быть может, он создаёт только звёзды? Боб отдаёт распоряжение, нажимает клавишу, и рядом с ним на чёрном безжизненном камне пробивается росток. Росток быстро превращается в стройный стебель. Ромашка взмахнула огромными белыми ресницами, удивлённо взглянула на Боба жёлтым зрачком: куда это нас занесло? – но, едва Боб перестал о ней думать, скрутилась пружинкой и почернела.

Между тем голод и жажда всё настойчивей овладевают мыслями Боба. Боб в воображении стелит на камень широкую скатерть и уставляет её всем, что только может прийти на ум голодному человеку: вот, зажав в зубах яблоко, загадочно усмехается невыносимо розовый печёный поросёнок, навстречу ему на серебряном блюде царственно плывёт исполинский осётр, в хрустальных кувшинах дымится прохладный оранжад…

Всё так же беспощаден огненный лик Роороо; всё так же раскалён воздух; большая сушь стоит над Батунга, землей тенгов.

Но сушь больше не страшит тенгов: теперь не от голода, а от радости блестят их глаза.

Веселая дробь тумбатумба висит над площадью собраний – всё селение пришло сюда исполнить Танец Благодарности Великому Богу Акиенобобу. В центре танцующих колдун Наранганаранга со своим барабаном: он задорно колотит в натянутую на деревянный круг шкуру мураска и выкрикивает слова песни. Рефрен подхватывает всё племя – чтобы песня достигла неба, чтобы тенгов услышал Великий Акиенобоб:

 
О, А-ка-йе-но-бо-об!
Когда ушли тучи и солнце сожгло посевы,
Когда ушли на север мураски,
Когда умерла река,
Когда Роороо и Гуагеу несли жару и смерть,
Когда погребальные костры освещали тенгам дорогу в страну предков,
О, А-ка-ей-но-бо-об!
Ты свершил чудо – и вода вернулась в реку,
Ты постелил тонкие шкуры и накормил тенгов
Пищей, которой питаются боги,
Ты вложил в руки тенгов чаши из тонкого камня,
Прозрачного, как вода, и лёгкого, как воздух
И напоил тенгов
Напитком, который пьют боги.
О, А-ка-ей-но-бо-об!
 

Уже Роороо спрятал свой огненный лик за Вечерние горы, уже богиня ночи рассыпала по небу ожерелья звёзд, а в селении тенгов всё продолжается радостный танец, всё льётся Благодарственная песнь и весело стучит тумбатумба – маленькое чёрное сердце племени.

Теперь Боб уже видит их: высокие, тощие, в длинных серых балахонах. Они привязывают Боба к тяжёлому грубо отёсанному столу, вынимают жалобно поющую двуручную пилу и начинают пилить. Боб извивается, кричит и просыпается от крика. Но боль не проходит – пила, ставшая невидимой, продолжает ржавыми зубами рвать живот. Боб Кайенский нащупывает создатель, воображение послушно рисует целые горы мяса, птицы, рыбы, фруктов, сыров, целые бочки вин…

Изо дня в день небо приносит тенгам обильные дары. С каждым днём в селение всё уверенней возвращается жизнь. Тела и лица тенгов стали полными и гладкими. Охотники уже принесли из утренних гор добытого шорумба. Влюблённые возобновили свидания. Молодой охотник Оту сложил у камы Мау свадебный дар, и дар был принят. На берегах воскресшей реки робко зазеленела трава.

Каждый вечер племя собирается на площади, чтобы исполнить Танец Благодарности. С каждым вечером длиннее становится Благодарственная Песнь, ибо дары, которые Великий Аииенобоб приносит тенгам, всё умножаются и умножаются.

Веки тяжелы, словно створки тюремных ворот. Огромные шмели жужжат в голове, вползают в уши, виски распухли – это лазят под ножей чудовищные насекомые. Во рту – раскалённый песок, тысячезубый хищник яростно рвёт внутренности.

Боб закрывает глаза и видит растерянное лицо инспектора Вотрубоне. «Боб, я отпущу тебя, только вернись», – лепечет инспектор. Боб хочет сказать – да, он вернётся, он согласен сидеть любой срок, но вдруг чувствует, что никогда не скажет этого.

И отчетливо произносит: «… …» Потому что сказать инспектору эти слова он мечтал всю жизнь, ещё с той далекой поры, когда толстощёкий сержант Вотрубоне впервые надрал ему уши, ему, тогда ещё Робертино, семилетнему похитителю велосипедов. Быть может, именно в том, чтобы сказать Джеронимо Вотрубоне эти слова, и состоял смысл жизни человека по имени Боб Кайенский, человека, у которого никогда не было своих саней, своего велосипеда, своего автомобиля, своей тарелки.

Боб раздвигает веки и смотрит на небо, в котором уже горят тысячи ярких звёзд. Боб нащупывает рукой аппарат и нажимает клавишу. Щёлк, щели – в небе одна за одной вспыхивают новые и новые звёзды. Нет ничего проще, чем зажигать звёзды.

В тот день бог Роороо не встал над Утренними горами – в небе с ночи клубились низкие тяжелые тучи. Ленивый ветер медленно гнал их с севера на юг. Голодный шорубма вылез из пещеры и жадно вбирал трепещущими ноздрями влажный воздух; ощутив близость живительной влаги, лес распрямлял сухие, но ещё не мертвые руки ветвей; вся измождённая, потрескавшаяся под губительными лучами земля неудержимо тянулась к обещающему дождь небу.

И только тенгов не радовала долгожданная свежесть. С утра никто не принимался за работу, не ушёл охотиться; никто не смеялся, не напевал, громко не разговаривал, все были тихими и печальными. Даже дети не затевали игр, только с пугливым любопытством заглядывали в лица взрослым: что происходит? Старый колдун Наранганаранга, угрюмо сгорбившись, сидел посреди площади. Лицо его было серее пыли, в глазах стояла глубокая скорбь. Порой к нему подходил кто-то из соплеменников и таким же скорбным взглядом спрашивал – колдун тяжело вздыхал и отрицательно качал головой.

Звёзд уже столько, что на планетке светло, как в солнечный день.

В их ярком свете угасающий взгляд Боба различает перед глазами чёрную пружинку. Ромашка. Её убил космический холод.

– Это ты… сестрёнка… – беззвучно шевелит губами и тяжёлой, непослушной рукой тянется погладить трупик цветка. – Потерпи…

– Я… сейчас приду к тебе… – медленно поворачивается на спину, отводит руку и нащупывает клавишу создателя.

– Создатель… Отправляйся к своим… к создавшим тебя… – Боб нажимает на клавишу. Рука тотчас теряет опору.

Некоторое время Боб лежит неподвижно, собираясь с силами, затем поднимает обе руки к горлу, нащупывает застёжку и сверху донизу распахивает скафандр.

«Бум», люди поднимают головы и прислушиваются: «Бум», – через траурный интервал. Люди бросают всё и бегут на площадь. На головы им сплошной стеной обрушивается ливень, но они не замечают этого. «Бум», – глухо сквозь плотную водяную стену, – «бум…»

Траурная дробь умолкает: всё племя уже на площади. По лицам бегут струи дождя. Наранганаранга поднимает сведённое судорогой лицо и вопит отчаянным, срывающимся в рыдания голосом:

– Умер!!! Великий Акиенобоб умер!!!

И площадь тотчас взрывается лавиной рыданий. Тысячи воплей пронзают ливень: женщины бьются в беспамятстве, рвут на себе волосы и одежды; мужчины, сидя на корточках, плачут навзрыд, до судорог; орут и захлёбываются слезами дети…

Прошло сто тысяч лет.

Тенгер, столица Батунгии, посвящал в Акиенобоги Драгга, который выдержал нелегкий экзамен на право быть Богом.

Церемония проходила в Храме Великого Акиенобоба, и проводил её Бог Акиеногзаар, Верховный Жрец Храма. Торжественными рядами стояли служители, облачённые в золотые тоги; волновала душу величественная духовная музыка; солнце и звёзды сияли в дымных сводах купола. Драгг в огненно-жёлтой тоге, опустившись на колено и склонив голову, стоял перед Престолом.

Когда обряд был закончен, к посвящённому подошёл Акиеногзаар. Верховный Жрец поднял Драгга и сказал:

– Теперь ты – Бог. Имя тебе отныне – Акиенодрагг. Возрадуйся же в сердце своём, брат мой, и сохрани в нём слова, завещанные нам Великим Акиенобобом:

Ты призван вершить Добро и Справедливость. Тебе дана власть любить и не прощать. Ты будешь исцелять страждущих и одарять убогих, создавать миры и возвращать жизнь, – и не будет ничего невозможного для тебя. Ты – Бог для тех, кто верует в тебя и нуждается в тебе, и пребудешь Богом для них во веки веков. Но помни: никто, никогда не сможет быть Богом ни для родины своей, ни для дома своего, ни для себя самого.