Текст книги "Беседа со временем"

– Мама, – крикнула она радостно, – пойдём гулять далеко-далеко!

– Конечно, дочка, ты же заслужила, – ответила мама и, договорившись забрать папу с работы пораньше, они оделись, взяли с собой зайцев в разные карманы и пошли на улицу!

Лёха ехал вдоль освещённой дороги, подмечая взглядом поэта или сыщика детали, спрятанные от простых глаз. Старинные скульптуры, необычно обвалившаяся лепнина, хаотично ответвляющиеся лучами переулки, бог весть откуда взявшиеся новые сапоги возле стены, граффити, уходящие в землю, люстра в виде кувшинов в одной из квартир с открытыми шторами и подобные картины, которые удивительно наблюдать в центре огромного города. Приятно в пятничный вечер часами побродить около старинных зданий, присесть на лавочку, что-то вспомнить, обнять взглядом красавицу, убежать в сторону скрипача, играющего на другой половине улицы, подумать без остановки до самого сна, побыть в новой роли и не прощаться до следующих выходных, а вернуться через пару дней вновь или в любой момент, порвав ежедневник.

После вечера, на котором рассказывалось о двух ребятах в снегах и женских взглядах на мир и день текущий, предстояли простые будни, встречи, дела через несколько запятых и скобок. Они нужны – в паузе между ними есть что-то приятное с ощущением сделанного. Лёхе казалось, что всё это делается ради какого-то мега-события, встречи, которые и перевернут мир его, откроют новые вершины. Нет, банально. Скорее это неизбежность, которую надо обернуть в радостные будни и по ходу реализовывать что-то большое, как рывок в новый технологический уклад, а не копирование действий окружающих. Ему казалось, что совокупность разносторонности равна увеличению шансов на этот путь, нежели одной дорогой закрывать сантиметр за сантиметром пути по разметке, ближе к финишу имитируя его способ дороги к цели. При всём при этом многим всё чаще хотелось революции, и каждый в определённом отрезке ставил многоточия – картинно уж, вынужденно или они ставились сами – не столь важно. Приятно согревало ощущение не заканчивающегося кино, возможность посмотреть сквозь ноутбук и увидеть, как на его открытую крышку падают долетающие из открытого окна капли осеннего дождя.

Ранее утро, выспавшееся, с чувством полноты сил…

Основной задачей было вырваться настолько, насколько это укладывается в самой смелой голове, чтобы до победного, без понедельников и деления на будни с выходными, чтобы терялась грань реальности и вся расчётливость растворилась в дымке, расплавила взгляд на вещи и поменяла внутренний мир. Кто бы ни говорил. А для достижения гармонии почти каждому хочется поменять текущий ход дел. Никаких расчётов, планов, только по течению, налегке, между тем, что знаешь и чувствуешь. В холод, жару, одновременно в них. Как же должен достать взрослый круг бесконечных дел и обязанностей… Окунуться в беззаботную старость на время, посмотреть, как оно там – не так уж и далеко от смерти, полетать сорок дней вокруг всех, кого знаешь и непременно вернуться. Выйти из сна в явь новым, свободным ото всех, но непременно с сохранением всего тридцати-сорокалетнего багажа.

Погода стояла настоящая, с уклоном в свою сезонность, без переходов и недомолвок. Снег валил радостным детским фейерверком, находя свой сон на ветках деревьев, крышах домов, губах улыбающихся людей.

Уплыв на лодке-гитаре, Александр оказался во власти сначала безбрежного ручья – столь иллюзорными казались ему берега, оказывавшиеся миражом, но ощущение близкого спасения не покидало его. Холод, вопреки всему не оборвавший жизнь, а заставивший проснуться ранним утром, сковал все тело, но выпавший из рюкзака на струны фотоаппарат оказался тем случайным спасением на грани живого сна и смерти, о котором помнят всю жизнь и часто рассказывают.

Открыв глаза, он увидел вдали огромную льдину, посередине которой хаотично была проведена кривая, светившаяся лёгкой синей дымкой, словно ночная дорога с синяками под глазами. Что это было, он понять не успел, но сон, казавшийся окружающей природе уже вечным, постепенно уходил. Прильнув ослабевшей рукой к губам, умывшись засыпавшим его снегом, он резко встал и, жмуря глаза, посмотрел на притягивавшую взгляд полоску света. С научным и миролюбивым интересом приняв всё происходящее, Александр двинулся навстречу необычной гостье, как он её представлял почему-то в этот момент. Ковровая дорожка на снегу, где вместо шёлка словно коньком была прочерчена линия раздела, по которой приходилось идти, как в далёком детстве по бордюру… Маленькая куртка, вся жизнь впереди, завтра в школу. Надо не свалиться в весенний ручей, который совсем рядом, не коснуться ботинком воды, пройдя уверенным шагом по линии асфальта, неровно выступающего по периметру двора, пройти с ощущением, что на тебя сзади смотрят восхищённые родители и друзья, которые, возможно, так не смогут. Поход в лес, тяжёлый рюкзак, который собрал сам, музыка, создаваемая звуками природы и взрослыми у костра, палатка. Снег, зима и, наконец-то, подарки – волшебство новогодней ночи!..

Словно идейные сторонники, объединённые мечтами в этот отрезок времени, стояли друг за другом на улице небольшие деревья, казавшиеся Игорю людьми. Несколько снежинок упали на экран мобильного телефона, составив узор и окончательную веру в совпадение и отражение действительности в причудливом рисунке. Таким же странным образом они составили женский силуэт, в котором, если повернуть экран, можно было увидеть то игривый взгляд, то очертания далёкой фигуры. Позднее Игорь не раз представлял эту картину, когда наступала весна, и почему-то ждал снова далёкой уже в это время года зимы – красивой снежной леди, обещавшей новые приключения с непременно длинными иллюзиями, и пусть даже самообманом в отношении той таинственной кареглазой брюнетки с уверенным взглядом.

Вечер закончился странно – романтическое настроение, потом встреча с делами и конкретикой не кончающейся работы, после просмотром новостей с гордостью и смешанными чувствам за прихрамывающую Россию, и в конце, наверное, с испортившим многое финалом в виде необязательного похода в клуб, вульгарными посетителями и надоедливой официантки, который плавно вместе с вкусной едой и кусающимися ценами перетек в позднее утро с большой головой и желанием поскорее бы наставшего следующего дня, когда вновь будут силы не повторять ошибок.

Искусственность развлечений – эта тема каждый выходной вертелась в голове с оттенком повторения всего по кругу и невозможностью всё упростить. Наверное, верным оказалось решение уехать на время в деревню среди леса и чистой воды – с тишиной от утра до поздней ночи, когда не надо смотреть в экран меняющихся ежечасно событий и движений. Застыть, не думать, жить без вовлечённости. Зайти в старую церковь, посидеть у реки без друзей и алкоголя, промокнуть под дождём без документов, одеться не модно, отрастить щетину и подбросить галстук в виртуозную игру костра, даже простить себе ничегонеделанье с позиции московской жизни. На время, на долгий миг, при полной уверенности лёгкой нужности тебя в любой момент, как пожелаешь. Пространство без стен, стена нарастающей уверенности, политика разнообразия, анархия мыслей, на сей раз уже не судорожно меняющих друг друга, а ложащихся, как детали мозаики, в одно единое целое.

 
Нет времени, всегда дела.
И разные лета, как айсберг тают.
И тишина, что, между нами говоря,
Приятна в суете, но грустно так летает.
 

А на севере не наступала весна, воцарившаяся в остальной части огромной страны. Скованные льдом пространства действительно были бесконечны, не воображаемы и таинственны, что прикосновение ладонью к ним разгадывало лишь простую реальность – ты здесь, но явно не один. Цветная «ковровая» дорожка к неизвестному властелину этих мест приближала к небольшой крепости, вход в которую предваряла ледяная арка со звездой наверху…

– Если не в моде поэзия, то всегда в моде деньги, – улыбнулся Разношёрстов. Он умел варьировать между ними и доставать из кармана или одно, или другое – в зависимости от настроения и целей. Не модная, а жестокая война перемешает всё – от спокойствия на улицах городов до творческих планов, но в это время она была ещё очень далеко за горизонтом…

Маятник качал абзацы текста, словно волны большую лодку, для которой странным образом с разных её сторон шли то параллельно, то вразнобой несколько историй. Они, как мазки на холсте, вырисовывающиеся пока лишь в некоторую абстракцию, радующие глаз и отражающиеся тенью и упорядоченностью в виде стройного сюжета «шаг за шагом». Кисть, задумавшись на какой-то момент, вела автора и читателя в разные стороны по одной, известной лишь ей логике…

 
Мне интересна власть —
Я пробовал иное,
Не за гармонией иду в объятья к ней.
Красивей женщина её,
Но роковое прельщает больше —
В нём вершение дней.
 

Дважды попробовав истолковать другу свою линию поведения в этой непростой ситуации, он получал каждый раз по сути тот же набор уверенных чиновничьих аргументов с другой стороны. Лёша удивлялся, насколько система меняет взгляды людей, когда становится надёжным тылом. Про себя прокрутив тезис про невозможность изменения характера, улыбнулся своим детским выражением лица, а после уже всей гаммой немого выражения чувств, словно про себя что-то шептавший гитарист. Он проигрывал эту беседу внешне, но легко побеждал при желании, хотя в нём сейчас не было никакого смысла. Молчание – часто лучший попутчик политических споров, когда в одной короткой реплике, выслушав остальные, по-отечески талантливо можешь высказаться, расставив все акценты. Запомнится последнее, не прощается умноженное на десять положительное, перевешиваясь таким вот коромыслом недавнего негативного события. Но сегодня не писалось, не говорилось – скорее наблюдательно молчалось. Красиво, говорят, молчат обладатели или рож красивых, или мордашек харизматичных – их видно, так даже загадочнее кажется. Впрочем, тут уже было ясно – спор заканчивался, а в голове ежеминутно вертелась бесполезность всего этого дела – лучше было написать статью, разместив в своём блоге – прочтёт несколько тысяч. Хоть какая-то польза, нежели обсуждать здесь.

Странно даже – сегодня рука пишет, а язык озвучивает штампованные фразы, хочется глупо и примитивно пошутить – какая-то деловая аура обняла этот разнузданный день. Потекла шариковая ручка, залипла компьютерная мышь, бесцеремонно ушло, не попрощавшись, настроение. Раздражённо не хотелось спать, приходилось просто холодно брать себя в руки и работать – не оставалось ничего другого, нудным казалось даже действительно весёлое кино. Слаб человек – сильна система. Вера. Идея, наконец, фанатично слепая или хитрая. Как подражание. Уснул он с мыслью, что проще заработать денег и обсуждать эти вопросы в более радужном расположении, так как непонятым оставаться не хотелось. И, вопреки наивному и настоящему своему патриотизму, он стал на время честным «аферистом», для которого путь лежал на запад.

Улыбка для посольства предваряла обед от стюардессы, после рукопожатие предварило выдачу ему дружеских денег от богатого знакомого, таким образом ещё раз уверившего, как ему казалось, в свою власть в том числе над бывшими соотечественниками, да и просто грело душу ожидание хорошей благодарности от обязательного человека, которого знал много лет.

Западный мир предстал Лёше иным, чем он его привык видеть ранее. Средний класс тут был разительно другим, побогаче, но какой-то заштампованный – или он просто отвык. Такой тяжело одолеть в бизнесе, но проще в бою. Кризис не был заметен на улице и в кафе, но, по словам очевидцев, постепенно, еще не так заметно, пронизывал изнутри часть общества. Отличия России от стран, в которых ему предстояло побывать в ближайшее время, в основном всем известны. Ему же хотелось окунуться в детали, получив деньги, на время стать в их строй, насладиться жизнью, писать, не теряя себя настоящего. Там, постепенно растворяясь среди уюта и спокойствия, чувство оторванности притуплялось, смысл иногда написанного становился иным, и вдохновенного чудаковатого порыва не возникало – скорее каждодневность в области его творчества приобретала интеллигентно-миролюбивые черты, аккуратные дорогие очки, красота и комфорт жилища были намного важнее юношеской имперской мечты, походов, одной шестой части суши, бесконечности и непонятости хитросплетений русских умов, а красота женского тела всегда была – она, в принципе, есть везде. Один раз он прилетел в Петербург, но прошёлся по нему с каким-то не до конца понятным ощущением, ожидая и настраиваясь на другое, ностальгическое и «воспоминальческое», как говорил его ребёнок, недавно родившийся во Франции. Долги были розданы, на них год назад были пущены вся энергия и способности. Быт обустроен, во власть не пускали ни там, ни там. Друзья или уехали из России и писали в социальные сети, даже иногда встречаясь с ним на общем далёком курорте, или зарусели на Родине. Страна разительно менялась, оставляя всё такие же безграничные возможности чудесных карьер и творческих открытий, не говоря о природе и многом другом – о чудаках, талантах, белокаменных церквях, но его раздражали цензура, военщина и, наверное, некоторая однобокость суждений о других странах с закручиванием гаек, но уже без советского социума, с чёткой и довольно злой иерархией, хотя касалось всех живущих. В общем, не было свободы в том его уже западном понимании. Хотя по привычке, прилично выпив, он спокойно потолкался с полицией, наорался, провоцируя и провоцируя, отделавшись в итоге символической суммой, после чего довольными разошлись пути-дороги силовиков с гостями. В нетрезвом виде ему открылась полная свобода и размах, от которого отвык, но уже через день свобода требовалась наверху – в отношениях народа и власти и сравнении русского с западным. Став эмигрантом, он вполне добродушно принял не до конца понятную во внешних вопросах и по-прежнему танцующую в экономике Россию с поздним Путиным, советское воспитание оставляло ему привычку читать разные источники и думать, интерпретировать. Но он стал другим.

Обвязанные иллюминацией деревья, сияющие словно дискотеки бульвары столицы и европейская чистота сочетались с какой-тоновой информационной ситуацией, которая заинтересовала его больше всего. Он сходил на несколько митингов и на время ушёл в чтение блогов и встречи с ребятами, имевшими знакомство во властной вертикали. Приходили новые люди, вырастала молодёжь, страну начинали бояться за границей, но внутри становилось в среднем тяжелее. Ветер постепенно разносил куда-то часть власти – подобно весеннему дождю происходило обновление всего, уже не по привычке быстро шли чередой события. С огромным удовольствием он чувствовал себя в роли наблюдателя, встретив в одном из городских парков Диму Смотрова за бутылкой хорошего вина на едва появившейся траве. Хорошо одетый интеллигент привлёк его внимание, когда он шёл и не думал ни о чём. Завязавшийся разговор стал свидетелем спокойного, созерцательно мирного подчинения государственной машине и долгой беседы о его причинах, о подзабытом примирении взглядов вокруг чего-то более существенного.

Уехав обратно, он более пристально всматривался в странную поступь его Родины в стремительно меняющемся мире, видел в нём привычную себе игру на противоречиях и слабостях сильных мира сего, задаваясь вопросом, что на Родине будет дальше – развитие, преодоление, пусть и медленное, последствий развала, или же война и оправдание ею всех невзгод и сложности жизни большинства простых людей.

Дмитрий Смотров, дочитывая современный роман нового автора, ещё неизвестного широкой публике, сидел и смотрел на сияющий неподалёку монастырь. Игравший рядом на гитаре мужчина сопровождал неспешный задумчивый и привычный ему сложный вечер, фонарь всматривался в асфальт подобно самолёту при посадке. Накрапывал дождь, чеканя капли, не было только мальчишки, поутру пускающего корабли вдоль бордюра в далёкий поход. Гуляли мамы с колясками, обнимались влюблённые пары, рабочие неспешно ходили вдоль стройки неподалёку, закрывал двери магазин, беседовали два полицейских милиционера. Вкрадчивым голосом заигрывала карусель событий, раскручивая скорые перемены в быструю неизвестность. Он искал её во взглядах красивых женщин, в новом знакомстве, в работе, но находил лишь одиночество приятных размышлений и полезных дел, которые старался не забывать при стандартной в общем-то и постоянной музе дней. Случай, миг! И ты уже в путешествии, поездке или просто бредёшь.

Музыка далёкого пути начинает играть в полную силу во времена путешествий, построенных не по привычному маршруту и с непременными трудностями. Километры бесконечных дорог, мелькающие за окошком пространства, неизвестность высоких гор, ночёвка на середине пути, тяжёлый рюкзак за спиной, ночь со стреляющими в землю звёздами, одиночество среди новых городов, старинные постройки, попутчики и редкие туристы – не такие, как ты. Привал в парке, скомканная карта в кармане, туда-обратно под палящим солнцем с неизвестными надписями, искренняя улыбка иностранки и фотографии, которые потом станут привычными соседями книг на полке родной комнаты. Земной шар казался таким небольшим с утра, и таким огромным усталым вечером, что покорение его вызывало большие сомнения, как сговорчивость красавицы, всего лишь улыбнувшейся тебе и давшей надежду. Прекрасное время, когда, наверное, свобода открывается человеку в том настоящем неформальном виде во всей полноте.

Интересным в такие моменты был быт, сопровождавший всё путешествие, когда имущество следовало за путником и натирало плечи, а сны были не домашними. И тем не менее, рубашка всегда присутствовала, полный порядок был во всём – от настроения до чистоты мыслей и одежды. Совершать безумные туристические подвиги прекрасно в юности – взрослые шаги становятся намного осторожнее и встречают ливень не по пути на вершину, а часто внутри уютного бара, когда «освобождённость» измеряется деловыми беседами и женскими темами. Сон в спальнике на пике горы в окружении недалёких снегов, ручьи ледяной воды, скользкие ступеньки и сильный пронизывающий ветер часто были комфортнее любой спокойной атмосферы, хотя и все эти красоты и испытания оставались по сути дела наедине с шедшим, эгоистически служили его личности, потом часто становились рассказами, предметом восхищения или непонимания собеседников. Конюхов и ему подобные были ещё недоступны, но хотелось стать к ним ближе, совершить что-то, пока молод, здоров и можешь. Пока есть время, пока круговерть обязанностей не стала вечной спутницей дней, наконец, быть в своё время в желаемом тобой месте и покорить, увидеть, понять изнутри, без лакированной для туристов ширмы. Половина мира, большинство регионов страны – её стоит только приоткрыть, и всё становится несколько иным. Как при выключенной музыке жизнь концертной публики или беседа по душам с исполнителем главной роли. Хотелось снять художественное кино, но давался только привычный документальный ряд щелчков фотоаппарата и режима видеосъёмки, хотя режиссёр, оператор и актёры были ежедневно на каждом шагу – их рождало само путешествие, становившееся прекрасным многосерийным кино со счастливым концом.

Глава II

Сильно прикусив правую часть губы, Игорь ощутил кровь, перемешанную с вином. Хотелось мстить, перенестись на расстояние и мстить, превратившись в непробиваемого ударами и пулями бойца. Но он просто сидел на лавке, а вместо пуль рядом был лишь экран телефона и беззвучная клавиатура. Его читали сотни, при определённых действиях и тысячи. Но при крови на губах было странно ощущать вкус сделанного дела в пространстве текста и беспроводных соединений. Шумела рация, слышался цокот мужских сапогов на бегу – всё было на экране.

В последние дни постоянно хотелось помочь сопротивляющимся, писать не было желания – «диванные войска» и «командиры на стуле» при взгляде сверху на всё это вызывали детскую улыбку и вопрос: «Папа, пойдём сражаться на мечах…» Прекрасно понимая все нити информационной и реальной войны, он отошёл от монитора и собрал рюкзак.

Штурм. Постепенное нагнетание и штурм, пьянящий и зависимый от закулисных игр. Но когда та на равных – решающий, долго запрягающий и внезапный. И спокойный выходной расцветёт горящими огнями баррикад, флагами и рёвом мегафона. Срывающиеся голоса, плотная стойка здоровых мужиков, алая кровь и напор, вещающий кульминацию. Прорыв – он как первое признание, за которым что-то следует. Красная роза, белое безмолвие или всё вперемешку в один вечер, когда ночами коромыслом летают в разные стороны…

Промозглый вечер на Неглинной напоминал петербургскую сирень в дождь. Наверное, только ощущение моря здесь заменялось близостью Кремля. Морское всевластие и ветер силы. Круглое окно, окаймлённое старой лепниной у крыши, зорко смотрело над крышами близлежащих домов куда-то на Петровку. Тишина крыши неподалёку нарушалась скатывавшимися будто с горы дождевыми каплями, продолжавшими своё путешествие в желобе длинного, словно обвивающего плющом лепнину водостока. Недавно поменяли лавки. Как это буднично тихо по сравнению с войной в соседней стране. Много пьяных голосов в порыве чувств словами помогали им и обещали много действий, но утром офисный ритм перекрывал все вчерашние громкие начинания. Это было так же естественно, как и, например, наоборот странно встретить депутата на лавочке, пьющим что-то или читающим книгу, держащим своё удостоверение при себе, и вот в разгар дискуссии показавшего его открывшим рот собеседникам и собеседницам. Наверное, такое произойти может в случае чего-то из ряда вон, но не буднично. Хотя всё чаще мы делаем одно дело по приказу, но ходим по разным бульварам похожими шагами.

 
Я снова туманно один
Приятно обласкан свободой.
Ищу тишину у могил
С прудами земною погодой.
 

Среди всей этой московской весны с редким концертами дождя своей жизнью распоряжался русский север, где кое-где встречавшиеся стекла были разрисованы морозом или взглядом моряка из плывущего ледокола. В последнее время и прицелом автомата арктических войск России. Но это были островки, минуты среди белой бескрайней вечности.

– Здравствуй, куда ты сегодня? – спросил …и взял паузу руководящего процессом.

– Завтра, не сегодня, – усталый ответ не участвовал ни в каких скрытых за разговором уловках.

– Пойдём спать. Всё равно здесь холодно и делать нечего. Это у них там театр, а у нас все представления сыграны, а фигуры расставлены невпопад от усталости однообразия.

– На Соловках и Сахалине годами сидели, а ты от нескольких месяцев заскучал…

– Пиши, пиши, потом вспомнишь как дело, а не разговоры. Пиши по абзацу в день хотя бы…

Диалоговые длинные тире и запятые после них зачастую не употреблялись, сказанное людьми отражалось вскользь между строк. Скорее это было немое созерцание происходящего изнутри страниц, нежели яркий пример разговора героев. Как смена настроения, абзацами возникали разные расстояния и имена героев, возвращаясь назад и появляясь снова, иногда разговаривая на другом языке, где сокращение букв вело к увеличению смысла.

 
Давно не виделись с тобой,
Мой вечер проходил безмолвно.
Как тишина для строчек пир,
Для груди воздух словно.
 
 
Но к ночи я обнял её,
И пальцы с губ спускались.
Во сне игривый диалог,
И меж страниц расстались.
 

Шепнуть переулку что-то тихое, прокричать наоборот шумной улице, позвонить стройной талии по телефону этим же вечером, запланировать рыбалку на праздники, улыбнуться весёлой компании прохожих, отослать гонцами в далёкие гости несколько своих принципов, завесить рекламу, открыть занавески, защищающие от солнца… Ты – другой, весенний, свободный даже многодетный, лёгкий хоть за девяносто, богатый просто без долгов.

Разгрузить голову, освободившись от преследования мыслей – бесценно. Замедлить спор и поступить не по привычке, оказавшись в незнакомой атмосфере. Умение отключиться от проблем на грязном матраце в небольшой комнате или на природе с плавающими лебедями – две большие разницы, однако глубина написанного в первом варианте неожиданно обыграла расслабленность второго. Как и снова странным образом выученное заранее чуть опередило эксперимент. Хотя, конечно, если в первых условиях творил не талантище, то в длительном соперничестве верх брали уже лебеди с обстановкой.

Прекрасно очутиться в лесном массиве рядом с домом, когда понимаешь, что не был здесь никогда. Прикинуть путь в минутах до сюда и удивиться в который раз. Отвлечься без телефона, без прогоняющего часто холодного ветра или жары, очутиться где-то посередине. Как на мели в реке, когда возникает пауза. Оттолкнуться или постоять, не звать помощи, смотря на проплывающих рядом уток или нарезающую круги ловкую птицу, сумевшую пролететь будто на посадку у воды, и, решив что-то для себя, взлететь резко вверх.

Парк становится дачей, город растворяется в первом пруду, даже не имея отражения в вечерей глади. Множество одуванчиков, гордый клевер и встреча гостей всевозможных компаний – от вышколенных ребят с разноцветными воротничками модных рубашек до простых маек местных и нейтральных завсегдатаев, умудрённых опытом рыбалки и с пальцами рук, явно не играющих на фортепиано.

Лесной дирижёр – это птица. Во-первых, она наверху, во-вторых – машет крылом и её слышат все. Дирижёр часто скрытый, но от того не менее уважаемый. Вечный, не смолкающий.

Провести целый день, подмигнув природе, словно севшей рядом. Не половину, а именно целый, всё перенеся.

Над кельей возвышались зелёные треугольники, венчающие вершину этих пристроек. Издалека, но всего лишь через речку, монастырь смотрелся неподвижно и величественно взглядом светского человека, изнутри же была многолетняя осёдлость и свой закрытый мир. Данные миры отделяли какие-то метры, как жизнь от смерти или любовь от ненависти – какие-то минуты. Эти состояния разделял ветер, гонящий барашки на воде своим дуновением и садящееся солнце, словно украдкой видимое ещё за куполом. Игорю захотелось в этот момент уйти в монастырь, но сознание где-то издали дополняло: «не время».

Странным образом чайки не перелетали монастырскую стену, хотя взглядом смотрели на неё, взлетая выше, однако возвращались к воде, словно ведомые своей музыкой и не покушающиеся на чужую гармонию и ритм жизни.

А что будет, если деревья вдруг вырастут рядом да выше куполов, закроют собой золотой блеск, спрячут его в летней глуши, затенят для чего-то от общества…

Отражение монастыря в воде кидало вглубь пространства, делало пруд в сотню раз больше. Как на ветру, покачивалось его лицо, скрытое лишь редкими листьями и рябью от проплывающих уток. Величественная крепость на мгновение уступила живому удару разрушающей силы, раздвоившему одну из башен и осколками оставившему злую надпись на сверкавшем ранее золотом изгибе купола. Находившиеся внутри люди не разбежались, наоборот сгрудившись и отходя от дыр в стене дальше внутрь территории.

Глубокая воронка от снаряда, взорвавшего старинное место захоронения, явилась посланником из настоящего и призвала к действию живых. За монастырь позже ответят танки и политическая воля – основное горючее современной войны. А пока лишь духовная сила в обнимку с безысходностью и надеждой служили защитой и верой, не согласовывавшейся со страшной действительностью. Невидимые крылья ангела не превращались в свой штурмовик, а лишь смех артиллерии оглушал окрестности. Пустые выцветшие бойницы встречали далёкого страшного гостя, средневеково глядя ему навстречу и поворачивая голову к толпе молящихся людей. Пыль ложилась на белые стены, осколки уродовали фасад и золотой вековой окрас вместе с историей, задевая их постепенно, словно дразня. Нетронутый купол, словно свившим гнездо и аистом смотрящий вдаль, под собой видел упавший крест, напоминавший застывшую скульптуру.

Наступила тишина, мёртвая по своей природе, но живая наяву. Ветер и утреннее одинокое солнце как могли меняли вчерашнюю картину. Выражение глаз старика отдавало безмолвием, а показавшаяся сзади через большую пробоину длинная дорога могла надоумить невесть откуда взявшегося режиссёра пустить финальные титры, однако они были начальными, неподвижными, в которых в полной мере со всей свойственной ему мистикой проявится потом запряг. В его глазах были воспоминания далёкого детства и войны. Не верилось.

 
Вечер у крыла под луною красной,
Накрывает голову дальний её взгляд.
Думаю о небе и о чём-то ясном
И встречаю утренний солнечный наряд.
 
 
Зарево войны далеко за домом,
Вертится земля, словно карусель.
Закружил которую лихо сумасбродом —
Не остановить её без больших потерь.
 
 
Днём всё растворится в суете и слове,
Будто по привычке стары все дела.
Лишь во сне они вспенят сине море
И корабль мира не достигнет дна.
 

Ветеранский зов победы одолевал уныние, музыка, западающая в душу, в эти дни была не церковная. Патриарх и политики думали, народ принимал решение сам.

Часы соперника тикали, Россия анализировала ход событий в редкий момент, когда это можно сделать за чужой временной ресурс. Шахматная партия была сложной, часы трёхмерными, стрелки будто восковыми, сгорающими за стеклом циферблата по мере приближения решения. Каисса смотрела за доской, игра шла по всем правилам, даже несмотря на волнения в зале. Сигаретный дым, застилавший три первые горизонтали, отделился на королевский фланг и сделал свой туманный ход. Странным образом соперникам добавлялось разное время за переставленную фигуру и нажатые часы – когда-то считанные секунды, когда-то час, регламент принимался прямо по ходу и в зависимости от действий зрителей и, как многим казалось, даже по воле исчезнувших с доски фигур. В игре не участвовали организаторы – засветившись в дебюте, они куда-то исчезли в середине игры. Позиция была запутанной, как добротный детектив или мистическая история. В целом поединок предстоял долгий, велась позиционная борьба, ходы были направлены на оба фланга сразу, а слабости позиций ещё недосягаемы. Оба противника тянули время.

Холод на время сковал всё желание той кареглазой уверенной брюнетки воплотить принятое приглашение в жизнь, шерстяное одеяло по-шотландски так нестандартно гармонировало с её на публику одетой короткой юбкой, что из города и недавнего ресторана перебрасывало мысли в деревню или стог сена, которые были прекрасны, но причудливым образом не сочетались именно с ней сиюминутными ассоциациями. Она умела большую часть, умела виртуозно и запоминающе, что одна мысль о повторении побеждала даже довольно сильные характеры. Раздевшись наполовину, она прикоснулась своей ногой к его груди, потом повернувшись набок к стене, расположилась на другой стороне кровати, приглашая его, как сонного зверя, к прыжку и подумывая о том же самом со своей стороны. Об этом вопросе сказано всё в разных жанрах литературно и простонародно, голове хотелось изобрести что-то новое даже в давно известном… Это проявилось в желании повторить действо уже прямо на крыше. Вы видели на крыше? Не в машине, парке, в уютной постели или где-то. Не проваливаясь внутрь, а возвышаясь. Самая высокая точка дома, быта, мгновения, вновь слово «высоко» уже про поднимающуюся грудь, в которую спряталось его лицо. Он спустился вниз, она подымалась вместе с разных сторон, в разнообразных порывах и криках в сторону космоса. Длинные волосы, роскошные ноги, яркая выточенная фигура – она была не до конца раздета, сохраняя тайну. Ей это шло, украшало. Определённая вульгарность одежды, открытый широкий бюст, узкие аристократические губы и тонкие руки, запах духов свободы и приятной ванили, смешанной с чем-то воздушным – всё это устремлялось в окружающий простор, создавая изящную миниатюру, добавляя свою особенную музыку, слышимую лишь двумя и, вероятно, птицами. Это был женственный образ, её ночь, её взгляд и наслаждение. Его фигура дополняла, доминировала, была главной, но не в той обстановке. Звёзды выступали в небе, как груди, видимые лишь издали и недоступные, загадочные подвижные мерцания далёкого счастья, ставшего совсем близким, готовым раствориться ещё до первых лучей. Ночь начиналась, в десятки минут умещались часы, слабые руки побеждали, человеческая хрупкость казалась всемогущей и ни от кого не зависящей. Появлялась настоящая мечта, с высоты наслаждения казавшаяся реальной и непременно осуществимой. На мгновенье часть жизни отматывалась назад и открывалась воображаемая арка, в которую можно войти вновь и что-то изменить. И провал, бездна, смешение фантастики с расчётом – такое необыкновенное в современные дни, детское и в то же время никогда не ощущавшееся ранее. Две головы смотрели в разные стороны как два стражника, льва или окаменелых взгляда, а снежинка, падая в открытый глаз, украшала это море, меняла его цвет. Раскинутые руки обнимали дорогого ей человека – издалека они напоминали цепи и последний день работы художника на дорисованной наконец-то им картине. Всё связалось воедино, хотелось остаться здесь навсегда.