Текст книги "История Полоцка и Северо-Западной Руси"

В разных обрядах частной домашней жизни также проглядывает большое сходство у литовцев с русскими в великороссийских губерниях. Так, сватовство у того и другого народа производится через сватов или свах, засылаемых от жениха к родителям невесты, причем сваты приносят водку и, договорившись, делают запой, т. е. выпивают вместе принесенную водку. Потом, когда невесту везут к венцу на убранных лошадях, то при выезде из деревни соседи загораживают дорогу или запирают ворота на околице и требуют выкуп за проезд. В вечер перед свадьбою как у литовцев, так и у русских жених должен принести разных гостинцев и непременно черевики; на девичнике и на Руси, и в Литве делается последний запой или пропой, которым окончательно утверждается свадебный договор. При кончине больного, ежели он долго страдает в предсмертных мучениях, как у литовцев, так и у русских имеется поверье проламывать потолок над постелью больного, чтобы душа скорее освободилась от тела; а по кончине спешат закрыть глаза умершего, чтобы не сманил других за собою. В ночь на праздник рождества Иоанна Крестителя как на Руси, так и в Литве ходят отрывать клады, отыскивать разные коренья и травы и таинственный цветок, называемый папоротник, который, как верят, можно отыскать только в эту ночь. Или завиванье венков вечером в день Петра и Павла в Литве, по обрядам своим, совершенно одинаково с завиваньем венков на Руси в Семик; в этом обряде девушки кумятся с молодцами. Обряд этот и на Руси в XVI столетии совершался также вечером в день Петра и Павла, как свидетельствует Стоглав.

Здесь приведены в пример только некоторые обряды и обычаи, сходные или одинаковые у литовцев и русских, на деле же их сохранилось гораздо более, несмотря на то что тот и другой народ в продолжение своей истории подвергался многим сторонним влияниям. Из сего можно заключить, что в древнее время, когда посторонних влияний еще не было, или они были еще слабы, особенно до государственного соединения Литвы с Польшею и до введения латинства, сходство в образе жизни в нравах и обычаях литовцев и пришедших к ним новгородских колонистов – полочан было еще сильнее, так что они более или менее жили одною жизнью. А судя по тому, что полочане и литва имели различное происхождение и находились не на одинаковой степени развития, мы волей-неволей должны прийти к тому заключению, согласному со смыслом целой истории здешнего края, что полочане и литва еще в доисторические времена уже находились в таких отношениях друг к другу, что составляли как бы один народ; что литва в образе народной жизни развивалась под влиянием полочан и, во всяком случае, находилась не во враждебных отношениях к Полоцку и что колоти полочан мирно распространялись по литовской земле и разносили русскую цивилизацию по литовским селениям. Ибо ежели бы не было таких мирных и как бы родственных отношений между этими двумя народами, то, естественно, не могло бы развиться у них такого сходства в образе жизни, в нравах и обычаях, и это сходство не сохранилось бы до настоящего времени, несмотря на сильное постороннее влияние начиная с XV века и особенно несмотря на введение латинства, этого страшного разъедающего начала, в продолжение с лишком 400 лет царившего в здешнем краю и оставившего в народе по себе память как о нечистой силе. Как прямо поется в одной здешней народной песне:

 
Понайшла нечиста сила,
Русску веру поглупила:
Батьки в церкви не служили,
А ксёндзы и мшу вопили.
 

Древний польский историк летописец Длугош очень верно говорит, что тесная связь и смешение литвы с русью произвели то, что литва большею частью потеряла свой прежний характер и едва не изменилась совершенно, т. е. едва не обрусела. А литовский летописец Быховец, как уже было сказано выше, Литовскую землю на юг от Вилии прямо называет Русской землей; следовательно, тамошние литвины настолько уже слились с русскими людьми и обрусели, что самими же литовцами – их родичами, жившими на север от Вилии, – уже назывались не литовцами, а русью.

Первобытный образ жизни литовцев в глубине их лесов и болот, еще не разложенный влиянием полоцких колоний, по известиям, почерпнутым, впрочем, не из русских летописей, описывается так. Литовцы в своих непроходимых лесах и пущах жили совершенными дикарями, не имели ни городов, ни селений, держались отдельно друг от друга в диких трущобах, трудно доступных и даже недоступных для посторонних, где на лето строили себе шалаши из прутьев или хвороста, а на зиму запасали землянки, расположенные на спусках гор или на крутых берегах рек, речек и озер, где повыше, и там вырывали себе ямы, в которых в продолжение зимы постоянно поддерживали огонь для защиты от холода, а равным образом и для приготовления пищи. Более зажиточные и многолюдный семейства, в которых было по нескольку братьев или сыновей, уже женатых, строили из бревен и постоянные дома на зиму и на лето, саженей по 10 и по 15 в длину и саженей по 5 и по 6 в ширину; дома эти, или, скорее, загоны, назывались нумаи, или нумы, они крылись еловою корою или соломою, имели по одному и редко по два окна, дверей в нумаи всегда было по две: одна малая, для людей, и другая большая, для загона скота, который на зиму также загонялся в нумаи и жил вместе со своими хозяевами. Над дверями прорубались малые отверстия для пропуску дыма, которые, когда пройдет дым, затыкались; в средине нумаи выкапывалась яма около аршина в глубину и около сажени в поперечнике; края этой ямы обкладывались камнем, чтобы можно было сидеть, и посередине разводился огонь; у стен в холодное время ставили скот, а в больших нумах складывали и хлеб.

Первоначально литвины пропитывались только звероловством и рыболовством, за земледелие же принялись только впоследствии, может быть по указанию полоцких колонистов или заимствуя этот промысел у единоплеменных пруссов, которые, по всему вероятию, учились земледелию у поморских славян. Так, литовский летописец Быховец, рассказывая о первом поселении литовского племени, говорит, что литовцы на берегах Немана нашли себе богатые дубровы, наполненные разным зверем: турами, зубрами, оленями, лосями, сернами, рысями, куницами, белками, лисицами, горностаями и иными, а в реках множество рыбы разных пород, морских и речных, но тот же летописец не упоминает ни словом о плодородии земли. Самая пища древних литвинов была преимущественно мясная, а не хлебная; они ели конину, это было любимое их кушанье; из конского молока, смешанного с кровью, они даже приготовляли себе крепкий напиток, который опьянял их и был напитком самым любимым; за конским мясом любимым кушаньем было мясо говяжье и свиное, соленое и копченое, до овощей же литвины были не охотники. Все это показывает, что земледелие не было исконным в Литве и что литовцы сделались земледельческим народом только впоследствии, заимствуя это занятие у полоцких колонистов, первоначально же они были только звероловами и скотоводами. Занятие земледелием, очевидно, служило первым шагом к обрусению литовцев; земледелие было тою неразрывною связью, которая от начала исторических времен здешнего края уже соединяла Литву с Полоцком и его колониями; земледелие вызывало литвинов из диких лесных трущоб и заставляло их селиться на местах открытых и расчищать самые леса для пашни; оно приучало их жить мирно в соседстве с полоцкими колонистами. Впрочем, звероловство и вообще лесные промыслы и при земледелии оставались любимыми промыслами литовцев, и земледелием занимались только ближайшие соседи к полоцким колониям; глубина же пущ, лесов и болот, конечно, и по самому свойству местной природы оставалась по-прежнему дикою и своих обитателей-литвинов держала в полудиком состоянии, особенно на Жемайтии, что засвидетельствовано как русскими, так польскими и немецкими летописями даже в продолжение всего XIII века, когда литовцы со своими князьями уже выступили на поприще истории. Самая религия питала в литвине любовь к лесной жизни; все божества древней языческой Литвы жили в лесах, и все священное, все уважаемое древним литвином было тесно связано с лесом, болотом, озером и дикою пущею, все это манило литвина в лес и делало его лесным обитателем и сообщало ему особый угрюмый характер. А посему литвины до сего времени у белорусов, потомков древних полочан, считаются колдунами, точно так же, как в древности у новгородцев считались колдунами и волхвами чудь и корела; литвин или переставал быть литвином, обращался в русского, в полочанина или, оставаясь литвином, держался леса, болота и дикой пущи.

Об общественном устройстве Литвы мы имеем только самые темные и отрывочные намеки. Мы знаем, что литовцы делились на множество мелких племен, иные со своими князьями, иные без князей, но какое значение имел князь в древней Литве, мы об этом ничего не можем сказать определительного. Первоначально, кажется, у литовцев вовсе не было князей; ибо сказка о каком-то Палемоне, пришедшем к устьям Немана из Италии и даже из Рима во время Римских гражданских войн, есть не больше как сказка, сочиненная книжниками XV и XVI столетий, и заключает в себе столько же исторического, как и подобная ей сказка московских летописцев того же времени о происхождении русских князей, потомков Рюрика, от Августа – кесаря Римского. По свидетельству же немецких летописцев, писавших о древних пруссах, как у пруссов, так и у литовцев верховным главою всех литовских и прусских племен был главный жрец, лесной папа или далай-лама, Криве-Кривейто, который, как непосредственный истолкователь воли богов, из своей лесной столицы Ромово, бывшей сперва в Пруссии, а потом в Литве, безгранично повелевал всеми прусскими и литовскими племенами и перед посланцами которого, расхаживавшими с кривыми палками, трепетал каждый знатный и незнатный литвин. К тому же ни в немецких, ни в русских, ни в польских летописях первоначально ни словом не упоминается о литовских князьях. Генрих Латыш, древнейший ливонский летописец, под 1200 годом, говоря о нападении литовцев на Жемгалу (Зимиголу), ни слова не говорит о литовских князьях, даже при заключении мира с Литвою, где нельзя было бы миновать без упоминания князей, ежели бы они были у литовцев. А под 1204 годом он же говорит о каком-то вожде литовцев Шелгате, которого называет не князем, а только человеком богатым и могущественным между литовцами. Или под 1208 годом, говоря о Всеволоде, князе Берсики (Герцике), рассказывает, что он был женат на дочери одного могущественного литвина, и по жене сам был как бы литвин, и в войне против немцев пользовался помощью литовцев, по милости своего тестя, который, впрочем, не назван литовским князем. Или под 1213 годом сказано: пришли литовцы из-за Двины, и с ними вождь их и начальник Стеше, который также не назван князем. Вообще Генрих Латыш в своей довольно подробной хронике, объемлющей первые 27 лет XIII столетия, упоминая о литовцах до двадцати раз, ни разу не говорит о литовских князьях. Тогда как по русским летописям уже под 1215 годом делаются известными более 20 имен литовских князей в разных племенах Литвы. Отсюда ясно, что Генрих Латыш не упоминает о литовских князьях не потому, что их вовсе не было в Литве в его время, а потому, что князья были не во всех литовских племенах и что иные литовские племена управлялись своими выборными старейшинами, а иные находились в зависимости у таких же богатых и сильных землевладельцев, которых Генрих Латыш называет начальниками и вождями, но не князьями; следовательно, в племенах, соседних с Ливониею, у литовцев не было князей; и действительно, известия о князьях в том краю являются гораздо позднее. О сильных же землевладельцах, могших своими средствами делать набеги на соседей, есть известия и в русских, и в литовских летописях; так, Ипатьевская летопись под 1246 годом упоминает о каком-то предводителе литовцев, нападавших на Пересопницу, Аишьвне Рушковиче (Аишьвно Рушкович), которого не называет князем. А литовский летописец Быховец рассказывает о многих могущественных родах между литовцами, о которых прямо говорит, что они не принадлежали к княжеским родам; таковы, например, роды: Грумпиев, Ейкшисов и Гровчисов, признававших над собою власть князя Ердзивила.

Все это показывает, что княжеская власть в Литве не принадлежала к первоначальным формам быта, а появилась впоследствии, может быть, в подражание полочанам, когда у них появились князья. Первоначально же вся власть, как уже сказано, принадлежала верховному жрецу – Криве-Кривейто, а каждое племя непосредственно управлялось своими выборными старейшинами и местными народными собраниями или сходками, на которые мы встречаем хотя неясные намеки в летописях. Потом, может быть по образцу полоцких колонистов, между литовцами, начавшими знакомиться с полоцкой или новгородской цивилизацией, образовались богатые и сильные роды землевладельцев, которые своими богатствами подчиняли себе бедных соседей. Затем из богатых и сильных родов мало-помалу, с ослаблением полоцких князей Изяславова поколения и с вмешательством в полоцкие и литовские дела соседних русских князей, особенно киевских, а также поляков и немцев, стали вырабатываться княжеские литовские рода. Прусский летописец Петр Дуйсбургский и Бартентейская жалованная грамота 1332 года прямо называют князьями, или цариками, богатые и могущественные роды землевладельцев. Естественно, что беспрестанные нападения соседей, начавшиеся с конца XII столетия, и крайнее ослабление полоцких князей, запутавшихся в междоусобиях, должны были возвысить некоторых богатых литовских землевладельцев до княжеской власти; ибо литовцам в это время пришлось самим отражать враждебные нападения и именно под предводительством богатых землевладельцев, могших вооружить бедняков на свой счет, и таким образом поручаемая им власть во время войны, при беспрестанных войнах, мало-помалу перешла в постоянную княжескую власть. И потому-то только с XIII века летописи начинают говорить о литовских племенных князьях; до того же времени племенных литовских князей не было, а были литовскими князьями русские князья из поколения Изяслава Полоцкого. Русские княжеские и дворянские родословные и некоторые летописи даже прямо производят племенных литовских князей от удельных полоцких князей. Это может быть до некоторой степени и справедливо; иные удельные князья, среди междоусобий утратившие свои владения, уходили к литовцам и там совершенно олитвинивались, женились на литвинках, и их потомки, как истые литовцы по матерям, делались уже племенными литовскими князьями. Впрочем, такового происхождения ни в каком случае нельзя приписать всем племенным литовским князьям.

Теперь рождается вопрос: какое же значение имела в Литве княжеская власть племенных литовских князей? Литовский летописец Быховец называет литовских племенных князей весьма ласковыми до подданных своих, а об иных литовских князьях говорит, что при них существовало и народное вече; это свидетельство летописи указывает, что княжеская власть в Литве имела почти такое же значение, как и в Полоцке. Это подтверждается тем, что русские города Полоцкого княжества охотно подчинялись литовским князьям, чего, конечно, нельзя бы было ожидать, ежели бы литовская княжеская власть не походила на княжескую власть полоцкую. Но не следует отрицать, что в литовской княжеской власти были и свои характеристические черты, вследствие которых эта власть вдруг сделалась могущественною и как бы несокрушимою. Сии отличительные черты состояли: во-первых, в том, что в Литве княжеская власть досталась литовцам же, а не пришлым князьям, как в Полоцке; следовательно, князья имели большую поддержку в единоплеменности подданных. А во-вторых, литовские князья были богатые и сильные землевладельцы; еще до получения княжеской власти у них были целые полки слуг, принадлежащих им на частном праве, независимо от государственной власти; следовательно, земщина не могла им грозить изгнанием, как это бывало с полоцкими князьями, которые нередко соглашались на невыгодные условия только потому, что некуда было деваться. Но в-третьих, что, с одной стороны, поддерживало их власть, то, с другой стороны, ограничивало ее: литовские князья, как уже сказано, были сильны тем, что они были богатые землевладельцы, что они именно образовались из класса сильных землевладельцев; но так как землевладельцами были не одни князья, но и другие могущественные и богатые роды, их прежние товарищи и соседи по владениям, то сии-то прежние товарищи князей по своему могуществу и богатству и были главным препятствием к полнейшему развитию княжеской власти; князья нередко должны были делиться с ними как властью, так и поземельными приобретениями. А посему княжеская власть литовских племенных князей не избегла такого же ограничения, как и власть прежних полоцких князей; только это ограничение у литовских князей было не в пользу народа, как это было в Полоцке, а в пользу прежних княжеских товарищей, богатых и сильных землевладельческих родов, которые в иных краях Литовской земли страшно давили беззащитный народ и на которых нередко нельзя было иметь управы даже на княжеском суде, особенно когда князей было много, когда большие племена еще раздробились на уделы.

Могущественные и богатые роды литовских землевладельцев в Литве, точно так же, как у новгородцев и полочан, носили название бояр, т. е. больших людей, что указывает некоторым образом на происхождение литовского боярства по новгородскому или полоцкому образцу и что первообразом литовских бояр были богатые полоцкие колонисты в Литовской земле, владевшие целыми областями и имевшие свои дружины повольников, подобно новгородским боярам-колонистам в Заволочье. Но племенные литовские бояре, пользуясь ослаблением Полоцка и полоцких князей, приобрели даже более самостоятельности и могущества, чем новгородские бояре в Заволочье; они до появления и усиления племенных князей не признавали ничьей власти, и не только бесконтрольно владели в своих вотчинах, но и самовольно делали набеги на соседние княжества и земли или вступали в союзы даже с полоцкими удельными князьями, бывшими уже в крайнем бессилии; так, мы уже видели в летописи Генриха Латыша, что Всеволоду, князю Берсики, в войне с немцами помогал его тесть, богатый и сильный землевладелец литовский. Или в 1213 году богатый литвин Стеша делал набеги на задвинские владения немцев; или в 1246 году литвин Аишьно Рушкович со своею дружиною делал набег на Пересопницу.

Подражание новгородцам, или, ближе, полочанам, мало-помалу получило такое развитие в Литве, что у литовцев явились своего рода повольники. Эта сторона новгородской цивилизации до того пришлась по плечу лесным литвинам, что с ослаблением полоцких князей удальцы литовские, конные и пешие, стали делать набеги на все соседние земли и наводить ужас на мирных жителей своими грабежами и убийствами или помогать разным удельным полоцким князьям в качестве наемников. Так, в 1203 году, при нападении на Ригу, дружина князя Берсики главным образом состояла из литовской вольницы. Начиная с первых годов XIII столетия русские и польские летописи стали весьма часто упоминать о литовских набегах на тот или другой край, не обозначая предводителей этих набегов; из чего прямо можно заключить, что набеги сии производились толпами безымянной вольницы. Но повольники литовские походили на своих собратьев полоцких и новгородских только отвагою и буйством, только эту сторону повольничества могли усвоить себе лесные литвины; но они не были ни колонизаторами, ни промыслителями новых владений для своей метрополии по той простой причине, что у них не было и самой метрополии, не было центра, к которому бы можно было присоединить их промыслы. Литовская земля, с падением могущества полоцких русских князей, представляла рассыпанную храмину, пока не собрал ее Гедимин. А посему литовские повольники могли быть и действительно были только дикими лесными грабителями, они грабили только для своей наживы и вовсе не имели в виду выгод своей метрополии, которой у них не было или которою у них был дикий непроходимый лес, к которому примышлять нечего. У литовцев не было собственно литовских городов, построенных самими литовцами, их города были построены или полочанами как полоцкие колонии, или литовскими племенными князьями и боярами как остроги или замки для защиты владетелей, а не как русские земские города; о литовских земских городах не упоминает ни один летописец ни русский, ни литовский. Напротив, по летописям, мы находим города, построенные полочанами как колонии, например: Диена, Поневеж, Вилькомир, Свенчаны и другие; или города, построенные литовскими племенными князьями, например: Кернов, построенный Кернусом, Трабы – Трабусом, Гольшаны – князем Голыпею, сыном Ромунта; или города, построенные знаменитыми боярскими родами, например: Видзинишки построены Довмонтом, сыном Гурды – Гедройц, полководцем Кейстута, или город Гераноны составлял имение рода Гастольдов, или Граужишки были вотчиною одного из бояр Ердзивиловых еще в XIII столетии, и Ейшишки со всем своим уездом принадлежали Ейшишу, также боярину Ердзивилову.

Но, несмотря на своеобразное выражение форм общественной жизни у литовцев, когда они выступили на историческое поприще, формы сии, за исключением религиозной стороны, были, в сущности, чисто полоцкие, только видоизмененные по характеру литвинов. Литовцы не могли заимствовать сих форм ниоткуда, как только от полочан, с которыми одними находились в самых тесных связях, вплоть до того времени, как выступить им на поприще истории. Кроме Криве-Кривейто и целого сонма лесных богов, как свидетельствуют все дошедшие до нас памятники, литовцы, жители лесов и болот, не ведали ничего, относящегося к общественной жизни, они жили рассеянно в лесных трущобах, не приступных для всякого постороннего, и даже едва ли занимались земледелием, а промышляли звероловством, рыболовством и до некоторой степени скотоводством; у них не было ни городов, ни даже сколько-нибудь значительных селений; каждая семья, большая или малая, жила отдельно от других и не знала другой власти, кроме власти Криве-Кривейто и своего старейшины. И таковыми литовцы оставались до появления в их краю полоцких колоний, которые по миролюбивому их характеру, были приняты без сопротивления. Только с появлением полоцких колоний, мало-помалу проникших по рекам в глубь литовских поселений, постепенно начинает изменяться общественный быт литвинов; вероятно, с этого только времени в Литве начали появляться волости или округи с народными сходками и с выборными старостами, по образцу полоцких колоний, да и то только в тех местах, которые более обрусели, где полоцкие колонии были чаще и многочисленнее. В этих только местах прежде всего выделились большие люди, богатые и сильные землевладельцы, заимствовавшие от полочан название бояр; а потом из бояр выделились сильнейшие и богатейшие и образовали из себя княжеские роды по образцу русских князей. Но все сии изменения происходили только, как уже сказано, в племенах более или менее обруселых под влиянием полоцких колоний; в тех же племенах, в которых колоний было меньше, например на Жемайтии, литвины более или менее оставались литвинами, т. е. жителями лесных трущоб; но и сии местности не оставались без влияния полоцкой цивилизации; так, например, земледелие было более или менее распространено между всеми литовскими племенами, или литвины, прежде миролюбивые, как бы в подражание полочанам, сделались воинственными и даже познакомились с некоторыми началами общественности. Таким образом, литовцы выступили на поприще истории более или менее русскими людьми; у них литовского оставалось за это время только язык и религия и некоторые исконные обычаи, не шедшие вразрез с русскою цивилизациею, других особенностей от полочан они не имели. И это было главною причиною их неимоверных успехов в первые полтораста лет их исторической деятельности. Их князья действовали как русские князья, как наследники выродившихся полоцких князей Изяславова дома; они говорили по-русски, и русский язык был официальным языком и при дворе, и на суде, и в управлении; их окружали, их главными помощниками были или русские люди, или обруселые литвины; они даже своих детей отдавали на воспитание соседним русским князьям, сами женились на русских княжнах и своих дочерей выдавали за русских князей. Все это ставит литовское племя в истории Полоцка почти в одинаковое положение с полочанами; полочане и литовцы с первых же времен истории здешнего края составляют один нераздельный народ. Хотя и то и другое племя разнится по происхождению, языку, религии и некоторым обычаям; но цивилизация постепенно сглаживает сии разности, не уничтожая природных типов того и другого племени, оставляя литвина обруселым литвином, полочанина – полочанином.

Летгола, земгалы и курши

В северных пределах полоцких владений и по прибрежью Балтийского моря жили старожитные туземцы, по правому берегу Западной Двины летголы, или латыши, частию занимавшие и левый берег; на левом берегу Двины и по прибрежью Балтийского моря ливы; а на юг от ливов и частью на юго-запад земгалы и курши, или куроны. Границы поселений летголы, или латышей, простирались на восток до впадения Полоты в Двину, где и до сего времени еще есть латышские поселения, да и самый Полоцк был построен на границах летголы и литвы. Латыши, или, по летописям, летгола, были племени литовского: у них была та же религия, как и у литовцев, язык их первоначально также был вероятно литовский, но с течением времени много изменившийся через смешение с языком соседей. Латыши, единоплеменники литвинов, в глубокой древности, судя по дошедшим до нас известиям, находились постоянно во враждебных отношениях к литве. Полоцким князьям они платили дань, как свидетельствует Нестор, и в их земле было построено несколько русских городов, и даже в главном на них, на правом берегу Двины, – Берсике, жил постоянно удельный полоцкий князь, вероятно управлявший всею землею летголы, составлявшей его удел. Кроме Берсики по землям летголы были еще полоцкие колонии в южной ее половине, о которых упоминается в ливонских летописях начала XIII века, – таковы тянувшие к Берсике: Сопикле, Антина, или Автино, Мемоке, Витисело, Леттагора, Лепень, Бабнино, Зердени, Авценица, Алека и другие, которых имена сильно искажены немецкими летописцами, но очевидно русские.

По всему вероятию, летгола, или латыши, не были так близки к полочанам, как литва, хотя они и платили дань полоцким князьям, но полоцкая цивилизация к ним плохо прививалась; по свидетельству Ливонских летописей, они отличались жестокостью и дикостью. Может быть, этому способствовало и то, что земли летголы лежали между землями Полоцкими и Псковскими; следовательно, на летголу наступали чужеродцы, пришельцы с двух сторон, с юга полочане и с северо-востока псковичи; а посему необходимость защищаться с двух сторон особенно ожесточала латышей. Но как бы то ни было, они тяготились и псковичами, и полочанами, и литовцами; и посему когда в начале XIII столетия в устьях Двины утвердились немцы и выстроили Ригу, то латыши из первых перешли на немецкую сторону и приняли от немцев священника, который и построил первую в Латышской земле латинскую церковь над Ропою и с согласия народа принял обязанности судьи над латышами. А в 1206 году латыши с рижскими немцами уже воюют против ливонского племени Торейды, и под предводительством своего вождя Кавпона, уже побывавшего в Риге и выучившегося немецкому языку, произвели большое опустошение в Торейде. В 1207 году летгола уже помогает немцам при отражении набегов литвы; в следующем же году вместе с ливью воюет против чуди, или эстов. Когда же в 1210 году ливы, чудь, курш, литва, земгалы и полочане предприняли поход против Риги, то летгола, или латыши, пришли помогать немцам и способствовали освобождению Риги от осады. В 1211 году латыши вместе с немцами идут воевать против чуди, или эстов. А в следующем году летгола, ливы и немцы, как союзники, ведут переговоры с полоцким князем о мире, вследствие которого ливы были освобождены от дани полоцким князьям; в этом же году земля летголы была разделена между рижским епископом и ливонским орденом меченосцев. В 1214 году немцы в соединении с летголою и ливью отнимают Берсику у князя Всеволода; а в следующем году опять соединенными силами нападают на остров Эзель. Все сии известия прямо говорить о тесной связи латышей с немцами почти с первых годов появления сих последних в устьях Двины. В последующее время латыши точно так же почти постоянно действуют как передовая дружина немцев как на юге против полочан и литвы, так на северо-востоке против псковичей и новгородцев; и в том и в другом краю летгола постоянно прочищает дорогу немцам, терпит страшные опустошения и, несмотря на это, продолжает служить немцам с каким-то ожесточением против литвы и русских. Все это показывает, что в древнее время отношения летголы к русским были крайне неудовлетворительны; так что летгола первоначально видела в немцах своих защитников и покровителей.

Относительно внутреннего устройства летголы мы знаем, что латыши делились на несколько мелких племен, живших независимо друг от друга и управлявшихся своими старшинами, которые, впрочем, едва ли были выборные, или, по крайней мере, между старшинами летголы были наследственные богатые и сильные землевладельцы, от которых их старшинская власть переходила к детям их и к потомкам; следовательно, таковые старшины были что-то вроде князей; впрочем, летописи постоянно их называют старшинами, а иногда начальниками или вождями, но никогда князьями. Между старшинами, кажется, некоторые по своему могуществу и богатству имели влияние и даже власть над другими старшинами, менее сильными и богатыми. Так, у Генриха Латыша под 1208 годом сказано: «Возстал Варидот с другими старшинами латышей и отправились в Ригу просить помощи против эстонцев». Или старшина в племени трикатов Талибальд по своему могуществу был как бы властителем в своем племени; и когда в 1215 году он был убит эстами, то его сыновья Рамека и Друнвальд со своими друзьями и родственниками подняли летголу своего племени на эстов, чтобы мстить за смерть отца. Или в 1223 году старшины и начальники летголы Варигербо и Рамека отправились опустошать Эстонскую землю, каждый со своим племенем.

Летгола, или латыши, со всех сторон окруженные врагами, выучились строить города, или остроги-замки, в которых отбивались от нападения врагов. Так, под 1208 годом у Генриха Латыша сказано: летголы, по возвращении из эстонского похода домой, начали укреплять свои городки, или остроги, и сносить туда все свое имущество, страшась нападения со стороны эстонцев. И таковых городков в Латышской земле было довольно много; иные из них принадлежали тому или другому племени, иные же были собственностью того или другого старшины или богатого землевладельца.