Текст книги "Где вера и любовь не продаются. Мемуары генерала Беляева"
Автор книги: Иван Беляев
Жанр: Книги о войне, Современная проза
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 10 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
– Стой, командир выбыл, – раздался вдалеке голос Сергиев ского… Слава Богу! Все кончилось благополучно.
Я опять занял свое место; а Стефанов пытался не дать мне снова заснуть, указывая на придорожные кусты, в которых грезились какие-то чудовища.
– Гиппопотам!
– Слон!
– Плезиозавр!
В полях мы пересели на розвальни и опять полетели по первой пороше. На этот раз мы сидели попарно и могли спокойно спать.
В большом доме все ярко было освещено. Домашние сами приготовили встречу. Прибежала местная учительница одевать Марусю, осыпая ее ножки поцелуями. Я сразу же отправился в церковь. Окна ее заиндевели, было холодно невыразимо. Священник ради особого торжества затянул свадьбу[80]80
Имеется в виду венчание.
[Закрыть] на три часа.
Наконец мы очутились в его хорошо натопленной горнице. Там уже толпились местные красавицы… Стефанов уселся рядом с хорошенькой Гранитовой, которая в своей элегантной шубке производила впечатление городской барышни. По другую ее сторону водрузился батя, перед которым красовалась красуля с ромом и бутыль с шампанским. Рядом уселись мы, а далее, между двух гвережинских красавиц, Боб Сергиевский. После того как присутствующие стали кричать «Горько», батя предложил, чтоб каждый сосед поцеловал свою соседку, а сам сунулся было к Гранитовой, если б матушка не удержала его за фалды. Он беспрестанно повторял: «Абы на хорошеньких, так всех вас перевенчаю».
…С невыразимой радостью подъехали мы к подъезду нашей милой квартирки. Маша отворила дверь. За ней стоял еще кто-то… Это был старший писарь Кондрашов.
– Ваше высокоблагородие, полковник Шульман – он уже снова выздоровел – сидел тут три часа, дожидаясь вас. На завтра назначена поверка сумм особой комиссией от бригады.
– Каков Шмерц!..
Все-таки, значит, в его голове что-то шевелилось иногда. Он испугался, что молодой командующий затратит казенные деньги и, в благодарность за все, не говоря доброго слова, устроил ему неожиданную поверку… Но он опоздал: шесть лет я носил неоплаченные счета в кармане, но теперь…
Члены поверочной комиссии расписались в полном соответствии сумм с отчетностью, что мы со Стефановым всецело могли приписать верности и добросовестности Кондрашова и других писарей. Герцога, впрочем, можно было бы оправдать, так как еще недавно в батарее, которой он командовал, обнаружилась растрата в 5000 рублей, что повлекло удаление зав. хозяйством и уплату убытков из жалованья всех наличных офицеров. А при сдаче батареи Демидову, когда выяснились кое-какие недочеты, герцог густо покраснел и вытащил из кармана пачку счетов за амуницию, оплаченных из его личных средств.
Наконец, началась демобилизация. Начальник ремонтной комиссии, полковник Головачев, был назначен для распределения лошадей, подлежащих оставлению в батарее и выбраковке и продаже с аукциона. В манеже появились все командиры батарей и дивизионов, желавшие приобрести выбракованных лошадей.
Наши батареи с самого сформирования получили очень плохой конский состав, и, чтобы исправить этот единственный дефект формирования, мы с любовью отобрали лучших в орудийные запряжки. Но Головачев нашел возможность выбраковать именно их, оставив нам только то, что у нас было. Самый шикарный конь был «бирка № 82». Когда я обратился к нему, указывая на его достоинства, прося оставить его у нас в строю, он смерил меня взглядом и ответил:
– Этот конь для строя не годен; но он может отлично ходить в пролетке командира дивизиона, – прибавил он, кивнув в сторону на подходившего Зедергольма.
Мне вспомнилась старинная олеография: на суде мужик берется за голову обеими руками: «Правда, где ты?» – «Я здесь, только я закормлена», – отвечает ему жирный бас из-под судейского кресла.
Нарушение порядка жизни, скопление лишних людей и лошадей и вызванный этим паралич нормальной казарменной жизни, наконец, известный упадок после большого подъема духа – все это заставило меня внимательно прислушиваться к пульсу нашего существования. А между тем все и каждый по-своему старались использовать лично для себя открывшиеся возможности. Неизвестно почему пища стала ухудшаться; на мои вопросы артельщик, кашевар и каптенармус[81]81
Каптенармус (франц.) – должностное лицо в роте, батальоне, отвечающее за учет и хранение оружия и имущества.
[Закрыть] давали загадочные ответы. С фуражом происходило нечто подобное, но в менее опасной форме. Я решился начать с кухни. В помощь артельщику и для полного контроля я назначил от каждого взвода по одному нижнему чину, на обязанности которого возлагалось не допускать, чтоб хотя ломоть хлеба или фунт мяса исчезали бесконтрольно. На другой же день попался фельдфебель.
Дураку надо было бы обратиться ко мне с просьбой об увеличении пайка, но он бросился к главарю цеха сверхурочных, который донес, что у нас появились выборные лица и т. д. Доложили, что солдаты нашей батареи поют революционные песни и пр. и пр. Утром назначена была проездка всей батареи, когда меня вызвал Зедергольм и спросил объяснения, так как сухой формалист командир 3-й батареи полковник Норкович доложил обо всем герцогу «по долгу службы».
Я вытаращил глаза на все эти обвинения и не мог скрыть своего удивления наглостью людей, занимавшихся шпионажем в чужой части, не замечая, что у самих горят фалды.
Организуя кухню, я следовал примеру Мрозовского, который даже наименовал их (дежурных) «депутатами», и все мы не раз слышали, как он звал «дежурить депутата». Относительно песен я просил его зайти вечером и выслушать весь репертуар, который постоянно приносил нам с собой инструктор пения, казак Его Величества, специально приглашенный нами для этой цели.
Не знаю, подействовали ли эти доводы на герцога, но полковник Шульман, появившийся было после нашего возвращения из Кронштадта, вышел в отставку, а на его место был назначен капитан Свидерский-Пономаревский, офицер блестящей наружности, но без большого внутреннего содержания. Он был со мною хорош, но мое положение – «из попов да в дьяконы» стало уже неприятным. Вся программа идеальной подготовки заменилась рутиной. Командир дирижировал, распоряжался фельдфебель.
В бытность в Кронштадте мне удалось повидать отца в домашней обстановке. Он очень обрадовался мне. Он никак не ожидал, что в отборном гвардейском отряде в качестве командира батареи явится его родной сын.
От него я узнал подробности событий. Назначенный комендантом крепости накануне Гулльского инцидента[82]82
Инцидент был связан с обстрелом кораблями 2-й Тихоокеанской эскадры рыбаков у Доггорбанке в Северном море во время похода к Цусиме. Улажен адмиралом В. Ф. Дубасовым.
[Закрыть], он сразу же повысил боевое состояние Кронштадта с 8 процентов до 40.
Стояла зима, и он выхлопотал конный наряд от всех батарей гвардии для постановки минных заграждений, которые расставляли, прорубая лед и в качестве грузов употребляя старинные бомбы, с давних пор бесполезно хранившиеся в крепости. Он показывал мне отзывы английской печати, где взвешивалась возможность атаки Кронштадта, но в заключение предупреждалось, что крепость уже не та, как при адмирале Брылкине[83]83
Адмирал Брылкин Владимир Николаевич. Произведен в гардемарины 17 августа 1847. С 1 января 1886 – контр-адмирал, с 5 января 1887 по 1 января 1891 – комендант Кронштадтской крепости. В 1892 произведен в генерал-лейтенанты. Совершил много морских походов по Балтийскому, Немецкому морям, плавал к берегам Камчатки. За 18 морских походов получил ордена Св. Владимира IV ст., Св. Анны II ст. и греческий орден Спасителя. Командовал бригом, канонерской лодкой, фрегатом. Имел много российских и иностранных орденов.
[Закрыть].
От него я также узнал, что англичане все время снабжают оружием Финляндию, пытаясь иногда выгрузить контрабанду в непосредственной близости от наших фортов, на Лисьем носу. Но что теперь там уже воздвигают укрепления, а также на Красной Горке близ Ораниенбаума. На островки, где помещаются форты, защищающие Кронштадт, уже свезено все необходимое, и они заняты гарнизонами пяти рот крепостного полка, остальные три остаются в Кронштадте.
Относительно мятежа он все время предупреждал высшее начальство, что среди матросов не существует никакой дисциплины. Что это подтверждается постоянными столкновениями солдат с пьяной и разнузданной матросней. Что офицеры, прибывая из плаванья, рассыпаются по вспомогательным учебным заведениям и курсам, разъезжаются в отпуск и что фактически в экипажах остается не более одного офицера, чтоб руководить занятиями и поддерживать связь с матросами. Что матросы не виноваты в режиме, который действует на них разлагающе.
– В данный момент, – говорил он, – за бунт поплатятся простые люди.
Даже о помиловании пятерых главных зачинщиков он ходатайствует на Высочайшее имя, но настаивает на примерном наказании Щнипки и Аладьина, членов распущенной думы, которые вызвали взрыв и были найдены между досками в порту… Они на коленях молили о пощаде, но когда сюда для их защиты, с разрешения высшего начальства, явились адвокаты, их поведение стало вызывающим и дерзким. Теперь он настаивает на разоружении эскадры. Но моряки сохранили огромное влияние в сферах и всячески противятся этому. Несколько позднее, после Высочайшего завтрака в Петергофе, обходя гостей, Государь подошел к отцу.
– Ну, а теперь у вас в Кронштадте все спокойно?
– Пока на рейде еще стоят неразоруженные суда, Ваше Величество… – ответил отец.
– Ах да, это эскадра Цывинского, – прервал его Государь и сразу же отошел в сторону.
Цывинский был старшим офицером на «Памяти Азова», на котором Николай II, будучи Наследником, совершал кругосветное плавание. Видимо, царь любил его и верил ему. Во время войны в Могилеве он вызвал местного крестьянина Цывинского к себе в Ставку и сердечно отозвался о своем бывшем начальнике.
Но ведь «Память Азова» выкинула красный флаг и вышла в Балтийское море одновременно с тем, как беспорядки вспыхнули именно в тех частях, где служил Государь: в 1-м батальоне Преображенского полка, в 1-й эскадроне лейб-гусар, в 1-й конной батарее.
Крепостной жандарм смотрел на дело иначе.
– Верьте мне, – повторял он при каждом докладе, – Крон штадт – это труп, разлагающийся и гниющий, и когда он лопнет, будет слышно по всей России.
Все, чего удалось добиться моему отцу, это было назначение на усиление гарнизона по очереди одного из полков гвардии при батарее. Когда же все пришло в норму, Великий князь прислал в Кронштадт своего помощника генерала Газенкампфа, а помощником отцу назначили генерала Адлерберга…
К этому рассказу Мария Николаевна[84]84
Мария Николаевна Беляева, урожд. Септюрина (5.04.1860–30.06.1934, Париж) – вторая жена Тимофея Михайловича Беляева.
[Закрыть] прибавила кое-что со своей стороны. В эти дни неминуемая смерть, наравне со всеми прочими защитниками последнего убежища, была бы для нее наименьшим из зол. Комендантский дом находился в углу старого крепостного верка[85]85
Крепостной верк – термин фортификации (нем.). Равносилен слову «укрепление». Означает отдельные части крепости.
[Закрыть], вдоль которого и направлялись атаки.
Позади сада, в полутораста шагах, находился склад 500 пудов пироксилина. Мятежники три раза пытались поджечь его. Отец днем и ночью сидел у подъезда, наблюдая за обороной. В различных концах города горели винные склады, казино, офицерские квартиры. Отец все время докладывал о происходящем. Кронштадт горел три дня, но помощь не приходила. Тогда Мария Николаевна решилась на отчаянную меру: без ведома отца она обратилась к генералу Адлербергу, который немедленно организовал высадку на косе и явился туда со своим полком по собственной инициативе.
Без полного освещения событий невозможно вынести правильного суждения о происшедшем. К тому же я не считаю себя вправе касаться разбора исторических событий, так как пишу только личные воспоминания и притом описываю все лишь с субъективной точки зрения. Думаю все же, что если б на месте Государя находился Великий Петр, он поступил бы иначе – явился бы в Кронштадт, как снег на голову, и одним своим появлением расколол бы сопротивление и увлек массы за собою. Потом четвертовал бы несколько сот или тысяч бунтовщиков и щедро наградил бы верных и мужественных. Николай I поставил бы на колени первые ряды мятежников и рассеял бы остальных картечью. Но чего можно было ждать от коронованного льва или тигра, было невозможно ожидать от кроткого царя, который обладал всеми достоинствами, кроме талантов кормчего во время бури, и не сумел, подобно Великой Екатерине, ни выбирать, ни удерживать подле себя достойных помощников. То, что он пережил в те дни, было именно то, что случилось на дне – но там подле него уже не было людей.
Через несколько месяцев после описываемых мной событий отцу попалась на глаза статья «Биржевых ведомостей», где радостно комментировался уход «этого самого генерала Беляева, который залил кровью Кронштадт».
Отец тотчас явился с этой газетой к Великому князю Николаю Николаевичу и спросил его, как совместить эту информацию с обещанным ему назначением главным командиром порта и вновь созданной первоклассной крепости Кронштадт.
– А вы читаете эту жидовскую газету? – иронически спросил его Великий князь.
Через две недели та же информация «из высокоавторитетного источника» была повторена «Русским словом».
– Кому же вы верите больше? – последовал ответ. – Газетам или Великому князю?
Но вот в «Новом времени» появилось известие: «На замену генерала Беляева, уходящего в отставку, выехал герой японской войны генерал Н. И. Иванов[86]86
Генерал Иванов Николай Иудович (р. 22.07.1851) – генерал от артиллерии. Член Государственного Совета, постоянный член Совета государственной обороны. С 19 декабря 1905 по 6 ноября 1906 – командир 1-го армейского корпуса. С 6 ноября 1906 по 20 апреля 1907 временно исполнял обязанности военного генерал-губернатора Кронштадта.
[Закрыть]».
– Да, это верно, – подтвердил Великий князь, – по цензу вы увольняетесь и передаете командование генералу Иванову.
Горе
Наверное, существуют поветрия не только в виде эпидемических заболеваний, они захватывают массы и в других отношениях. Не успел я тайно повенчаться, как выяснилось, что не я один прибег к такому способу разрешения этого жизненного вопроса.
Через несколько дней писари показали мне секретнейший запрос, исходивший от командующего войсками гвардии о предоставлении ему списка офицеров, находящихся в тайном браке. Великий князь сам только что обвенчался без огласки и теперь заинтересовался, кто еще додумался до такого решения.
В бригаде были офицеры, находившиеся в постоянной связи, но женатых церковным браком без огласки не оказалось.
Всем известен брак молодого конногвардейца Биркупского, связавшегося неразрывными узами с певицей Ряльцевой. Как мне говорили, товарищи поддержали его морально, предоставив дамам самим принимать юную чету или уклоняться от этого. Он с женою бывал у моего брата Николая Тимофеевича, своего товарища по выпуску.
Брак был заключен по самой пламенной любви; впоследствии он отдал свою кровь, чтоб спасти ей жизнь. Кто бы посмел становиться между ними в этом случае?
– Маруся, – сказал я однажды, вернувшись домой, – на всякий случай: если ко мне нагрянет неожиданный визит, будь готова.
– А что мне делать тогда, Заинька?
– А вот что: приготовь себе место в гардеробе и, в случае чего, спасайся туда…
Предчувствие меня не обмануло. После обеда мы оставались одни, прислуга побежала за покупками. Вдруг звонок…
– Маруся, спасайся!
Я подошел к дверям. За ними стоял капитан Свидерский-Пономаревский, мой новый командир.
– Ты не занят?
– Нет, нет, как раз кстати… Милости просим!
– Вот, решился нанести тебе визит.
– И прекрасно. Хочешь взглянуть на мое новоселье?
– Какая прелестная уютная квартира! Это столовая?
– Да. А направо мой кабинет. На кушетке всегда спит мой отец, когда приезжает из Кронштадта. Ему нравится, что там села одна пружина, и он уверяет, что эта ямка доставляет ему величайший комфорт.
– Там спальня… заходи!
– О, как уютно! Это портрет твоего батюшки?
– Да, он был тогда помоложе.
– А эта дама?… Какая красавица!
– Это моя мама. Я не знал ее, она скончалась через пять дней после моего рождения.
– Какое чудное лицо! Ну, я ведь только на минутку, пора домой! Я запер двери.
– Маруся!
Моя фея уже выпорхнула.
– Не догадался?
– Может быть, и догадался. Но ведь я не хотел его компрометировать в качестве сообщника моего преступления. Так спокойней и мне, и ему!
При всем нежелании углубляться в решения социальных вопросов, я не могу удержаться здесь, чтоб не высказать моего личного убеждения. Ранее на офицеров не накладывалось никаких ограничений в отношении брака. Мой отец в 22 года женился на 20-летней девушке, имел от нее пятерых детей, и лишь неожиданная болезнь прервала их счастье десять лет спустя.
– Мои дети, – постоянно говорил он, – не получат от меня наследства. Я оставляю им только безукоризненное имя и безу пречную кровь.
И это была правда: все врачи, лечившие его потомство, подтверждали это. Но на его детей уже было наложено тяжелое ограничение: в наше время офицеру разрешалось жениться только в 23 года, и то при условии внесения реверса в 5000 руб., как гарантии, что супруги могут жить прилично; в наше время офицеру в 28 лет уже можно было жениться без реверса, но, тогда как прежде для брака требовалась лишь санкция командира, теперь уже требовалось разрешение общества офицеров (суда чести).
Таким образом, правительство накладывало двойную узду на цвет отборной молодежи. Сказать девушке: «Дожидайся меня пять лет», – это значило отказаться от ее любви. Требовать приданого, значит, надругаться над святыми ее чувствами.
Юноша в 22 года, если он вполне здоров и нормален, должен жениться, иначе его организм будет жестоко страдать. У иных подобное воздержание действует на психику, у других – на сердце. Есть исключения, которые под влиянием беспредельной любви, чувства стыда и чести или глубокого религиозного подъема борются с этим, – но это подвиг, которого нельзя требовать от масс, точно так же, как нельзя заставлять каждого ходить по канату.
В нашем выпуске было 70 молодых людей. Из них девять окончило училище такими же чистыми, как любая их сверстница. Но общий взгляд на нравственность был иной. С казенной точки зрения, училищный врач доктор Николаев в первые же дни поступления прочел лекцию по обращению с проститутками, дабы не захватить болезни. Взгляд его был чисто утилитарный: для изучения серьезных наук необходимо ясное и спокойное мышление; для сохранения душевного равновесия надо жить нормальной половой жизнью. Результаты немедленно сказались: трое захватили сифилис с первого же отпуска. Сколько же переболело поздней? Более счастливые находили разрешение в связи с замужними дамочками – по их мнению, в Петербурге все были «такие». Интимная жизнь остальных мне осталась неизвестной. Но среди молодежи вообще существовало убеждение, что каждому приходится переболеть «детской болезнью» в той или иной форме. Вот что выродило наше поколение! Вот что сгубило наше потомство! Война и революция докончили остальное.
Никакая цивилизация, никакая медицина, ни даже гигиена не восстановят того, что погубило отсутствие духовной культуры, презрение к идеалам, аукцион всего святого ради получения каких-то засаленных бумажек, которыми дьявол дурачит лучшее создание Творца.
Кто получил от этого материальную выгоду, не берусь решать: проститутки, «дамочки», врачи – но государство вместо здорового, хотя и обнищалого поколения получило тысячи венериков, не способных на какой-либо душевный порыв и позабывших стыд и совесть.
Аналогичные переживания происходят и в девушке, немного ранее. В наши времена абсолютная чистота, возвышенное представление о любви, унаследованное от родителей, вера, строгий семейный режим вынуждали некоторых жестоко страдать, уходить в монастырь, даже кончать жизнь самоубийством. Или же, под влиянием опытной матери, девушка шла на компромисс, отдавая свои драгоценнейшие чувства случайно подвернувшемуся человеку, которого прикосновение заставляло ее содрогаться от отвращения и покидать мечту о своем волшебном принце, который клялся любить ее до гроба и с которым она была бы так счастлива… На помощь приходит Пушкин, которого всеобъемлющий гений находил поэзию во всех мелочах жизни, но колоссальная популярность которого, быть может, основана именно на том, что он писал для масс, и если изображал также и героев, то они скорее являлись декоративными фигурами, но не образами, неотразимо влекущими за собою. Его Татьяна, милая, славная деревенская девушка, заслужила ореол героини лишь одной только фразой: «Но я другому отдана и буду век ему верна…» Но исполнила ли она эту клятву до конца?
Ведь самая лучшая девушка, не испытавшая счастья полной взаимной любви, если первое время и находит себе какой-то «Ersatz»[88]88
3аменитель (нем.), то же, что суррогат.
[Закрыть] в новизне положения, подходя к роковому для женщины возрасту в 32–34 года, уже не находит себе места.
Если она не встретит любовника, который заменит ей хотя отчасти ее будничного мужа, если не утонет «в развлечениях», то совершенно неожиданно бросится на шею любому хорошо сложенному парню, пока не убедится, что то, что она нашла в нем, так же похоже на любовь, как обезьяна на человека.
Зачем же все это? Разве государству, которое искусственно разводит у себя облагороженные породы животных, невозможно уделить немного внимания на сохранение крови своих граждан, не ожидая, пока все лучшее в мире измельчает и покроется плесенью и жизнь превратит всех нас в двуногих скотов? На закате дней только среди простых людей я видел неиспорченных юношей, которые стрелялись из-за неотвеченной любви, видел девушек, которые честно смотрели в глаза и говорили:
– Не бойтесь, начерно я не пойду замуж!
Счастливым браком можно назвать лишь такой, в котором безграничная и безотчетная любовь, и пламенная страсть сливаются в одну божественную гармонию. С этим счастьем уже ничто не может сравниться на земле. Такая любовь перерождает обоих, наполняет их души небесной радостью, заставляет их забывать все тягости жизни… Чувствовать себя любимым тем самым существом, которое вы любите как свою душу, – что может быть выше этого? Если вы нашли такую любовь, о-о-о! Не щадите для нее ничего! Все остальное – прах в сравнении с неземной радостью обладания. А разве легко встретить подобное чувство на земле?
Какое право имеет человек или даже государство становиться между теми, кому Провидение ниспослало этот драгоценный талисман, залог бессмертия и небесной любви? Какое оправдание тем, кто ставит препятствия между любящими, стремящимися соединиться между собой навеки?
И если этот исключительный случай упущен, что ожидает каждого из них? Их ожидает полное разочарование. В их голове проносится мысль: «Нет в мире ничего, кроме материального блага. Все эти святые чувствования – увлечение, страсть, похоть, не более…» Нет, нет и нет! Не обманывайтесь. Всеми силами души я протестую против этого!.. Если вы не нашли этого клада, если вы прошли мимо него – виноваты прежде всего вы сами. Виноваты без прощения все те, кто вдохнул в вашу душу яд сомнения и цинизма… Эта небесная любовь, это соединение двух существ во единое тело, во единую душу существует, и сто крат счастлив тот, кто сознает это и прямой стезей идет к этой заветной цели. Это Царствие Божие на земле, это райское блаженство. Нет лучшей доли во всем нашем земном существовании, и только смерть прерывает его… впрочем, ненадолго! Папа часто останавливался у нас. Маруся ухаживала за ним от чистого сердца, вспоминая своих стариков. Он иначе не называл ее, как «моя милая доченька». Ему нравилось все в нашем простеньком хозяйстве, а нам его приезд вносил радостное оживление.
– Мне нигде так не уютно, – говорил он, лаская Марусю. – У вас я забываю все на свете… У вас так хорошо!
Мало-помалу мы побывали у всех братьев. Ближе всех сошлись мы с Мишей и Махочкой. Офицеры иногда заходили к нам, но редко: у каждого было свое счастье. Ранней весною моя батарея опять ходила в Кронштадт. Это дало нам возможность погостить две недели у папы на Пасху. У папы было 20 комнат, прелестный сад, и иногда мы выходили в море на его яхте, купленной у лорда Абердина за 5000 фунтов (он заплатил за нее 80 000).
Не могу не упомянуть здесь одного трогательного эпизода. Через несколько дней после свадьбы мне сообщили, что одна дальняя родственница, Ольга Андреевна Эллиот, была бы очень рада познакомиться с моей женой.
Мы тотчас же отправились к ней и нашли ее во вдовьем доме на Васильевском острове. Она уже потеряла свою старушку мать, и хотя сохранила еще привлекательные черты молодости, но уже очевидно склонялась к закату. Видимо, она немало пережила в жизни. Из ее сердечных слов было ясно, как высоко она оценила нашу романтическую любовь и мое отчаянное решение. Она со слезами расцеловала мою Марусю и тотчас, выйдя в другую комнату, вернулась с узелком, в котором заключалось все ее девичье приданое: браслеты, броши, серьги.
– Возьмите это, – сказала она, обнимая Марусю. – Быть может, они принесут вам большое счастье!
Последний мой командир дивизиона полковник Зедергольм был хороший и интеллигентный человек. Видимо, Нищенков и еще более Лехович горячо рекомендовали ему меня, так как он вполне доверялся мне во всем и где только мог пользовался мною.
К сожалению, и у него были слабости. Сам бывший паж, он долго командовал гвардейской запасной батареей в Павловске, и между гусарами и стрелками привык к кутежам и безалаберной жизни. Женат он был на скромной симпатичной даме, подруге по Смольному моей сестры. Она бывала у нас в доме, и часто они играли в четыре руки. С ним перевелся и его младший офицер подпоручик Бутовский, которого – после ухода Баклунда в академию – он намечал своим адъютантом.
Но его попытки втянуть наш скромный дивизион в кутежи всегда оканчивались неудачей.
Однажды мы сидели в нашей уютной лагерной столовой.
– Наверное, надвигается гроза, – заметил кто-то, – темно, как в «Аиде» в последнем действии, где жрецы собираются душить Радамеса, а вот и эфиопы идут.
Зедергольм оглянулся в окно и увидел группу цыган.
– Идут… Идут сюда, – ликовал он, – Маруська Танцуй и Шурка Змейка, а вот и их подруга… Вы знаете их? Не позвать ли их к нам в Собрание?
– Как прикажете, но до сих пор у нас бывали только жены или невесты офицеров или их хорошие знакомые.
– Поставить на голоса! С младшего… Бутовский!
– Как прикажете.
Но следующим был стрелок со стойкими традициями.
– Я – против.
– Вы?
– Против.
Дошла очередь и до меня. «– Против!»
Зедергольм поморщился, вынул новенькую бумажку и послал ее Маруське Танцуй.
Но один раз он все-таки отыгрался.
Как-то по соседству к нам зашли два стрелка 4-го батальона. Несколько лет назад они вчетвером приходили провожать нашу 2-ю батарею, уходящую на Восток, – это были адъютант Мандрыка, граф Апраксин и оба брата Притвиц. После этого у нас завязались постоянные отношения. Иногда мы угощали друг друга, они нас русской кухней и французскими винами, а мы их французской кухней и русскими винами. Они вносили в наш монастырь веселую, безобидную струю беззаботной жизни, рассказывали анекдоты из своей практики, предупреждали о приезде Царя, который нередко ужинал в их батальоне – тогда из-за высокого отделявшего нас забора слышались нескончаемые тосты, сопровождавшиеся криками «ура!» и звуками «Пьяного марша». Оба Притвица, особенно Филофей старший, явились уже под градусом, и нам пришлось тотчас же послать за Pommeric Ser – шампанским их любимой марки…
– Поверьте, не пили целых две недели, – уверяли они со смехом. – Напились мы у гусар до зеленого змия и возвращаемся к себе через парк. Вдруг он толкает меня под локоть: «Ты… видел?!.»
– Я – нет!.. А ты видел?
– Я – нет!
Через две недели не выдержали, опять поехали к гусарам.
– Что вас давно не видно? Ведь вы знаете, сейчас же после вашего визита весь полк выходил по тревоге. Сбежал белый слон, подаренный императрице Чекрабенем, и мы его загоняли всю ночь.
– Слон! Так это же наш слон: чего ж ты уверял, что его не видел?
– А ты-то что мне морочил голову? Я ведь был уверен, что мы напились до белого слона!
– Ну так сегодня выпьем за вашего слона! – Зедергольм ликовал. Видимо, желая создать еще более интимности, он, слегка пошатываясь, начал чокаться со всеми по очереди, предлагая каждому выпить за то, что привлекает его в женщине более всего.
– А вы что находите в ней лучшего? – спросил его Филофей, слегка сощуривая глаз и почесывая свою русую бородку. Ответ Зедергольма воскресил во мне самые циничные кадетские анекдоты.
– А вы? А вы?.. – Старых стрелков уже не было никого, остальные повторяли то же гадкое слово.
– А вы? – он обратился ко мне последнему. – Что вы считаете в женщине самого лучшего?
– Сердце, – отвечал я, не задумываясь.
– Ну, вы!.. Неисправимый идеалист!
В пьяной компании бесполезно было бы отстаивать свою точку зрения.
Но я знал, откуда явилось это презрение у самого Зедергольма. Как-то раз в своем кабинете он показал мне большой портрет, написанный масляными красками.
– Вот из-за нее я пустил себе пулю в сердце, – проговорил он задумчиво. – И этот клок седых волос в бороде остался у меня на память. Но когда я очнулся, жажда жизни охватила меня… Никогда не хотелось мне жить, как тогда! И все из-за нее…
Вот откуда является цинизм у мужчин.
В заключение попойки на мою долю выпала задача доставить в свою семью наиболее пострадавшего, Бутковского. Но бедняга так накачался, что то и дело падал на землю.
– Опять ты свалился, – говорил он мне. – Ну, давай руку. Ох, какой ты тяжелый, да как же ты назюзился… Ну, держись за меня крепче, я как-нибудь постараюсь доставить тебя домой… А куда мы идем?
– Идем к твоей благоверной. Она тебя сразу приведет в чувство.
– А, пожалуй, ты и прав, – согласился он, когда я, наконец, прислонил его к калитке их дачи. – Пьян-то ведь я, а не ты.
Бедная женщина всплеснула руками и положила мужа на кушетку. Он уже совсем присмирел под ее руками. Я помог его раздеть, и она стала отпаивать его всякими зельями… Больно было смотреть на все это!
Они поженились всего несколько месяцев назад. Оба маленькие, прехорошенькие, с румянцем на щеках и блестящими глазами, перед аналоем они производили впечатление игрушечной свадьбы. Никто не мог смотреть на них без улыбки, даже герцог. Хотелось посадить их к себе на колена обоих и любоваться ими. И вот!.. Что за талант обращать людей в свиней, и где та Цирцея, которая умела бы сделать обратное?
На солдат это произвело отвратительное впечатление: «До сих пор между нашими господами офицерами такого не было», – хмуро повторяли они, качая головами. И это был первый и последний раз.
Первое лето мы с Марусей провели в Леонтьевском. Это был единственный случай, что я не был в лагере. Весной следующего года мы урвали месяц, чтоб начать осуществление давнишней мечты и построить хуторок на культурном участке в Красной поляне на Кавказе. Маруся осталась там еще на два месяца. Она приехала в конце лета, и мы сняли дачку недалеко от Бутовских. Я исчезал там все свободное время. Бутовская очень подружилась с нею… Она горько плакала, провожая Марусю на место последнего упокоения… Плакали и все мои близкие!
– Мне легче умереть, – говорила она в последние минуты, – но мой Заинька остается один… что с ним будет?
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?