Текст книги "Собачья служба. Истории израильского военного кинолога"

Мой друг Зоар. В его внешности присутствует одна весьма приметная особенность, которая сразу бросается в глаза, – у него практически отсутствует шея, кажется, что голова сидит прямо на плечах. Конечно, много шуток было в его адрес по этому поводу. Зоар обожал комиксы, был мечтателем. Рожденный и выросший в Тель-Авиве, он словно впитал в себя всю открытость и свободу этого молодого города. Очень часто, когда в первые месяцы службы нам выпадало дежурить вместе, мы разговаривали абсолютно обо всем: о других планетах, о внеземных цивилизациях, о комиксах. Этими разговорами Зоар меня очень вдохновлял, и благодаря ему и его рассказам я смог сочинить много песен; некоторые из них мы пели в нашем подразделении, став его бойцами.

Села – фамилия еще одного моего товарища. В армии часто друг друга называют по фамилиям. Вместе с Селой мы прошли курс молодого бойца и вместе с ним же, немного позже, стали командирами и обучали новобранцев премудростям кинологической службы. До того как продвинуться по службе, он сумел изрядно отличиться. Вместе со своей собакой Факсом и группой одного из спецподразделений он преследовал двух террористов, проникших с территории сектора Газа с целью совершения теракта в Израиле. Во время прочесывания леса для обнаружения террористов Села благодаря своему питомцу сумел понять, что искомые враги спрятались на дереве, и предупредил об этом солдат. Террористы были быстро обезврежены без потерь с нашей стороны. Страшно даже подумать, что произошло бы, если бы наши ребята прошли под тем деревом. Села для меня – олицетворение целеустремленности и стойкости.

А еще есть Гликсман, Фельдман, Алекс, Раве. Они такие разные, но все стали частью моей жизни. Конечно, сейчас мы не видимся так часто, как раньше. У некоторых появились дети, надо строить карьеру – жизнь идет своим чередом. Но я абсолютно уверен, что в любой момент, если кому-то из нас понадобится помощь, все как один, отбросив даже неотложные дела, появятся мгновенно. По-другому просто не может быть. Сколько бы времени ни прошло. Иногда я начинаю напевать «Первое сентября» и словно возвращаюсь в свое подразделение, где меня ждут Дор, Итамар, Зоар и другие.

 
Первое сентября,
День, не похожий на другие.
Все уже в классе.
Только он все еще глубоко в своей постели,
Укрыт одеялом и не хочет никуда идти…
 

Шамнаш

В любой армии существует комплекс приемов, при помощи которых гражданский человек перековывается в солдата. Иногда жестких, требующих от него большого физического и психологического напряжения. Некоторые из них вполне официальны и закреплены в уставах и других воинских документах, но есть, конечно же, и негласные способы подготовки. Один из них называется шамнаш — в переводе с иврита это всего лишь аббревиатура двух слов: шимун шмира (смазка оружия). В общем, в период полноценной службы шамнаш – это время, которое отводится бойцу, чтобы он мог внимательно проверить и перепроверить свою экипировку (оружие, бронежилет), дабы убедиться, что все готово для выполнения предстоящего задания. Однако во время курса подготовки все выглядит совсем иначе.

С шамнашем любой новобранец Окец сталкивается, едва начав службу, погрузившись в премудрости тиронута, притом каждый день. Вдруг раздается команда старшего сержанта, обычно перед отбоем: «Семь минут – шамнаш!». Часто, особенно в начале службы, эти семь минут могли легко превратиться в несколько часов. За время службы мне довелось участвовать в шамнашах длительностью более шести часов.

Итак, «семь минут – шамнаш». Время пошло! Мы, выбегая из палаток своего подразделения, быстро растягивали огромный кусок брезента, на который выкладывали экипировку, общую для всего подразделения, – ящики (пакали) с гранатами и патронами, пулемет и т. д. У нас были даже пакали со сладостями, а также с плеером и компакт-дисками. Хотя за все время службы нам было совсем не до музыки, но и в этом пакале следовало поддерживать образцовый порядок. Сверка происходила по описи содержимого, которую вкладывали в каждый ящик. Но проверить нужно было не только общую, но и свою личную экипировку. Смазан ли твой М16, все ли патроны в шести магазинах, полна ли мимия (фляга) водой под завязку, чтобы не было ни миллиметра свободного пространства? Делалось это не для того, чтобы у каждого солдата было побольше воды, что, впрочем, в условиях жаркого климата вовсе не лишнее, а чтобы плеск воды при движении не выдал бойца.

И все это необходимо было проделать за 7 минут! На 420-й секунде следовало выстроиться вокруг брезента в каре, во всем обмундировании, в касках на головах и с жирными, смазанными М16 в руках. Затем наступала тишина, и сержант приступал к проверке. Вначале он дотошно проверял ящики – все ли в них на месте. Осмотру каждого ящика предшествовал вопрос: «Кто его проверял?» Один из нас отвечал: «Я проверял». Часто случалось, что все ящики мы просто не успевали просмотреть, но кто-то должен был все равно взять ответственность на себя. Иначе шамнаш бы продолжался, и все предыдущие хлопоты пошли бы насмарку. Никто этого не хотел, поэтому в любом случае звучало: «Я проверял». Один за всех…

Если в ящике или в личной экипировке сержант обнаруживал какой-нибудь непорядок (а часто он перед шамнашем что-нибудь из какого-нибудь ящика незаметно сам же и вынимал), то солдата наказывали, и довольно строго. Наиболее распространенное наказание – лишение субботнего увольнения: онеш шаббат, как это звучит на иврите. И под раздачу попадал не только конкретный человек, а все подразделение. …И все за одного!

Шамнаш мог длиться несколько часов. Сержант обычно показывал на какое-то место метрах в пятидесяти от палатки, и следовала незатейливая команда: «Через три минуты все должно быть перенесено туда». Мы хватали ящики и тащили, куда ткнул командирский палец. Конечно, не успевали, хоть и мчались во всю прыть.

Была еще одна тонкость, точнее, две: первая заключалась в том, что по истечении трех минут все должны были замереть, затаив дыхание. Никакого шевеления! Только судорожно вздымающиеся грудные клетки. Вторая тонкость – можно было попросить дополнительное время, но только ДО того, как окончится основное, никак не после. Как говорил сержант, это хорошая и важная тренировка умения правильно рассчитывать свои временные ресурсы. Поэтому всегда был один человек, который отвечал за контроль времени. Как только он видел, что остается лишь пять секунд до истечения отведенного срока, то истошно орал:

– Сержант, можно получить дополнительное время?

– Сколько? – вопрошал сержант.

 –  Минута, – наугад называл солдат время, стараясь не преувеличить.

– У вас есть 30 секунд, – урезал сержант.

– Дополнительные 30 секунд! – орал, теперь уже нам, ответственный за время.

Со стороны все эти крики и бессмысленное судорожное метание выглядят, возможно, довольно смешно, хотя нам было совсем не до веселья. Нужно было не просто уложиться в отведенное нам время, а расставить всю экипировку правильно и аккуратно. Неправильно открыт ящик? Завернут угол брезента? Вновь тычок пальцем в другое место – и снова отсчет трех минут. Так и набегали эти два – три – четыре – шесть часов (!) изначально семиминутного шамнаша.

Некоторые могут увидеть в подобных тренировках издевательство над солдатами. Да, да и… нет! Шамнаш — это один из действенных приемов подготовки как отдельного бойца, так и всего подразделения. Он сплачивает коллектив и, самое главное, воспитывает ответственность за исправность и комплектацию своей экипировки. Ведь если плохо прочищенный автомат даст в бою осечку, это может стоить жизни! Кроме того, шамнаш помогает выработать навыки самоорганизации в подразделении. Мы сами должны были распределить, кто будет проверять тот или иной ящик, кто будет переносить его в другое место. И кто-то должен был взять ответственность на себя за ящик, который никто не успел проверить, прикрывая товарищей.

Уверен, сержанты были рады нас погонять, но ни один из этих приемов ни в коей мере не был унизительным, мало того, все они были задокументированы и использовались с разрешения руководства. А вот за любые несанкционированные действия в отношении солдат с командиров и офицеров могли строго взыскать.

Однажды у нас в подразделении очередной шамнаш растянулся на несколько часов. Температура воздуха – за сорок. Вода во флягах кончилась, всем мучительно хочется пить. На просьбу дать нам возможность набрать воды сержант отвечает отказом. Кое-как шамнаш в конце концов завершили. На следующий день мы, всего лишь после двух месяцев службы, как говорится, без году неделя в армии, набравшись смелости, поговорили с сержантом:

– Ты можешь нас гонять, будить посреди ночи, подвергать испытаниям, мы к этому готовы. Но человек без воды жить не может. В чем смысл не позволять нам набрать воды?

Сержант какое-то время молчал, обдумывая ответ, а нам в ожидании его реакции было немного не по себе. И вот что мы услышали:

– Вы абсолютно правы. Я хочу перед вами извиниться и обещаю, что впредь такого не повторится, – искренне и тихо сказал наконец он, глядя нам в глаза.

Второй подобный случай произошел, когда мы в составе подразделения проходили антитеррористический курс Лютар, длившийся месяц. Каждый день мы по 8 часов проводили в тире, тренируясь в стрельбе из пистолетов и автоматов. Мишени располагались на огромных ящиках, которые мы должны были сами выставить на нужном расстоянии от огневого рубежа. В первый же день тренировки инструктор (мадрих) приказал нам отнести эти ящики на пятьдесят метров в сторону и вернуться за семнадцать секунд – задача не из легких. Мы долго бегали, но в конце концов уложились в заданное время. Тем не менее мадрих посчитал, что это слишком легко, и приказал сделать то же самое, но… с набранной в рот водой. Дышать можно было только носом. Попробуйте это сделать, когда тащишь, да еще и на бегу, огромный ящик, сердце бешено колотится в груди, а легкие жадно всасывают воздух. Как можно больше воздуха! После тренировки мы рассказали об этом нашему офицеру Лютану. Смысла в таком задании мы не видели. Человек без воздуха не может бегать, таскать ящики и выполнять другую тяжелую работу. Лютан пообещал, что этот мадрих нас тренировать не будет. И действительно, больше мы его не видели.

И еще одна история. После демобилизации я проходил резервистскую службу на блокпосте, через который проезжали граждане палестинских территорий, чтобы попасть в Израиль. Однажды я услышал, как один из израильских солдат грубо разговаривал с палестинским водителем. Я подошел к его офицеру и потребовал, чтобы тот наказал своего подчиненного, или же я лично пожалуюсь вышестоящему начальству. Офицеру, как выяснилось, подобное поведение солдата было так же неприятно, как и мне. Нельзя унижать достоинство другого человека, даже если он принадлежит к тем, кто враждебен твоему государству, ведь ты унижаешь и себя, а свою страну, которую ты в данном случае представляешь, ставишь на один уровень с теми, кто не соблюдает закон. Этим поступком ты роняешь авторитет Израиля.

Вот, наверное, и все, что я хотел рассказать о шамнаше – немного жестком, но очень эффективном способе воспитания солдат в израильской армии.

Наби Муса

Ни для кого не секрет, что часто бывшие сослуживцы на гражданке становятся лучшими друзьями. Подобные воспоминания есть и у одноклассников, и у однокурсников. Однако именно армейские трудности очень сближают людей, которые к тому же находятся вместе практически круглосуточно, учатся и выполняют общую тяжелую и порой опасную работу. И, когда друг в тяжелом марш-броске дал тебе глотнуть воды из своей фляги, это вызывает намного больше эмоций, чем когда в школе товарищ дал тебе списать задачку.

Расскажу о недельном эпизоде из моей службы. Эта неделя настолько врезалась в память всех моих сослуживцев, что даже сейчас, спустя много лет, стоит произнести в нашем кругу: «А помнишь Наби Муса?» – и у всех мурашки бегут по коже. Наби Муса – это как пароль для посвященных, как черта, отделяющая тех, кто это прошел, от всех остальных.

В ЦАХАЛ есть подразделение Сайерет Голани – специальная разведрота. Для тренировки тиронов (новобранцев) из этого подразделения создана так называемая территория Шетах Меа – «территория сто». Здесь будущие бойцы Голани проводят всего неделю. Но какую! В ЦАХАЛ даже есть поговорка: «Начальник Генерального штаба не слышит, Бог не знает – добро пожаловать на территорию сто». Так и есть, наверное: там с солдатами делают такое, что самому главному генералу лучше не слышать, а Богу лучше не знать.

Конечно же, это преувеличение. Как я уже неоднократно говорил, в ЦАХАЛ к новобранцу относятся жестко, но справедливо, все задания трудны, но посильны. Они призваны укрепить волю солдата, закалить его, а не искалечить его здоровье.

Такая «территория сто» была и у нашего спецподразделения – та самая Наби Муса. О ней не так много говорят – Окец более закрытое и маленькое подразделение. Но поверьте, в Наби Мусатиронам ни на йоту не легче, чем на «территории сто». Наби Муса – крохотная база, спрятавшаяся в песках Иудейской пустыни недалеко от Мертвого моря. Испытания начались еще на нашей уютной (по сравнению с Наби Муса) базе Пелес, когда офицер Лютан «обрадовал» подразделение: из увольнения необходимо вернуться не в воскресенье утром, а в субботу вечером. Причина – на неделю нам предстояло перебазироваться на базу Наби Муса.

– У нас там с вами будет неделя сплошной романтики, – добавил командир, лучезарно улыбаясь и ехидно глядя на нас. Этот взгляд в сочетании с его почти двухметровым ростом у любого вызывал трепет, а уж вступать с ним в романтические отношения и подавно не хотелось.

– А что значит неделя романтики? – робко осмелился спросить кто-то.

– Это значит то, что через неделю вы станете друг другу намного ближе, чем сейчас, – улыбка отца-командира стала еще лучезарнее.

Куда уж ближе! За три месяца, прошедшие с начала службы, мы успели узнать друг друга как облупленных. Настолько близко, что различали по запаху, чьи носки благоухают на выходе из палатки или кто это так безмятежно храпит. Мы уже знали родных и близких друг друга, которые навещали нас по субботам, когда мы оставались на базе всем подразделением. Привозимые ими вкусности становились общим достоянием. Никто не прятался по укромным углам или под одеялом, чтоб, давясь, слопать угощения, ни с кем не поделившись. Особенно мы любили родителей наших марокканских евреев-сослуживцев, ведь, как мне кажется, марокканская кухня по сравнению с кухней евреев-ашкеназов намного вкуснее.

Все заранее знали, как ответит товарищ на тот или иной вопрос. Кстати, в армии мозг каждого военнослужащего очень быстро перестраивается на специфический тип мышления. Мы становились более хитрыми, видимо, срабатывал инстинкт самосохранения. Мы всеми силами пытались уменьшить тяготы армейской службы. На безобидный вопрос товарища «Чем ты занимаешься?» следовало рассказать о своей сверхзанятости, даже если ты за мгновение до этого пересчитывал редкие облака в небе. Ведь без причины такие вопросы не задают, стало быть, где-то ждет тягомотная работа, от которой так хочется отвертеться, избежать лишних трудностей.

Словом, через три месяца мы знали друг о друге достаточно, чтобы понимать товарища по взгляду или хмыканью, не говоря уже о словах. И теперь нам говорят, что мы узнаем друг друга еще ближе? Это звучало угрожающе.

Вечер субботы. Ты возвращаешься на базу, и у тебя на лице явно выраженный швизут йом алеф – настроение, когда тебе абсолютно не хочется в армию. Тоскливо, на душе кошки скребут. А тут еще, когда другие продолжают наслаждаться домашним уютом, надо переться на базу. К тому же с мыслями, что следующая неделя, судя по всему, приятной быть не может просто по определению. Словом, полный швизут йом алеф.

На базе ты проверяешь свое обмундирование, засовываешь личные вещи в китбек[6]6
  Китбек – большая армейская сумка.


[Закрыть], построение. И вот карета подана: на базе появляется тиулит – армейский автобус, довольно неудобный и тесный (это еще мягко сказано): все чувствовали себя в этом средстве передвижения как сельди в бочке.

Но самое интересное происходило в конце пути. Перед завершением поездки командир говорил: «С того времени, как вы услышали звук „тсс“, у вас есть две минуты, чтобы выйти из автобуса и построиться». «Тсс» – это звук открывающихся дверей. Время пошло, «селедки» ринулись к узкому проему. А ведь надо не только выбраться самому, но и вынести общее для подразделения снаряжение, упакованное в пакали. И не просто вынести, а аккуратно разложить на брезенте, затем сложить свое личное снаряжение, после чего выстроиться вокруг него в каре. Даже сейчас, на гражданке, когда мне на улице на глаза попадается тиулит, я искренне сочувствую солдатам, находящимся внутри. Я непроизвольно сжимаюсь, ожидая этого зловещего «тсс».

Но вернемся к Наби Муса. Тиулит привез нас на эту базу в два часа ночи. Непосредственно перед приездом раздалась команда «Всем проснуться!» Потом зловещее «тсс», судорожное протискивание к двери – и выпрыгиваешь в полную темноту, словно парашютист из самолета, не ведая, что там ждет.

После построения сержант Одед отправляет нас отнести личные вещи в комнаты. И, конечно же, никто даже не думал предоставить нам время для отдыха. Все только начиналось. Не успел ты еще положить свой китбек на пол, а свое измученное тело – на кровать, как следует команда «Семь минут – шамнаш!». Мы были в шоке. Представьте, как трудно было проверить свое обмундирование, экипировку и предъявить их для осмотра после многочасовой поездки в тиулите в зажатом состоянии!

Стиснув зубы, мы побежали подготавливать шамнаш и, уже стоя снова в строю, напротив брезента, услышали распорядок нашего существования на следующие семь дней. Вся территория крохотной базы (из зданий – три маленьких коробки с пятью комнатами в каждой и одна столовая) разделялась на зоны, каждую необходимо было охранять. Два часа в карауле, потом четыре часа отдыха и снова два часа в карауле – и так все семь дней!

Уточню: четыре часа не отдыха, а вне караула. Два часа вместе с товарищем нужно стоять на караульной вышке, сжимая оружие и зорко всматриваясь в пустыню. Можешь хоть звезды считать ночью, хоть песчинки днем. И не дай бог сесть, а то и – о, ужас! – заснуть. За швират-шмира[7]7
  Швират-шмира – «сломать караул», заснуть или покинуть караул.


[Закрыть] было единственное, но весьма жесткое наказание – отчисление.

Однако, как оказалось в последующие дни, два часа караула – это еще не самое сложное. Куда труднее давались четыре часа «отдыха». Именно в Наби Муса и случился шамнаш, длившийся двенадцать часов! Старший сержант Рабин, высокий, с длинными руками, делающими его чуть похожим на не расправившего пока крылья орла (едва удержался, чтоб не сравнить с орангутаном, но негоже так с начальством), и немного шепелявым говорком заставил нас полсуток перетаскивать наше обмундирование с одного места на другое. Число команд «Семь минут – шамнаш!» тогда, наверное, подходило к сотне. Не знаю, зачем был устроен такой бесконечный тренинг. С воспитательной целью или, может быть, сержанту нравилось своим скрипучим голосом гнусаво смаковать слово «шамнаш»? Но даже во время шамнаша продолжалась постоянная смена караула. Сержант каждые два часа отправлял бойцов сменить своих товарищей на всех постах. И счастливчики, пряча довольные улыбки, отправлялись в караул. А все оставшиеся на шамнаше смертельно им завидовали. Еще бы! Стой себе два часа и пялься на пустыню, в то время как остальные таскают эти чертовы ящики и брезент.

Через несколько часов заскучавший Рабин обнаружил, что отстоявшие караул как-то не спешат присоединиться к увлекательному шамнаш у, дабы разделить с сослуживцами сизифов труд. Решение было найдено молниеносно: пока «носильщики» не вернутся, все остальные, чтоб не скучали, отжимаются на кулаках. Теперь, с благородным стремлением уменьшить страдания своих товарищей, и те, кто отправлялся в караул, и те, кто из него возвращался, делали это с космической скоростью.

Пока мы проходили курс молодого бойца, а далее спецподготовку, каждый не только осваивал премудрости армейской службы, но и периодически сдавал психологический тест. Раз в два месяца все заполняли анонимные анкеты, где каждый указывал наиболее симпатичного ему сослуживца, а также того, кто не вызывал симпатии, что следовало обосновать. Все эти данные анализировались, чтобы понять, насколько каждый из солдат сумел заслужить уважение товарищей, стал действительно частью подразделения, достойным членом коллектива. И нередко на основании этих тестов человека могли отчислить из подразделения.

Эти тесты казались всем очень важными, и мы подходили к ним со всей серьезностью и ответственностью. Ведь командир не может точно знать, как держит себя тот или иной боец со своими сослуживцами в его отсутствие. А личные взаимоотношения очень важны для службы, особенно в условиях боевых действий. Подобная процедура существовала в Древней Греции и называлась остракизм. Граждане города на черепках писали имена наиболее неприятных им людей, и тот, кто набирал больше всего таких черепков, изгонялся из города. Слава богу, что мы не в Древней Греции и у нас это осуществлялось не столь радикально, тем не менее с подразделением можно было распрощаться.

Кстати, не только этим израильская армия отличается от других. В израильской армии нет офицерских училищ или школ. Для того чтобы стать офицером ЦАХАЛ и дослужиться до мечей[8]8
  На погонах генералов израильской армии находятся мечи – харавот. У бригадного генерала один меч, у генерал-майора меч и звезда, у генерал-лейтенанта – меч и две звезды.


[Закрыть] или хотя бы больших фалафелей[9]9
  Фалафель – звезда. У майора одна фалафель, у подполковника две фалафели, у полковника – три.


[Закрыть], надо начинать с солдатской службы. После прохождения тиронута офицеры отбирают наиболее способных (в том числе и с учетом тестов) и позже отправляют их на курсы командиров, после которых те возвращаются в свои подразделения и становятся начальниками своих же товарищей. Через несколько месяцев из всех сержантов наиболее достойных отправляют на курсы офицеров, длящиеся всего лишь около восьми месяцев на специальной базе. По окончании курса новоиспеченный офицер отправляется служить или в свое подразделение, или уже в другое. Благодаря такому отбору в офицеры попадают действительно самые достойные, и они отлично знают, чем живет и дышит простой солдат, потому что сами побывали в его шкуре.

Но вернемся на базу Наби Муса, где глубокой ночью мы с товарищами отжимаемся на кулаках в ожидании момента, когда прибегут сослуживцы, освободившиеся после караула. Этот шамнаш закончился на следующий день, в десять утра. Нам сказали, что теперь мы можем поесть и поспать несколько часов. Что я ел и ел ли вообще, я не помню. Эти четыре часа сна были одними из самых сладких в моей жизни. Более того, это был самый продолжительный сон на протяжении семи суток, проведенных на базе Наби Муса.

Вечером этого же дня у нас появился новый «друг» – здоровенное бревно, которое раньше, было, видимо, каким-то столбом. Сейчас же его лоснящиеся, отполированные сотнями рук бока поджидали нас. Командир объявил, что теперь все передвижения по базе следует совершать только вместе с этим бревном. И жить в обнимку с тяжеленным деревянным приятелем должны были абсолютно все и непрерывно! По дороге в столовую, в караван[10]10
  В израильской армии, как правило, не существует капитальных зданий под казармы. Вместо них используются караваны – легкие панельные разборные сооружения.


[Закрыть], всюду. И если ночью тебе нужно было в туалет, то надо было найти одиннадцать товарищей (это бревно могли поднять минимум двенадцать человек), которые бы сжалились над твоим напряженным мочевым пузырем и вместе с тобой потащили бы бревно к туалету (сто метров) и обратно (еще сто метров). Романтика!

Мне интересно, жив ли еще этот наш «большой друг»? Кстати, на этом примере легко понять, почему армейская дружба самая крепкая. Ну кто, как не настоящий друг, ночью, сонный, потащит с тобой бревно только потому, что тебе захотелось пописать? И, наверное, не так уж мало бывших бойцов ЦАХАЛ вспоминают порой обыкновенное отшлифованное не без их участия бревно, поджидающее очередных страдальцев где-то там, в пустыне, недалеко от волшебного Мертвого моря.

Но среди этих шамнашей, караулов, обнимания «лучшего друга» были и другие незабываемые моменты, о которых я часто вспоминаю. В последний день, когда наши силы были совсем на исходе, а вечер стремительно окутывал желтую поверхность пустыни, сержант Одед приказал нам надеть спецжилеты и выстроиться на выходе базы. Для нас это был удар ниже пояса, и невозможно передать словами, как отчаянно мы не хотели сейчас «наслаждаться» марш-броском! Неожиданно Одед остановился через 100 метров.

– Не думайте, что мы не видим вашу усталость. Вы молодцы, и мы, командиры, очень гордимся вами после этой недели. Я хотел бы прочитать вам письмо, написанное одним боевым солдатом. Подумайте о нем.

И Одед начал читать. Он читал очень тихо, но в пустыне его голос звучал совершенно отчетливо. Это письмо сочинил не Одед, позже этот текст я нашел в интернете. Его автор – солдат боевого подразделения – пишет о своих переживаниях и чувствах так, что невозможно остаться равнодушным.

Как передать свои переживания? Слова ведь так банальны. Как передать чувства, которые ты испытываешь, другому человеку? Как я могу доходчиво описать ситуацию и ту вопиющую несправедливость, которая меня мучительно гложет? Почему жизнь небоевых солдат так хороша? Они окружены девушками, у них есть время и возможность столько успеть! Жаль, что лучшие годы пролетают так быстро. Почему, когда я приезжаю домой на шаббат и пытаюсь приблизиться к тебе, ты спокойно произносишь: „Ты очарователен, но я так больше не могу. Не могу ждать неделями, пока ты заявишься на шаббат домой – грязный и уставший. У меня есть другие дела“. И вот пролетел еще один шаббат. Почему, когда мы только призывались, у ребят из подразделения было много подруг, писем, посылок, а теперь мы все остались одни? Неужели это из-за трех лет? И я сижу здесь, в грязи, и снег опускается на землю, и я дрожу, мне очень холодно, но сердце… сердцу намного холоднее. Ведь, пока я здесь, ты лежишь в своей кровати, укутанная одеялом, в своем теплом и защищенном доме и не думаешь ни о чем. Ты знаешь, что где-то там есть солдаты, сидящие в грязи, дрожащие от холода и мечтающие закрыть глаза, мечтающие поспать. Солдаты, которые охраняют тебя, незнакомка, чтобы ты могла ни о чем не волноваться в своей уютной кровати. Ты спишь, когда я охраняю тебя в военном джипе, весь покрытый пылью после многочасового патруля, в бронежилете, в каске, с автоматом в руках и со злой обидой в сердце. Как же мне объяснить то чувство напряжения и беспокойства, страха и любви, когда я прихожу домой и рассказываю о перестрелке, физических страданиях и волнении – и вы дружно киваете головой, как будто бы все понимаете, но тут же переводите разговор с неприятной вам темы, обсуждая новые машины. Когда я считаю камни, брошенные в наш джип, и слышу, что террорист намеревался устроить засаду и выпустить автоматную очередь по моим братьям, которые со мной с марта 2002 года, а в мировых новостях лишь пишут о „плохих солдатах“, которые стреляют и убивают „невинных“. Когда 10-летний подросток, бегущий по узким арабским улицам, кричит, как сильно он ненавидит меня и что бы он сделал с моей сестрой… А я ничего не могу сделать! Когда по утрам я вижу восход солнца и пейзажи, которые многие за границей мечтают увидеть, я мечтаю лишь о стенах родного дома. Мне хочется услышать от вас хоть одно теплое слово! Когда болит спина и глаза красные от отсутствия сна, я открываю газету и читаю, как некие израильтяне не готовы служить по „идеологическим причинам“ в Шхеме, Туль-Кареме, Рамалле, Дженине, потому что это против их моральных устоев. Есть ведь другие, которые сделают всю черную работу за них. Так кто же мы? Мы – чернорабочие государства Израиль? Эти идеологи никак не могут осознать, где мы живем. Они не понимают, что без нас они попросту не выжили бы здесь и дня. Я не прошу вашей жалости. Я также не собираюсь жалеть самого себя. Я просто кричу о несправедливости! Мудрецы когда-то сказали: „Кто не работает на протяжении недели – тот не ест в шаббат “. Эти мудрецы даже не представляли, как мы будем чувствовать себя через три года после мечетей, террористов, оружия, арабских переулков. У них нет ни малейшего понятия о том, как мы будем чувствовать себя уже дома, даже в своих кроватях ни на секунду не забывая, что есть ребята, которые родились спустя 5 лет после нас, и именно они сейчас защищают нашу страну. Из-за этой ужасающей реальности мы просто обязаны быть здесь, чтоб охранять наши семьи, наших братьев и сестер. Я горжусь тем, что являюсь бойцом. Полтора месяца назад я пришел со службы домой на шаббат. Моя маленькая сестра написала мне письмо и подарила мне его вместе с шоколадкой. „Спасибо, что ты меня охраняешь“. Больше ничего. В свои 6 лет она понимает больше, чем многие в этой стране. И если бы я не пытался показать, какой крутой я брат, я точно бы расплакался. Потому что все это – для нее. Так скажите нам доброе слово. Не нужно больших зарплат, дорогих машин, поездок за границу. Всего лишь доброе слово. Чтобы мы знали, что за нами стоит весь народ, чтобы мы знали, что нам есть ради чего служить, чтобы мы почувствовали, что сделали правильно, пойдя в боевые войска. Письмо от простого солдата. Был вечер. Ярко светили звезды. Вокруг на десятки километров нас окружала пустыня. И только голос сержанта, читающего письмо: «Я горжусь тем, что являюсь бойцом…»

Мы на тот момент только четыре месяца служили в ЦАХАЛ. И конечно же, мы, вчерашние школьники, не могли не осознать, что значит быть боевым солдатом израильской армии. После Наби Муса мы окрепли душой и телом, стали взрослее. И даже, наверное, спустя сорок лет после службы мы будем помнить Наби Муса, двенадцатичасовый шамнаш, незабываемое, отполированное поколениями парнишек бревно и это письмо.