Текст книги "Сцены из народного быта"

Просто случай

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Иван Петрович Вихров, купец, 50 лет.

Настасья Климовна, его жена.

Дарья Спиридоновна, двоюродная сестра его.

Акулина Андреевна, купчиха, вдова.

Петр Амосович, обедневший купец, проживающий в доме Вихрова.

Щурков, неопределенная личность.

Кухарка в доме Вихрова.

ЯВЛЕНИЕ I

Настасья Климовна сидит за столом и плачет. Дарья Спиридоновна входит.

Настасья Климовна. А уж я, матушка, за тобой посылать хотела.

Дарья Спиридоновна. Что это вы, сестрица? Что с вами?

Настасья Климовна. Нужна ты мне больно. Садись-ка.

Дарья Спиридоновна. Крестник вам кланяется, сестринька. Ведь уж он у нас, сестрица, на покров стал дыбочек стоять… А я все эти дни-то измучилась, сестринька. Ведь у меня внизу жилец третий месяц ни копеечки не платит.

Настасья Климовна. Что твое горе, кумушка!.. Моего-то ты горя не знаешь.

Дарья Спиридоновна (с удивлением). Да что у вас такое?

Настасья Климовна (сквозь слезы). Ведь Иван-то Петрович четвертый день домой глаз не показывает.

Дарья Спиридоновна. Что вы? Да как же это?

Настасья Климовна. Так. Уехал к городовому[11]11
  Городовыми называются иногородние купцы в Москве. – И. Г.


[Закрыть] да вот…

Дарья Спиридоновна. На своей лошади-то?

Настасья Климовна. На своей. Да и лошади-то нет. Бог знает, что с ним делается теперь. (Плачет.)

Дарья Спиридоновна. Что ж вы так убиваетесь-то, сестрица? Его дело мужское: может, что и нужное делает.

Настасья Климовна. И ведь никогда с ним этого не было. Вот двадцать лет живем – впервой такая оказия.

Дарья Спиридоновна. Вы бы, сестрица, на картах разложили.

Настасья Климовна. Раскладывала, да ничего не действует. Веришь ли богу, кумушка, вся душенька-то у меня выболела. Чего-чего уж я не придумала: и убили-то его, и утонул-то он, и с Ивана Великого как не упал ли…

Дарья Спиридоновна. Что это вы какая мнительная! Молоденький, что ли, он?… Пойдет он на Ивана Великого!.. Его и на парадное крыльцо ведут под руки…

Настасья Климовна. Да ведь все может быть… Вот нонче сон опять какой страшный…

Дарья Спиридоновна. А вы что видели, сестрица?

Настасья Климовна. Ох!.. Вот вишь ты: будто бы я стою на горе…

Дарья Спиридоновна. Да-с.

Настасья Климовна. Только будто бы Иван-то Петрович пьяный-распьяный стоит да на меня пальцем грозит.

Дарья Спиридоновна. Ишь, страсти какие!

Настасья Климовна. А лошадь-то будто бы…

Дарья Спиридоновна. Вы бы, сестрица, к Ивану Яковлевичу съездили. Я к нему за всяким делом хожу. Вот, бывало, мой покойник запьет – я и к нему. Бывало, только и спросишь: «Иван Яковлевич, что будет рабу Симиону?» Сейчас скажет алн так на бумажке напишет. Настасья Климовна. Боюсь я одного, кумушка, как он да нехристианскою смертью помер-то» (Плачет.)

ЯВЛЕНИЕ II

Те же и Акулина Андреевна.

Настасья Климовна. Матушка, Акулина Андреевна, не знаешь ты моего горя… не пожалеешь ты меня…

Акулина Андреевна. Пожалела бы я тебя, когда бы не так глупа была.

Настасья Климовна (вскакивая со стула). Да вы разве, голубка, слышали что?

Акулина Андреевна. Это вот ты тут на боку-то лежишь, а я все документы разведала.

Настасья Климовна (бросаясь к ней). Матушка, успокой ты меня, скажи, что с ним сделалось? Какой он смертью-то помер?

Акулина Андреевна. Еще он нас с тобой переживет… Да кабы на мой ндрав такие дела, да я бы его… На что это похоже? Пристало ли старику?…

Настасья Климовна. Да где же он?

Акулина Андреевна. Да у меня волос дыбом стал, как мне сказали… И ты дура будешь, если не сделаешь по-моему. Да я бы из его бороды весь пух выщипала! Он, матушка ты моя, не тебе будь сказано, изволит в Марьиной роще с цыганками…

Настасья Климовна. Ах!..

Акулина Андреевна. Все с себя пропил. Лошадь-то ваша теперь в депе, вчера в депо взяли: пьяный Тимошка задавил кого-то.

Дарья Спиридоновна. Что это вы, Акулина Андреевна, во сне или к зубам? Да разве братец пьет?

Акулина Андреевна. Уж молчи, коли тебя бог обидел…» Потакай пьяницам-то. Твой такой же сокол был, вспомни-ка, сколько раз…

Дарья Спиридоновна. Уж вы всегда бедных-то людей…

Акулина Андреевна. Да ты роли-то не представляй! (Обращаясь к Настасье Климовне.) Ну, что ты, матушка, стоишь-то? Одевайся. Тащи его домой да опозорь его хорошенько, да в бороду-то ему наплюй при всем честном народе, чтоб он блажь-то в голову не запускал.

Дарья Спиридоновна. Что ж, сестрица, поезжайте! Может, с братцем, в самом деле, какое несчастье; он вас-то скорей послушает.

Настасья Климовна. А ну, как он да без нас сюда приедет?!

Акулина Андреевна. Точи лясы-то! (Берет ее за руку и уводит.)

ЯВЛЕНИЕ III

Кухарка (из дверей). Что, матушка, искать поехали? Да уж где найтить! Ты, Спиридоновна, этому не дивуйся: это он от ней и бедствует-то. Я, матушка, у господ жила, да такой май-то не привидывала. Бывало, барыня прикажет тебе распорядиться там, а эта день-деньской торчит все в кухне да по горшкам нюхает. А ругаться-то пойдет… да я такой обидчицы в жизнь мою не привидывала! И такая-то ты, и сякая-то ты… тьфу! Ведь у них, матушка, за что дело-то вышло: намедни сидят они так-то за чаем, а она ему все в уши: «Пиши, говорит, духовную: не ровен час – помрешь, меня по миру пустишь». А он так-то залился слезами: «Да что ж, говорит, ужли тебе, говорит, моей смерти пожелалось?…» Уж она у нас, матушка, такая клятая; у них и род-то весь такой. Вот когда сестра ее придет, семь разов в день самовар поставишь…

Дарья Спиридоновна. Вижу, красавица, сама вижу, какие она с ним язвы-то делает. Уж она испокон веку такая мытарка была, через ее милость и мы в бедность произошли. Это братца бог наказывает за то, что он родных не послушал, против нашей воли женился. Мы ему тогда говорили: «Погодите, братец, мы вам худа не желаем, свет-то ведь не клином сошелся, мы вам найдем невесту богатую, из хорошего рода». – «Нет, говорит, не могу с своим сердцем управиться». Вот теперь и управляйся!

Кухарка. Да она, должно, приворожила его.

Дарья Спиридоновна. Нет, матушка, ему судьба такая, его опутали. Взял-то он ее в одном платьишке; обул, одел ее, салопов ей разных нашил. Как поступила она в богатство-то – и давай мудровать! И то не так, и другое не так. Иван-то Петрович терпел-терпел, да с горя-то, должно быть, и запил.

Кухарка. Э!

Дарья Спиридоновна. Так мы, матушка, и обмерли! Да четыре года после этой оказии и курил. Чего-чего тогда с ним – не делали, чем-чем не лечили…

Кухарка. Как же остановили-то?

Дарья Спиридоновна. А вот, вишь ты. Сидим мы так-то раз да и плачем. «Экое, – я говорю, – нашему роду пострамление!» А молодая-то хозяюшка стоит перед зеркалом да ломается. Я и говорю: «Что это, говорю, Настасья Климовна, неужели на тебе креста-то нет! Мы, говорю, все в таком несчастии находимся, а тебе и горюшка мало!» Она этак вывернулась фертом. «Мне-ста, говорит, что за дело? Я его не неволю пить-то…» Такое-то меня зло взяло! Я с сердцов-то и наступила на нее. «Да от кого ж он, говорю, пьет-то? Ты, говорю, в наш дом несчастье принесла!» Только мы кричим, а Иван-то Петрович что-то и застучал. Я к двери-то, думаю – не помер ли. А он, матушка ты моя, ходит по горнице да все руками отмахивается… так-то все отмахивает… Махал, махал, да как грохнется!.. И сделался вот, надо быть, мертвый. Как очнулся-то, и говорит: «Мне, говорит, было видение». Я и говорю: «Какое же вам, братец, было видение?» – «Не велено, говорит, сказывать. Все, говорит, можно сказать, только одного слова нельзя говорить».

Кухарка. Да, вот тоже, как я у господ жила, так барской камардин так-то помер, – запил тоже, да на другой день и очнулся. Стали его допрашивать, – все сказал, только одного слова недопросили.

ЯВЛЕНИЕ IV

Те же и Амосович.

Амосович. Что, матушка, не слыхать ли чего?

Дарья Спиридоновна. Ах, Амосыч, пропала наша головушка! Ведь запил!

Амосович. В такую, знать, компанию попал… в пьющую… Эхма! Слабостям-то мы, матушка, больно подвержены; тешим плоть свою на сем свете, а об часе-то смертном не подумаем. А ведь окаянному это на руку: он в те поры так за нами и ходит, так в греховные узы-то нас и опутывает.

Дарья Спиридоновна. Давно я тебя не видала, Петр Амосыч. Что дочка-то твоя?

Амосович. Ничего… живет. Видел намедни в соборе. Хотел было подойти, да боюсь – огорчишь, ведь барыня; против других совестно будет, вишь я какой! А то вот зимой-то ходил с ангелом поздравить, да на глаза-то не приняла. «Гостей, говорит, много». Посидел там у них в кухне, погрелся. Спасибо, кухарка у них такая добрая, рюмочку поднесла да обедать с собою посадила… А экономка с лакеем двугривенничек выслала… все добрые люди, матушка. Вот теперь хоть бы Иван Петрович: фа-терку мне дает, все у меня свое тепло есть, а то, зимнее-то дело, ложись да помирай. Что говорить, матушка, не легко есть чужой хлеб, коли сам народ кормил… Совестно, матушка! Иной раз пораздумаешься – кусок в горло нейдет…

Дарья Спиридоновна. Что ж вы у дочери-то не живете? Неужели на ней креста-то нет, что она вас на старости и согреть не хочет? Неужели она не боится божеского наказания?

Амосович. Ну, бог с ней! Ведь бог все видит!.. Отец и денно и нощно пекся об ней, а она против родителя… Захотелось вишь благородной, барыней быть захотелось!.. Ведь она, матушка, без моего благословения с барином под венец-то пошла. (Плачет.) Да я ей, матушка, и то простил. Я ей все отдал, все, что еще старики накопили, я ей отдал. На, дочка, живи да нашу старость покой, а она… ну, бог с ней! Ты подумай, матушка, кабы я пьяница был…

За сценой голос Ивана Петровича: «В гостях хорошо, а дома лучше».

ЯВЛЕНИЕ V

Вихров очень навеселе и Щурков.

Вихров, (входя)

 
Ты, Настасья, ты, Настасья,
Отворяй-ка ворота.
 

Вот мы к тебе вся компания!

Амосович. Эх, Иван Петрович, на старости ты лет…

Вихров. Что ты мне можешь препятствовать? Вон сейчас! Ты моей милостью на свете живешь. Я тебя с лица земного сотру! Вон!

Дарья Спиридоновна. Ее нет, братец.

Вихров. А, сестрица любезная! А где жена?

Дарья Спиридоновна. Ее нет, братец.

Вихров. Зачем же ты на мои глаза показалась?

Дарья Спиридоновна. Я навестить вас пришла, братец.

Вихров. Ладно, ступай в свое место. (Обращаясь к Щуркову.) Ну, ты, прощалыга! Представляй киятры.

Щурков. Это можно-с, только гитарки-то нет-с.

ЯВЛЕНИЕ VI

Настасья Климовна (вбегает). Да что это ты, батюшка, вздумал на старости лет крамбольничать-то?

Вихров. Молчать! Ходи в страхе! Топну ногой – понимай, что значит.

Настасья Климовна (к Щуркову). Ты что за человек?

Вихров. Гони его в шею – это грабитель.

Щурков. В гости звали, да и гнать-с!

Вихров. Сволочь! Вот как мы об тебе понимаем. (Опускает голову на стол.)

Настасья Климовна. Вон, вон!..

Щурков. Конечно, сударыня, средства мои не позволяют мне быть хорошо одетым, но и в несчастном положении я сохранил благородные чувства. Конечно, благодетель мой в таком виде и отрекомендовали меня…

Настасья Климовна. Ступай, ступай!

Щурков. Позвольте мне, как благородному человеку, просить рюмку водки.

Настасья Климовна. Да с чего ты взял? Пришел в чужой дом незваный и непрошеный…

Щурков. В таком случае позвольте мне с вами проститься».

Настасья Климовна. Прощай, батюшка, ничего…

Амосович. Ступай, коли говорят, ступай…

Щурков подходит к Настасье Климовне и протягивает ей руку.

Настасья Климовна. Это ты что еще выдумал?

Щурков. Я уважаю вас как строгую женщину, а потому прошу позволения поцеловать вашу руку.

Настасья Климовна. Нет, батюшка, мы отродясь такими делами не занимаемся.

Щурков. Как вам угодно-с. Впрочем, если вам не будет составлять беспокойства, позвольте мне рюмку водки.

Настасья Климовна. Вон!

Щурков медленно уходит.

ЯВЛЕНИЕ VII

Те же, без Щуркова, Вихров (подымая голову). А где мои гости? Давай нам музыку. Аленка, валяй вприсядку.

 
Ты, Настасья, ты, Настасья,
Отворяй-ка ворота…
 

Настасья Климовна. Опомнись, Иван Петрович…

Вихров. Прочь! Где моя подруга жизни?

Настасья Климовна. Досталось твоей подруге-то жизни; тебя бы…

Вихров. Меня? Не смей!.. Меня грабить!.. Я загулял, а меня грабить!.. Дарья Спиридоновна, я в Марьину рощу попал, а за что они меня били? Деньги были мои… три тысячи серебром денег-то было…, За что они меня били?…

Все. Кто же тебя бил-то?

Вихров. Все меня били!.. Тимошка, ты хочешь лошадь пропить, потому хозяин этого чувствовать не может… Врешь!.. Меня ограбили!.. Меня ядом напоили, я помереть должен!.. Я пропащий человек! За что они меня били?… Цыганка… она меня у… уду… удушить хотела… За что они меня били? (Опускает голову на стол.)

Дарья Спиридоновна. Должно быть, сестрица, и впрямь его опутали.

Настасья Климовна. За что же они его били-то?

Амосович. Такая уж компания… пьющая!

Дарья Спиридоновна. Да ничего, сестрица. С моим покойником часто бывали такие оказии-то. Пройдет!

«Отечественные записки» Na 9, 1855 г.

С широкой масленицей
Сцены

(Сцена представляет трактир в московском захолустье. За столом сидят купцы, мещане, мастеровые и т. п.)

– С широкой масленицей имею честь поздравить!

– И вас также.

– Масленица – сила большая! Наскрозь всю империю произойди – всякий ее почитает. Хотя она не праздник, а больше всякого праздника. Теперича народ так закрутится, так завертится – давай только ему ходу!.. Сторонись, пироги: блины пришли! Кушай душе на утешенье, поминай своих родителев!

– Да, уж именно… увеселенье публике большое!..

– Вчера наш хозяин уже разрешение сделал: часу до четвертого ночи портером восхищались.

– Православные, с широкой масленицей! Дай бог всем! Теперича масленица, опосля того покаяние! Ежели, примерно, воровал али что хуже – во всем покаемся и сейчас сызнова начнем. Все люди, все человеки! Трудно, а бог милостив! Мне бы теперь кисленького чего… я бы, может, человек был…

– Бедный я человек, неимущий гражданчик, можно сказать – горе горецкое, а блинков поел!.. Благодарю моего господа бога! Так поел, кажется…

– Дорвался!

– Дорвался! Верное твое слово – дорвался. Штук тридцать без передышки! Инда в глазах помутилось!..

– Что ж, ведь обиды ты никому не сделал…

– Кухарку, может, обидел, заставил стараться, а то никого…

– Семен Иваныч, блины изволили кушать?

– Да я крещеный человек аль нет? Эх ты… образов вание!..

– Что у вас: сюжет насчет масленицы? Так я вам могу доложить, что супротив прежних годов обстоятельства ее оченно изменились, и ежели где справляют ее по-настоящему, так это у папы рымского, но только, между прочим, заместо блинов конфеты едят.

– Тьфу! Разве может конфета против блина выстоять?

– Блин покруче конфеты; как возможно!.. Конфете с человеком того не сделать, что блин сделает.

– Блин, ежели он хороший, толстый да его есть без разума, – об душе задумаешься.

– Человеком! Иному ничего, ешь его только с чистым сердцем.

– Я больше со сметаной обожаю…

– И сейчас это папа рымский выдет на балкон, благословит публику с широкой масленицей, и сейчас все начнут действовать, кто как умеет: которые колесом ходят, которые песни поют, которые на гитаре стараются, а которые в уме помутятся – мукой в публику кидают, и обиды от этого никому нет, потому всем разрешение, чтобы как чудней. Огни разложат… Превосходно…

– В старину и у нас было весело. Идешь, бывало, по улице-то – чувствуешь, что она, матушка, на дворе… Воздух совсем другой: так тебя блинами и обдает, так тебя и обхватывает… На последних-то днях одурь возьмет… Постом-то не скоро и на путь истинный попадешь…

– После хорошей масленицы человек не вдруг очувствоваться может: и лик исказится, и все…

– С широкой масленицей! Можно мастеровому человеку себе отвагу дать? Господа купцы, есть я мастеровой человек и, значит, трудящий… Можно ему? Какой мне от вас ответ будет? Вот вы и не знаете… А я вам сейчас предъясню… Масленица для всех приустановлена. Видите! И значит, я должен все порядки соблюсти. Верно я говорю? Наскрозь всю масленицу! Без купцов нам жить невозможно, голубчики… Не осудите меня. Запили заплаты, загуляли лоскутки…

– В балаганах-то теперь стон стоит…

– Уж теперь народ сорвался…

– И что значит этот блин… лепешка и больше ничего. А вот ежели нет его на масленице – словно бы человек сам не свой.

– Уж бедный который и тот…

– Семен! Графинчик да поподжаристей пятачок, только чтоб зарумянил хорошенько.

– А ведь за масленицу-то одолеют эти блины… Мы с понедельника благословились…

– У нас, бабушка, вперемежку: день блины да день оладьи – оно и не так чувствительно.

– У меня к блинам больше пристрастия. Снеток, ежели хороший…

– С луком тоже прекрасно… Глазками его нарезать… аромат…

– У нас Домна Степановна кадушку-то сперва-наперво холодной водой сполоснет, положит муку-то да молитвы начнет шептать, так у ней блин-то… Господи!.. Так сам тебе в душу и лезет. В понедельник архимандрита угощали. «Ну, говорит, Домна Степановна, постный я человек, а возношу вам мою благодарность». А дьякон только вздыхал…

– От хорошего блина глаза выскочат. А вот я посмотрю на господ… Какие они к блинам робкие: штуки четыре съест и сейчас отстанет…

– Кишка не выдерживает!

– Наш лекарь Василий Петрович сказывал: «Кто ежели, говорит, мозгами часто шевелит, значит, по книгам доходит али выдумывает что – тому блины, вред. Потому, говорит, разнесет человека, распучит, воздуху забрать в себя не может, ну, и конечно, действоваться уж и не может…»

– A вот мы не думамши живем, а, слава тебе господи, не хуже других! И капитал скопировали и народ по своим достаткам кормим… Богу он за нас молит. И какое есть нам от бога положение – блины, все прочее…

– У нас без сумления…

– Да об чем сумлеваться-то? Один раз живем.

– Маланья Егоровна по корпусу-то своему – свинья сущая, едва ходит, с лестницы под руки водят, а какой ум в себе имеет. Намедни протопопу какое слово брякнула. Камилавку снял. «Ну, говорит, мнение ваше необыкновенное…» А ведь никаких книг не читала и ни об чем никогда не думала, а уж, значит, бог вложил… Любопытно это, с учителем она вчера за блинами, сцепилась насчет разговору. Тот говорит: «У вас, говорит, в помышлении все насчет еды…» А она говорит: «Мы, говорит, творим еже предуставлено. Как старики наши жили, так и мы живем. Вы, говорит, кушайте во славу божию, коли епекит у вас есть, а нашим порядкам не мешайте. Вы, говорит, молодой человек, а я в Киеве была, и у Соловецкого сподобилась…» Тот прикусил язык-то да так и остался.

– Оборвать следовало. Человек за блинами, плоть этого требует, а он с пустыми словами.

– Слова самые пустые, нестоящие… Человеку надо раздышаться, тогда с ним говори…

– Бывало, теперешнее дело, под Новинским стон стоит…

– Мелок народ стал…

– То есть, так народ измельчал, хуже быть нельзя…

– Под другие нации больше патрафляют… От роди-гелев-то какие порядки заведены, бросили, а в новых-то запутались. Форму-то, значит, потеряли: купец не купец, барин не барин, а так, примерно…

– Всё одно – ничего.

– Верно ваше слово – ничего! Оттого и масленицы настоящей нет и соблюдать ее некому.

– Ваше степенство, мы соблюдаем! Видите… До последнего грошика все пропил… Вот что значит московский мещанин!.. Вы души нашей не знаете… У нас душа вот какая – графин на стол… Живо!.. Запили заплаты, загуляли лоскутки…

«Новое время», 6 февраля 1882 г.

«Спрятался месяц за тучи»
Монолог

Вот она, жизнь-то моя, какая! Капиталу много, а тоски и еще больше! (Поет.)

 
Спрятался месяц за тучи,
Больше не хочет гулять.
 

Кабы в этом разе цыганов не было – помирать бы пришлось. Фараоны,[12]12
  Фараоны – презрительная кличка полицейских.


[Закрыть] в линию! Конокрады, по местам!

 
Спрятался-месяц за тучи,
Больше не хочет гулять.
 

За любовь претерпел! Так нашего брата, дурака, и надо. Отдай деньги, да и пошел прочь! Поцелуй пробой, да ступай домой. То есть так обидно, кажется… Фараоны! Веселую!

 
Ай береза, ты моя береза!
 

Иду я довольно равнодушно по улице, никого не трогаю, смотрю: из окна высунулась барышня… Словно она меня кипятком ошпарила. Тут, думаю, вся моя погибель!.. Все свои глупости бросил, только по три раза на день в цирульню завиваться ходил, на лик красоту наводил. Собаку ихнюю приучил, чтобы не лаяла, а с кухаркой дружбу завел, чтобы записки носила. Путался, путался – надоело: сваху подослал. Приняли меня отличнейшим манером. Дяденька ихний стал со мной в трынку играть, а маменька с дочкой на фортопьянах меня учить, а опосля того маменька приказали дом в голубую окрасить. «Очень я, говорит, нежный цвет люблю». Что этой слякоти сродственников повылезало – все на мой счет. Жри! Купец заплатит!.. Порешили – опосля ярманки свадьба. Проводили меня в Нижний честь-честью. Маменька два раза плакать принималась, спирт для воодушевления нюхала. Такая в Нижнем-то меня тоска взяла; подойду к буфету-то, посмотрю, как бутылки стоят, да и прочь – боялся сорваться на прежнее положение. Насилу дотерпел до конца ярманки. Приехал в Москву, завился и сейчас к невесте. Не дождались меня – за поверенного выдали! Как чумовой я бросился в Грузины, да две недели без просыпу там и орудовал. От коньяку шею свело!.. Два протокола составили! В тюрьме сидел за безобразие! В сером пальте ходил! Одно только теперича и осталось… Фараоны, в линию! Конокрады» по местам…

 
Спрятался месяц за тучки,
Больше не хочет гулять…»
 

«Нива» № 14 1874 г.