Текст книги "За час до рассвета"

Вместе с товарищами

Немцы бросили Алексеева в кузов машины и доставили в Минск в комендатуру. Но там его держать не стали, а отвезли в лагерь пленных в Масюковщину. К несчастью, в проходной караульного помещения стоял часовой-гитлеровец, от которого Николай убежал из подвала картофелехранилища.

Увидев Алексеева, он завопил:

– Швайн, швайн!²

Охранники схватили Николая, связали его, и комендант приказал дать ему тридцать палок. Алексеева насильно раздели, повалили животом на скамейку, привязали ноги и руки, и палач начал бить его резиновым шлангом.

Николай не кричал, а только, стиснув зубы, вздрагивал, пока не потерял сознание.

Очнулся Алексеев на второй день в бараке. Лежал он на полу.

Возле него сидели его друзья – Петр и Сергей. Потом к ним присоединились знакомые по Могилев-скому лагерю Иван Гармаш и Иван Биндюк.

– Ну как, браток, чувствуешь себя? – спросил Иван Гармаш.

– Плохо, – с трудом ответил Николай.

Целую неделю Николай не мог подняться: все тело болело, горело огнем, нельзя было шевельнуть ни рукой ни ногой.

Друзья ухаживали за ним, кормили чем могли. А дни шли, сменялись длинными ночами сорок первого года…

Гитлеровцы начали распространять слухи в лагере, что солдаты фюрера заняли Москву, что сам Сталин находится в плену, что Красная армия разгромлена.

Но никто им не верил.

Через неделю Николай стал чувствовать себя немного лучше, хотя из ран еще сочилась кровь. Его не покидала одна-единственная мысль: бежать, бежать и только бежать…

Как-то Алексеев сказал об этом Ивану Гармашу.

– Ты должен окрепнуть. Понял? – ответил Гармаш. – А побег мы готовим. Когда будет пора, мы тебе шепнем.

Прошло шесть дней. С вечера начал моросить дождик, поднялся ветер. Ночь выдалась темной. Около полуночи Николай вздремнул. Вдруг кто-то толкнул его в бок. Алексеев проснулся, над ним склонился Иван Гармаш:

– Ну, Коля, пора! Выходим…

Гармаш осторожно двинулся к выходу из барака, Алексеев – за ним. Когда они вышли, Николай заметил, что за бараком уже стояла группа людей.

– За мной! – шепотом сказал Гармаш.

Пригнувшись, осторожно перебегая с места на место, минули еще один барак и очутились у неглубокого рва, заросшего бурьяном. Залегли. Неожиданно скользнул луч прожектора. По спине Николая пробежал холодок: хоть бы не заметили! Наступил последний решающий момент: жизнь или смерть. Гармаш с финкой, Биндюк, Васильев и Артеменков с камнями в руках, поползли к грибку, где стояли гитлеровские патрули, остальные оставались лежать в бурьяне.

Наступили тяжелые минуты. Все будто вросли в землю. Невдалеке раздался приглушенный стон. Алексеев услышал это, по-пластунски пополз на помощь товарищам. Пять метров… десять – и вдруг сталкивается в бурьяне с Гармашом.

– Николай, это ты?

– Я, я, Ваня…

– Бери, тащи этого фрица в овраг, а я – мигом за другим…

Гитлеровские патрули были сняты без шума. Группа бросилась к проволочному заграждению. Там Гармашом был заранее сделан проход. Дождь усилился, с грохотом гудел в проводах ветер, ночь – хоть глаз выколи.

Когда группа была уже в двухстах метрах от лагеря, в небо взвилась осветительная ракета, за ней вторая, третья… Завыли сирены, фашисты подняли тревогу. Застрочили пулеметы с охранных вышек.

– Уходите подальше, ребята! – почти закричал от досады Гармаш.

Николай пополз изо всех сил. Захватывало дыхание, сердце билось так, что казалось, вот-вот выскочит. А тут еще раненая рука… На мгновение притаился, осмотрелся – никого. Он поднялся и, пригибаясь сколько мог, побежал дальше, дальше от лагеря…

В полукилометре остановился, залег, чтобы перевести дыхание, и увидел почти рядом с собой Ивана Биндюка. Он тоже тяжело дышал и не мог проговорить ни слова. Николай так обрадовался товарищу, что почувствовал новый прилив сил.

– А где остальные?

– Видимо, в кусты побежали. А это плохо. Наверняка гитлеровцы оцепят кусты. Нужно уходить подальше в поле – и в лес… Гармаш, кажется, погиб. Он всех пропустил через заграждение, а сам хотел пройти последним. Но как только рванулся бежать, видимо, его ранило, и он повис на проволоке…

Весть о смерти Гармаша так ошеломила Алек-сеева, что у него горло сжалось от подступивших слез… Выстрелы стали раздаваться ближе. Беглецы поползли дальше. В небольшой ложбине наткнулись на Куценко. К рассвету они подошли к какой-то деревне; осторожно подползли по огородам к крайнему дому, в крыше сарая сделали лаз и пробрались на сеновал.

– Ну, кажется, на этот раз благополучно, – шепотом произнес Алексеев. – Здесь, похоже, безопасно. Отдохнем – и снова в путь…

Кувшин теплого молока

Еще долго прислушивались к окружающим звукам беглецы. Они боялись, чтобы немцы не пустили по их следу собак. Но только было слышно, как тяжело вздыхала корова, лежавшая где-то рядом, да спросонья горланил петух.

Запах свежего сена действовал одурманивающе, сильно клонило ко сну. Стало светать. Вдруг скрипнули ворота сарая… Вошла молодая женщина с ведром в руках. Она подошла к корове и собиралась подоить ее. Николай понял, что это хозяйка, и, чтобы она не испугалась, если обнаружит беглецов, решил сам ее окликнуть.

– Хозяюшка! – позвал он тихо.

Услышав чей-то голос, женщина со страху все же выпустила из рук ведро.

– Хозяюшка, вы не бойтесь нас. Мы свои люди, бежим из немецкого плена…

Женщина посмотрела на странных людей и проговорила:

– О Господи, голубчики вы мои, у нас же полно этих иродов в деревне! Как с вами быть? Вас могут схватить… Дарагенькие вы мои, подождите, я сейчас…

Она выбежала из сарая, закрыла за собой ворота и куда-то ушла. По команде Николая все слезли с сеновала и бросились к воротам. Корова от испуга поднялась, подошла к ведру, понюхала его и замычала. Потом уставилась выпуклыми добрыми глазами на оборванных незнакомцев и принялась спокойно жевать сено.

– Бежать надо, – всполошился Куценко.

– Да молчи ты! – цыкнул на него Николай. – Слышишь?

Где-то застрекотали мотоциклы. По дороге недалеко от сарая тяжело проносились грузовики. В соседнем дворе залаяла собака. Раздались выстрелы. Собака взвизгнула, потом опять начала лаять. Последовало еще два выстрела подряд, и собака затихла.

– Можа, вона до немцев пошла, бисова баба, – проговорил снова Николай Куценко.

– Сиди уж! – осадил его Иван Биндюк. – Без тебя тошно… Хочешь снова в лапы?

Биндюк недолюбливал Куценко. Тот всегда готов был «побалакать», порассуждать, и все впустую, а Иван Биндюк, кубанский казак, человек прямой, степенный, знающий цену слову, терпеть не мог пус-тую болтовню.

– Не может быть, чтобы хозяйка пошла к гитлеровцам. Ведь она же белоруска. А я этот народ знаю: погибнет, но не продаст, – уверенно ответил Биндюк.

– Идет, идет! – сообщил Алексеев. – Вон она. Одна.

Все притихли. Щелкнул запор, приоткрылись ворота. Вошла хозяйка с большим свертком в руках.

– Видно, дарагенькие, волновались… Вот все, что нашла из мужской одежды, – сказала она и протянула сверток Алексееву. – Переодевайтесь. До вечера побудьте в сарае. Может, и пронесет. А вечером я вас выведу отсюда.

Николай не удержался, схватил руку хозяйки, поцеловал.

– Большое вам спасибо!

– Да не за што, дарагенькие… А откуда же будете?

– Издалека. Один с Кубани, другой с Украины, а третий дальше всех – из Сибири.

– О Господи! Может, и мой скитается где-то вот так…

– Ну нет, хозяюшка, ваш воюет, – успокоил ее Биндюк.

– Воюет, говоришь?

– Непременно! Иначе нельзя. Кто же воевать тогда будет?

– А немцы вопят, что с войной скоро покончат, все войска красных разбиты, Москву забрали…

– Это, хозяюшка, брехня, вы ей не верьте, – ответил Николай и поинтересовался: – А у вас в деревне немцев много?

– Очень много, очень много! Хаты позанимали, школу. У нашей хате нет, а у соседей офицер живет… Но вы, дарагенькие, переодевайтесь, а я принесу чего-нибудь вам поесть.

И хозяйка снова вышла из сарая. Вскоре она вернулась, принесла кувшин теплого молока, две буханки хлеба и кружку. А когда стемнело, огородами вывела Николая и его товарищей в безопасное место и показала дорогу в лесную деревушку Богатырево.

– Здесь кругом немцы, – предупредила она, – а на этой дороге их нет. Но смотрите: говорят, что тут недалеко, возле леса, днем дежурит какой-то полицай. Вот таких, как вы, вылавливает и немцам выдает. А некоторых на месте расстреливает. Много людей загубил этот ирод! Будьте осторожны, дарагенькие…

Скитания

На следующие сутки беглецы дошли до Богатыревского леса. В густых соснах сделали привал. Нужно было решить, что делать дальше. Николай сказал:

– Скитаться вот так мы не можем… Нарвемся на немцев – и поминай как звали! Нужно искать партизан. Здесь они должны быть.

– О ни, хлопцы, лучше пишли до мэнэ, на Черниговщину. Дома у меня тильки батько и маты… Микола наш так быстрее очуняе. Организуемость – и в партизаны, – сказал Куценко.

– Нет, – возразил Алексеев. – Иван как хочет, а я останусь здесь.

– Я тоже остаюсь с тобой, Коля, – заявил Биндюк.

– А я пийду на Черниговщину. Коли шо, не поминайте мэнэ лихом…

Куценко тут же ушел. Николай и Иван долго смотрели ему вслед.

– Пойдем, Ваня, – сказал Николай, когда Куценко скрылся в лесу. – Пойдем. Будем искать партизан. Леса здесь, в Белоруссии, большие, обязательно найдем их или оставшихся в окружении наших.

И они пошли искать партизан. Они прошли много белорусских деревень и к концу февраля 1942 года снова вернулись под Минск.

Последние дни февраля были очень морозными, дул северный ветер, выпало много снега. Идти было тяжело. Однажды они пришли на хутор Антонишки к старому знакомому, Антону Тарановичу, у которого уже однажды ночевали. Хозяин и хозяйка узнали их.

– Дык куда сейчас путь держите? – спросил Таранович.

– Хотим податься в сторону фронта, на восток, – ответил Николай. – А сегодня вот думаем у вас заночевать.

– Да ради Бога! – сказал хозяин.

– Нет, Коля, ты здесь оставайся, а я пойду в Слободу, там есть знакомые, должны пустить меня. Может, какие новости узнаю, может, о партизанах что-нибудь разведаю. Ты, Коля, не беспокойся, я завтра вернусь, – уговаривал его Биндюк. – Вы уж тут, хозяюшка, обогрейте его: Николай больной, раненый…

И ушел.

Хозяйка стала хлопотать у печки, а мужу велела:

– Принеси дров, печь нужно натопить получше, воды согреть. Надо человека помыть, переодеть его в чистое… – И, обратившись к Алексееву, спросила: – Как вас зовут?

– Николаем.

– Раздевайтесь…

– Вы знаете, хозяюшка, я сам не могу раздеться, очень рука болит. Никак еще от ранения не очухаюсь!

Хозяйка подошла к Николаю, торопливо сняла верхнюю одежду. По рубашке и брюкам ползали вши. Алексееву стало как-то не по себе.

– Знаете, трудно выводить их, ведь несколько месяцев не переодевались, не мылись…

– Не стесняйтесь, мы все это сделаем.

Хозяйка нагрела воды, накалила камни в печи, приготовила большую кадушку. Антон раздел Николая, посадил в кадушку и начал мыть. Повязка на руке была бурого цвета, затекла гноем, от нее исходило зловоние. Таранович осторожно разрезал ножницами повязку. Из раны потекла кровь, в ней кишели черви.

– Ах, браток, дела-то у тебя неважные… – проговорил Антон.

Он быстро взял столетник, выжал из него сок и залил рану. Хозяйка нашла кусок марли и забинтовала больную руку. Затем Николаю дали чистое холщовое белье, накормили и уложили спать. Но ему не спалось, после стольких скитаний все происшедшее казалось сном. Он думал о том, где устроился Иван, узнал ли что-нибудь о партизанах… Ночь прошла неспокойно.

Утром Николай с нетерпением ждал возвращения Ивана. Полдень – нет, вечером тоже не пришел. Пришлось переждать в доме Тарановича еще ночь, а на другой день Алексеев пошел в Слободу в надежде встретить там Биндюка. Но, придя в деревню, узнал, что Иван погиб во время случайно вспыхнувшего в избе пожара.

Трагедия с другом потрясла Николая; он долго сидел обессиленный посреди деревенской улицы, прямо на снегу, на морозе, не зная, что делать дальше, куда идти. Ему казалось, что все потеряно. Иван не раз спасал его от смерти, был настоящим другом. А теперь Николай остался совсем один, раненый, больной…

Спасибо добрым людям

После трагической гибели товарища Николай Алексеев ночью, чтобы никто его не видел и не сообщил о нем гитлеровцам, перешел в деревню Дворище. Вначале его укрывали от немцев, лечили и кормили Антон Григорьевич Якутович и его жена Любовь Васильевна, затем, когда кто-то из соседей донес гитлеровцам, что в доме Якутовичей лежит раненый красноармеец, Николая переправили к Анне Радько, а потом в деревню Копеевичи, к 78‑летней старушке Адели Юльевне Волчек.

Здесь, в деревне Копеевичи, его стали навещать местные ребята. Вскоре Николай узнал, что все они комсомольцы. Образовалась боевая подпольная комсомольская группа. По заданию Алексеева ребята находили оружие: автоматы, гранаты, винтовки и пистолеты. Собрали даже ручной пулемет и раздобыли четыре заряженных диска.

Группа готовилась уйти в партизанский отряд, но ждала выздоровления Николая. Ребята приходили к нему ежедневно и докладывали, сколько нашли патронов, автоматов и другого оружия, где спрятали все это. Алексеев, в свою очередь, учил ребят конспирации, направлял их в разведку, советовал, как провести ту или иную операцию.

А когда Алексеев выздоровел, член боевой комсомольской группы Станислав Мазуркевич вручил Николаю новенькие автомат, пистолет, две гранаты и патроны. Это был подарок ребят своему боевому учителю.

Однажды, после удачно проведенной разведки, Алексеев приказал членам группы собраться вечером на явочной квартире. Обсудили возможность ухода в лес и организации партизанского отряда. Но хотя Алексеев был кадровый военный с хорошей военной подготовкой, о партизанской жизни он не имел никакого понятия. Как быть, с чего начинать? И Николай решил сам пойти на поиски партизан. Об этом он и сообщил членам своей группы.

Велел соблюдать осторожность и конспирацию и ждать его возвращения. Почти всю ночь Николай не сомкнул глаз, обдумывая детали ухода в лес.

Утром Алексеев пошел в сарай, взял охапку дров, принес в хату и сказал старушке:

– Вот что, мать: дайте мне надеть что-нибудь получше. Пойду в Минск, паспорт получать.

– Дитятко мое! Куда же ты пойдешь? – запричитала старуха. – Да ведь они тебя там схватят и застрелят…

– Не застрелят. Везде объявления висят, что все, кто не имеет паспортов, должны явиться в комендатуру.

– Мало что они пишут, эти фашисты, им лишь бы обмануть! Ты только заявись, так они тебя и схватят…

– Обещают хорошо обращаться, работу дать. А я у вас даром хлеб перевожу…

Старушка, всегда ласковая к Николаю, на этот раз сердито посмотрела на него, молча подошла к сундуку, достала новенький костюм зятя, яловые сапоги, плащ серого цвета и небрежно бросила все под ноги Николаю. Пока он переодевался, старушка молча наблюдала за ним. Руки ее нервно дрожали, глаза горели презрением.

– Мне терять нечего, – вдруг заговорила старуха. – День туда, день сюда… Отжила свое. Но я тебе прямо скажу: если бы знала, что пригреваю не своего человека, я бы тогда еще, когда ты у нас лежал без памяти, в жару, вот этими руками тебя придушила бы. – И она протянула свои костлявые, натруженные руки. – А теперь иди в свою полицию или комендатуру, как ее там называют. Но помни, что ежели ты так поступишь, я тебя прокляну, никудышный ты человек!

Возмущение старушки Алексеев принимал как благословение. Ему хотелось обнять ее, расцеловать. За ее безбоязненность, прямоту, за лютую ненависть к врагу. Было неловко перед пригревшей его старой женщиной, но сказать ей правду он не имел права.

Николай зашел в амбар, вытащил из сена автомат, повесил его на плечо под плащ, прицепил к поясу два запасных диска, вложил в карман гранаты и сунул за пазуху пистолет ТТ. Проверил, не видно ли все это из-под плаща, вышел во двор и зашагал по хлюпкой весенней грязи к деревне Дворище. Решил сначала повстречаться там со старым своим знакомым Алексеем Стрижевским, у которого он одно время прятался от гитлеровцев. Когда Алексеев поздно вечером буквально ввалился в хату Стрижевских, в горнице была одна хозяйка. Увидев Николая, она от радости всплеснула руками, подбежала к нему и крепко обняла, приговаривая:

– Жив, Коля, жив! Выздоровел все же?

– Да, выздоровел, спасибо вам!.. А где Алексей Викентьевич?

– Он в сарае дрова колет, придет сейчас.

Через минут десять в хату вошел Алесь Стрижевский. Остановился у порога, пристально вглядываясь в незнакомца.

– Николай? – удивился он.

– Я, дядя Алесь, я!

– Ну, здорово, солдат! Какими судьбами?

– Да вот иду мимо, решил зайти.

– Ну, раздевайся, погрейся.

Алексеев снял плащ. Стрижевский, увидев оружие, ахнул:

– Вот оно что! Значит, снова воюешь?

– Да, дядя Алесь.

– Раны-то зажили?

– Почти.

– Вот молодец!.. Какой автоматик новенький, пистолет, гранаты и дисков вон сколько!

После того как Алексеева накормили и он собрался уходить, Стрижевский внимательно осмотрел его с ног до головы и сказал:

– И ты так вот средь бела дня с оружием? Кругом немцы! Не жалеешь, Коля, себя, не жалеешь. Надо поосторожнее…

– Ничего, дядя Алесь, я уже не однажды встречался с ними.

– Куда же путь держишь?

– Пока на Новый Двор, к Рыбицким, а там будет видно.

– Смотри, сынок, поосторожнее. Пережил столько горя. Если зря погибнешь, обидно будет. Туда вот-вот должны нагрянуть гитлеровцы с полицаями.

Алексеев сразу в Новый Двор не пошел. До вечера просидел в кустах у дороги, ожидая гитлеровцев, но они так и не показались. Тогда вечером он все же рискнул и зашел к Рыбицким, а у них встретился с партизанами-конниками отряда имени Буденного. И уже вместе с ними прибыл на базу партизанского отряда, которым командовал Семен Григорьевич Ганзенко. Там он сразу рассказал о комсомольцах в Копеевичах, но ему сказали, что надо подождать, за ребятами пойдут позже. Возможно, хотели сначала проверить его самого.

Мины из снарядов

Николая Алексеева вызвали к командиру отряда. Николай и до этого встречался с ним, но еще ни разу не разговаривал. Когда шел в штаб, очень волновался. Переступив порог штабной землянки, неуклюже поднял к голове раненую руку и отрапортовал:

– Товарищ бригадир отряда, боец Алексеев по вашему вызову явился!

Ганзенко, усмехнувшись, сказал:

– Вольно, товарищ Алексеев! Только не «бригадир» отряда, а командир! Присаживайтесь, Николай Григорьевич!

Ганзенко показал рукой на дубовые кругляки, которые служили в землянке стульями. Алексеев, смущенный, сел. Командир начал расспрашивать его: откуда родом, в каких войсках служил, какое имел звание, как попал в плен, как бежал из плена и как жил после побега.

Алексеев рассказал командиру все, как на исповеди.

– Знаешь, Николай Григорьевич, нужно было бы сделать вылазку на железную дорогу, подорвать вражеский эшелон. Куда, по-твоему, лучше пойти – под Минск или под Дзержинск?

– Я думаю, товарищ командир, нужно сразу послать подрывников в два пункта. Я лично мог бы пойти под Минск: места те знаю хорошо, постранствовал по ним, как бежал из плена.

– Понимаешь, мы бы послали подрывников сразу по всем направлениям, но… Пойдем-ка со мной.

Они вышли.

– Вот все богатство отряда, – сказал Ганзенко, подводя Алексеева к повозке, где под соломой лежало килограммов двадцать взрывчатки и один артснаряд. – И все это нужно использовать с наибольшим эффектом.

– Я могу и один пойти взорвать эшелон.

– Одному не положено, – ответил командир. – Пойдете с группой… Живица! Позвать Захара Бойко! – крикнул Ганзенко молодому партизану.

– Есть позвать!

Через минут пять к ним подошел грузный партизан в черном полушубке.

– Слушаю, товарищ командир отряда!

– Вот что, Захар. Сегодня же собирайтесь на железку под Минск, поведет вас товарищ Алек-сеев. – Знакомься!.. Поведет Алексеев, – повторил Ганзенко, – но старшим будешь ты, Захар.

Алексеев понял командира: задание ответственное, а он еще новичок, да и проверить его, видно, хотят.

На следующий день группа подрывников отправилась в путь. Алексеев ехал верхом на лошади, остальные на повозках. К полночи они добрались до деревни Новый Двор. Николай по старой памяти забежал к Рыбицким. Они сообщили ему, что под вечер в Богатырево прибыло человек двадцать гитлеровцев.

Выяснив обстановку, Николай ночью повел группу в обход, левее Богатырева, через хутор Антонишки.

Ночью группа прибыла в деревню Дворище, под Минском. Лошадей и повозку партизаны оставили у старика Алеся Стрижевского, забрали снаряд и отправились в сторону деревни Малиновка к железной дороге.

Снаряд несли попеременно, так как идти было очень тяжело, земля была мокрая, вязкая.

Метрах в ста от дороги Алексеев остановился и объяснил партизанам, куда отходить в случае боя и где нужно будет встретиться.

– Чертова ночь, – выругался Захар, – ничего не видно! Возьми шнур, привяжешь к чеке… Мы здесь будем ждать, а появится эшелон, дернем за шнур.

Намотав на руку побольше шнура, Николай осторожно поднял снаряд и, пригнувшись, пошел в сторону дороги. Грязь, лужи, мокрый снег, идти было очень трудно, но он, напрягая последние силы, продолжал нести тяжелую ношу. Приблизившись к полотну, залег, а затем пополз к рельсам… И вдруг заметил – в темноте мелькнула оранжевая искорка. Кто-то курит… Насторожился, плотней прижался к холодной земле и через некоторое время отчетливо увидел два черных силуэта с автоматами наперевес… «Гитлеровцы? А если фонариком посветят?» – пронеслось в голове. Поставив автомат на боевой взвод, Николай прицелился в фашистов, да так и проводил их, взяв на мушку. Гитлеровцы прошли мимо. Когда затихли их шаги, Николай вскочил, поднял снаряд и, вбежав на насыпь, быстро, прямо руками вырыл в песке углубление, положил снаряд, привязал за чеку взрывателя конец шнура и протянул его под рельс.

В этот момент со стороны станции Щемыслица послышался шум приближающегося поезда. Шум быстро нарастал. Вот уже Алексеев ясно слышит, как постукивают колеса о стыки рельсов.

«А вдруг Захар в панике дернет раньше времени за шнур?» Николай кубарем скатился с железнодорожного полотна в кювет. Автомат, висевший на шее, сильно ударил по голове. Неожиданно яркий луч резанул ночную темень. Это машинист включил прожектор. Алексеев заметил, что впереди паровоза катились три платформы, груженные песком. Шнур надежно намотан на руку. Учащенно забилось сердце. Когда паровоз накатился на снаряд, Николай дернул шнур. Вспыхнуло небо, колыхнулась земля, заскрежетало железо. Алексеева оглушило взрывом, забросало землей и обломками. В небо взвились десятки осветительных ракет, гитлеровцы открыли со всех сторон бешеную пальбу.

Оглушенный и ослепленный взрывом и осветительными ракетами, Николай на ощупь бросился бежать. Бежал не ориентируясь, сколько мог. А когда перешел на шаг, чтобы хоть немного отдышаться, перед ним как из-под земли выросло большое темное здание.

– Хальт! – неожиданно услышал он.

Николай молниеносно дал длинную очередь в ту сторону, где стоял гитлеровец, а чтобы предупредить погоню, бросил в сторону здания гранату и пустился бежать.

…В деревню Дворище, где партизаны оставили лошадей, Алексеев пришел на рассвете. Люди не спали, прислушивались к стрельбе, боялись, что вот-вот в деревню ворвутся гитлеровцы.

Не спал и старик Стрижевский. Увидев около хаты Николая, он выбежал навстречу, крепко обнял его и проговорил:

– Ну, Коля, и ухнуло! Думал, что хата развалится.

– Пить, очень хочу пить, дядя Алесь!

– Сию минуту принесу, а ты присядь на бревно, отдохни. – И вдруг закричал: – Николай, смотри, смотри! Идут!..

Николай вскочил с бревна и увидел, как по огороду шли к хате его товарищи.

– А я уже, грешным делом, подумал – что-нибудь случилось с вами, – сказал Алексеев.

– Ты понимаешь, Николай, черт знает что такое! – горячился Захар. – Подошел эшелон. Дергали мы, дергали за шнур – ничего не получилось. А когда перестали дергать, раздался взрыв.

– Эх ты, подрывник! – засмеялся Николай. – Я же шнур крепко держал, чтобы ты прежде времени вместе с паровозом и меня к Господу Богу не отправил…

Партизаны рассмеялись. Все были довольны: ведь почти под самым носом у фашистов, у самого Минска, они пустили под откос вражеский эшелон.

Установили, что взрывом уничтожен паровоз и семь вагонов с боеприпасами, убито более двадцати немецких солдат и офицеров. На большом участке дороги движение вражеских поездов было остановлено на одиннадцать часов.

Через сутки группа Захара Бойко вернулась в расположение партизанского отряда.

А утром следующего дня командир отряда Ганзенко вызвал Алексеева в штаб, подробно расспросил об операции, поблагодарил за смелость и находчивость.

– Мы тут, товарищ Алексеев, посоветовались с начальником штаба и решили назначить тебя командиром подрывной группы. Как ты на это смот-ришь?

– Спасибо, товарищ командир, – радостно ответил Николай. – За доверие спасибо!