Текст книги "История на одну ночь"

– Именно поэтому я опубликовал объявление в газете, в разделе работы для студентов или людей без образования, поэтому не обратился в центр занятости, который прислал бы мне очередного самоуверенного остолопа, – собственная речь его явно разгорячила. Он говорил как оратор, как политик, вещающий с трибуны под прицелами камер, вот только он не лгал, как они. Наверное, – К тому же, вы говорите, вам нужны деньги. Больница может позволить для вас лучшее жалование. Скажем, две тысячи коинов в день. Я думаю, этого будет достаточно.

Две тысячи в день. Цифра несоизмеримая с моими навыками. Чего же он хочет? Что вообще мне предстоит делать за такие деньги?

– Прошу прощения, доктор, но что конкретно будет входить в мои обязанности? – взгляд собеседника несколько переменился, огонь в нем поугас, и Кроссман вновь стал более походить на старого интеллигента. Сколько же ему лет?

– Как мой помощник, вы должны являться на работу каждый будний день с понедельника по пятницу в девять утра и проводить со мной осмотр пациентов. Далее, мы проводим индивидуальные беседы с каждым, после чего отправляем их на прогулку во двор, во время которой вы должны присматривать за ними. Следом обед, после некоторые процедуры, мы ведь все-таки больница, а не санаторий, затем вечерний осмотр и в конце дня вы поможете мне заполнить некоторые бумаги и отчеты. Работа не пыльная. Вы беретесь? – он протянул мне уже заполненный бланк работодателя, оставалось только указать имя, счет и расписаться. Чем черт не шутит. Если старику-доктору нужен молодой ассистент, который будет слоняться целый день по его клинике, то я с удовольствием исполню его каприз за такое-то вознаграждение. Такими темпами я смогу покрыть штраф, обеспечить нас с Васей, да еще и прибарахлиться в книжной лавке.

– По рукам, – ответил я, расписываясь в документе.

– Думаю, что мы сработаемся, – профессор встал, и протянул мне руку в знак прощания, – жду вас в холле, завтра в девять.

Я пожал его крепкую, сухую руку и вежливо кивнув, направился к выходу.

– И да, – я обернулся на его голос, он вновь стоял у окна вполоборота ко мне, – раз уж мы, какие никакие коллеги, зовите меня просто Невилл.

Он оборачивается на дверь. За ней слышатся шаги. Глухие и размеренные, они напоминают поступь солдат. Вот только откуда здесь взяться солдатам? За окном все также темно. Это ничего не значит, время все равно бежит быстрее, чем его рука по бумаге.

Он откидывается на спинку стула и слепо глядит на серый потолок. Он слишком ровный. Он не должен быть таковым. Этот чрезмерный перфекционизм вокруг сводит с ума. Человек смотрит на ручку. Она остра. Всего одно движение и он унесется из этого идеально-ровного мира.

Нельзя. Они должны знать. Она должна.

Он вновь наклоняется над столом.

Глава 2.

Когда я проснулся, ее уже не было. Семь тридцать. Удивительно, но я уже не помню, когда последний раз вставал вовремя без будильника. Вчерашний день казался сном. Я откровенно не готов к каким-либо действиям.

Я поднялся с постели и двинулся на кухню. Там, на столе стояла тарелка с овсянкой, остывший чай и пара шоколадных конфет. Слава Богу, каша. Все лучше, чем каждодневный яичный свиной корм. Под тарелкой обнаружилась записка:

«Крис, я побежала на учебу. Постараюсь закончить пораньше и успеть до твоего возвращения. Глаженая рубашка в коридоре на вешалке. Удачи на работе. Люблю тебя. Вася».

Снизу было пририсовано кривое сердечко. Я улыбнулся и, свернув бумажку, положил ее в карман халата. Удивительный человек – Василиса. Записки, рисунки, завтрак, постараюсь прийти раньше тебя… Где же всепоглощающий умы женщин феминизм, будь он проклят? Может быть, мне просто повезло. Интересно, как там в университете? Все ведь, по-прежнему, я уверен. Приходят новые люди, уходят старые. Преподаватели читают лекции, не несущие никакой интересной информации, а какой-нибудь паренек сидит на заднем ряду со своей первой печатной книгой и ему абсолютно параллельно на окружающий его мир. У него есть свой. Куда он его приведет? Куда привел меня?

20 минут в тесном автобусе, и я на месте. Да, давненько я не бывал в общественном транспорте в час пик, все больше передвигаясь пешком, я совсем позабыл все прелести букета запахов жара и давки. Но сегодня все это будто проносилось мимо меня. Прислонившись к стеклу, я внимал непонятной для меня музыке какой-то русской песни из Васиного сборника. Вот и моя остановка.

Немного помявшись у входа, я хотел было уже нажать на кнопку звонка, как вдруг сзади меня окликнул знакомый голос:

– Крис, доброе утро! Чего же не заходите? – через дорогу неторопливым шагом переходил доктор Кроссман. Сказать, что его вид удивил меня – не сказать ничего. Он словно сошел с картинки, с кадра из фильма образца двадцатого века: облаченный в бежевый полосатый костюм, он опирался на резную деревянную трость, а голову его, прикрывая седины, венчала широкополая шляпа. Он подошел ко мне, и, наверное, заметив мой взгляд, спросил, – Вас удивляет мой вид? Не смущайтесь, это всего лишь дань традициям. Заходите, – он приложил, внезапно появившуюся у него в руке, ключ-карту к домофону, и открыл передо мной калитку.

Мы зашли во двор, и медленно двинулись по мощеной камнем дорожке. Следуя чуть позади доктора, я обратил внимание на его походку. Она была то ли неправильной, то ли правильно настолько, что кидалась в глаза, по крайней мере, она идеально сочеталась с его внешним видом. Его спина все время была вытянута подобно струне, а шаги были выверены настолько, будто он их планировал. Сейчас он больше походил на отставного военного, нежели на врача. Этот человек поражал меня каждым своим действием. Я не понимал его, не понимал окружения, которое он строил вокруг себя, не понимал манер и стиля одежды. Это пугало и притягивало одновременно.

Он растворил дверь, и мы попали внутрь самой больницы. Здесь он обернулся и протянул мне небольшой плоский белый пластиковый прямоугольник:

– Это, дорогой друг, – универсальная ключ-карта. Она позволяет открыть любую дверь в этом здании. Сейчас мы в главном холле. Если подняться по лестнице, вы окажетесь во врачебном коридоре, вы бывали там вчера, когда шли ко мне в кабинет. Вы можете занять любой их них, за исключением, соответственно, моего, – он слегка улыбнулся, а я кивнул, внимательно слушая его слова, – сейчас у нас достаточно маленький штат сотрудников. Если конкретнее, то лишь мы с вами и Феллиса – единственная медсестра, а по совместительству садовник и уборщица. Итак, в конце коридора гардероб. Возьмите там халат, так положено. Слева и справа от гардероба лестницы на второй этаж, там располагаются комнаты пациентов. Второй этаж также запирается на ключ карту. Во избежание инцидентов перед походом туда убедитесь, что при вас нет острых или режущих предметов. Ах да, уборная за соседней от гардероба дверью. Это все, что вам надо знать, чтобы приступить к работе. Есть вопросы?

Вопросов, в принципе, не имелось, за исключением оного: два человека? Ну, допустим, теперь три. Но, даже втроем невозможно управиться с целой клиникой для душевно больных. Почему же персонала так мало?

– Мистер Кроссман, вчера вы отказали мне в вакансии санитара, сказав, что их у вас предостаточно, а сейчас говорите, что до моего появления в больнице работало всего два человека? Как это возможно? Вас же должны спонсировать, направлять людей из центра занятости… – я хотел продолжать и дальше, но вдруг понял, что он уже готов ответить. Он знал, что именно я спрошу.

– Финансирования нам хватает, а за подбор кадров отвечаю лично я и никто более. Когда мне понадобился помощник, я заявил об этом в надлежащие органы и дал объявление в газету. Помощник найден, а значит, персонал полностью укомплектован. Вы все поймете, не бегите впереди паровоза. А сейчас, ступайте, переодевайтесь, выбирайте кабинет и заходите ко мне на разговор. И распишитесь у Феллиссы в журнале, когда она придет, – с этими словами он отвернулся и пошел в сторону лестницы, с видом, будто меня здесь и не было, а я просто остался смотреть ему в спину. Это определенно самая неординарная личность из всех, кого я видел на своем веку. Я знавал ярких, безбашенных и веселых представителей всевозможных субкультур, умных и собранных прилежных студентов, музыкантов, поэтов, математиков и даже одного космонавта. Все до одного, они желали казаться лучше и необычнее всех остальных, и все недотягивали до установленной самим себе же планки. Невилл Кроссман не старался показать себя ни с лучшей, ни с худшей стороны. Я вообще не понимал, чего он действительно желает, каких целей преследует, что за мысли роятся в его голове. Так я и стоял, погруженный, как всегда, в раздумья, пока он не скрылся во врачебном коридоре. Только после этого, я несмело, двинулся следом.

Что ж, приступим. Белый халат я еще не носил, уберегла судьба. Попробуем. Я без проблем отыскал нужную мне дверь, и, воспользовавшись ключом, попал внутрь. В тесной маленькой комнатке в свете одной лампочки показались всевозможные предметы хозяйственного назначения: пара металлических ведер, швабра, совок с веником, и куча разнообразных перчаток, тряпок и губок, а так же здоровый набор моющих средств. На стене расположились в два ряда маленькие крючки, на которых висели два белых медицинских халата. Я выбрал тот, что побольше и натянул его на себя.

Закрыв за собой дверь, я еще раз посмотрел на помещение вокруг себя. По четыре комнаты с каждой стороны, одна занята. Мне, в принципе, было без разницы, но воспоминания об общежитии, в котором мне не посчастливилось оказаться в студенческие годы, напрочь оттолкнула желание иметь соседа через стену. Поэтому я выбрал соседний от гардероба кабинет, подальше от Кроссмана.

Он оказался намного просторнее, чем обиталище доктора, да и убранство было побогаче. У покрытой краской темно-алого цвета стены расположился обтянутый зеленой атласной тканью диван, напротив которого стоял длинный рабочий деревянный стол вместе с высоким стулом, очевидно, из того же набора. Шкафов не было, что огорчало, зато напротив широкого окна висела большая, во всю стену, явно старая картина эротического содержания. Вальяжно раскинувшая на простынях девица, окруженная различными фруктами, смотрела прямо на меня, как бы я не перемещался. Когда-то я читал о таком художественном приеме. Надеюсь, здесь не бывал ни один из пациентов данного заведения, ведь, без сомнения, эта барышня являлась бы им в ночных параноидальных кошмарах. В принципе, можно жить. Если честно, я не очень-то понимал, зачем мне здесь нужен свой собственный угол, ведь, судя по вчерашней речи Невилла, я должен буду практически всегда находиться рядом с ним. Кстати о докторе, он ведь, наверное, уже заждался.

Я зашел в полуоткрытую дверь его кабинета. Доктор, казалось, даже не заметил моего появления. Он вытянулся в кресле и увлеченно листал какую-то толстую книгу. Лишь после того, как я смущенно покашлял, Кроссман поднял на меня глаза, и отложив чтиво, проговорил:

– Садись, я расскажу тебе, что да как.

Я плюхнулся напротив него и, поправив рукава и ворот не лишком удобного халата, приготовился слушать. Но вместо ожидаемых мною инструкций, он вдруг задал вопрос, который я не ожидал услышать:

– Крис, вы курите?

Что мне надо было ответить? Во всем мире курение не то, что не поощрялось, во многих случаях вообще наказывалось. Так, например, я знал, что сотрудникам медицинских заведений запрещалось курить во время рабочего дня, а за уличение в этом частенько шло увольнение. Соврать? Но скорее всего мои вещи напрочь пропахли табаком. Сказать правду? Что за этим последует? И, вообще с чего такой вопрос? Если он почувствовал запах табака и хочет наложить на меня за это какие-либо санкции, то почему сейчас? Ведь он, скорее всего, заметил его еще вчера… Как бы то ни было, есть ли у меня возможность обмануть опытного, а Кроссман – без сомнения опытный, психиатра? А вот оно что. Скорее всего, он хочет проверить мою честность.

– Да, курю, – собравшись с мыслями, ответил я.

– Я так и думал! Знаете, что я вам скажу? В современном мире с его бесконечной суетой порядочному человеку без табачку совершенно невозможно собраться с мыслями, – его лицо растянулось в довольной улыбке, и он незамедлительно выудил из ящика стола большой железный портсигар, – Угощайтесь, родной. Такого вы не пробовали, это вам не отвратительные сигареты, наштампованные бездумными машинами. Сигары ручной закрутки, с вишневыми листьями. Произведение искусства! Берите, и давайте приступим, – с этими словами он достал две толстые коричневые самокрутки, от которых, и вправду, исходил безумно приятный аромат вишни, и положив одну передо мной, закурил и, закинув от наслаждения голову, выпустил в потолок густое облако дыма.

В голове пронеслась мысль, что я бы с удовольствием сошел бы с ума, лишь бы остаться в этой больнице, чтобы целыми днями сидеть здесь в окружении книг, и потягивать вкуснейший табак вместе с этим странным, немного сумасбродным, но чертовски приятным человеком.

– Спасибо, Невилл, – только и смог сказать я, добавив при этом свою лепту, в уже затянувшую комнату завесу.

– Давайте к делу. Первый этаж вы осмотрели. Теперь пара слов о втором и в целом о больнице. Раньше здесь было семь врачей и бесчисленное количество другого медицинского персонала, но с недавнего времени нас переквалифицировали под строго определенную болезнь, название которой вам все равно ничего не скажет. Скажем так, это некое ответвление от паранойи. Знаете что это такое? – я кивнул, и Кроссман продолжил, – сейчас у нас живет всего три человека. Мальчик пяти лет, старушка и женщина чуть старше тридцати. Вот вам, между делом, и ответ на ваш вопрос, о малом количестве сотрудников. Люди требуются везде и повсюду, а мне вот поручили изучить, обследовать и попробовать излечить этих несчастных. И, знаете, я прекрасно справлялся, вот только они привыкли ко мне. К моим вопросам, к моему поведению. Они не хотят больше говорить правду, не хотят открываться. Для этого здесь вы. Как показывает практика, присутствие нового человека побуждает душевнобольных поведать ему о себе что-то такое, что может его поразить.

– У меня есть один вопрос… – судя по всему, он очень хорошо относился к своим подопечным, и поэтому мне было немного неловко, – Вы сказали, чтобы я не брал с собой острых переметов. Они опасны?

– Ну что вы, нет! Они почти неотличимы от здоровых людей. Я просто боюсь, что в условии постоянной изоляции, кто-нибудь из них захочет свести счеты с жизнью. Вы не подумайте, им не причиняют вреда, просто вот вы, смогли бы несколько лет провести в компании двух человек?

– Если бы не нужда в заработке, я с удовольствием прожил бы жизнь в компании жены и хорошей книги, доктор.

Мы докурили. Приятное послевкусие жгло губы и язык, и с каждым вдохом его жар спускался вниз по глотке, словно вновь и вновь обволакивая ее тонким слоем дыма.

– Значит, вам бы я принес ножницы, – усмехнулся доктор, – пойдемте, работа не ждет.

Выйдя в холл, мы поздоровались с уже сидящей на своем посту Феллисой и поставили росписи в ее журнале. Кого она тут встречает? Для кого ведет этот журнал посещения? Больница вообще больше напоминала не столько больницу, сколько приют или гостиный дом, только вот постояльцы которого слегка не в себе.

– Невилл, вы говорили о каких-то процедурах. Что вы даете им? – спросил я Кроссмана, пока мы поднимались деревянной винтовой лестнице на второй этаж.

– Лучшее лекарство, друг мой, – профессор посмотрел на меня с усмешкой, – хорошие книги.

Ключ в моей руке лег на за панель замка, и заветная дверь, щелкнув несколько раз, наконец отворилась. Что я ожидал здесь увидеть? Темные коридоры с исписанными кровью стенами, как в фильмах ужасов? Стерильно белые палаты с мягкими стенами и безумцев в смирительных рубахах завязанных морскими узлами? Я не бывал в подобных заведениях. Я никогда не видел их изнутри. Я готов был ко всему. Но не к этому.

Если бы не решетки на окнах, у меня сложилось бы впечатление, что мы находимся на загородной вилле какого-нибудь богатого бизнесмена или министра. Мы стояли на пороге большой светлой комнаты, никак не походившей на больничную палату. Прямо посреди нее стоял большой обеденный стол, за которым расположились шесть стульев, чуть поодаль от него, возле камина старой деревянной кладки находилась каскада кресел, расположенных полукругом по отношению к вышеописанному камину, стены в этой части помещения были превращены в библиотеку, на которую у меня бы не хватило даже воображения: полки усеянные книгами тянулись прямо от пола до высочайшего потолка. Все это занимало половину этажа, вторая же половина была отделена стеной, на которой виднелись два двери и узенький коридорчик между ними. Кроссман, видимо удовлетворенный моим восхищенным взглядом, улыбнулся своей, как я уже понял, фирменной улыбкой с ехидным прищуром, и сказал:

– Вот так вот они и живут. Может быть, когда-нибудь, за это мне прилетит нагоняй из министерства, но я напрочь отказываюсь понимать тех живодеров, превращающий психиатрические больницы в комнату страха. Теперь смотрите, – он указал рукой налево, – там за дверьми туалет и ванная комната, а прямо по коридору комнаты расположены, так же как и внизу – это спальни. Всего их восемь штук, но надеюсь, в ближайшее время постояльцев не прибавится. А теперь, давайте знакомиться, – он вытащил из кармана маленький золотистый колокольчик и со всей силой накал трясти им перед собой, шагая по направлению к спальной зоне, с криками, – подъем, господа! Подъем!

Что он, черт возьми, делает? Кем он их считает? Они же, в конце концов, безумны! Какая-то уникальная болезнь, смахивающая на паранойю? Но разве параноика стоит будить звоном этого бешеного колокольчика? И что за содержание? Где он взял все эти вещи? Это же раритеты! Ладно, допустим, он не собирается окунать своих подопечных в ванны с холодной водой или пичкать таблетками, или что там делают с психами… Но, Боже, здесь же ни одного медицинского прибора! Сомневаюсь, что этот Невилл спрятал под халатом дефибриллятор…

Доктор размеренно вышагивал по коридору, заполняя все пространство вокруг страшно громким звуком. Закончив свое круговое дефиле он вернулся ко мне, и бесцеремонно прицепил на мой халат бейджик с именем. И когда он успел его сделать?

– Вчера после работы заскочил в магазин канцелярии, – ответил он на мой немой вопрос, – просто подумал, что они могут забыть ваше имя, особенно Фибби.

Я, было, хотел спросить у него, кто это такая, но тут открылась дверь, из-за которой показался маленький русый мальчик, облаченный в голубую пижаму. На его сонном лице совершенно не было никаких признаков расстройства. Светлые, большие, голубые глаза смотрели на меня с искренним любопытством. Он остановился, явно не решаясь двинуться с места. Его ничего не отличало от других детей, тех, что носятся между каруселями Центрального Парка или клянчат у родителей мороженое в магазине на Квонт-стрит. Почти ничего. В его маленьких ручках был крепко сжат горшок с огромным цветком. Я не силен во флористике, но, по-моему, это был фикус, похожий на те, что выращивала моя мама на подоконнике нашей квартиры. Он в недоумении хлопал глазами, не решаясь сделать шаг к нам навстречу. Повисла неловкая пауза, из которой нас вывел Кроссман:

– Подойдите и поздоровайтесь, юноша. Проявите учтивость, – по-отечески сказал он, после чего дитя двинулось к нам навстречу. Подойдя, малыш аккуратно опустил на землю свой груз и протянул мне ладошку.

– Здравствуйте. Я – Роберт, – его тонкий голосок был еле слышен даже в казавшейся абсолютной после звона колокольчика, тишине.

– Крис Готс, очень приятно, – ответил я, слегка сжав горячие пальчики.

– Ты тоже будешь жить с нами? – спросил малец уже погромче, видимо поняв, что я не представляю угрозы.

– Нет, Роберт, Крис мой помощник, он будет приходить и уходить вместе со мной, – вмешался в разговор Невилл, – а теперь поставь цветок на стол и иди умывайся. Давай покажем Крису, что ты порядочный мужчина.

Роберт тут же, подхватил свой фикус, и, сделав как попросил доктор, пулей убежал в ванную комнату. Как только дверь за ним захлопнулась, Кроссман наклонился ко мне и тихонько прошептал:

– Это Роберт Линч. Интереснейший мальчуган. Очень веселый и общительный ,когда не стесняется. Я думаю, вы ему понравились, – Невилл подмигнул мне,– Постарайтесь подружиться, ему нужно особое отношение. Я как могу, стараюсь заменить ему отца, да и он мне, если на чистоту, уже давно стал как сын. Его привезли к нам в трехлетнем возрасте. Кстати, он обожает конструкторы. Подарите ему как-нибудь, когда обживетесь деньгами. Вы увидите, на что он способен.

– Невилл, но почему он здесь? Он же совсем маленький! Если это из-за того, что он вышел к нам с цветком, так может быть это из-за недостатка игрушек? – я действительно не понимал ,что этот ребенок делает в сумасшедшем доме.

– О нет, что вы. Игрушек у него предостаточно. Он оказался у нас из-за такого же диагноза, как и остальные. Они страдают от навязчивых идей, – он направился к спальне Роберта, махнув мне рукой, как бы приглашая проследовать за ним, – Взгляните.

Маленькое помещение, вместившее в себя кровать и тумбочку рядом с ней действительно было наполнено игрушками. В основном это были всевозможные сборные модели: машины, городки, роботы… Все что нужно мальчику в этом возрасте. Но обилие игрушек просто меркло рядом с количеством цветов. Они были повсюду. Самые разнообразные, они занимали практически все пространство, превратив комнатушку в небольшие джунгли. Стены были увешены развесистым плющом, в углу у изголовья кровати красовалась маленькая пальма, подоконник был настолько загроможден растениями, что свет едва проходил сквозь окно.

– Что скажете? – профессор посмотрел на меня испытующим взглядом, – этот мальчик совершенно не опасен для общества, как и любой из здесь живущих, но он болен. Без цветов он не сможет существовать, их отсутствие вгоняет его в истерику. А теперь ответьте, много ли у вас в квартире зелени?

– Старая герань на балконе, – мне вспомнился этот сухой поглотитель никотина, и я, кажется, понял, на что намекал Кроссман. Даже если уже будучи взрослым, Роберт превратит свое жилище в сад, это не убережет его от пыльного и каменного мегаполиса. А ведь до этого ему придется пройти школу, университет, работу, – И как вы его лечите?

– Никак, друг мой. Если он сам не захочет понять, что может существовать вне своего леса – ему ничего не поможет, – в колосе доктора мелькнула капелька досады, – я было вышел с ним на хороший контакт, он делал огромные шаги к излечению, но однажды я вывел его за территорию. Не знаю, что произошло, но не помог даже его любимый цветок, – он кивнул в сторону стола. Роберт заперся в комнате на четыре дня. Видите эти зарубины на косяке? Мне пришлось выломать дверь, чтобы он не умер здесь от голода. Я бы очень хотел, чтобы вы помогли сделать то, чего не смог я. Он любит меня, но после того раза больше не верит в жизнь за пределами этого места.

Я будто выпал из этого мира. Ребенок… маленький мальчик, настолько любящий своих зеленых друзей, что готов драться за них со всем миром. Все мои представления о безумии, психах и душевных расстройствах рушились, взрывались, обсыпая мою душу каменным дождем. Не маньяки, не убийцы содержатся здесь. Те сидят в тюрьмах. А здесь, живут те, кого действительно не стоит бояться. Но стоит ли их жалеть? Или может быть понять? Что ж, может быть, я тороплюсь с выводами. Голос Невилла выдернул меня из омута мыслей:

– Крис, милейший, спустить к Феллисе, попроси ее накрыть на стол, будь добр.

Она сидела, там же, где и всегда. Закрыв глаза и окунувшись в музыку, сочащуюся в ее уши через наушники, она, казалось, даже не догадывалась о том, что перед ней стоит человек. Так и было. Стоило мне легонько коснуться ее плеча, как Феллиса резко отдернулась от меня и вцепилась в руку острым маникюром. В ее взгляде был испуг. Да уж, шикарная работница. Если бы кто-то захотел бы пройти мимо нее, то ему бы это удалось без особых усилий. Скорее всего, пациенты только потому на месте, что повсюду стоят электронные замки. Если бы не они, эта мечтательница даже не заметила бы их отсутствия.

– Чего хотел? – спросила она меня так резко, что я даже не сразу понял, что мне надо ей отвечать.

– Доктор сказал передать тебе, чтобы ты принесла завтрак, – я, в свою очередь, тоже сделал серьезный тон. Если эта фифа мнит из себя непонятно кого, то я не собираюсь ей уступать.

– Я сама знаю, что мне делать, – она спрятала наушники в карман и вопросительно посмотрела на меня, – Ты хотел чего-то еще?

О чем там она постоянно думает? Боже мой, ни кожи, ни рожи как говорится. Еще туда же! Вот же женщины: десять бешеных на одну нормальную. Ладно, пусть считает себя хоть Папой Римским, лишь бы до меня не цеплялась. Я развернулся и, не проронив больше не слова, пошел обратно наверх.

Когда я вернулся, все уже проснулись. Все, в полном составе, сидели за столом. Невилл, занимавший место во главе, действительно напоминал отца семейства, только что вернувшегося к работы в клинике. Роберт и его любимый цветок занимали стулья по левую руку от доктора, а напротив разместились две дамы совершенно не похожих друг на друга.

Рядом с Кроссманом находилась пожилая особа в розовой в белый горошек ночной рубахе. На вид ей было лет девяносто. Либо она совсем плохо сохранилась, либо метила в долгожители. Ее руки и лицо были неестественно сухими. Вся она олицетворяла собой образ классической бабушки-одиночки, которая при этом не поверглась в пучину маразма: ее кожа при всех условиях естественного ее износа была ухожена, а белые от седины волосы затянуты в небольшой хвост. На носу ее сидели толстенные пластиковые очки. Я постарался обратить внимание на ее взгляд. Черт, в нем тоже не обнаружилось ничего необычного. Она вела с профессором какую-то беседу, из которой я услышал лишь обрывки слов «опять», «не могу» и «страшно». Не знаю, нормально ли это, но мне стало дико интересно, как она здесь очутилась. Надо будет расспросить о ней.

Справа он нее, восседала женщина действительного странного вида. Это был последний пациент больницы, и по ее виду я понял, что вот она-то здесь не случайно. Кожа ее была бледна, глаза бегали из стороны в сторону, а ноздри вспахивали воздух в тяжелых глубоких вздохах. Хотя и в помещении, и на улице было достаточно жарко, как и всегда в мае, она была одета в плотный спальный костюм из какой-то клеенчатого вида ткани. Ступни ног закрывали вязаные высокие носки. А руки в белых кожаных перчатках ни как не могли найти места на столе, то и дело пуская в пляс длинные тонкие пальцы.

Невилл Кроссман с торжественным видом поднялся и, протянув руку в мою сторону, громко произнес:

– Дамы, знакомьтесь. Крис Иоанн Готс. Мой личный помощник, и отныне, наш с вами друг, – а затем, указав на сидящих за столом, продолжил, – Крис, эта милейшая старушка – Фибби Маккой, а девушка в дивных перчатках – Медлин Андервуд. Очень надеюсь, что мы все поладим, а теперь присаживайтесь, друг мой, будем кушать. Вы ведь позвали Феллису?

– Позвал, – донесся из-за моей спины ее раздраженный тембр, уже совсем не казавшийся приятным. Она прошла мимо меня, будто нечаянно задев плечом, и подойдя к столу, опустила на него поднос с тарелками, на которых лежали порции из двух длинных сосисок и овощного салата, а также стаканами, наполненными чем-то напоминающим апельсиновый сок.

Завтрак проходил преимущественно в тишине. Пациенты больница увлеченно поглощали свою пищу, Невилл, похоже, вновь погрузился в свои размышления и сидел над полной тарелкой, покручивая ус, а я старался совсем не поднимать взгляда, дабы не встретиться глазами с Феллисой. Да чего же она в действительности хочет? Откуда такая злоба? Даже если бы я в действительности засмотрелся на то место ее тела, где у женщин обычно располагается грудь, то ей это должно было бы польстить, а не ввести в состояние какой-то непримиримой холодной войны. Готовила она, кстати, на порядок хуже Василисы. Уж сосиски то и я бы смог обжарить так, чтобы они не покрылись хрустящей черной гарью. Я ужаснулся, представив, что бы сделала с многострадальными куриными яйцами эта мисс, если уж моя миссис не может из них ничего вымучить… после завтрака доктор попросил ее убрать со стола и проследить за тем, чтобы наши подопечные заправили постели и приняли душ, а сам в быстром темпе отправился вниз, позвав меня с собой.

Мы стояли на крыльце и потягивали его сигару, передавая ее по кругу. На лице Невилла выражалось неописуемое блаженство. В принципе, его можно было понять. Погода явно располагала к таким вот вылазкам на улицу. Солнечные лучи приятно грели лицо и шею, запах распустившихся цветов на участке смешивался с ароматным дымом и превращался в нечто особенное, сладкое и терпкое одновременно. Я первым нарушил тишину:

– Мы же не просто так вышли правда? Вы ведь, наверное, хотели рассказать мне об остальных?

– Иногда для счастья нужно просто помолчать под хороший табачок, молодой человек, впрочем, я действительно вышел с вами, милейший, не только для табакокурения. Пройдемся, – он закинул окурок в пепельницу, стоящую на каменном выступе рядом с дверью и, спустившись по ступеням, неторопливо пошел по одной из узких дорожек в сторону большого тенистого дерева. Я пошел следом за ним, – Ты можешь задавать вопросы, я уверен ух предостаточно.

– Не так уж и много, на самом деле, – доктор, до сих пор обращающийся ко мне преимущественно на «вы», нарочито выделил местоимение в своей речи. Что это значит? Новый уровень доверия? – Эти люди кажутся мне не совсем понятными, несколько странными, – перед глазами мелькнула картина выстукивания барабанной дроби, которую извлекала из поверхности стола Медлин, – но ведь невозможно попасть в сумасшедший дом просто так. Вы упоминали о навязчивых идеях. Проблему малыша Роберта я понял. Ну, по крайней мере, думаю что понял. Но что с остальными?

Кроссман заулыбался в усы и прибавил шаг. Приблизившись к небольшой скамейке, он опустился на нее и сказал:

– Ты говоришь, что вопросов не много, а сам просишь рассказать практически всю историю болезни этих людей. Давай попробуем. Садись, – я последовал его примеру, – ты правильно выявил суть в моих словах: навязчивые идеи. Они все мучаются от каких-то мыслей, которые никак не могут выкинуть из своей головы. Вот, например Фибби: милейший человек, Божий одуванчик, но вся ссохлась, выглядит на Бог весь, сколько лет, а ведь ей всего семьдесят. Она не может нормально спать, и это не простая бессонница, это самая последняя стадия страха темноты. Ей не хватает ночника, не хватает настольной лампы. Провод с маленькими светильниками тянется даже под ее кроватью. Она боится теней. Любых, даже самых маленьких, даже тени от ножки стула. Я ответил на один твой вопрос?