Текст книги "Американцы и все остальные: Истоки и смысл внешней политики США"

«Не к царям, а к народам»

Появление «мягкой силы»

Быстрые перемены, происходившие в Соединенных Штатах на протяжении 1840–1850-х годов, привлекали внимание всего мира и создавали большой поток новостей из этой страны. Однако каждая нация выбирала в этом потоке те новости, которые ее в наибольшей степени интересовали, отвечали на запросы собственной повестки дня.

«Политическая кадриль. Музыка Дреда Скотта». Карикатура. 1860 год. Каждый из кандидатов танцует с кем-то из Других американской нации: Линкольн – с негритянкой, Дуглас – с ирландцем, Белл – с индейцем (символизирующим здесь партию «ничего-не-знающих»), а Брекенридж – с действующим президентом Бьюкененом, изображенным в виде козла

Для жителей стран Латинской Америки война США с Мексикой и аннексия мексиканских территорий стала очевидным примером экспансионизма северного соседа и серьезным стимулом для развития антиамериканских настроений на континенте.

В то же время Россия видела в новостях о территориальной экспансии США близость к собственной политике. Русские и американцы обсуждали параллели между Кавказской войной и столкновениями с индейцами, между войнами России с Османской империей и Соединенных Штатов с Мексикой, описывая их все как расширение цивилизации на земли отсталых народов.

Еще одним важным аспектом, сближавшим в середине века Россию и США, было рабство и крепостное право. Несмотря на серьезные различия в происхождении и юридическом оформлении этих институтов, в обсуждении доминировала идея близости двух институтов принудительного труда и личной несвободы. Южане видели в Российской империи близкую им страну, тогда как северяне использовали ужасы крепостничества как дополнительный аргумент в критике Юга. Зеркальным образом для русских крепостников «американская модель» этого периода была моделью рабовладельческого общества, а противники крепостничества переводили «Хижину дяди Тома» Гарриет Бичер-Стоу и читали лекции о рабстве негров, используя эзопов язык для критики порядков в своем отечестве.

Наличие рабства в США было важным аргументом для национальной гордости англичан, которых задевали быстрый рост и амбиции американцев. В год выхода книга Гарриет Бичер-Стоу «Хижина дяди Тома» была издана и в Англии, где ее продали в количестве миллиона экземпляров, что намного превысило продажи в самих США. Причиной такой популярности была ревность англичан. Известный британский экономист Нассау Уильям Сениор в 1857 году так объяснял этот парадокс: «Мы уже давно страдаем от самомнения Америки – мы устали слушать, как она хвастается, что она самая свободная и самая просвещенная страна, которую когда-либо видел мир. Наше духовенство ненавидит ее отношение к религии как к добровольным ассоциациям, наши тори ненавидят ее демократов, наши виги ненавидят ее парвеню, наши радикалы ненавидят ее сутяжничество, ее наглость и ее амбиции. Все партии приветствовали миссис Стоу как бунтовщицу в стане врагов»[51]51
  Цит. по: Adams E. D. Great Britain and the American Civil War. Alexandria, 1925. Vol. 1. P. 33. fn. 27.


[Закрыть].

Но в год окончания войны с Мексикой события в Европе вывели на первый план другой образ США: оказалось, что европейские революционеры видели в Америке модель, которую готовы были применить к собственным странам.

На протяжении нескольких десятилетий после Войны за независимость американцы не подозревали (или не задумывались), каково влияние их примера на европейские умы. Несмотря на то что в декабре 1825 года некоторые американские газеты написали о восстании в Санкт-Петербурге и даже сообщили, что декабристы составляли свои конституционные проекты по образцу американской конституции, эта новость прошла мимо внимания публики.

В 1832 году посланник в России и будущий президент США Джеймс Бьюкенен писал: «Наибольшего эффекта мы достигаем с помощью примера, и мы таким образом лучше способствуем делу свободы в мире, чем могли бы способствовать прямым и активным вмешательством в дела других наций»[52]52
  Бьюкенен – Ливингстону, № 4. 29 июня (н. с.) 1832 года // Works of James Buchanan. Vol. 2. P. 211.


[Закрыть], – но вряд ли, поставив рядом «пример» и «вмешательство», он мог представить, насколько сокрушительным окажется эффект всего через шестнадцать лет. Европейские революции 1848–1849 годов, получившие название «Весны народов», перевернули представление о месте Соединенных Штатов в мировой политике.

В то самое время, когда американцы праздновали победу над Мексикой и приращение своих территорий, в Америку пришли известия о волне революций, захлестнувшей Старый Свет. Пресса сообщала, что во Франции, в Австрии, в итальянских и германских землях революционеры равнялись на Соединенные Штаты как на пример государственного устройства, которое они хотели бы видеть в своих странах. Уже 21 марта 1848 года одна из наиболее влиятельных газет США, New York Herald, радостно писала в редакционной статье, посвященной новостям из Франции: «Революционеры ‹…› копируют нашу конституцию, имитируют наши учреждения, следуют нашей политической моде и принимают наши принципы публичной политики»[53]53
  New York Herald. 21 марта 1848 года.


[Закрыть].

Влияние Америки неожиданно оказалось намного сильнее, чем представляли все современники, оценивавшие ситуацию внутри традиционной системы международных отношений и с помощью расчета численности армий. Понятие «мягкой силы» – способности государства добиваться целей на основе симпатии, привлекательности и добровольного участия, а не принуждения – будет предложено теоретиком международных отношений Джозефом Наем лишь через полтора столетия – но это была именно она.

Показательно, что наибольшее сочувствие в США вызвала борьба венгров против монархии Габсбургов: провозгласившие независимость мадьяры использовали те же слова и апеллировали к тем же ценностям, что и американцы конца XVIII века. Так же как во время дебатов о помощи грекам в начале 1820-х годов, представление о своем примере как прежде всего примере завоевания суверенитета помещало национальные восстания в знакомые рамки. Достижение независимости воспринималось как прямое продолжение дела отцов-основателей, тогда как республиканские и демократические устремления других народов надо было еще рассмотреть и интерпретировать как результат американского влияния.

Именно поэтому Соединенные Штаты поторопились назначить посланника к восставшим венграм, который, правда, не успел добраться до Будапешта до подавления восстания австрийскими и российскими войсками. Русский революционер Александр Герцен в «Былом и думах» заметил, что американцы отправляют послов «не к царям, а к народам»[54]54
  Герцен А. И. Былое и думы: в 2 т. – М.: Альпина Паблишер, 2024.


[Закрыть], и хотя это было преувеличением, подобное представление о международных отношениях действительно сформировалось среди части американской элиты.

Особое отношение к борьбе народов за независимость вошло в ряд наиболее чтимых традиций американской внешней политики. Президент Вудро Вильсон включил самоопределение наций в свой план нового мирового порядка после Первой мировой войны. Представляя американскому конгрессу свои «Четырнадцать пунктов», он настаивал: «Необходимо уважать национальные устремления; отныне народы могут управляться только с их собственного согласия. Самоопределение – это не просто фраза. Это принцип действий, который государственные деятели впредь не могут игнорировать»[55]55
  President Wilson's Address to Congress, Analyzing German and Austrian Peace Utterances, delivered February 11, 1918. http://www.gwpda.org/1918/wilpeace.html.


[Закрыть].

Право народов на самоопределение было включено президентом Франклином Делано Рузвельтом в Атлантическую хартию 1941 года, а в послевоенные годы Соединенные Штаты приветствовали процесс деколонизации, доставивший серьезные проблемы европейским метрополиям колониальных империй. Наконец, во время конфликта в бывшей Югославии именно США поддержали провозглашение независимости автономного края Косово от Сербии (и признали ее в 2008 году), что вызывало противоречивую реакцию даже среди союзников Соединенных Штатов по НАТО (особенно такой страны, как Испания, испытывающей проблемы с внутренними сепаратистскими движениями за отделение Страны Басков и Каталонии).

Поход русской армии против мятежных венгров весной 1849 года спровоцировал всплеск антироссийских настроений в американском обществе. 8 июня 1849 года New York Herald опубликовала статью, в которой описывала события на Европейском континенте как борьбу либерализма и деспотизма: «Какую позицию занять либеральным и просвещенным правительствам Англии и Соединенных Штатов в этой могучей драме с Францией во главе либерального лагеря и Россией, возглавляющей деспотов?.. Та же [русская] конфедерация [монархов], которая покорит страны и народы Европы, немедленно повернется к Америке, чтобы наказать нас, подстрекателей, первыми показавших миру образец республиканизма»[56]56
  New York Herald. 8 июня 1849 года. Цит. по: The American Image of Russia: 1775–1917 / Eugene Anschel, comp. New York, 1974. P. 107.


[Закрыть].

«Один из народных святых». Рисунок для «Календаря свободы на 1852 год» с изображением Лайоша Кошута

Осознание новой роли и новых возможностей своей страны подтолкнуло американских политиков к использованию национальной гордости в целях сохранения единства, главной угрозой которому стало усиление противостояния Севера и Юга. Защищая скрывающегося вождя восставших мадьяр Л. Кошута от требований российского императора о его выдаче, Д. Уэбстер призывал сограждан: «Давайте осознаем наше место в мире, место великой республики, в самую интересную эпоху в истории»[57]57
  Speech at the Festival of the Sons of New Hampshire, November 7, 1849 // The Writings and Speeches of Daniel Webster. Boston, 1903. Vol. 4. P. 213.


[Закрыть].

Когда австрийский посланник направил ноту протеста по случаю поездки американского дипломата к восставшим венграм, вновь занявший к тому времени пост госсекретаря Уэбстер опубликовал резкий ответ. В письме австрийскому дипломату Хюльземану он обосновывал право США на поддержку демократических движений в других странах, по сути сделав заявку на новое место Америки в мире. Госсекретарь всячески подчеркивал, что «Соединенные Штаты желают успеха странам, борющимся за народную конституцию и национальную независимость». Причем, несмотря на нейтралитет американского правительства по отношению к европейским революциям, он подчеркнул, что «когда люди в Соединенных Штатах видят, как народы других стран ‹…› спонтанно движутся к таким же установлениям, как их собственные, то, разумеется, нельзя ожидать, что они останутся безразличными зрителями».

Это звучало как угроза, тем более вкупе с утверждением: «Власть нашей республики в настоящее время простирается над одним из богатейших и плодороднейших регионов на земном шаре, по сравнению с которым владения дома Габсбургов не больше чем пятно на земной поверхности»[58]58
  Д. Уэбстер – И.-Г. Хюльземану, 21 декабря 1850 года // Papers of Daniel Webster. Diplomatic Papers. Vol. 2. Pр. 49–61.


[Закрыть]. В частном письме приятелю Уэбстер объяснял, что ставил перед собой две задачи: «1. ‹…› высказаться и сообщить людям Европы, кто и что мы есть, и заставить их осознать беспрецедентный рост нашей страны. 2. ‹…› написать письмо, которое затронуло бы национальную гордость и заставило выглядеть смешными и глупыми тех, кто говорит о расколе»[59]59
  Д. Уэбстер – Дж. Тикнору, 16 января 1851 года // Papers of Daniel Webster. Diplomatic Papers. Vol. 2. P. 64.


[Закрыть]. Использование внешней политики для подогрева националистических чувств и купирования внутреннего конфликта превращалось уже в постоянную практику американской политики.

Новая роль Америки как политического образца для остального мира обновляла пуританское представление о богоизбранности переселенцев. Герман Мелвилл писал в романе «Белый бушлат», опубликованном в 1850 году: «…мы, американцы, вынуждены отвергать максимы прошлого, видя, что вскоре мы по праву встанем в авангарде наций… Мы, американцы, особые избранные люди, мы – Израиль нового времени; мы несем миру ковчег свободы. Бог предопределил, а человечество ожидает, что мы свершим нечто великое, и это великое мы ощущаем в своих душах. Остальные нации должны вскоре оказаться позади нас… Довольно долго мы относились к себе скептически и сомневались, действительно ли пришел политический мессия. Но он уже в нас, и от нас зависит, сможем ли мы выразить его побуждения»[60]60
  Melville H. White-Jacket, or the World in a Man-of-War. 1850. https://www.gutenberg.org/files/10712/10712-h/10712-h.htm.


[Закрыть].

Показательно, что этими словами у него заканчивается глава рассуждений о необходимости отмены телесных наказаний на американском флоте. Америка во всем должна была соответствовать своей высокой роли, рассуждения о которой использовались как аргументы для внутренних реформ.

На волне энтузиазма, вызванного волной европейских революций и победой над Мексикой, «Молодая Америка» превратилась из интеллектуального движения в политическую группу, ставившую своей целью революционизировать всю мировую систему, отодвинув традиционную дипломатию, расширяя сферу демократии путем завоеваний и покупки земель в Западном полушарии и используя прямые контакты с демократическими кругами европейских стран. Революции, однако, потерпели неудачу, а «Молодая Америка» не пришла к власти в США и постепенно угасла. Тем не менее ее взгляд на роль Соединенных Штатов в мире остался частью политического наследия эпохи, предшествующей Гражданской войне[61]61
  Сиротинская М. М. «Принцип национальности» в контексте европейских революций середины XIX в.: дискурс «Молодой Америки» // Американский ежегодник 2014. – М.: Ленанд, 2014. – С. 157–178.


[Закрыть].

Еще одним последствием провала европейских революций стала эмиграция в США многих революционеров. Их было, конечно, меньше, чем бежавших от голода ирландцев, зато эти люди были политически активны и хорошо образованны. Они продолжили политическую деятельность в своей новой стране, став заметной частью ее политического класса. Самым известным из «людей сорок восьмого года» (forty-eighters) стал Карл Шурц, бежавший в Америку после подавления Пруссией революционного движения в Рейнской провинции и ставший в США генералом Севера в Гражданскую войну, а затем сенатором от штата Миссури и министром внутренних дел. Присутствие таких людей в политической элите напоминало американцам об их глобальной миссии.

Ясное представление об Америке как образце и маяке для революционеров Европы требовало определения и противоположного полюса – бинарные схемы вообще характерны для социального конструирования. И на роль этого полюса впервые оказалась предложена Россия, страна – хранитель Венской системы международных отношений, принципа легитимизма и Священного Союза.

Выбор России в качестве Другого вполне объясним: разрушая представления о международной политике, поддерживавшиеся Священным Союзом, революции 1848–1849 годов актуализировали картину мира, в которой основой для описания политической действительности стали оппозиции «республика–монархия», «свобода–деспотизм», «нация–империя». И если первые части этих пар приписывались США, то вторые наилучшим образом связывались с Россией.

Начиная с этого периода Россия и Америка смотрели друг на друга как на проекцию Европы. Две страны в наибольшей степени воплощали в себе полярные подходы к государственному устройству и противоположные оценки демократии и либерализма. Для американцев Россия была воплощением всего «неамериканского» в Европе, тогда как для русских Америка оставалась наиболее радикальным вариантом Европы. Александр Герцен так писал об этом: «…как Северная Америка представляет собою последний вывод из республиканских и философских идей Европы XVIII века, так петербургская империя развила до чудовищной крайности начала монархизма и европейской бюрократии»[62]62
  Цит. по: Стеллинг-Мишо С. Герцен и американский публицист Ч. Г. Лиленд // Литературное наследство. Т. 96. Герцен и Запад. – М.: Наука, 1985. – С. 670.


[Закрыть].

Глава 4
Гражданская война и реконструкция: как американцы чуть не раскололись на две нации

Как нация свободных людей, мы будем жить вечно или умрем от самоубийства.

АВРААМ ЛИНКОЛЬН (1838)

Эпоха Гражданской войны и последовавших за нею Реконструкции Юга и индейских войн стала самым кровопролитным временем в американской истории. Война изменила нацию, уничтожив рабовладение и закрыв навсегда вопрос о праве штатов на самоопределение. Внутренний конфликт закончился компромиссом и политическими решениями о включении в американскую нацию вчерашних рабов и индейцев, однако эти решения не удалось провести в жизнь. Европейцы-современники имели основания смотреть на США с позиций нравственного и политического превосходства. В результате к концу периода американцы все еще находились в поисках такой картины мира, которая вернула бы им привычное положение образца или маяка, указывающего путь остальному человечеству, – образа, воплощенного в статуе Свободы, установленной в нью-йоркской гавани в честь столетия независимости[63]63
  Фактическое открытие статуи произошло только в 1886 году.


[Закрыть].

Мятеж, война между штатами, или гражданская война

1 апреля 1861 года, через месяц после вступления Линкольна в должность президента и за две недели до первых выстрелов Гражданской войны, государственный секретарь Уильям Генри Сьюард отправил меморандум своему начальнику. Сьюард сам имел президентские амбиции, и сейчас он не мог спокойно смотреть, как Линкольн медлит с решительными действиями, в то время как страна катится к гражданской войне. Государственный секретарь требовал действий – он предложил немедленно объявить войну Франции, Испании или Великобритании, чтобы внутренние противоречия уступили место патриотической мобилизации[64]64
  Denton L. M. William Henry Seward and the Secession Crisis: The Effort to Prevent Civil War. Jefferson N. C., McFarland, 2009. P. 143.


[Закрыть]. Логика меморандума была совершенно ясна: война с внешним врагом для сохранения единства нации остается важным инструментом американской политики.

Конфликт между Югом и Севером вспыхнул после смены политических поколений в американской элите, когда ушли люди, которые еще помнили войну с Англией 1812 года и для которых, как и для отцов-основателей, внешняя угроза существованию США была вполне реальной. На протяжении их политической жизни апеллирование к необходимости защиты от внешнего врага помогало сплачивать весьма разнородное американское общество, но к началу 1850-х годов рост Соединенных Штатов и урегулирование последних пограничных споров с Великобританией свели вероятность утраты независимости к нулю. Исчезновение внешнего фактора, скреплявшего союз штатов, открыло дорогу разрушительному внутреннему конфликту. Объективное ослабление внешней угрозы не избавило политиков Севера от желания воспользоваться ею для сохранения союза. Линкольн, однако, отклонил предложение Сьюарда.

16 июня 1858 года Авраам Линкольн произнес речь, в которой использовал евангельскую цитату: «"Дом, разделившийся сам в себе, не устоит". Так и наше государство не сможет постоянно быть наполовину рабовладельческим, наполовину свободным. Я не жду того, что Союз будет распущен, как и того, что дом падет, но чего я действительно жду, так это того, что дом прекратит быть разделенным. Он станет либо единым, либо совсем другим». Это пророчество опиралось на очевидные к концу 1850-х годов реалии: в Соединенных Штатах сформировались два политических сообщества с разными экономическими, культурными и даже этическими установками.

Избрание республиканца Линкольна президентом в ноябре 1860 года стало сигналом к выходу южных штатов из состава США – сецессии (так назвали свое решение сами южане; сегодня мы бы использовали слово «сепаратизм»). 12 апреля 1861 года прозвучали первые выстрелы: южане открыли артиллерийский огонь по форту Самтер в Южной Каролине, отказавшемуся разоружиться или перейти на сторону Конфедерации. Так началась война между Севером и Югом. Причины Гражданской войны – экономические, политические, моральные, культурные – разбирались в тысячах научных трудов.

Объявив о сецессии, южане апеллировали к одной из основ американской идентичности: они описывали происходящее как свою войну за независимость, проводя параллели между созданием Конфедеративных Штатов Америки в 1861-м и Соединенных Штатов в 1776-м, приравнивая свои действия к борьбе американцев против английского владычества. Подобное объяснение имело большую притягательную силу для жителей США. Неслучайно на Севере страны – даже среди генералов Союза – немало людей считали южан правыми. Не все они поддерживали рабовладение, но тем не менее полагали, что жители Юга вправе отделиться от США и создать собственное государство. Многим это казалось лучшим вариантом, чем построение единой нации из свободных белых северян, южан-рабовладельцев и черных рабов.

Линкольн и его советники не сразу решились на радикальные шаги, хотя президент назвал южан мятежниками и представил единство Союза главной ценностью, ради которой и создавалось американское государство. В конце 1862 года, всего за месяц до подписания Декларации об освобождении Линкольн предлагал южным штатам до 1900 года добровольно принять решение о запрещении рабства за компенсацию от федерального правительства и «добровольное переселение» освобожденных негров в Либерию, на Гаити или в любую другую страну, согласную их принять. В том же послании конгрессу в декабре 1862 года президент связал спасение Союза штатов с глобальной миссией американцев: «Нам уготовано либо благородно спасти, либо бесславно потерять последнюю и лучшую надежду земли»[65]65
  Lincoln A. December 1, 1862: Second Annual Message. https://millercenter.org/the-presidency/presidential-speeches/december-1–1862-second-annual-message.


[Закрыть]. Сочувствовавших Югу северян-демократов газеты называли змеями-медянками. Отказ лидеров Союза от признания независимости универсальной ценностью привел, в частности, к тому, что правительство Линкольна не поддержало в 1863 году восставших против Российской империи поляков, а северяне в массе не выражали к ним симпатий.

Тем не менее в январе 1863 года Линкольн опубликовал Декларацию, даровавшую свободу всем рабам в мятежных штатах. (В нескольких штатах, сохранивших лояльность Вашингтону, рабов освободила только XIII поправка к конституции, принятая в 1865 году.)

Осенью того же года, отдавая дань павшим на поле самого грандиозного сражения войны – битвы под Геттисбергом, президент Линкольн произнес еще одну речь, в конце которой заверил американцев, что погибшие «пали не напрасно, что наша нация с Божьей помощью возродит свободу и что власть народа, созданная народом и существующая для народа (government of the people, by the people, for the people), не исчезнет с лица земли». Эту речь потом будут учить наизусть в школе, цитаты из нее узнает любой американец, а сто лет спустя Мартин Лютер Кинг и Джон Кеннеди включат слова Геттисбергского обращения в свои выступления.

Линкольн связал исход противостояния с судьбой свободы, которую необходимо возродить, и с демократическим устройством американского государства. Эти ценности были противопоставлены идее национальной независимости, продвигавшейся южанами, и вокруг них удалось мобилизовать Север на борьбу до победы.

Национальный Молл – главная аллея столицы США. На первом плане мемориал Линкольна, посередине – монумент Вашингтона. Замыкает аллею здание Капитолия

На протяжении полутора веков Гражданская война 1861–1865 годов оставалась центром американской истории. Наравне с Войной за независимость она создала Соединенные Штаты, какими мы их знаем, но, в отличие от нее, закончилась компромиссом: побежденная сторона признала поражение и приняла реформы, но не была изгнана и не эмигрировала (как это произошло после Войны за независимость или позднее, после российской Гражданской войны), сохранила свои культурные особенности и даже упрочила политические, включавшие в себя, в частности, систему расовой сегрегации (законы Джима Кроу). Видимо, в силу этого компромисса американские авторы традиционно недооценивали революционную составляющую Гражданской войны[66]66
  Пожалуй, только историки-прогрессисты Чарльз и Мэри Бирд отважились назвать главу о Гражданской войне в своей монографии, опубликованной в 1927 году, «Вторая американская революция» (Bird C., Bird М. The Rise of American Civilization. MacMillan, 1927. Vol. 2. P. 52). Для советской же историографии классовый характер Гражданской войны и ее революционное содержание были аксиомой, подтвержденной авторитетом К. Маркса и В. И. Ленина. См., например: Куропятник Г. П. Вторая американская революция. – М.: Учпедгиз, 1961.


[Закрыть], которая, по мнению современного историка Грегори Даунса, уничтожила «Первую Американскую республику» и создала «Вторую Республику»[67]67
  Downs G. P. The Second American Revolution: The Civil War – Era Struggle over Cuba and the Rebirth of the American Republic. Chapel Hill: University of North Carolina Press, 2019. Pр. 2–3.


[Закрыть].

В последующие десятилетия Гражданская война была встроена в систему исторических мифов американской нации, как мемориал Линкольна встроен в перспективу главного пространства американской столицы, Национального Молла, начинающегося от Капитолия и заканчивающегося этим мемориалом. Автор самой популярной в США книги по истории Гражданской войны Джеймс Макферсон в 1988 году назвал ее «самым освещаемым событием американской истории»[68]68
  Макферсон Д. Боевой клич свободы: Гражданская война 1861–1865. – Екатеринбург: ГОНЗО, 2012. – С. 13.


[Закрыть].

Одна из основных трактовок Гражданской войны сводится к рассмотрению ее как решающего шага в создании единой нации[69]69
  См., в частности: Grant S.-M. North Over South: Northern Nationalism and American Identity in the Antebellum Era. Lawrence: University of Kansas Press, 2000; Stout H. S. Upon the Altar of the Nation: A Moral History of the Civil War. New York: Viking, 2006; Doyle D. H. Nations Divided: America, Italy, and the Southern Question. Athens: University of Georgia Press, 2002.


[Закрыть]. Однако это также и событие, построившее единую нацию, но не до конца разрешившее конфликт. Более того, многое в событиях XXI века, происходящих вокруг коммеморации Гражданской войны, можно объяснить осознанием факта, что в период того конфликта афроамериканцы и другие меньшинства не были включены в американскую нацию и теперь этот конфликт теряет значение создающего нацию события.

Само название «Гражданская война» исторически вовсе не первое. Авраам Линкольн сначала использовал слова «восстание» (insurrection) и «мятеж» (rebellion). Только к выборам 1864 года президент начал пользоваться словосочетанием «Гражданская война», ставшим компромиссным в трактовке братоубийственного конфликта. Несмотря на это, в тексте принятой в 1868 году конгрессом, в котором доминировали радикальные аболиционисты, XIV поправки к Конституции США война названа именно «восстанием или мятежом» (insurrection or rebellion). Название «Гражданская война» стало доминирующим вариантом в послевоенный период, когда политикам нужно было восстанавливать единство американского общества.

В начале XX века «Объединенные дочери Конфедерации» попытались убедить конгресс использовать словосочетание «Война между штатами», еще лучше отражавшее южные взгляды на конфликт, но это предложение не прошло. Однако словосочетание «Гражданская война» позволяло и северянам, и южанам считать свою позицию в войне справедливой за счет выноса за скобки причин и значения этого конфликта[70]70
  Foster G. M. What's Not in a Name: The Naming of the American Civil War // The Journal of the Civil War Era. 2018 (September). Vol. 8. № 3. Pр. 416–454.


[Закрыть]. Рабовладение не упоминалось в числе причин войны, и почти никто, за исключением первых черных историков и общественных деятелей, таких как У. Дюбуа[71]71
  Фамилия Du Bois в США читается как Дюбойс, но в русском языке закрепился французский вариант прочтения.


[Закрыть], не называл его одним из главных оснований для конфликта.

Именно благодаря этому компромиссу Юг в годы юбилеев в большом количестве воздвигал монументы государственным деятелям Конфедеративных Штатов Америки и ее безымянным солдатам. Гражданская война завершилась почетной сдачей генерала Роберта Э. Ли, и дальнейшие усилия общества и государства были направлены в значительной степени на реинтеграцию Юга в состав США.

Это дало возможность поддерживать два нарратива войны и предшествовавших ей событий. В памяти Юга солдаты в сером защищали свою родину под руководством генерала Ли, борясь за благородное, хотя и безнадежное дело. Север в это же время создавал собственную возвышающую историю об Аврааме Линкольне и своих героях Гражданской – генералах Гранте и Шермане, адмирале Фаррагуте и солдатах в синих мундирах. На протяжении последней трети XIX и начала XX веков учебники истории для северных и южных школьников радикально различались. Южные штаты требовали, чтобы авторы учебников изображали Конфедерацию с симпатией, а на Севере дети изучали измену южан. Большие издательства выпускали отдельные учебники истории для Юга и Севера[72]72
  Ravitch D. The Language Police: How Pressure Groups Restrict What Students Learn. New York, 2003. Р. 68.


[Закрыть].

Капитан Джордж Кастер (5-й кавалерийский полк армии Севера) и лейтенант Джеймс Вашингтон, военнопленный-конфедерат и бывший одноклассник Кастера. 1862 год

Сосуществование в одной стране двух исторических мифов об одном и том же событии было платой за восстановление гражданского мира после кровопролитной войны. Именно в силу этого компромисса Соединенные Штаты долгое время служили исследователям исторической памяти примером сосуществования разных систем коммеморации в одной стране, оставались важным доказательством того, что свобода слова позволяет обществу обойтись без единого взгляда на историю[73]73
  См.: Колоницкий Б. И. Преодоление гражданской войны: случай Америки… // Звезда. 2007. № 1. – С. 123–143.


[Закрыть].

Компромисс, которым закончилась Гражданская война, не уничтожил внутренний раскол, но загнал конфликт в рамки национального государства, единство которого отныне не подлежало сомнению. Несмотря на огромные жертвы, пророчество Линкольна не осуществилось в полной мере: после уничтожения рабства дом остался разделенным. Сохранившееся внутреннее напряжение оставалось вызовом для национальной идентичности, резонируя при каждом политическом или экономическом кризисе.

У этого компромисса была и дополнительная цена: он исключал из общей истории войны черных американцев. Согласие Севера и Юга было достигнуто за счет вытеснения из истории Гражданской войны рабовладения и исключения из нее рабов. Это было соглашение между двумя частями белой Америки. Образ благородного Юга с идиллическими отношениями белых и черных был представлен в чрезвычайно популярном кинофильме 1939 года по роману южанки Маргарет Митчелл «Унесенные ветром». Фильм отражал господствующее на тот период представление американцев о Гражданской войне.

В 1960-е годы отмечалось столетие событий Гражданской войны, и коммеморация ее битв (в том числе установка новых памятников) должна была укрепить исторический миф об этом конфликте. Однако именно к этому времени постепенный рост активности афроамериканской общины привел к усилению ее политической субъектности и развертыванию Движения за гражданские права.

В результате во второй половине прошлого века в американском обществе начался процесс постепенного переосмысления Гражданской войны. На первый план теперь выходила проблема рабства афроамериканцев, и принятый на Юге образ Конфедерации как «благородного, но проигранного дела» покрывался все бо́льшими пятнами.

Это изменение сказалось и на научном изучении истории Гражданской войны. Начиная с этого времени и на протяжении последующих десятилетий историки работали над тем, чтобы показать огромный вклад черных в собственное освобождение, в победу Севера и сохранение Союза. Это было важной задачей как с профессиональной, так и с политической точки зрения; изображение афроамериканцев не как беспомощных рабов, за свободу которых боролся Север, но как самостоятельных и смелых борцов за свое освобождение и сохранение Союза, изменяло привычный образ их роли в войне как пассивных получателей свободы из рук белых республиканцев[74]74
  Sternhell Y. A. Revisionism Reinvented? The Antiwar Turn in Civil War Scholarship // Journal of the Civil War Era. 2013. Vol. 3. No. 2 (June). P. 246.


[Закрыть]. Это была работа историков по интеграции черного населения в единую американскую нацию путем включения их в главный исторический нарратив Америки.

Тем не менее в рамках бурно развивавшейся новой отрасли исторической науки, а именно направления, посвященного исследованиям истории афроамериканцев (так же как и в рамках женской истории), тема Гражданской войны почти отсутствовала или, как выразилась Джудит Гисберг об этих исследователях, «они не считали то, чем они занимаются, историей Гражданской войны»[75]75
  Giesberg J. Northern Women. The Future of Civil War Era Studies // Journal of the Civil War Era. 2012. Vol. 2. No. 1 (March). P. 9.


[Закрыть].

Интересно, что в работах, опубликованных к 150-летию войны, подчеркивается классовый, а не расовый характер антирабовладельческого движения той эпохи[76]76
  Woods M. E. What Twenty-First-Century Historians Have Said about the Causes of Disunion: A Civil War Sesquicentennial Review of the Recent Literature // The Journal of American History. 2012. Vol. 99. No. 2 (September). P. 437.


[Закрыть]. Более того, в современной американской историографии оспаривается тезис о войне как конфликте модернового Севера с домодерновым Югом, которого придерживался в своей классической работе Дж. Макферсон. Само рабство рассматривается теперь наравне со свободным трудом как части одной и той же политэкономической системы[77]77
  Towers F. Partisans, New History, and Modernization: The Historiography of the Civil War's Causes, 1861–2011 // Journal of the Civil War Era. 2011. Vol. 1. No. 2 (June). P. 252; Mathisen E. The Second Slavery, Capitalism, and Emancipation in Civil War America // Journal of the Civil War Era. 2018. Vol. 8. No. 4 (December). P. 677.


[Закрыть]. Эти тенденции в историографии парадоксальным образом приводили к отделению изучения Гражданской войны от исследований расизма и делали ее менее интересной для политических активистов, занимающихся расовым вопросом.