Текст книги "Матросская Тишина"

– Да вот уже год.

– Не тянет?.. – В эту минуту Калерии было интересно знать, как относится к спиртному хронический алкоголик, год назад бросивший пить.

– Днем нет, а вот ночью, во сне, выпиваю почти каждый день. Иной раз аж расстроишься… Вот, думаю, год как бросил, а тут на тебе – ни с того ни с сего развязал. А когда проснешься и видишь, что это всего-навсего был сон, то даже рад-радешенек.

– Лечились на улице Радио? – спросила Калерия. За семь лет работы в милиции с пациентами этой лечебницы она сталкивалась много раз.

– Нет, – затряс головой Перешвынов. – Таблетки меня уже не берут. Последний раз лечился по-серьезному.

– Это как же?

– Я теперь «зашитик», – ощерившись беззубым ртом, жалко улыбнулся Перешвынов.

– Что значит «зашитик»? – Калерии показалось, что Перешвынов неловко пошутил.

– Хожу с «торпедой»… А она не таблетки. Она – ой– ой-ой… Она шуток не любит. «Развяжешь» – тут же дашь дуба. А жить-то и ежу охота. Вот теперь не знаем, что с сыном делать… А вижу, что дальше так нельзя, погибнет или в тюрьму сядет. – Перешвынов протяжно и шумно вздохнул и шершавой ладонью стер со лба мелкие капельки пота. – Вот и пришел к вам. Когда-то вы меня вызывали, а теперь вот сам явился. Помогите. Дальше мочи нету.

– Жена-то тоже «завязала»? – подстраиваясь под жаргон Перешвынова, спросила Калерия.

Перешвынов поморщился, как от зубной боли, и отрешенно махнул рукой.

– А-а-а!.. Дома еще кое-как держится, а с работы частенько приходит навеселе. Уговаривал ее: зашейся. Она ни в какую. Говорит, что в торговле без этого никак нельзя. А с «торпедой», говорит, там сразу концы отдашь: то ревизия, то комиссия, то премиальные… И все надо то обмыть, то вспрыснуть, то еще что-нибудь…

– Да, товарищ Перешвынов, плохие ваши дела… Вот и получается по пословице: что посеешь – то пожнешь. Помню, года три назад как я уговаривала вас, чтобы вы не втягивали сына в свои праздничные застолья, а вы еще тогда мне твердили: «Да он только пивко или красненькое…» Помните наш разговор после майских праздников, когда вашего сына пьяного домой привел дворник.

– Помню, как же не помнить?.. Все помню, товарищ инспектор. Если бы знать, где упасть… соломку бы подстелил… А вот теперь соломкой не обойдешься.

– Хорошо, товарищ Перешвынов, я постараюсь вам помочь. Начнем с того, что я с Анатолием побеседую одна. Постараюсь растолковать ему слова Горького, а вот насчет пьянства и побоев– решайте сами: кто мне об этом заявил, вы или соседи?

– Что вы!.. Что вы, товарищ инспектор!.. – взмолился Перешвынов. – Да если он узнает, что я у вас был, он меня в такой нокаут бросит по пьянке, что я потом сам не рад буду, что пришел к вам.

– Соседи знают о его пьяных дебошах?

– Не только знают, а ждут, чтобы его поскорее забрали в армию или посадили за что-нибудь в тюрьму.

– Напомните ваш адрес, я зайду к вам, поговорю с соседями, а потом повесткой вызову сына. Нужно, чтоб картина была полнее, да и вас постараюсь обезопасить. – Калерия озабоченно нахмурилась, записывая адрес Перешвынова, потом встала, давая понять, что разговор окончен.

Попрощавшись с инспектором, Перешвынов с порога, приложив руку к сердцу, с мольбой в голосе, переходя на шепот, проговорил:

– Прошу вас, товарищ инспектор… Только на вас осталась одна надежда.

Когда за Перешвыновым закрылась дверь, Калерия посмотрела в свой рабочий календарь. После фамилии «Перешвынов» стояла запись: «Классный руководитель 10 А кл. 122-й шк. Ираида Андреевна Манькович. 13.30». Времени было 13.40.

Калерия хотела выйти в коридор, чтобы пригласить учителя Манькович, но не успела она сделать несколько шагов от стола, как на пороге ее кабинета, открыв дверь, появилась уже немолодая, лет сорока пяти, высокая, стройная женщина в платье спортивного покроя и с короткой стрижкой. Вместе с вошедшей в кабинет инспектора как бы вплыла освежающая волна тонких французских духов. «Модница», – подумала про себя Калерия, окинув с ног до головы вошедшую. Лицом своим, статью, прической и ростом она чем-то сразу же напомнила Калерии Зою Космодемьянскую, портрет которой висит у нее дома в гостиной.

– Вы Ираида Андреевна?

– Да, – улыбнулась Ираида Андреевна, обнажив ровный ряд белых зубов.

– Прошу, садитесь. – Калерия чисто по-женски оценила ее модное платье и красивый серебряный перстень.

– Я к вам давно уже собираюсь, Калерия Александровна, да как-то все не решалась. Считала, что визит в ваше учреждение – это последний и крайний шаг, чтобы как-то вытащить из трясины моего в прошлом хорошего ученика.

– Как его фамилия и имя?

– Его фамилия Ротанов Юрий, из-за поведения с горем пополам перетянула в десятый. И то под нажимом роно и по просьбе родителей. Прислали директору школы такое письмо, что не помочь было нельзя. По письму видно: прекрасные люди. Отец – заслуженный строитель, в этом году получил орден Трудового Красного Знамени. Мать – педагог, литератор.

– Письмо?.. Почему письмо?.. Откуда письмо? – недоуменно спросила Калерия.

– Из Индии. Они там в долгосрочной командировке. Отец Юрия строит какой-то важный объект в Калькутте.

Со свойственной педагогу неторопливостью, делая значительные паузы, где они усиливали впечатление, Ираида Андреевна рассказала причину своего визита к инспектору милиции по делам несовершеннолетних:

– Поведение Юрия меня начинает крайне тревожить. Все у него есть: прекрасная четырехкомнатная квартира, в Зеленограде – дача, его покойный дед был видным академиком-физиком, так что он единственный сын у родителей – баловень судьбы и богатый наследник. И он знает об этом, неглупый молодой человек, к тому же внешне интересен – девчонки за ним бегают, но он строит из себя разочарованного в жизни денди. Я преподаю литературу. В девятом классе прошлой весной я дала ребятам сочинение на тему: «Мой любимый литературный герой». Ребята, как на исповеди, раскрыли свои души. Писали четыре часа. У одного любимый герой – Павел Корчагин, у другого – Мартин Иден, у третьего – Олег Кошевой, у четвертого – Артур из «Овода» Войнич… Когда я проверяла сочинения, я была рада, что мы правильно воспитывали свою молодежь. А один мальчик написал об Александре Матросове. Причем в начале сочинения он оговорился, что ни романов, ни повестей, ни поэм он не читал об Александре Матросове, он знает о нем только из документальных статей в газетах и журналах, но написал пламенное сочинение и кончил его примерно так: «Если писатель или поэт создаст об Александре Матросове произведение, достойное его подвига, так, как это сделал скульптор Вучетич в скульптурном портрете Матросова, – то он обязательно будет лауреатом Нобелевской премии». И объясняет это тем, что подвиг Александра Матросова – это подвиг интернациональных масштабов, особенно в век освободительных войн, когда о Матросове, о его подвиге должны знать люди в странах колониальных и порабощенных. – Увлеченная рассказом об ученике, написавшем сочинение о легендарном герое войны, и на минуту забыв, зачем она сюда пришла, Ираида Андреевна, словно опомнившись, извинилась: – Простите, я увлеклась. Я педагог. Вы знаете, кто у Юрия Ротанова его любимый литературный герой?

– Кто?.. – с улыбкой явного любопытства спросила Калерия, изрядно измотанная за день от разговоров о пьяницах и дебоширах.

– Григорий Печорин!.. Вы чувствуете? В своем сочинении, за которое я поставила ему пятерку, он исповедался. Причем исповедался без бравады, искренне. Написал без единой ошибки, взволнованно и закончил сочинение фразой, которая мне запомнилась. – Ираида Андреевна вскинула голову и, прищурив свои большие серые глаза, словно она проводит диктант в классе, четко проговорила: – «До тех пор, пока человеческая красота, ум и физическая сила будут слагать личность гражданина, до тех пор образ Григория Печорина будет волновать молодежь». – Ираида Андреевна привычным движением ладони смахнула со лба непослушную прядь каштановых волос и смотрела на инспектора такими глазами, словно ждала обязательного удивления или даже возмущения. – Что вы на это скажете, дорогая Калерия Александровна? Надеюсь, вы помните лермонтовского «Героя нашего времени»?

Своей искренней взволнованностью учительница литературы как бы зажгла инспектора милиции, которая за семь лет работы с «трудными» подростками вела диалоги и беседы, далекие от литературы и ее героев.

– Помню… И не только помню, но когда-то, по молодости, сама была влюблена в Григория Печорина. И завидовала Бэле. А к Вере даже ревновала вполне искренне. – На минуту забыв о Юрии Ротанове, Калерия подумала: «Вот бы ее на мое место! Эта умеет зажечь. И правильно делают в последние годы кадровики милиции, что на мою должность берут опытных педагогов. И чаще литераторов». – Ну, так что?.. Задурил парень? И чем же я могу помочь?

– Как вам сказать?.. Живет Юрий с бабушкой. Ей уже под восемьдесят. Почти слепая. С катарактой на обоих глазах. Старушка хоть и интеллигентная и духом сильная, все-таки, как-никак, жена покойного академика, но что она может сделать, когда внук задумал жить по ритму и по размаху Печорина? Учебу забросил, каждый вечер его видят в барах за коктейлями, бабушка последние полгода на ощупь определяет, что библиотека академика деда тает изо дня в день, а у них, как сказала бабушка, больше пяти тысяч томов. Одного антиквариата около двухсот томов… А тут недавно одноклассники Юрия, мои ребята, сказали мне, что видели его много раз с каким-то пожилым человеком, лет пятидесяти, в темных очках. Я вроде бы шутя спросила Юрия: «Что это за тип в темных очках, с кем ты однажды в вечернем баре через соломинку тянул коктейль?» Он мне так отрезал, что я даже пожалела, что спросила об этом.

– Что же он вам ответил? – спросила Калерия и пододвинула к Ираиде Андреевне пачку сигарет: – Курите?

– Был грех, но бросила, – закачала головой Ираида Андреевна. – На мой вопрос Юрий ответил: «О том, что это за человек, поручите узнать тем фискалам, которые доносят вам, кто с кем пьет кофе и кто с кем в свободное от учебы время общается…» Поклонился при этом этак по-светски, чуть ли не с реверансом, и покинул меня. Я стояла как оплеванная. Если у него будет так дальше продолжаться, то в десятом классе он вряд ли получит аттестат. Потом… – Ираида Андреевна замолкла и, словно подыскивая те точные слова, которыми она смогла бы правильно охарактеризовать Юрия Ротанова, заключила: – Если сегодня он кандидат в «трудные», то через полгода он может стать «сверхтрудным». Беспокоит меня и другое.

– Что именно?

– Как мне сообщили ребята, да и сама я вижу: последнее время Юрий стал совращать с пути истинного Сережу Дружинина, ученика параллельного класса.

– Дружинина?! – удивилась Калерия. – Это случайно уж не сынок ли народной артистки Дружининой?

– К сожалению, да. Юноша, которого можно характеризовать только на языке римлян: sancta simplicitas.

– А по-русски? – улыбнулась Калерия.

– Святая простота! – перевела Ираида Андреевна. – Круглый отличник, за последние три года имеет пять дипломов на городских олимпиадах по биологии, нежный и воспитанный сын известных в стране родителей… И вдруг – пошел с Юрием Ротановым по вечерним барам. Я очень жалею, что мне до сих пор не удалось встретиться с матерью Сережи, она сейчас на зарубежных гастролях, а с его знаменитым папашей поговорить о сыне пока как-то все не решаюсь, но вам обо всем сообщаю официально. Боюсь, что Ротанов втянет Сережу в беду.

Калерия сделала пометки в рабочем календаре, коротко и сухо ответила на телефонный звонок, подняла глаза на Ираиду Андреевну:

– С Юрием Ротановым я обязательно встречусь на следующей неделе. Вы не подскажете мне его домашний телефон?

Ираида Андреевна достала из сумочки записную книжку и продиктовала инспектору номер телефона.

– Вы, пожалуйста, встретьтесь и с бабушкой Юрия, она только что вышла из глазной клиники, ей снимали с одного глаза катаракту.

– Ну и как, успешно?

– Да вроде бы благополучно… Голос по телефону бойкий, уже сама ходит на рынок и в булочную. Я собираюсь на следующей неделе ее навестить. Милая, интеллигентная старушка. О Юрии расскажет вам больше и подробнее, чем я. И потом, очень прошу вас – поинтересуйтесь, пожалуйста, что это за пожилой человек в темных очках, с которым он пьет коктейли в баре? Может, вам через нее удастся узнать?

Закончив беседу, Ираида Андреевна оставила инспектору свой телефон и попросила обязательно позвонить ей после встречи с Юрием Ротановым и с его бабушкой.

– Позвоню обязательно! Пожалуй, придется встретиться и с артисткой Дружининой. – Калерия посмотрела на часы и, давая понять тем самым, что ей все ясно и что ее торопят другие неотложные дела, поправив поясок платья, встала. – За то, что пришли, спасибо. Если будет нужда – заходите, пожалуйста, в любое время. А родителям Юрия напишите, что вы были у меня и что их сыном начинает интересоваться милиция. Скажу вам честно, среди моих подопечных Юрий Ротанов – не первый из детей дипломатов и командированных на загранработу. Работать с их детками нелегко. Ох, как нелегко!.. Сердобольные бабушки и дедушки их не воспитывают, а развращают. – И, словно раздумывая, можно ли до конца быть откровенной с учительницей, столь искренне озабоченной своими питомцами, вздохнула, покачала головой: – Ираида Андреевна, люди, которых командируют за границу, не все одинаковые. Одних в чужеземные страны бросает строгий и жесткий долг служебных обязанностей, другие… – Она помолчала с минуту и решила высказать мысль до конца. – А другие в ажиотаже валютных и чековых накоплений забывают, что дети без родительского глаза – это хуже, чем стадо без пастуха. Я это говорю не для красного словца, я сама родилась и выросла в деревне.

Ираида Андреевна поблагодарила инспектора за участие, попрощалась и вышла из кабинета, оставив после себя стойкий запах французских духов.

В своем настольном календаре Калерия записала: «Встретиться с нар. арт. СССР Н.С. Дружининой. Зайти к бабушке Ю. Ротанова. Бар. Коктейли. Пожилой мужчина в темных очках».

Почувствовав голод, Калерия только теперь вспомнила, что утром она выпила чашку кофе и съела два печенья. Времени было уже три часа дня. Подумав о том, что в бензобаке ее «жигулей» осталось меньше пяти литров бензина, она решила: «Заправлюсь, заеду домой, пообедаю – и еще раз поговорю с Захряпкиным. Эту дубину можно убедить, Иванову еще можно помочь. Главное – внушить ему, чтобы он назвал соучастников, иначе ему грозит часть вторая двести шестой статьи… Три года колонии для несовершеннолетних. Через полтора месяца ему исполнится восемнадцать лет. Сейчас ему еще можно облегчить участь. Взять на личное поручительство, трудоустроить, держать под постоянным контролем. Парень не из пропащих. Мучительно переживает за здоровье матери. А это уже островок душевного спасения…» С этими мыслями Калерия закрыла свой кабинет на ключ и, предупредив дежурного, что после обеда она поедет в прокуратуру, вышла из отделения.

Глава шестая

Перед отъездом в Белоруссию, где им предстояло пройти и проехать по местам боевой славы, к Валерию Воронцову зашли Эльвира и Игорь Снегирев. Их дружбу связывала не только школа, но и секция по фехтованию в спортивном обществе «Динамо». В отборочных соревнованиях, которые прошли в начале июня, Валерий и Игорь были зачислены в группу претендентов на всесоюзное соревнование шпажистов среди юниоров. Соревнование намечалось на сентябрь и должно проводиться в Ленинграде. Эльвира, которая занималась фехтованием всего лишь два года, собиралась поехать в Ленинград как болельщица. С родителями она уже договорилась, а со школой, как она рассчитывала, вопрос этот будет утрясен. Благо, что по успеваемости Эльвира считается одной из лучших учениц в классе.

Сегодня, через час, всем троим им предстояло ехать в туристическое агентство, где они должны были заплатить деньги за путевки. Казначеем группы выбрали Эльвиру.

За оставшийся час Валерий и Игорь решили провести тренировочный бой. Эльвира, которой на школьных концертах художественной самодеятельности не раз приходилось быть конферансье, эту товарищескую встречу двух известных московских шпажистов-юниоров решила представить в игровом плане, словно они ведут бой не в комнате, а на сцене школьного зала. Об этом она договорилась с Валерием и Игорем и просила их не мешать ей вести конферанс. За зрительный зал она условно приняла стену с двумя окнами, выходящими на тихий дворик, затопленный буйно разросшимся кустарником и молодыми липами.

– А ничего, что окна раскрыты? – спросил Игорь. – Голос у Эльвиры такой, что прибегут слушать ее комментаторство с соседней улицы.

– Ничего, Эля, не жалей голосовых связок! – подбодрил Эльвиру Валерий. – В этот час в нашем дворе ходят одни старушки да бездомные кошки. Для нас твой конферанс будет допингом.

Эльвира посмотрела на часы и тихо, затаенным шепотом сказала:

– В нашем распоряжении, рыцари, всего сорок минут. Проведем бой, и аллюр три креста в агентство. А то наши капиталы мне жгут ладони, когда я их семь раз в день пересчитываю. Все думаю: а вдруг убудет. – Подняв руку, Эльвира скомандовала: – По местам!.. Оружие к бою!..

Валерий и Игорь надели на головы шлемы и, обнажив шпаги, приняли боевую стойку. Однако Валерию что-то не понравилось.

– Ты вначале объяви номер! Если уж взялась быть конферансье, то будь им от начала и до конца. Делай все как полагается. Вначале объяви публике номер, а потом подавай команду: «Бой!..»

– Ах, так?!.. – рассердилась Эльвира. – Тогда и вы, разлюбезные, марш со сцены за кулисы. – Повернувшись к Валерию, скомандовала: – Ты – в спальню!.. – И кивнула Игорю: – Ты – на кухню!.. Как только объявлю ваш номер, так сразу же на сцену.

Валерий удалился в спальню, Игорь скрылся на кухне.

Эльвира насадила на кончик своей шпаги пустую пачку от сигарет, лежавшую на письменном столе среди рукописных глав диссертации отчима Валерия, и, изображая, что в ее руках переносной микрофон, слегка поклонилась воображаемой публике и громким голосом, так, чтобы слышали Валерий и Игорь, объявила:

– Заключительным номером нашего концерта художественной и спортивной самодеятельности предлагаю вашему вниманию… – И, словно что-то заметив в «зале», вдруг замолчала и, сурово вглядываясь в сидящую перед ней «публику», сердито крикнула: – Костя!.. Быченков!.. Как тебе не стыдно!.. Выбрось изо рта эту мерзкую жвачку!.. Ты не корова и не иностранный турист!.. – Переведя взгляд в другую сторону «зала», Эльвира и там увидела непорядок. – Митрофанов, слезь с подоконника, пройди в седьмой ряд, там есть свободное место с краю! И вообще ты не скульптура!.. – Эльвира прошлась вдоль «сцены», вернулась на середину комнаты и, поднеся ко рту пустую пачку из-под сигарет, громко объявила: – Итак, дорогие ребята, заключительным номером нашей сегодняшней программы – дружеская встреча двух известных вам спортсменов-юниоров из общества «Динамо», десятиклассника Валерия Воронцова и ученика параллельного класса Игоря Снегирева. – Озираясь на дверь, ведущую в спальню, громко позвала: – Валерий Воронцов!

Из спальни с видом готовности к бою не на жизнь, а на смерть вышел со шпагой в руке Валерий. Воображая, что ему аплодирует не только конферансье, но и «зал», он низко поклонился «публике».

Эльвира представляла Валерия воображаемой «публике»:

– Мастер спорта!.. Вторая шпага Москвы среди юниоров. Фехтованием занимается четыре года!.. Провел тридцать семь показательных боев, из них имеет тридцать три победы!.. Кандидат на всесоюзное соревнование шпажистов среди юниоров. – Изображая, что «зал» аплодирует Валерию, начала хлопать в ладоши и Эльвира, давая знак Валерию, чтоб тот поклонился «публике», что он охотно сделал.

Представив «залу» Валерия, Эльвира повернулась в сторону кухни, откуда как бы из-за «кулис» должен появиться его противник, объявила:

– Игорь Снегирев!..

Прошла минута, прошла другая, а Игорь не появлялся, хотя из кухни доносились какие-то звуки, похожие на стук посуды. Эльвира с «микрофоном» в руках метнулась на кухню и в следующую минуту выволокла оттуда за ухо Игоря, который в одной руке держал шпагу, а в другой алюминиевую чашку и жадно пил из нее компот.

– Вот нахал!.. – совершенно забыв, что перед ней «зал», пристыдила Эльвира Игоря. – Пришел в чужую квартиру и лазит по кастрюлям.

– Компот потрясный! Сроду такого не едал! – скаля зубы, оправдывался Игорь.

– Остановись, презренный! – крикнул Валерий и расхохотался.

– Что, жалко? Я всего два половничка плеснул, а там его не кастрюля, а целая бадья.

– Из этой чашки у нас кот Васька ест!.. – с трудом сдерживая смех, проговорил Валерий, как и Эльвира забыв в эту минуту, что они на «сцене» и что перед ними «публика».

– Что?!.. – Вытаращив глаза, Игорь медленно поставил на письменный стол, на одну из глав диссертации, пустую алюминиевую чашку.

– Не умрешь! – утешил его Валерий. – Наш Васька – гроза двора… В него влюблены все кошки нашего переулка.

– Ах, так?!.. – Игорь сделал боевую стойку и грозно воскликнул: – К барьеру!..

С трудом сдерживая смех, Эльвира повернулась к «залу»:

– Игорь Снегирев!.. Кандидат в мастера спорта!.. Фехтованием занимается четыре года! Провел сорок четыре боя, из них выиграл тридцать семь! – Раскланивается и жестом дает знак начинать: – Бой!..

С первой же минуты бой закипел азартно, горячо. Противники делали каскады выпадов, мгновенно из защиты переходили в нападение, нападение чередовали защитой… Эльвира, быстро передвигаясь по комнате, «судила» бой, по ходу делала замечания, предупреждения.

Никто из троих не слышал, как в коридоре глухо хлопнула входная дверь и на пороге гостиной выросла Вероника Павловна. Ее приход смутил Игоря, и он зазевался. Валерий, не видя матери – он был спиной к ней, – сделал резкий, стремительный выпад вперед и поразил Игоря. Он победил.

Не заметила Веронику Павловну и Эльвира. Обращаясь к «залу» и поддерживая «аплодисменты» «публики», она выдвинула на середину комнаты кресло, стоявшее рядом с письменным столом, и подняла на него за ухо Валерия, который так же, как и Эльвира, пока не замечал матери. Эльвира вышла с «микрофоном» на середину «сцены» и громко объявила, обращаясь к «залу»:

– Итак, победил Валерий Воронцов! Поаплодируем ему, ребята!.. – И, заговорщицки прикрыв ладонью рот, тихо сказала: – А теперь сообщаю приятную новость: в сентябре месяце Валерий Воронцов и Игорь Снегирев на всесоюзных соревнованиях в Ленинграде будут защищать честь юниоров столицы по фехтованию. – Эльвира горячо захлопала в ладоши и только теперь заметила стоявшую в коридоре Веронику Павловну. Первую минуту она засмущалась, а потом, видя, что их «концерт» матери Валерия показался милым и забавным – это было видно по ее улыбающемуся лицу, она, как бы оправдываясь, проговорила: – Тренируемся, Вероника Павловна!.. Все это нам предстоит осенью.

– Что же ты, Игорь, сделал такой промах? Я помешала?

– Ничего, Вероника Павловна, цыплят по осени считают. Посмотрим, что кому принесет сентябрь, – благодушно ответил Игорь.

Вероника Павловна хотела что-то сказать Игорю, но, увидев на одной из глав диссертации алюминиевую чашку, метнулась к письменному столу.

– Что же вы делаете, мальчики? Если бы это увидел Альберт Валентинович!.. Он бы выбросил вас в форточку. Ведь это же его диссертация!

– Мамочка, отныне эта посудина станет мемориальной. Из нее только что изволил откушать компот кандидат в мастера спорта Игорь Снегирев!..

Вероника Павловна взяла со стола чашку и вышла на кухню.

Эльвира, чтобы завершить свою роль концертного конферансье, снова поднесла ко рту пачку из-под сигарет, наколотую на кончик шпаги.

– Пожелаем Валерию Воронцову и Игорю Снегиреву успехов на всесоюзном соревновании!.. – Раскланиваясь и вместе с «залом» аплодируя Игорю и Валерию, она, сурово поведя взглядом вправо, надсадно проговорила: – Занавес!.. За-анавес!.. – И, сделав два шага вперед, словно за ее спиной сомкнулись полотнища занавеса, весело и громко обратилась к «публике»: – На этом, дорогие ребята, наш концерт окончен!.. – Эльвира сорвала пачку из-под сигарет с кончика шпаги, положила шпагу на письменный стол и плюхнулась на диван. – Фу!.. Конферировать бой труднее, чем драться!.. – Бросив взгляд на часы, порывисто встала с дивана. – В нашем распоряжении, братцы-кролики, осталось пятнадцать минут.

– У меня есть трешка, доедем на такси, – успокоил Эльвиру Игорь.

В комнату с подносом в руках, на котором стояли три чашки, вошла Вероника Павловна.

– Мальчики!.. Холодненького компота!.. Со льдом!.. Вишневого!.. Вы заслужили. До сентября нужно копить силенки.

Три руки протянулись к подносу, на который через минуту были поставлены пустые чашки.

– А где мой побратим кот Васька? – оглядываясь по сторонам, с серьезным видом спросил Игорь. – Хоть бы познакомили.

– Он гуляет, – ответила Вероника Павловна. – Не любит одиночества.

Словно вспомнив что-то важное и обязательное, Игорь обратился к Валерию:

– Давай разделимся. Ты жми в хозяйственный магазин за своей серебрянкой, а мы с Эльвирой полетим в агентство. Вечером между шестью и половиной седьмого встретимся в «Сокольниках». И как всегда – у центральных ворот. – Не дожидаясь согласия или возражения Валерия, он взял за руку Эльвиру и потянул ее к выходу: – Вперед, Ротшильдиха! Только вперед!.. Нас ждут места боевой славы!..

Когда за Игорем и Эльвирой захлопнулась входная дверь, Вероника Павловна, услышав из соседней комнаты слово «серебрянка», вошла в гостиную.

– За какой серебрянкой ты собираешься ехать, сынок? – с тревогой в голосе спросила она, пристально глядя в глаза сыну.

– За самой обыкновенной. За той, какой красят самолеты и могильные ограды на кладбищах. Последнее время серебрянка стала моей любимой краской.

– Хочешь по пути из Белоруссии заехать в Смоленск? – робко спросила Вероника Павловна.

– Зачем заезжать?.. Смоленск в нашем туристическом маршруте значится как завершающий пункт похода.

– Ну что ж, ты задумал хорошее дело, – расслабленно сказала Вероника Павловна и уже повернулась, чтобы выйти из гостиной, но ее остановил Валерий:

– Мама!.. Я давно собираюсь спросить тебя: почему ты, сколько я помню себя, ни разу не была на могиле отца? Ты что, его не любила? – И, тут же поняв, что вопросом этим сделал больно матери, смягчил: – Вернее, не очень любила?

Словно обличенная в чем-то неблаговидном, Вероника Павловна ответила не сразу. Она искала каких-то особенных, чуть ли не клятвенных слов, но они не пришли. А поэтому ответила просто, угасающе-буднично:

– Я очень любила твоего отца, сынок… Очень!.. Но ты сам видишь, какая у меня сумасшедшая работа. Я, как вол, тяну в гору две арбы. Две ставки.

– Но в каждой неделе есть суббота и воскресенье… А до Смоленска езды всего десять часов… А потом, каждый год ты имеешь месячный отпуск.

Веронике Павловне не хватало воздуха. Она чувствовала себя прижатой в угол, из которого не знала, как выбраться.

– Все это так, сынок… Когда ты был маленький, я ездила на могилу отца каждое лето. И каждый раз я возвращалась с больным сердцем. Ты же знаешь, какие у меня нервы и какое слабое сердце. Просто, наверное, щажу себя, чтобы не потерять последние силы и поставить тебя на ноги.

– Я тебя понимаю, мама… Ты не сердись на меня. Может быть, ты и права. Я не хотел тебя ни упрекнуть, ни обидеть. Я это сказал просто потому, что последнее время отец мне очень часто снится. Я вижу его как живого. И все почему-то рядом с самолетом. В комбинезоне, на голове кожаный летный шлем… Улыбка такая светлая-светлая. Как на фотографии, что на памятнике. Он машет мне рукой, зовет меня к себе, что-то говорит мне, а я из-за рева мотора ничего не слышу. Только одно слово – догадываюсь по губам: «Сынок!..»

На глаза Вероники Павловны навернулись слезы. Сердце ее щемило от жалости к сыну. Она хотела утешить его, но не знала чем.

– Да, сынок, отец твой был первоклассным летчиком. Когда он возвращался с полетов и приходил домой, то подолгу стоял над детской кроваткой и играл с тобой, делал тебе разные смешные рожицы. А мне было мило и потешно. Я была счастливой женой и счастливой матерью. Многие мои подруги завидовали мне. – Наступили минуты, когда ложь уводила Веронику Павловну в такие подробности, что временами ей казалось, что ее мужем, от кого родился Валерий, и в самом деле был военный летчик, и что он погиб при выполнении боевого задания, и что похоронили его на смоленском кладбище. В такие минуты ей становилось страшно: уж не сходит ли она с ума? Но тут же успокаивала себя где-то случайно вычитанным высказыванием Горького о том, что правда – это всего-навсего сотни раз повторенная ложь. А она, Вероника Павловна, свою ложь об отцовстве Валерия повторила уже столько раз, что временами и сама начинала убеждать себя, что это была правда.

Глядя рассеянно в одну точку на стене, Валерий тихо, тоном легкого упрека сказал:

– Ты так мало и как-то всегда неохотно рассказываешь об отце… А мне бы о нем хотелось знать все, что знаешь ты.

– Не хочу тебя расстраивать, сынок. Да и самой тяжело о нем вспоминать.

– Отец стоит того, чтобы его помнили и вспоминали. С этими словами Валерий встал с дивана, вставил в магнитофон кассету и щелкнул клавишу включателя.

В следующую минуту по комнате разлилась печальная песня о трагической гибели летчика, который, чтобы не выбрасываться из неисправного самолета над городом, из последних сил, идя на верную смерть, вывел самолет из зоны города и разбился. Когда Валерий слушал эту песню, перед его глазами образ отца представал таким, каким он запечатлен на фотографии, вмонтированной в нише памятника.

Вероника Павловна поправила на письменном столе разложенную по главам диссертацию мужа и, чтобы как-то незаметно закончить этот всегда нелегкий для нее разговор, сказала:

– Я сегодня очень устала, сынок. Болит сердце. Пойду прилягу. – Она поцеловала Валерия и вышла в спальню.

Как и когда вошел в квартиру Яновский, Валерий не слышал. Он даже вздрогнул, когда отчим громко кашлянул, давая знать, что он пришел и что в гостиной, где на письменном столе его ждет диссертация, ему нужно остаться одному.

Все развлекаемся? – сухо бросил Яновский.

– В этой песне мало развлечений, – глухо произнес Валерий и выключил магнитофон. Уже из коридора, не открывая дверь спальни, крикнул матери: – Я поехал за серебрянкой.

Дождавшись, когда Валерий уйдет, Яновский достал из портфеля металлический лист чеканки с изображением обнаженных граций под струями фонтана и повесил ее на стену. Когда в гостиную вошла Вероника Павловна, он кивнул на чеканку и тоном нескрываемой похвальбы сказал: