Текст книги "Династическая политика императора Константина Великого"

Афинянин Праксагор, автор с широкими интересами, написал жизнеописание Константина в двух книгах[58]58
  При работе с фрагментами сочинения Праксагора опираемся на свой перевод по изданию: Praxagoras Atheniensis // FHG. Vol. IV. P. 1–2. Ссылка содержит указание издания (FHG), номер тома и страницы.


[Закрыть], дошедшее до нас в пересказе Фотия (IX век). Согласно пересказу, сочинение охватывает хронологический промежуток 305–330 гг., что позволяет предполагать в авторе современника Константина[59]59
  Составители PLRE принимают за условную точку «расцвета» этого автора середину IV века: PLRE. Vol. I. P. 724: Praxagoras. Впрочем, это совершенно неясное определение, так как известно, что Праксагор писал с 19 лет, а сочинение о Константине издал в 22 года.


[Закрыть]. По мнению Ф. Винкельманна, основание Константинополя Праксагор упоминает «как современник»[60]60
  Winkelmann F. Op. cit. P. 14.


[Закрыть]. Указанный автор считает Константина язычником, – и в этом его заявлении, очевидно, отразился религиозный климат эпохи Константина, характеризующийся веротерпимостью. Все это, в сравнении с позднейшими негативными отзывами языческих авторов, позволяет локализовать время жизни Праксагора в эпохе Константина. Неясны источники Праксагора; передаваемые им сведения вполне укладываются в рамки рассказов латинских историков вроде Евтропия и Аврелия Виктора, что может предполагать использование общего источника или влияние Праксагора на источники указанных авторов. Любопытен анекдот о борьбе Константина с дикими зверями, которую подстроил Галерий, – здесь наш автор обнаруживает связь с Лактанцием (вероятно, через общий источник[61]61
  Об этом анекдоте и его изложении у Лактанция и Праксагора – наша статья: Миролюбов И. А. Константин Великий в клетке со зверем // Индоевропейское языкознание и классическая филология. 2017. Т. 21. С. 571–579.


[Закрыть]).

С именем императора Юлиана Отступника (361–363 гг.) связана попытка реставрации язычества; в этом смысле понятно, что он не мог обойти вниманием фигуру дяди – Константина Великого. Аммиан Марцеллин отмечал, что Юлиан, заявив претензию на верховную власть в начале 360 года, немедля занялся критикой Константина (Res Gest. XXI.10.8). Вероятно, первые памфлеты Юлиана оказали влияние на общественное мнение – нотки критики появляются уже в сочинении Аврелия Виктора, написанном в это время. Из имеющихся в нашем распоряжении сочинений[62]62
  При работе с сочинениями Юлиана опираемся на свои переводы по изданию: The Works of the Emperor Julian. In 3 vol. London-New York, 1913–1923.


[Закрыть] Юлиана огромный интерес представляет его памфлет «Цезари» (также «Пир, или Кронии»), написанный уже в период единовластия этого императора. Сюжет его строится вокруг приглашения на сонм богов римских императоров. В адрес Константина сыплются упреки в тщеславии, изнеженности и отступничестве от традиционных верований. Сочинение Юлиана, не являясь специальным трактатом о Константине, знаменует начало систематической критики[63]63
  Ч. М. Одал резонно полагает, что языческая критика в отношении Константина началась именно с периода Юлиана: Odahl Ch. M. Op. cit. P. 4.


[Закрыть] его фигуры с позиции языческой элиты. Тем любопытнее сравнить эти выпады с верноподданническими эскападами, содержащимися в панегириках Юлиана, написанных им некогда в честь своего кузена – сына Константина, Констанция. К фигуре Юлиана тесно примыкает ритор Либаний[64]64
  Его речи цитируем в существующем переводе на русский язык С. П. Шестакова: Речи Либаний: в 2 т. Казань. 1912–1916. При работе с текстом источника мы ориентировались также на издание Р. Ферстера: Libanii Opera. In 10 vol. Lipsiae, 1903–1921.


[Закрыть]. В ряде своих речей, восхваляя Юлиана, он затрагивает тему его происхождения и – неизбежно – семьи Константина. Отметим, что Либаний является ценным источником по взаимоотношению Константина с братьями (один из которых – Юлий Констанций – был отцом Юлиана).

Представителями сугубо исторического направления внутри языческой традиции являются ритор Евнапий и зависимый от него в смысле источника информации Зосим. Первый автор[65]65
  PLRE. Vol. I. P. 296. Eunapius 2.


[Закрыть]известен благодаря своим «Жизнеописаниям философов и софистов» и «Истории», которая дошла до нас во фрагментах. Несмотря на уверения Евнапия в строгом следовании принципу поиска истины, мы должны согласиться с В. Либешутцем, что написаны его произведения со «строго языческих позиций»[66]66
  Liebeschuetz W. Pagan Historiography and the Decline of Empire // Greek and Roman Historiograhy. P. 178.


[Закрыть], и это, разумеется, не могло не отразиться на объективности автора. «История» Евнапия стала источником информации для Зосима. Последний – живший в конце V века[67]67
  ⁶7 PLRE. Vol. II. P. 1206. ZOSIMVS 6.


[Закрыть] крупный чиновник налоговой сферы – по выходе в отставку написал «Новую историю»[68]68
  При работе с этим данным источником опираемся на свой перевод по изданию: Zosimi… Historia Nova. Lipsiae 1887.


[Закрыть], где изложил события от Августа до правления Гонория (изложение событий обрывается 410 годом). Сочинение Зосима содержит обстоятельный очерк о правлении Константина; среди прочего, автор касается темы личной жизни императора. Я. Буркхардт отмечал ту осторожность, с которой исследователь должен относиться к сведениям этого историка[69]69
  Буркхардт Я. Указ. соч. С. 285, 292, 295, 332.


[Закрыть], однако оговорки из серии «если мы склонны верить» вряд ли здесь уместны – необходим более глубокий анализ, возможный лишь при сопоставлении данных этого автора с данными из комплементарной по отношению к Константину традиции. Думается, что это правило применимо и ко всей языческой традиции в целом.

c) Miscellanea. В эту категорию нам представляется необходимым включить те сведения, которые сохранились в составе позднейших компиляций византийского времени. Б. Блекманн в своем очерке об источниках наших знаний о личности и эпохе Константина Великого уделяет им мало внимания[70]70
  Bleckmann B. Sources. P. 28–29.


[Закрыть], но исследователи нередко обращаются к таким авторам, как Иоанн Малала и Петр Патрикий (VI век), автор Пасхальной хроники (VII век), Феофан (VIII век), авторы Patria Constantinopolitana (X/XI вв.) и Иоанн Зонара (XII век). Ни один из этих авторов, создавших масштабные произведения, не писал специально о Константине, потому мы, конечно, не будем рассматривать их творчество углубленно. Обратим внимание лишь на то, как они могут помочь в раскрытии интересующей нас темы.

Указанных авторов можно разделить на две категории: сугубо историков (Петр Патрикий[71]71
  Текст этого автора приводим по существующему изданию его перевода на русский язык: Петр Магистр // Византийские историки. СПб., 1860. С. 279–310.


[Закрыть], Феофан[72]72
  Текст этого автора приводим по существующему изданию его перевода на русский язык: Летопись византийца Феофана от Диоклетиана до царей Михаила и сына его Феофилакта. М., 1884. В ссылке обозначается год «от сотворения мира», под которым идет цитируемая запись Феофана.


[Закрыть] и Иоанн Зонара[73]73
  Текст этого автора приводим в своем переводе; при работе с ним мы опирались на издание Л. Диндорфа: loannis Zonarae Epitome historiarum. Vol. III. Lipsiae 1870. В ссылках, кроме номера книги, главы, обозначены указания страниц по данному изданию.


[Закрыть]) и писателей с уклоном в жанр периегезы (авторы Patria Constan-tinopolitana), причем ко второй категории – в вопросах освещения эпохи Константина – тесно примыкают Иоанн Малала[74]74
  Текст этого автора приводим в своем переводе, выполненном по изданию Л. Диндорфа: loannis Malalae Chronographia. Bonnae, 1831. В ссылках указывается номер книги данного сочинения, а также страница по указанному изданию. При работе с текстом мы опирались также на современный комментированный английский перевод: The Chronicle of John Malalas: A Translation. Melboure, 1986.


[Закрыть] и автор Пасхальной хроники[75]75
  Текст данного источника приводим в своем переводе, выполненном по изданию Л. Диндорфа: Chronicon Paschale. Vol. I. Bonnae, 1832. В ссылках указывается год от Рождества Христова, под которым идет цитируемая запись данного автора.


[Закрыть]. Вторая категория источников сообщает ценные сведения об основании Константинополя, существенно расширяя данные, сохраненные у Зосима. Особо стоит выделить авторов Patria Constantinopolitana, так как здесь (в разделе Παραστάσεις σύντομοι χρονικαί, далее – PSCh.) мы сталкиваемся с перечнем статуй города Константинополя, изображающих в том числе и членов семьи Константина Великого. Вместе с тем это трудный источник, чьи данные иногда выглядят заведомой выдумкой[76]76
  О сложности этого источника – введение в издании его текста: Cameron A., Herrin J. Introduction // Constantinople in the Early Eighth Century. Leiden, 1984. P. 1–53. Указанным изданием, снабженным английским переводом и обстоятельным комментарием, мы и пользовались при переводе текста данного источника.


[Закрыть], потому их необходимо сверять с данными других авторов (например – интересующегося застройкой Константинополя Иоанна Малалы[77]77
  Интерес к Константинополю и Антиохии (которая, как кажется, была родиной автора) может указывать на использование им не дошедших до нас городских хроник. Обзор источников «Хронографии» Иоанна Малалы: Jeffreys E. Malalas’ Sources // Studies in John Malalas. Sydney, 1990. P. 167–216.


[Закрыть]) и, наконец, дошедшими до нас памятниками эпохи.

Сугубо историческое направление представлено масштабными работами, в которых Константину уделено место в рамках всемирной (или – в случае с Петром Патрикием – римской) истории. Разумеется, здесь мы имеем дело с компиляциями – это касается и автора Пасхальной хроники, и Феофана, и Иоанна Зонары. Пасхальная хроника, зависимая от Иоанна Малалы, содержит следы использования агиографии и, что немаловажно, законодательных документов, а также римских фаст[78]78
  Удальцова З. В. Из византийской хронографии VII в. // ВВ. 1984. Т. 45. С. 61.


[Закрыть]. Автор сообщает ряд ценных сведений о членах семьи Константина. Обширный материал задействовал и Феофан[79]79
  Чичуров И. С. Византийские исторические сочинения. М., 1980. С. 17.


[Закрыть], который в своей «Хронографии» приводит генеалогические таблицы семейства Константина. Большой интерес для нас представляет грандиозная компиляция Иоанна Зонары, византийского чиновника рубежа XI–XII вв. В числе источников по времени Константина этот автор обращался (через посредство уже византийских авторов) к греческому переводу Евтропия и Аммиана Марцеллина (чье сочинение в дошедшем до нас виде начинается лишь с 353 года); ряд источников не дошли до нас вовсе[80]80
  Вопрос об источниках Иоанна Зонары: Bancich T.M. Introduction: The Epitome of Histories // The History of Zonaras. Abingdon-New York, 2009. P. 8–11.


[Закрыть]. Зонара хорошо понимал компилятивный характер своего труда и иногда стремился суммировать различные взгляды имеющихся у него источников на те или иные вопросы. Несколько особняком стоит такой автор, как Петр Патрикий и примыкающий к нему Анонимный продолжатель Диона[81]81
  Б. Г. Нибур предполагал, что этот автор и есть Петр Патрикий: Нибур Б. Г. О жизни Петра Магистра // Византийские историки. СПб., 1869. С. 286. Мнение это небезусловно, но оба автора рассматриваются в комплексе: Cataudella M. R. Historiography in the East // Greek and Roman Historiography. P. 431–442.


[Закрыть]. Петр Патрикий – видный дипломат эпохи Юстиниана; характерно, что его произведение, сохранившееся во фрагментах, освещает дипломатические переговоры Константина с Лицинием в 316 году, между тем как Анонимный продолжатель Диона характеризует этих императоров рядом анекдотов.

В целом византийская традиция чрезвычайно ценна для уточнения целого ряда аспектов деятельности Константина, однако переоценивать ее не следует по причине того, что все авторы жили в эпоху его активной мифологизации. Задачам этой мифологизации могло быть подчинено у них и компилирование более ранней традиции, до нас не дошедшей. Потому сведения их не могут быть восприняты в отрыве от сведений более ранней традиции и деятельности самого Константина, известной по отражениям в его testimonia и источникам официального происхождения.

Общий вывод к разделу. Нарративная традиция, разделенная по языковому и конфессиональному признаку, часто весьма противоречива. Если говорить об этом применительно к династической политике Константина Великого и, шире, истории его семьи, то здесь уже древние авторы сталкивались с трудностями в освещении жизненного и карьерного пути большого количества персоналий со стереотипными именами (например: Юлий Констанций – отец[82]82
  Отец Константина Великого, император Констанций Хлор, был известен под именем Флавий Валерий Констанций: PLRE. Vol. I. P. 227–228: Fl. Val. Constantius. Этот набор nomina убедительно зафиксирован нумизматикой и эпиграфикой, однако Аврелий Виктор сообщает, что до получения императорского титула он звался Юлий Констанций (De caes. 39.24). Nomen Юлий будет неоднкоратно встречаться в семье Константина, что, на наш взгляд, подтверждает сообщение Аврелия Виктора.


[Закрыть], брат и сын Константина; Далмаций и Ганнибалиан – братья и племянники Константина). Безусловно и то, что Константин, уже при жизни окруженный легендами, после смерти стал объектом мифологизации, от которой авторы (в значительной степени – поздние) были несвободны. Для работы с источниками нам необходимо серьезнейшим образом применить комплексный метод, т. е. скрупулезно анализируя каждый источник в соответствии с его особенностями, мы должны сопоставлять полученные данные с выводами, к которым мы пришли в ходе работы с другими категориями источников. С учетом этого обстоятельства имеющиеся источники следует признать достаточным основанием для изучения династической политики Константина.

Не стоит забывать и о применении методов исторической географии, важность которой для изучения деятельности Константина отметил современный исследователь Ч. М. Одал[83]83
  Odahl Ch. M. Op. cit. P. VIII.


[Закрыть]. По его мнению, анализ данных нарративной традиции и предметов материальной культуры в отрыве от их окружения, в том числе географического, ведет к искажению объективной картины. С этим замечанием нельзя не согласиться.

Степень изученности темы

Литература о Константине Великом чрезвычайно обширна. Вниманию исследователей он обязан двумя обстоятельствами[84]84
  Общепризнано уже мыслителями XVIII столетия: Монтескье Ш. Л. О духе законов. М., 1999. С. 371; Монтескье Ш. Л. Персидские письма. Размышления о причинах величия и падения римлян. М., 2002. С. 351; Гиббон Э. История упадка и разрушения: Закат и падение Римской империи: в 7 т. Т. 2. М., 2008. С. 261; Гегель Г. В. Ф. Лекции по философии истории. СПб., 1993. С. 353.


[Закрыть]: христианским вектором религиозной политики и основанием Константинополя. Династическая политика императора, которую мы определили как сумму мероприятий, направленных на построение кровнородственной династии, практически не составляла отдельного предмета исследования, хотя еще в научной литературе XVII столетия фигурирует понятие Familia Constantini Magni (в значении «семья» или «династия»). Собственно, термин появляется у Ш. Дюканжа[85]85
  Du Cange С. Familia Constantini Magni // Historia byzantina duplici commentario illustrata. Lutetiae Parisiorum, 1680. P. 42–51.


[Закрыть], который в 1680 году предпринял попытку систематизировать знания о семействе Константина, опираясь без всякой критики на нарративную традицию[86]86
  Очерк сопровождается прорисовками монет, легенды которых помогают Дюканжу уточнить имена персонажей, однако здесь он не свободен от додумывания. В целом прорисовки играют более декоративную роль.


[Закрыть]; ряд его заявлений[87]87
  Например, о браке сестры Константина, Анастасии, и придворного Оптата: Du Cange С. Op. cit. P. 45. Стоит отметить, что это утверждение было повторено Э. Гиббоном: Указ. соч. Т. 2. С. 264. Дискуссию относительного этого неподкрепленного источниками утверждения см: Enfilin W. Optatus (2) // PWRE. Bd. XVIII/35. Sp. 760–761.


[Закрыть] не подкреплен источниками. В целом, работа Дюканжа является важнейшим просопографическим справочником – вплоть до появления статей «Реальной энциклопедии» Паули-Виссова. Работой Дюканжа нам представляется возможным обозначить начало раннего этапа в изучении заявленной проблемы.

Немалое значение семье Константина уделяет в своей «Истории императоров» Л.-С. Тиллемон (1690-е гг.), но для него она не является специальным предметом исследования. Тиллемон следует хронологическому принципу, затрагивая по годам те или иные события (что, кстати, ставит вопрос уточнения хронологии жизни Константина). От исследовательского взгляда не укрылся ряд проблемных вопросов, обзорное рассмотрение которых он посчитал необходимым вынести в примечания. Так был научно поставлен вопрос о статусе брака родителей Константина Великого[88]88
  Tillemont L. —S. Histoire des empereurs. Vol. IV. Paris, 1692. P. 613–614.


[Закрыть], о его личной жизни и степени законности его детей[89]89
  Ibid. P. 617, 623–624. В этой связи не согласимся, что труд Тиллемона – просто компиляция источников: Историография античной истории. М., 1980. С. 43. Несмотря на отсутствие критического научного подхода, исследователь выделял проблемные вопросы, многие из которых представляют исследовательский интерес до сих пор.


[Закрыть], т. е. те вопросы, которые являются предметом научных дискуссий и сегодня.

Константин привлекал внимание мыслителей эпохи Просвещения. Монтескье, рассматривая политическое развитие и деградацию Римского государства, высказал мысль о преемственности Константина в отношении тетрархиальных опытов императора Галерия[90]90
  Монтескье Ш. Л. О причинах… С. 351.


[Закрыть], что ставит вопрос о влиянии на династическую политику Константина Диоклетиана и его преемников. Просвещение относится к Константину в целом критически – Вольтер говорит о многовековой идеализации «женоподобного варвара» Константина, «купающегося в крови своих родственников»[91]91
  Voltaire. Portrait de 1’empereur Julien // (buvres completes de Voltaire. T. 28. Paris, 1879. P. 2–3. Показательно, что идеалом для Вольтера, в противовес Константину, является его племянник – император-философ Юлиан.


[Закрыть]. Суждение Вольтера оказало большое влияние на последующую историографию о Константине, так как привнесло в исследования элемент критики с этических позиций. Э. Гиббон, историк этого периода и автор монументальной «Истории упадка и разрушения Римской империи» (1776–1789), немало внимания уделяет семье Константина[92]92
  Гиббон Э. Указ. соч. Т. 2. С. 264–271.


[Закрыть], видя в ней основу для организации власти по династическому принципу, однако, уклонившись в этические рассуждения, подчиняет свое изложение достаточно морализаторской задаче – продемонстрировать превращение Константина в «жестокосердного деспота»[93]93
  Гиббон Э. Указ. соч. Т. 2. С. 263.


[Закрыть]. От подобного морализаторства не были свободны ни Я. Буркхардт («Век Константина Великого», 1853), ни Т. Моммзен (курс лекций по истории римских императоров[94]94
  Курс лекций стал основой для конспектов С. и П. Хензелей, которые были прокомментированы и изданы уже в наше время Б. и А. Демандтами. По сути, эта публикация заменяет ненаписанную Т. Моммзеном историю императорского Рима: Моммзен Т. История римских императоров. СПб., 2002.


[Закрыть], 1880-е гг.). Вместе с тем эти исследователи выделили именно династическую политику в отдельный вектор деятельности Константина. Буркхардт, исходя из мысли о тяготении «любой монархии» к династизму, рассматривал кровнородственную династию Константина как антагонизм построениям Диоклетиана[95]95
  Буркхардт Я. Указ. соч. С. 36–40.


[Закрыть]; с этим согласен[96]96
  Моммзен Т. Указ. соч. С. 502. Моммзен не скрывает личной симпатии к Диоклетиану.


[Закрыть]и Т. Моммзен. Оба исследователя сходятся во мнении, что Константин придерживался авторитарного стиля управления, и плачевным итогом его стремления сохранить власть внутри семьи становится раздел империи[97]97
  Моммзен видит в разделе империи между сыновьями свидетельство нерешительности самого Константина: Моммзен Т. Указ. соч. С. 509. Точка зрения Буркхардта более экзотична – Константин у него оказывается в заложниках собственной привязанности к идее кровнородственной династии и, предвидя моральное развитие своих сыновей, подготовил все условия для будущей гражданской войны между ними, чтобы хоть один из них уцелел для продолжения рода: Буркхардт Я. Указ. соч. С. 278–279.


[Закрыть].

Стоит отметить, что именно в курсе лекций Т. Моммзена была обозначена необходимость при изучении деятельности Константина ориентироваться на такие источники, как монеты и надписи[98]98
  Хотя корпусы надписей существовали еще и в XVI веке, а применительно к эпохе Константина в качестве исторических источников их привлекает уже Дюканж, все же в полной мере надписи были введены в научный оборот с началом издания Corpus Inscriptionum Latinarum (CIL) в 1847 году: Федорова Е. В. Введение в латинскую эпиграфику. М., 1982. С. 25–29.


[Закрыть], использование которых до того было эпизодическим.

Введение в научный оборот большого количества источников (например – начало издания CIL в 1853 году) потребовало новой систематизации знаний, и это стремление выразилось в издании «Реальной энциклопедии» Паули-Виссова[99]99
  Издание энциклопедии началось еще в первой половине XIX века А. Паули, однако было переработано Г. Виссова для издания, которое началось с 1882 года: Историография античной истории. С. 143.


[Закрыть] (PWRE). В ней содержится ряд статей о членах семьи Константина – преимущественно за авторством О. Зеека, ученика Т. Моммзена и автора монументальной «Истории упадка античного мира»[100]100
  Интерес для нашей проблемы представляет первый том этой работы, где дан общий обзор политической ситуации начала IV века и развиты некоторые положения, которые были отмечены Зееком в его статьях в составе PWRE: Seeck O. Geschichte des Untergangs der antiken Welt. I. Band. Stuttgart, 1897. S. 143–188.


[Закрыть]. Немецкий исследователь, сосредоточившись на критическом анализе нарративной традиции, научно сформулировал проблему материнства детей Константина. Еще Т. Моммзен, опираясь на невнятное сообщение Зосима, считал всех сыновей императора рожденными от наложницы[101]101
  Моммзен Т. Указ. соч. С. 500.


[Закрыть]; Зеек же обратил внимание на неясность с датой рождения Константина-мл. Несколько произвольная манипуляция с данными источников привела его к мысли о существовании в жизни Константина еще одной женщины[102]102
  Seeck O. Constantinus (3) // PWRE. Bd. IV/7. Sp. 1026.


[Закрыть]. Научная дискуссия вокруг происхождения второго сына Константина Великого продолжается и сегодня; в перспективе это допущение поставило вопрос о соотношении статуса детей от законной супруги и наложницы в рамках императорской семьи начала IV века. Оценивая династический план Константина, автор биографической статьи о нем в PWRE К. Бенджамин полагает[103]103
  Benjamin C. Constantinus (2) // PWRE. Bd. IV/7. Sp. 1022–1023.


[Закрыть] его подражанием тетрархии Диоклетиана с привнесением в нее кровнородственного элемента.

Отечественная историография этого периода сравнительно мало обращает внимание на Константина под интересующим нас углом зрения. Ф. И. Успенский в своей «Истории Византийской империи» (1913), вполне в духе Гиббона, Буркхардта и Моммзена, выбирает моменты из семейной жизни Константина для этической критики императора[104]104
  Успенский Ф. И. История Византийской империи. Т. I. СПб., 1913. С. 98.


[Закрыть]. Церковную политику Константина рассматривают В. В. Болотов, А. П. Лебедев, А. А. Спасский и А. И. Бриллиантов. Пожалуй, особого внимания заслуживает мысль[105]105
  Спасский А. А. Обращение императора Константина Великого в Христианство // Богословский вестник. 1905. Т. I. № 1. С. 60–62.


[Закрыть] о влиянии на религиозную политику Константина веротерпимости его отца, императора Констанция Хлора. Эта точка зрения, основанная на следовании христианской нарративной традиции, ставит, однако, важный вопрос о взаимоотношениях Константина с отцом.

Фигура отца Константина – Констанция Хлора, – как предка династии, тесно связана с еще одной важной проблемой, имеющей непосредственное отношение к династии Константина. Обеспечивая легитимность своей будущей династии, Константин объявлял себя потомком – по отцовской линии – императора Клавдия Готского. Нарративная традиция отразила эту генеалогическую претензию, правда – весьма разноречиво. Ранние исследователи – Дюканж, Тиллемон и Гиббон[106]106
  Du Cange С. Op. cit. P. 42; Tillemont L.-S. Op. cit. P. 76–77; Гиббон Э. Указ. соч. Т. I. С. 536–537. Все авторы воспроизводят версию, изложенную у SHA.


[Закрыть] – безоговорочно принимали это родство; однако в 1889 году вышла статья Г. Дессау «О времени написания и личности авторов жизнеописания Августов», в которой этот вопрос был рассмотрен специально. Сопоставление данных SHA об этом родстве с данными панегириков – официальных источников, где сведения о родстве появляются лишь с 310 года, позволило Г. Дессау объявить эту генеалогическую претензию фальсификацией[107]107
  Dessau H. Uber Zeit und Personlichkeit der Scriptores historiae Augustae // Hermes. 1889. 24. S. 340 sqq.


[Закрыть], имеющей целью легитимировать положение Константина. Мнение Дессау до сих пор сохраняет свое значение. Персоналии предков династии примечательным образом характеризуют династическую политику Константина, так как указывают на стремление императора упрочить создаваемую им династию не только через потомков, но и через мощную (и, возможно, фиктивную) родословную. За исключением заочного признания Септимием Севером себя в качестве члена династии Антонинов, римская история вряд ли имеет какие-либо аналоги подобной практики.

Подводя некоторые итоги, мы должны сказать, что ранний этап в изучении династической политики Константина Великого отличается некоторой несистематичностью. Сам объект исследования определен достаточно примерно: это семейство Константина и проводимая внутри него политика, направленная на изменение статуса его членов. Признается тяготение Константина к организации передачи власти по принципу кровного родства, однако причины подобного тяготения не рассматриваются; они считаются либо свойством натуры Константина, либо его реакцией на искусственные построения Диоклетиана, однако при этом не делается попытки обстоятельно сопоставить две системы. Важно, что на раннем этапе исследований был определен круг источников, на основании которых возможно дальнейшее изучение проблемы, хотя критическое изучение всей массы источников по-прежнему оставалось перспективной задачей.

Итак, историография о Константине Великом в XX веке имела возможность опереться на мощную источниковую базу. Обращение Т. Моммзена и авторов PWRE к памятникам эпохи – данным нумизматики и эпиграфики – обусловило необходимость их научных изданий. Как мы уже отмечали выше, с 1853 года начинает издаваться CIL. В начале XX века в научный оборот вводятся данные нумизматики: в 1908–1912 годах выходит обстоятельная работа Ж. Мориса по нумизматике эпохи Константина[108]108
  Maurice J. Numismatique constantinienne. 3 vol. Paris, 1908; 1911; 1912.


[Закрыть], а с 1923 года начинается издание «The Roman Imperial Coinage» (далее – RIC), и по сей день остающееся самым полным справочником по римской нумизматике (тома, освещающие монетную чеканку интересующего нас периода, вышли уже в 6о-е гг.).

В 20-30-е гг. выходит немало общих работ о Константине, где центральным вопросом является соотношение иррациональных и прагматических причин, побудивших императора к обращению в христианство[109]109
  Общий обзор мнений исследователей этого периода по данному вопросу: Васильев А. А. История Византийской империи. Т. 1. СПб., 1998. С. 95–102.


[Закрыть]. Этот вопрос, уходящий корнями едва ли не в современную самому Константину литературу, и по сей день остается предметом дискуссии, однако не является темой нашего исследования. Отметим, что в контексте споров о сущности религиозных воззрений Константина А. Грегуар проанализировал сочинения Евсевия и пришел к выводу о невозможности опираться на них как на достоверный источник[110]110
  Бельгийский исследователь и вовсе отвергал авторство Евсевия: Gregoire H. Eusebe n’est pas l’auteur de la «Vita Constantini» ’dans sa forme actuelle, et Constantin ne s’est pas «converti» en 312 // Byzantion. 1938. Vol. 13. P. 561–583; Gregoire H. La vision de Constantin «liquidee» // Byzantion. 1939. Vol. 14. P. 341–351. Столь критический взгляд не принимался исследователями уже в 40-е гг.: Гуревич А. Я. Время Константина в освещении современной буржуазной историографии // ВДИ. 1954. № 1. С. 96. Сегодня авторство Евсевия не оспаривается: Козлов А. С Проблема аутентичности трактата Vita Constantini // Документ. Архив. История. Современность. Вып. 16. Екатеринбург, 2016. С. 120–133.


[Закрыть]. Сомнения в надежности свидетельств Евсевия высказывали еще Я. Буркхардт и Т. Моммзен[111]111
  БуркхардтЯ. Указ. соч. С. 253; Моммзен Т. Указ. соч. С. 505.


[Закрыть], по мнению которых этот автор был «худшим из льстецов». Высказанное Грегуаром суждение ставит вопрос о необходимости углубленного критического изучения нарративной традиции о Константине.

Специально для нашей темы большое значение имеет статья В. Энслина, посвященная карьере брата Константина – Флавия Далмация (1929). Энслин затронул проблему, которая серьезно усложняла исследовательскую работу (что видно еще на примере Дюканжа): стереотипность имен членов семьи Константина обуславливает путаницу в источниках и, как следствие, путаницу у исследователей[112]112
  En/ilin W. Dalmatius Censor, der Halbbruder Konstantins I // RhM. 1929. Bd. 78. S. 299. Обратим внимание, что еще и Я. Буркхардт путает Далмация-отца и Далмация-сына: Буркхардт Я. Указ. соч.


[Закрыть]. Реконструируемая Энслином карьера брата Константина позволяет говорить о привлечении членов семьи к управлению государством. Отсюда становится понятно, что «политика внутри семейства Константина» не может рассматриваться лишь как черное пятно в его биографии, как то полагал Т. Моммзен. Более того, научно ставился вопрос о том, какую роль в династических конструкциях Константина играли представители боковой ветви императорской семьи – дети императора Констанция Хлора от брака с Феодорой.

Скромное внимание уделяет Константину отечественная историография этого периода. В общих работах по истории Рима В. С. Сергеева (1938 г.), Н. А. Машкина (1947 г.) и С. И. Ковалева (1948 г.) Константин представлен деспотичным правителем, завершившим установление домината – абсолютистской системы эпохи поздней Империи. В. С. Сергеев уделяет большое внимание «римской конституции», установленной Диоклетианом и Константином[113]113
  Сергеев В. С. Указ. соч. Ч. 2. С. 667–674.


[Закрыть], однако если принципу наследования в системе Диоклетиана посвящено несколько строк, то точка зрения Константина на аналогичный вопрос игнорируется – притом что последний назван «преемником и продолжателем» Диоклетиана. С. И. Ковалев, соглашаясь с этим, считает, что Константин установил «единодержавие», однако при этом унаследовал систему Диоклетиана, привнеся в нее кровнородственный элемент[114]114
  Ковалев С. И. Указ. соч. С. 784.


[Закрыть] – само противоречие, заложенное в этом утверждении, требует более углубленного исследования. Примеры из семейной жизни императора становятся основой для критики его авторитарной стилистики управления[115]115
  Машкин Н. А. Указ. соч. С. 602.


[Закрыть]. Вместе с тем указанные работы являются, прежде всего, учебными пособиями, потому невозможно применить к ним в полной мере критерии, применяемые к собственно исследовательским работам.

В 1950 году А. Пиганьоль решает подвести некоторые итоги за прошедшие двадцать лет в статье «Текущее состояние Константиновского вопроса». Французский ученый, завершая очередной этап исследовательской работы, обозначил наиболее важные моменты в изучении жизни и деятельности Константина. Вопрос об организации династического правления среди них отсутствует, хотя в качестве перспективного направления обозначена[116]116
  Piganiol A. L’etat actuel de la question constantinienne 1930/1949 // Historia. 1950. Bd. I. H. 1. P. 90. Показательно, что какое-либо внимание к вопросу отсутствует и в обобщающей работе А. Х. М. Джонса о Константине, впервые вышедшей в 1949 году: Jones A. H. M. Constantine and the Conversion of Europe. London, 1965.


[Закрыть] ситуация внутри семьи императора через призму убийства сына и жены в 326 году. Отечественная наука отзывается на эту статью публикацией А. Гуревича (1954 г.), который упрекает западных исследователей в излишнем преклонении перед фигурой Константина и предлагает перейти к рассмотрению социально-экономических проблем этого периода Римской истории[117]117
  Гуревич А. Я. Указ. соч. С. 92–93, 100.


[Закрыть]. В целом обе эти статьи характеризуют особенность второго периода – слабое внимание исследователей к династической политике Константина Великого.

Вторая половина XX века характеризуется появлением большого количества частных работ по разным вопросам, в том числе по вопросам, связанным с семейной жизнью Константина и организации его династии. В этом смысле нам представляется верным обозначить этот период как третий этап в рассмотрении заявленной проблемы. Знаковым событием этого периода является издание (с 1971 г.) «Prosopography of the Later Roman Empire» (далее – PLRE), которое и по сей день сохраняет научную актуальность. Стоит отметить, что этот справочник, поставивший своей целью собрать воедино все свидетельства источников о лицах, проживавших в Римском мире в период поздней античности[118]118
  В PLRE не вошли простые солдаты и ряд других категорий лиц, что делает этот сборник до некоторой степени неполным: PLRE. Vol. I. Cambridge, 1971. P. VI.


[Закрыть], не свободен от сугубо исследовательских реконструкций. Так, приняв предположение О. Зеека о существовании у Константина наложницы[119]119
  Seeck O. Constantinus (3). Sp. 1026.


[Закрыть] (якобы матери Константина-мл.), исследователи включили ее в число реально существовавших персонажей под условным наименованием «Anonyma 25»[120]120
  PLRE. Vol. I. P. 1040: Anonyma 25.


[Закрыть] – притом что ни один источник не говорит о существовании этой женщины (между тем как реконструкция реального исторического персонажа требует, как кажется, каких-то внятных свидетельств).

Важнейшей фигурой этого историографического этапа является Т. Д. Барнс, который чрезвычайно много сделал для просопографических и источниковедческих исследований по эпохе Константина. В 1981 году выходит его монография «Константин и Евсевий», где исследователь затрагивает династическую политику императора в контексте остальной его деятельности. По мнению Барнса, Константин тяготел к тетрархиальной системе с привнесением в него кровнородственного элемента. Особое внимание исследователя привлекает эпизод 315/316 гг., когда Константин, согласно данным Анонима Валезия, вознамерился дать титул цезаря своему зятю Бассиану, что в итоге привело к войне с Лицинием. Барнс довольно смело (при молчании источника) реконструирует план Константина по установлению тетрархии в лице двух августов (самого Константина и Лициния) и двух цезарей – Бассиана и сына Константина, Криспа[121]121
  Barnes T. D. Constantine and Eusebius. Cambridge-London, 1981. P. 65–67.


[Закрыть]. Данная реконструкция, однако, небезусловна; с точки зрения историографии она примечательна как стремление исследователей, даже при молчании источников, навязать Константину пристрастие к тетрархиальной модели.

Развитие просопографических исследований обусловило интерес к семье Константина Великого. Исследователи поставили задачу уточнить состав семьи и ряд проблемных моментов генеалогического и хронологического характера. Самым популярным по числу обращений сюжетом семейной жизни Константина становится убийство его жены и сына в 326 году – статьи о нем выпускают П. Гатри[122]122
  Guthrie P. Execution of Crispus // Phoenix. 1966. Vol. 20. № 1. P. 327.


[Закрыть], Н. Остин[123]123
  Austin N. J. E. Constantine and Crispus, 326 A. D. // Acta Classica. 1980. № 23. P. 135–136. Это мнение в общих чертах было высказано еще Э. Гиббоном: Указ. соч. Т. 2. С. 266–268.


[Закрыть] и Д. Вудс[124]124
  Woods D. On the Death of the Empress Fausta // Greece & Rome. 1998. Vol. 45. № 1. P. 76–80. Ценно то, что Вудс собрал все свидетельства нарративной традиции о смерти Фаусты.


[Закрыть]. Сравнение исследовательских реконструкций причин, побудивших Константина казнить сына и жену, позволяет в целом согласиться с взвешенным мнением Я. В. Дрейверса[125]125
  Drijvers J. W. Flavia Maxima Fausta: Some Remarks // Historia. 1992. Bd. 41. h. 4. p. 505–506.


[Закрыть], что это – загадка, которая никогда не будет разгадана.

Интерес представляют и прочие члены семьи Константина. Так, в контексте изучения личности императора Юлиана Отступника, Р. Браунинг[126]126
  Browning P. The Emperor Julian. Berkley; New York, 1976. P. 31–33.


[Закрыть] и Г. В. Боуэрсок[127]127
  Bowersock G. W. Julian the Apostate. Cambridge, 1978. P. 21.


[Закрыть] обращаются к фигуре его отца, Юлия Констанция, брата Константина. Впрочем, оба исследователя, концентрируясь на личном отношении императора к брату, не разрабатывают вопрос места братьев и их потомства в династических построениях Константина. Этой темы касается в своей обобщающей работе К. Крист. В частности, он анализирует браки между детьми Константина и детьми его братьев, в которых видит попытку присоединить к генеральной линии императорской семьи линию боковую[128]128
  Крист К. История времен римских императоров. Т. 2. Ростов-на-Дону, 1997. С. 435.


[Закрыть], однако не только не объясняет причин подобной деятельности, но и не задается вопросом о них.

Внимание исследователей в этот период обращено и к женщинам императорских фамилий – в частности, женщинам семьи Константина. Знаковой и даже образцовой монографией в этом смысле является монография Я. В. Древерса о матери Константина, Елене[129]129
  Drijvers J. W. Helena Augusta. Leiden, 1992.


[Закрыть]. Вопрос о положении женщин семьи Константина внутри династических конструкций, их титулов и функций затрагивается в работе Г. Холума[130]130
  Holum K. G. Theodosian Empresses: Women and Imperial Dominion in Late Antiquity. Berkley; Los Angeles; London, 1989.


[Закрыть] и в статье Б. Блекманна[131]131
  Bleckmann B. Constantina, Vetranio, und Gallus Caesar // Chiron. 1994. № 24. s. 39–40.


[Закрыть]. Второй исследователь предлагает в качестве вероятной цели династической политики Константина установление правящей «гексархии» в составе трех сыновей и двух племянников, один из которых – Ганнибалиан-мл. – носил титул «царя царей» и был женат на отмеченной титулом августы дочери Константина. Таким образом, подвергается сомнению существующее положение о том, что Константин, распределив титулы и сферы влияния в 335 году, поставил точку в своей династической политике и сформировал тетрархиальную коллегию.

Особого внимания, на наш взгляд, заслуживает малозаметная работа – диссертация Э. Д. Уилсона (Университет Британской Колумбии) «Исследование о жизни сыновей Константина» (1977), в которой, пожалуй, впервые четко сформулирована проблема династической политики Константина Великого. Исследователь видит ее как попытку с помощью кровнородственного элемента установить стабильную власть, невозможную ни при господстве военщины (как то было в III веке), ни при искусственных построениях Диоклетиана[132]132
  Wilson E. G. Studies in the Lives of the Sons of Constantine. A Thesis… for the Degree of Doctod of Philisophy. University of British Columbia, 1977. P. 1–63.


[Закрыть].

Отечественная историография уделяет скудное внимание династической политике Константина Великого. В научно-популярной работе А. Каждана «От Христа к Константину» отношения внутри семьи Константина вновь используются для критики императора с морально-этических позиций[133]133
  Характерны при этом спекуляции – перечисляя убитых родственников Константина (Максимиана Геркулия, Лициния, сына Лициния, Криспа и Фаусту), автор вырывает их убийства из исторического контекста, практически никак не поясняя причины, двигавшие Константином: Каждан А. П. От Христа к Константину. М., 1965. С. 20–21.


[Закрыть]. Личность и деятельность Константина привлекает внимание исследователей ранней Византии З. В. Удальцовой и Г. Л. Курбатова: в императоре они видят основателя христианской монархии[134]134
  Удальцова З. В. Особенности экономического, социального и политического развития Византии (IV – первая половина VII в.) // Культура Византии IV – первая половина VII в. М., 1984. С. 32–33; Курбатов Г. Л. Политическая теория в ранней Византии. Идеология императорской власти и аристократическая оппозиция // Там же. С. 102–108.


[Закрыть], однако вопросы организации династии и механизма передачи власти не поднимаются. Та же ситуация наблюдается и в очерке В. Д. Нероновой о поздней Римской империи в обобщающей работе «История Древнего мира» (1989), где Константин рассматривается как завершитель начатого Диоклетианом процесса установления неограниченной монархии[135]135
  Неронова В.Д. Поздняя Римская империя (III–V вв.) // История Древнего мира. Кн. 3. Упадок древних обществ. М., 1989. С. 308.


[Закрыть].

Таким образом, третий этап характеризуется попыткой сформулировать саму проблему династической политики, однако попытка эта не была завершена. Под собственно династической политикой понимается либо отношение Константина к своим родственникам (что обуславливает просопографические исследования), либо принципы наследования власти, сформулированные Константином (что приводит исследователей к стремлению поставить Константина в зависимое от тетрархиальной модели положение). Вместе с тем – во многом благодаря работам о женщинах семьи Константина – ставится вопрос о положении в династических конструкциях тех членов императорской семьи, которые не входили непосредственно во властную вертикаль. Все это приводит к мысли о том, что понятие «династия» можно расширить до пределов состава семьи Константина в целом.

Новейший, т. е. четвертый, этап в изучении жизни и деятельности Константина (начиная с 2000-х гг.) характеризуется появлением обобщающих работ о жизни и правлении императора. Заслуживают внимания монографии Ч. М. Одала («Константин и христианская империя», первое издание – 2004 г., второе – 2010 г.[136]136
  Odahl Ch. M. Constantine and the Christian Empire. London; New York, 2010.


[Закрыть]), Р. Ван Дама («Революция Константина Великого», 2007 г.[137]137
  Пользуемся изданием: Van Dam R. Roman Revolution of Constantine. New York, 2008.


[Закрыть]), Д. Поттера («Император Константин», 2013 г.[138]138
  Potter D. S. Constantine the Emperor. New York, 2013.


[Закрыть]) и Т. Д. Барнса («Константин: династия, религия и власть в поздней Римской империи», 2011 г.[139]139
  Пользуемся изданием: Barnes T. D. Constantine: Dynasty, Religion and Power in the Later Roman Empire. Malden; Oxford; Chichester, 2014.


[Закрыть]). Знаковым явлением представляются коллективные работы, обобщающие труды многих ученых: «Кембриджский справочник по эпохе Константина Великого» под редакцией Н. Ленски (2006)[140]140
  Lenski N. (ed.). Cambridge Companion to the Age of Constantine. New York, 2006.


[Закрыть] и большая энциклопедия «Константин I» (2013), в которой содержится специальный раздел «Семья и династическая политика Константина Великого», написанный Й. Винандом[141]141
  Wienand J. La famiglia e la politica dinastica di Costantino // Costantino I. Enciclopedia Costantiniana sulla figura e l’immagine dell’imperatore del cosiddetto Editto di Milano 313-2013. Vol. I. Rom, 2013. P. 23–52.


[Закрыть].

Ч. М. Одал, признавая династическую политику как один из векторов деятельности Константина, соглашается[142]142
  Odahl Ch. M. Op. cit. P. 263–265.


[Закрыть] с уже высказанной ранее точкой зрения о том, что конечной целью династической политики Константина было создание тетрархии, основанной на кровнородственном элементе. Однако само провозглашение четырех цезарей к 335 году еще не являлось доказательством формирования Константином тетрархиальной коллегии, так как последняя должна была состоять из двух пар – августов и цезарей. Вопрос о том, кто должен был занять положение августов, исследователями оставлялся нерешенным – вплоть до появления статьи Д. Бёрджесса «Лето крови» (2008), посвященной разделу власти после смерти Константина в мае 337 года. По мнению исследователя, по ситуации на 330-е гг. Константин планировал формирование тетрархии, позиция августов внутри которой предназначалась его старшим сыновьям – Константину-ст. и Констанцию. Любопытна мысль о том, что все три сына, по мнению Бёрджесса, выказали враждебность по отношению к четвертому участнику этой якобы планируемой тетрархии – племяннику Константина Далмацию[143]143
  Burgess R. W. The Summer of Blood: The «Great Massacre» of 337 and the Promotion of the Sons of Constantine // Dumbarton Oaks Papers. 2008. Vol. 62. P. 41–42.


[Закрыть]. Все эти соображения исследователь подкрепляет нумизматическими данными[144]144
  Стоит отметить, что в этом Бёрджесс не новатор. Х. Брандт в своей монографии о Константине (2006) приходит к схожим мыслям о внутреннем устройстве якобы планируемой Константином «тетрархии», основываясь на медальонных изображениях, где фигуру императора окружают четыре человека, двое из которых (Константин-мл. и Констанций) высоки, между тем как двое других – ниже среднего роста: Brandt H. Konstantin der Grosse: der erste christliche Kaiser. Munchen, 2007. S. 153–154.


[Закрыть]: старшие сыновья часто появляются на золотых монетах; находящиеся же на контролируемых ими территориях (по разделу 335 года) монетные дворы не выпускают золотые монеты в честь Далмация. Подобный вывод ставит Константина в зависимое положение от модели, созданной Диоклетианом, а также указывает на политическую слабость, коль скоро сыновья в последние два года его жизни публично отвергали его династические планы. Что касается второго вывода, то сам же Д. Бёрджесс, по меткому замечанию Д. Вудса[145]145
  Woods D. Numismatic Evidence and the Succession to Constantine I // Numismatic Chronicle. 2011. № 171. P. 190.


[Закрыть] («Нумизматические доказательства и наследование Константина I», 2011), признает слабое место своей гипотезы[146]146
  Burgess R. W. The Summer of Blood… P. 13.


[Закрыть]: плохая сохранность монет с изображением Далмация может быть связана также с тем, что после смерти он был предан «проклятию памяти». Разумно и другое возражение Д. Вудса[147]147
  Woods D. Numismatic Evidence… P. 190–191.


[Закрыть]: золотые чеканки в честь старших сыновей могут быть связаны с их успехами в военных кампаниях, ведение которых было поручено им отцом.