Текст книги "Балканский рубеж"

Глава 16

За окном угадывались контуры леса – круглые кроны лиственных деревьев, острые пики еловых макушек. Автобус надсадно ревел на подъемах, передыхал на спусках. Изредка проплывали мимо неяркие прямоугольники зашторенных деревенских окон. Иногда в лицо бил дальний свет со встречки. Унылая попса ста двадцатью ударами синтетического барабана в минуту отмеряла время.

Что теперь делать, спрашивал себя Шаталов, и не находил ответа. Кто я теперь? Зачем я? Интуиция подсказывала, что мгновенному решению взяться неоткуда. Отключиться, успокоиться, перетерпеть. Он прислонился лбом к холодному стеклу.

Автобус притормозил перед светофором. Салон осветился красным, тревожным. Вокруг перекрестка раскинулся грязный придорожный рынок. Шаталову вспомнилась Босния. По крайней мере, здесь не было американских автоматчиков. В киосках при свете тусклых лампочек торговали овощами, мясом, ширпотребом. В глубине ряда был виден навес, под ним на поперечной перекладине покачивались на ветру несколько люстр со стеклянными висюльками.

Шаталов зажмурился, но перед глазами все равно плясали солнечные зайчики, а за ними возник размытый образ Ясны.

– А теперь время новостей! – в музыкальный поток вклинился не по-вечернему бодрый диктор. – Силы НАТО продолжают бомбардировку инфраструктурных объектов Югославии. За последние сутки новым атакам подвергся Белград, а также города Ниш, Нови-Сад, Чачак, Сомбор, Приштина и другие населенные пункты. Подтверждены жертвы среди мирного населения…

– Слышь, командир! – с задних сидений донесся недовольный сиплый голос. – Задолбали уже про Косово талдычить! Найди спорт, будь другом! Футбол же сегодня, лига чемпионов.

Водитель потянулся к приемнику:

– Ого! А кто играет?

– Ну ты даешь! «Манчестер» с «Ювентусом», а наше «Динамо» киевское – с «Баварией». Хоть разорвись!

Зашуршал эфир, посыпались обрывки фраз и звуков с разных станций. Наконец водитель нашел нужную частоту.

– …составы команд. Киевское «Динамо»: на воротах…

– Вот спасибо! – обрадовался пассажир. – А то такие матчи, а мы в дороге!

Шаталов держал глаза закрытыми, чтобы Ясна не исчезла. Где она сейчас? Еще в Боснии или уже там?..

А там, далеко, в незнакомом ему Косове незнакомый ему югославский работяга по имени Гойко испытывал острое предвкушение счастья. Счастья немудреного, смешного: он только что подключил купленный утром второй телевизор. Теперь перед диваном горели два экрана, и оба показывали футбол, сразу четыре команды разминались на поле, комментаторы в два голоса объявляли стартовые составы.

– …В воротах киевлян – Александр Шовковский… Защитники – Владислав Ващук, Каха Каладзе…

Жена Гойко, уперев руки в боки, застыла в дверях:

– Ты вообще слышишь, о чем я говорю? Выключай свою шарманку и пошли в подвал. Сигнал не слышишь, что ли? Воздушная тревога! Что ты вообще слышишь?!

Она подошла к окну, раздраженно распахнула его, занавески затрепетали, как птичьи крылья. В комнату вторгся монотонный вой сирены.

Гойко, не отрываясь от телевизора, поставил на пол пустую пивную банку, бросил жене через плечо:

– Прикрой окошко, а? Дует что-то. Можешь еще пару пива из холодильника принести? А то тут уже началось.

– Я говорю, вырубай все! – закричала она. – Пошли в подвал!

Гойко удивленно обернулся к жене:

– Соображаешь, что говоришь? Я сколько вторую антенну тянул, все готовил, настраивал? В подвал! Нашли дурака. Сама подумай, кому мы тут нужны? Сирену включают, потому что так положено. У нас ни мостов, ни заводов, ни военных частей. Хочешь сидеть в темноте с помидорами – в добрый путь. У тебя война – у меня футбол.

Жена закрыла окно, постояла в нерешительности. Вышла из комнаты, вернулась с двумя жестянками пива. Села на диван рядом с мужем.

– Может, и правда чересчур беспокоимся? Кто хоть играет?

Гойко крепко обнял ее, чмокнул в лоб:

– Ты настоящий боевой товарищ! Сейчас займемся твоим образованием…

Автобус ехал по городу. Свет уличных фонарей быстрыми мазками пробегал по лицу спящего Шаталова.

Ясна шла среди люстр. Они ритмично зажигались и меркли.

– Столько света сразу, что получается волшебство, – сказала Ясна.

Черная тень самолета перечеркнула крылом скопление огней далеко внизу.

– Будто смотришь из самолета на ночную Югославию.

Из-под крыла самолета выскользнула авиационная бомба. Она падала и падала вниз, воздух яростно свистел в стабилизаторе. Поле света под ней распалось на отдельные огоньки, гирлянды улиц, квадраты дворов.

– …Оливер Кан вводит мяч в игру… Динамовцы перехватывают мяч! – азартно повысил голос комментатор. – Длинная прострельная передача на левый фланг…

Все темное, что заполняло пространство между огнями, было крышами домов. Черный силуэт бомбы потерялся в этом пространстве.

Шаталов резко открыл глаза.

…Дом Гойко превратился в груду горящего мусора, лишь одна стена уцелела и гордо возвышалась над разрушениями. На уровне второго этажа на ней висели два телевизора. Один разбился и горел изнутри, а по второму продолжался матч.

– Го-о-ол!!! – во все горло кричал комментатор. – Шевченко! Несравненный Андрей Шевченко на шестнадцатой минуте открывает счет!

Внизу полыхнуло, и второй телевизор тоже отключился.

Областной центр, Россия

Апрель 1999 года

Шаталов ничего не чувствовал к этому дому. Детство прошло на другом конце города. Сюда переехали, когда он заканчивал школу. Отца повысили в должности, появилась возможность поменять малогабаритную квартиру от комбината на настоящий дом в частном секторе. Пришлось весь десятый класс на занятия добираться на автобусе. А потом Андрей уехал в Рязань. Появлялся здесь короткими наездами, всегда ненадолго, невсерьез.

Собираясь на побывку, сокурсникам или однополчанам Шаталов чаще говорил, что съездит «к своим», чем «домой». Дом – там, где семья. А теперь и вовсе не было ни родителей, ни Вальки. Стены, пол и крыша никак не могли их заменить. Временное случайное пристанище, пустой кокон.

За выцветшим забором в кустах сирени и жасмина прятался приземистый дом с двухскатной крышей. Заброшенный огород зарос крапивой и всякой трын-травой. Мощенная плиткой дорожка просела и разъехалась. Еще не ступив на порог, Шаталов понял, что вряд ли сможет здесь жить.

В доме пахло старыми вещами, застоявшейся пылью. Шаталов обошел все комнаты, распахнул окна, впустил чистый рассветный воздух. Нашел и отвернул тугой, закисший от времени газовый вентиль. Зажег конфорку, поставил чайник. Воткнутый в розетку холодильник, словно разбуженный от спячки зверь, заклекотал, захрюкал, закашлял, но постепенно пришел в себя. В газовой колонке пыхнуло пламя, из крана потекла ржавая вода, но вскоре очистилась, стала прозрачной.

В комнате родителей Шаталов надолго задержался перед книжным шкафом. На полках перед разноцветными корешками стоял десяток фотографий разных лет.

Папа в темном костюме несет на руках маму в белоснежном платье.

За большим столом под открытым небом собрались бабушки и дедушки, их друзья и сослуживцы, все молодые, с горящими глазами, белозубые. Что за праздник? Когда, за сколько лет до войны? Некого спросить.

Десятилетний Андрюша и четырехлетний Валька с удочками в руках строят довольные рожицы. В ведерке что-то плещется. Не «что-то», а пять плотвичек, вечером их пожарят в масле, и будет вкуснотища!

Курсант Шаталов с автоматом в руках, спина по струнке, берет лихо заломлен. Присяга, восемьдесят второй. Учеба будет скомканной, а выпуск ускоренным. Добирать знания придется в Герате и Кандагаре.

И вот уже молодые зубастые ребята вольготно устроились на броне. Загорелые, поджарые, в светлой форме, тельняшках, панамах. Снимок сделан в полдень, не сразу и разберешь, где лейтенант Шаталов, где капитан Платов. И что вон тот усатый кавказец в комбинезоне с краю – заезжий разведчик по имени Бек. Из семерых в кадре только им троим суждено будет на следующее утро выбраться из душманской засады живыми.

Снова родители. Юбилейное фото, тридцать лет вместе. Стали неуловимо похожи друг на друга, улыбаются одинаково. Но улыбаются нерадостно, чуть нарочито. Вальки уже нет дома, и вестей от него – один короткий звонок по международной: добрался, устроился, все хорошо, я здесь нужен. А потом месяц тишины, и еще один. Но страшная весть пока не добралась до них, поэтому они все-таки улыбаются.

Еще одно семейное фото: старший лейтенант Шаталов с супругой Викторией. Он сидит на стуле, она стоит у него за спиной, положив руки ему на плечи. Виктория означает «победа», но кто победил и кого? Теперь так четко видно – разные, совсем из разного теста. А поначалу верилось, что непохожестью дополнят друг друга… Во время короткой шаталовской передышки между командировками стремительно сблизились, притянулись. Он позвал с собой, она поверила, что готова к раю в шалаше. И не так уж все было плохо по бытовым и жилищным. Да, гарнизон, но не в палатках же в поле на целую зиму, как случилось со многими офицерами с девяносто первого на девяносто второй, когда все республики наперегонки обзавелись суверенитетом, Советская армия перестала существовать, а Российская еще только начинала осознавать себя и торопливо вытягивала кадровый состав со ставших чужими территорий… «В казарме рая не построить» – кажется, так Вика объяснила свое исчезновение в короткой записке, которую капитан Шаталов нашел тремя месяцами позже, вернувшись из командировки и госпиталя. Сколько раз потом он просил отца выкинуть эту фотографию или хотя бы спрятать с глаз долой, но тот почему-то упорно оставлял ее среди остальных.

И наконец, Валькин портрет. Последний курс института. Крупный план. Мягкое доброе лицо, внимательный взгляд, чуть приподнятые уголки губ, как будто вот-вот улыбнется. Привет, братишка. Прости, что оставил тебя одного. Куда тебя понесло, дурашка? Вместе со светлой печалью, с ощущением невозможности хоть что-то исправить пришло и другое чувство: глубокая, обязывающая гордость. Не ври себе, Шатай: ты знаешь, куда поехал Валька, и, главное, зачем.

На кухне засвиристел чайник. Шаталов оторвался от фотографий, заново огляделся вокруг. Так не пойдет! Какая разница, что здесь никого нет.

Он порылся в шкафах, среди своей старой одежды нашел удобную для работы. Хлебнул чаю, перекусил остатками продуктов, что забрал из Москвы. Доехал до хозяйственного, за час набрал все нужное по наскоро составленному списку.

Вернулся и в этот раз посмотрел на дом, как на атакуемый объект. Времени было мало, следовало поспешить.

Краска – для забора и окон. Рубероид – чтоб на чердаке не капало с крыши. Машина песка – в хозяйстве пригодится. Лопата в комплекте.

Восходы сменялись закатами. Шаталов взял сумасшедший темп, пытаясь работой, как наждаком, выскрести из себя все, что случилось с ним в последние недели. Спал по четыре часа, ел-пил мимоходом, с утра до ночи колотил, шпатлевал, строгал, копал, рубил, пилил, косил.

Когда намеченное было исполнено, отмыл полы и окна, подмел двор, вывез мусор, обошел приусадебный участок, остался доволен результатом. Все сверкало, как в воинской части к приезду генерала. Пап, мам, нормально? Дом молчаливо смотрел на него, прощаясь.

* * *

На задворках пятиэтажки дверь в полуподвал украшала металлическая табличка: «Воинское братство». Два парашюта, выгравированные по разные стороны от названия некоммерческой организации, несколько сужали понятие воинства до определенного рода войск.

Дверь открылась, появился Шаталов с сумкой на плече. Он взбежал по ступенькам и направился через двор к телефонной будке. Собрался с духом, набрал номер.

– Да? – ответил веселый и чувственный женский голос.

– Алло? Можно услышать Валерия Дмитриевича? – на всякий случай спросил Шаталов, предположив, что ошибся номером.

– Можно. Но сложно. Он в душе. А потом высохнет и сразу убежит.

– Рита? – уточнил Шаталов.

– Ага, – беспечно ответила девушка. – Знаете меня, что ли?

– Это Андрей Шаталов, старинный друг Валерия. Помните, он нас знакомил пару недель назад? Можете позвать его прямо сейчас? Скажите, Шатай звонит.

– Не помню, – честно призналась она. – Но это не проблема.

На том конце послышались шаги, что-то щелкнуло, хлопнуло, добавился шум льющейся воды. «Лелечкин, тебя спрашивают! – крикнула Рита не в трубку. – Какой-то Шатай!»

Вода затихла, и через пару секунд раздался голос старого друга:

– Алло! Слушаю вас внимательно, товарищ дезертир!

– Привет, Лерик! – проигнорировал издевку Шаталов. – Мне нужна твоя помощь.

Глава 17

Окрестности города Глоговац, автономный край Косово, Югославия

Май 1999 года

Иногда во внешнем мире за госпитальной оградой наступал штиль. Раненых не привозили по два-три дня. Но потом, рано или поздно, шторм возобновлялся, и машины «Скорой помощи» или микроавтобусы военных медиков один за другим въезжали во двор и разгружались у приемного покоя.

Жизнь и работа в госпитале слились воедино. За месяц Ясна лишь однажды выбралась в Глоговац. Город казался съежившимся и испуганным. Витрины многих магазинов скрывались за опущенными жалюзи или были попросту заколочены. Объявления о продаже недвижимости с каждого столба и забора кричали: город вымирает! Местные по-прежнему собирались вечерами в кафанах, там и сям звучала музыка. На окраинах иногда стреляли.

Обитатели Глоговаца жили сегодняшним днем, мелким бытом и сиюминутными радостями, потому что за горизонтом, в безжалостном завтра, их, не особо скрываясь, ждали опасности и безысходность.

Регулярная армия отступала и отступала под ударами небесного бича. Последнее крупное наступление в начале апреля было сорвано натовской авиацией, с тех пор югославские командиры осторожничали, стараясь избежать ненужных жертв и не потерять технику. У ОАК таких проблем не было.

Зимой, когда на лужах застывает звонкая хрустящая корочка, все начинается с первого кристалла – а дальше лед нарастает быстро. Разрозненные банды оаковцев понемногу сгруппировывались, объединялись, поглощали мелкие и слабые отряды. А лидеры сильных все чаще встречались, чтобы не сталкивать своих людей, когда те претендуют на одну и ту же добычу.

Город жил в предвкушении беды. На рынке хозяйки, встретившись, охотно и красочно пересказывали друг другу мрачные слухи и ужасающие подробности. Где-то вырезали семью полицейского. Где-то средь бела дня пропали пятнадцатилетние брат и сестра. Где-то нашли изуродованное распотрошенное человеческое тело. И «где-то» постоянно приближалось, все чаще в страшных историях звучали знакомые названия окрестных поселков и деревень.

Косовары из тех, что жили в Глоговаце, ходили тише воды и ниже травы – в любой момент отчаяние могло толкнуть их соседей-сербов на необдуманные поступки.

Одной поездки Ясне вполне хватило. Она ненавидела беспомощность, поэтому не задержалась в городе надолго, а поскорее вернулась в госпиталь, где могла ощутить свою надобность и пользу.

Отток сербов ускорялся. Уже и министерство обороны отдало распоряжение об отводе из автономного края раненых, плановом сокращении военно-медицинского персонала, постепенном переносе госпиталей в безопасные районы Сербии.

Ветон и Ясна помогали при погрузке раненых в автобусы. Лежачих выносили санитары, устраивали в машинах. Тех, кто был в состоянии идти своими ногами, провожали к автобусам. В госпитале остались только тяжелые.

Среди выходящих на улицу раненых выделялся рослый красавец с рукой на перевязи – поручик Златан Лепчич. В его карте не были указаны ни род войск, ни номер части. Поступил с тяжелым осколочным ранением плеча и большой кровопотерей. Сердце поручика дважды останавливалось – и дважды доктор Слович вытаскивал его с того света. Теперь Лепчич передвигался без посторонней помощи.

– Ясна, Ветон, – он свернул в сторону от автобуса, подошел к ним. – Вы знаете, что вы ангелы? Ангел дня и ангел ночи! Впервые вижу вас вместе. Вы мне даже снитесь поврозь!

– До свидания, поручик! – сказала Ветон, равнодушная к офицерским заигрываниям. – В Нише хорошие специалисты. Там быстро пойдете на поправку.

– Под вашим присмотром я бы ожил вдвое быстрее!

– От шести до десяти недель, – сказала Ясна. – Главное, не пропускайте физиотерапию, разрабатывайте мышцы постепенно, упражнения делайте строго по инструкции, без ненужных подвигов.

– Долго, – сокрушенно сказал поручик. – У меня нет столько времени! Вот увидишь, через месяц вернусь в строй. Заскочу на чашку кофе!

Вряд ли, хотела сказать Ясна, но не стала. У любого организма есть предел возможностей. Она ласково погладила Лепчича по здоровому плечу:

– Поправляйтесь, Златан! – Человеку и так больно, зачем усугублять.

Поручик скрылся в автобусе, помахал им из окна.

Ясне показалось, что кто-то потрогал ее шею липкой рукой. Она сделала шаг в сторону, обернулась. Из зарешеченного окна «особой» раненый оаковец показал ей неприличный жест. Пришлось просто отвернуться.

– Как ты их терпишь? – спросила Ясна.

Ветон пожала плечами:

– Мужчины взаперти с ума сходят от безделья. Мне проще, я косоварка. Руки распустить не посмеют!

Автобусы уезжали один за другим. Ясна вернулась в непривычно тихий коридор, заставленный пустыми кроватями. Еще месяц назад здесь яблоку было негде упасть.

Она хотела уйти в ординаторскую и перекусить, когда услышала за спиной громкие голоса.

– Вы сможете сами подобрать нужную информацию? – глубокий баритон главврача.

– Половина моей работы – возня с документами. Мне не привыкать!

Какой знакомый акцент. Почти незаметный, едва уловимый, но такой узнаваемый! Ясна обернулась, заулыбалась. За стеклянными дверьми по коридору за главврачом шли доктор Слович и Герхард Штерн.

– Прекрасно! Мой коллега проводит вас в архив. – Главврач кивнул заведующему отделением. – Не прощаюсь!

Он направился по лестнице на второй этаж, а завотделением и Штерн двинулись в сторону Ясны. Она отступила к стене, чтобы ее не было видно через двери, торопливо поправила халат и головной убор.

Завотделением подвел гостя к дверям архива, отпер замок.

– К сожалению, не смогу помочь в поисках – оперирую через полчаса. Справитесь?

– Без проблем!

Штерн вошел в архив и прикрыл за собой дверь. Завотделением быстрым шагом ушел на второй этаж. Ясна забежала в туалет, посмотрелась в зеркало, поправила волосы. Вернулась к архиву, в нерешительности задержалась у входа. Наконец, решилась зайти внутрь.

Помещение занимали длинные стеллажи, заполненные картонными папками. У входа стоял стол, за ним обустроился Штерн. Перед ним лежали три папки, одна открытая. Штерн просматривал в ней документы, делал выписки в блокнот. Сначала он не заметил Ясну, и она тихонько замерла на входе, глядя, как он работает.

Потом Ясна откашлялась, и Штерн поднял голову.

– Да-да?.. Постойте… Благович? Ясна Благович? Глазам поверить не могу!

– Здравствуйте, господин Штерн!

– Почему-то мне кажется, что это слишком официально. Я – Герхард. Хорошо, Ясна?

Ясна улыбнулась:

– Хорошо, Герхард! Вы повсюду! Надолго здесь?

– Это вы повсюду, Ясна. И так внезапно! Приятный сюрприз. Я часто заезжаю сюда перед поездкой на ту сторону.

«На ту сторону» звучало чересчур загадочно, и Ясна уточнила:

– К бандитам?

Штерн поскучнел:

– О, в формулировках лучше быть осторожнее! Сепаратисты, мятежники, борцы за свободу, бандиты, террористы – термины сплошь политизированные. Я использую либо официальное «Армия освобождения Косова», либо говорю проще: «люди Фитима Боллы».

– Смука…

– Раз у человека есть имя и фамилия, я предпочитаю их кличке.

Ясна вздохнула:

– Наверное, вы правы. Со стороны проще смотреть без эмоций, непредвзято.

Штерн решил сменить тему:

– Лучше скажите мне, вы теперь здесь работаете? Заняты сейчас?

– Обеденный перерыв. Работаю, да, уже второй месяц.

– У вас не найдется получаса? Меня здесь бросили, компьютерной базы данных нет, а кодировка стеллажей и папок… очень югославская. Простому швейцарцу разобраться сложновато.

Ясна посмотрела на часы:

– Конечно! На тридцать пять минут в вашем распоряжении. Объясните, что искать.

Она обошла стол, наклонилась над бумагами. Штерн показал ей лист с таблицей: имена, даты, сокращения.

– Это несложно, но трудоемко. Когда я бываю на той стороне, то получаю информацию о пленных. Чаще это только имена и фамилии. Если известен номер части – большая удача. Затем я еду в Белград, что могу, выясняю и сверяю там. Потом, когда попадаю сюда, стараюсь поднять медицинские карточки солдат, попавших в плен. Если у них есть какие-то проблемы, заболевания, это помогает мне выторговывать их у…

– Не у бандитов, – подсказала Ясна. – У «людей Фитима Боллы». Выторговывать.

Штерн был невозмутим:

– Мы живем в прагматичное время, Ясна. Все имеет цену. Свобода. Здоровье. Жизнь. Я коммерсант и давно приучился смотреть на эти аспекты философски.

– Завидую вам. Что делать?

Он показал пальцем колонку на листе:

– Вот, позиции с седьмой по пятнадцатую. Надо найти папки, а в них – учетные карточки. Там мы посмотрим номера медицинских карт и – вуаля! – я подберусь к нужным данным.

Штерн отдал листок Ясне, она сосредоточенно его прочитала и ушла в стеллажи. В длинном ряду выискала первую нужную папку. Сверила номер с листком, взяла папку под мышку, начала искать следующую.

Присутствие Штерна взволновало Ясну. Здесь не было влечения – по крайней мере, она бы никогда себе в этом не призналась. Появление доктора вызвало в ней всплеск радости. Так здорово, когда рядом появляется старший товарищ, погруженный с тобой в одно Важное Дело! Спасающий людей по велению совести, помогающий местной медицине лекарствами, расходными материалами, гуманитарной помощью. То, что такой человек заметил и отметил ее, вызывало радостное возбуждение.

Когда Ясна вернулась к столу с уловом, Штерн стоял у стола с открытой папкой в одной руке и учетной карточкой с фотографией Ветон – в другой.

– Как к вам попало это досье? – удивилась Ясна.

Она подошла тихо, и доктор от неожиданности чуть дернул головой вбок. Он засунул карточку Ветон в глубь стопки. Теперь сверху лежала карточка Ясны.

– Что-то напутал в кодах, – объяснил Штерн, усмехнувшись. – Смотрите, это же вы!

Вытянул из папки учетную карточку Ясны, показал ей:

– Могу взглянуть? Не возражаете?

Ясна развела руками:

– Докторов стесняться не полагается. Смотрите, если хотите.

Штерн обворожительно улыбнулся:

– Просто хотел подсмотреть день рождения.

– Еще не скоро!

– И, кстати, кровь у вас редкая! Вы такая одна на миллион.

Ясна рассмеялась:

– Явное преувеличение. Хотя все равно приятно. Вот ваши кирпичи. Давайте искать, а то мне почти пора.

Штерн принял у нее кипу папок, аккуратно положил на стол.

– Бегите, если уже время. Спасибо, вы сэкономили мне штук сто нервных клеток. А я вас лишил обеда. Может быть, поужинаем вместе? Здесь есть куда сходить?

Ясна развела руками:

– Никак не могу, дежурю до утра.

– Значит, в другой раз, – легко отступил Штерн.

– Я пойду тогда, – сказала Ясна.

– Стойте-ка! У меня кое-что для вас есть. Подождите.

Штерн открыл портфель, зарылся в ворох писем, рецептов, документов. Вытащил надорванный конверт и достал из него две одинаковые фотографии.

– Смотрите, помните? Буквально пару дней назад прислали. Все по-честному: одна вам, одна мне.

* * *

До конца перерыва Ясна все-таки успела подняться к себе. Кнопкой пришпилила фотографию из Белграда на стену. Улыбаясь, рассмотрела ее еще раз. Журналист «Утреннего вестника» расстарался: и Штерн, и Ясна получились отлично. Красивая пара… Нет, она такого не думала! А на заднем плане, не совсем в фокусе, стоял русский «уазик». В окне можно было при желании угадать профиль офицера.

Чуть защемило сердце. Глядя на размытое изображение, Ясна провела по фотографии кончиками пальцев и чуть слышно позвала:

– Андрей…