Текст книги "Стрелок. Митральезы для Белого генерала"

– Спасибо, Граф, – облизав разом пересохшие губы, прошептал денщик, но тот его не расслышал.

Противостояние между горсткой казаков и их куда более многочисленными противниками продолжалось уже более шести часов. Несмотря на огромные потери, нанесе нные нападавшим, те и не думали отступать. Возможно, текинцы хотели поквитаться за павших товарищей, а может, их просто взбесило упорное сопротивление охотников. Огнеприпасы практически закончились, и даже у Будищева оставалось лишь пару десятков патронов к винтовке. Но хуже всего для измученных жаждой людей было отсутствие воды.

Казалось, что конец уже близко, ибо какую бы доблесть ни проявили охотники, но перевес со стороны обитателей пустыни оставался слишком высок. Еще немного и они прорвутся к казакам, после чего дело решится в яростной сабельной сече, но тут Шматов в очередной раз полез в подсумок, но вместо патронных пачек из плотного картона извлек наружу несколько каких-то продолговатых брусков, в которых Будищев с удивлением признал динамитные шашки. Сил удивляться уже не осталось, а потому он просто спросил, с трудом шевеля пересохшими губами:

– Ты чего молчал, что они у нас есть?

– Так ты не спрашивал, – прохрипел тот в ответ.

К счастью, нашлись не только шашки, но и огнепроводный шнур и фосфорные спички, после чего смертоносные гостинцы один за другим полетели в сторону нападавших. Несколько взрывов, прогремевших в самой гуще атакующих текинцев, оказались последней каплей. Такого издевательства над своей психикой они вынести уже не смогли и, спешно попрыгав в седла, бросились врассыпную от оказавшихся столь кусачими русских.

Казаки, не веря своим глазам, смотрели на их поспешное бегство, еще некоторое время не решаясь покинуть укрывшие их камни. Однако, убедившись, что это не очередная хитрость степняков и не обман зрения, одни упали там же, где сидели, другие принялись перевязывать друг другу раны, а третьи кинулись к ручью. Ужасно вонявшая при первом знакомстве сероводородом вода уже не оскорбляла обоняние и не казалась столь противной на вкус. Измученные жаждой люди пили ее так жадно, как будто не пробовали в своей жизни ничего вкуснее, отчего доктору пришлось даже вмешаться, чтобы предупредить возможные расстройства. Кое-как наведя порядок, он без сил опустился на песок рядом со спрятавшимися в тени Будищевым и Шматовым.

– У вас есть папиросы? – спросил он, вытирая со лба испарину.

Смертельно уставший Дмитрий вопрос проигнорировал, а Шматов извиняющимся тоном пояснил:

– Некурящие они.

– Так вот куда девался пропавший у саперов динамит! – добавил после недолгого молчания врач.

– Не знаю, о чем вы, – отозвался, зевнув, кондуктор, – но ваши домыслы по меньшей мере оскорбительны.

– Оставьте, – махнул рукой Студитский, – я вовсе не в претензии. Но может быть, вы все-таки расскажете, для чего вам понадобились мои весы?

– Порох взвешивать, – с досадой ответил Будищев.

– В каком смысле?

– Чтобы навеска была одинакова и разброс пуль минимален. Это необходимо для точной стрельбы на дальнюю дистанцию.

– Но почему вы не попросили сами?

– Как вам сказать, – задумался Дмитрий. – Вы никогда не обращали внимания, что ворованная булка кажется слаще купленной?

– Но я никогда не воровал булок! – растерялся врач.

– Да? – искренне удивился моряк. – А по вашему лексикону во время боя можно подумать, что только этим и занимались!

Доктор недоуменно обвел взглядом сначала своего собеседника, затем его слугу, а потом, сообразив, что тот шутит, заливисто расхохотался, а через несколько минут к нему присоединились его новые знакомые.

Примерно через час после этого послышался мерный топот ног, и к месту недавнего боя подошла рота Самурского полка, вышедшая из Бами почти одновременно с ними. Солдаты и офицеры, не веря своим глазам, осматривали лежащие кругом человеческие и лошадиные трупы, c изумлением сравнивая их с кучкой измученных охотников.

– Экое побоище! – с явным почтением в голосе заметил командовавший ротой капитан.

– Да уж, постреляли маненько, вашбродь, – скромно заметил в ответ Федя.

Аул Бами, бывший некогда текинским укреплением, был занят русскими еще в мае, причем без единого выстрела. Кочевники, справедливо опасаясь знаменитого Белого генерала, предпочли не рисковать и отошли, оставив неприятелю не только свои жилища, но и засеянные поля вокруг. Теперь солдаты из Самурского полка и Кавказского линейного батальона, «вооруженные» для такой надобности серпами и косами, убирали по очереди чужой урожай. А чтобы бывшие владельцы, раздосадованные потерей, не организовали нападения на «жнецов», их прикрывали разъезды казаков из Таманского и Полтавского полков. Один из таких патрулей и встретил возвращающихся из Бендессен охотников.

– Что с вами приключилось, барон? – удивленно спросил молодой хорунжий, заметив мрачного, как туча в ненастный день, фон Левенштерна.

– Мы есть попали в засаду, – охотно стал отвечать тот, но поскольку его ломаный русский был малопонятен для однополчанина, тот начал расспрашивать казаков, доктора Студитского, выделяющегося среди прочих окровавленной повязкой на ухе, а также ехавшего замыкающим Будищева.

Таманцы, подозрительно косившиеся на своего урядника, старались отделаться односложными ответами. Дескать, попали в засаду, да отбились. Чего уж тут толковать? Врач, возможно, с удовольствием посвятил бы офицера во все душераздирающие подробности их приключения, но из-за обильной кровопотери сильно ослабел, и теперь с трудом держался в седле. Так что отдуваться пришлось моряку. Впрочем, и он не слишком потрафил любопытству молодого человека.

– Стреляли! – устало пожав плечами, отозвался Дмитрий.

– Но как?!

– Долго. Чертовски долго!

К счастью для любопытного хорунжего, нашелся один человек, не пожалевший для него подробностей. Им оказался, разумеется, Федя Шматов, обладавший счастливым даром не унывать в любой ситуации. Увидев рядом с собой свободные уши, просто изнывающие от информационного голода, бывший ефрейтор охотно присел на них и с удовольствием вывалил все доступные ему сведения.

– Эх, мне бы туда! – не без зависти в голосе прошептал офицер, провожая взглядом героев. – Тут не то что «клюквой»[3]3
  «Клюква» – темляк с орденом Св. Анны на офицерском жаргоне. Первая боевая награда офицера.


[Закрыть] пахнет… тут в георгиевские кавалеры прямиком…

Представив, как выигрышно смотрелся бы орден Святого Георгия на его черкеске, молодой человек дал своему жеребцу шенкеля и погнал его вдоль свежеубранного поля.

Весть о случившемся так быстро разнеслась по Бами, что не успели охотники сдать своих раненых в лазарет, как туда примчался сам Скобелев в сопровождении штабных и конвоя.

– Что с ним? – требовательным тоном спросил генерал, показывая на едва стоящего на ногах Студитского.

Фон Левенштерн, вытянувшись в струнку, принялся докладывать, но плохое знание государственного языка Российской империи снова сыграло с бароном дурную шутку. Ничего не поняв из его невнятного лопотания, Михаил Дмитриевич нетерпеливым жестом заставил курляндца замолчать и обернулся к Будищеву:

– Говорите вы!

– Ваше превосходительство, – устало отозвался Дмитрий. – Господин доктор был ранен в ухо во время отражения нападения банды текинцев. Поскольку бой длился почти восемь часов, оказать ему помощь не представлялось возможным, а потому он потерял много крови.

– Вы разбираетесь в медицине?

– Не особо, но перевязку сделать могу. Да и ранений в своей жизни навидался всяких. Так что, если инфекцию никакую не занесут, то жить Владимир Андреевич будет. Правда, без половины уха, а остальное до свадьбы заживет.

– Он женат, – машинально поправил генерал.

Кондуктор в ответ лишь пожал плечами, дескать, в таком случае и беспокоиться не о чем. Скобелев же, убедившись, что здоровью его давнего друга ничего не угрожает, продолжил допрос:

– Много ли было текинцев?

– Примерно три сотни. Возможно, больше, но не на много.

– И вы отбились? – с явным недоверием в голосе спросил командующий.

– Да.

– Моряк явно привирает, – по-французски заметил один из спутников генерала – лощеный подполковник с золотым аксельбантом генштабиста на груди. – За ними такое водится не меньше, чем за казаками.

Несмотря на то что кондуктор не знал галльского наречия, тон штабного был настолько красноречив, что догадаться о его смысле не составляло ни малейшего труда. Скобелев, судя по его выражению лица, придерживался того же мнения, но Будищева это не смутило.

– Ваше превосходительство, – почтительно, но вместе с тем твердо продолжал он, – осмелюсь доложить, что уже после боя к Бендессенам подошла рота капитана Ракитского. Он и его подчиненные видели трупы убитых нами врагов, даже пересчитали, перед тем как зарыть.

– И сколько же супостатов вы положили?

– Только оставшихся на месте – девяносто восемь. Кроме того, некоторое количество убитых они увезли с собой. В числе последних – своего предводителя.

– Почему вы решили, что это был предводитель? – встрепенулся говоривший по-французски подполковник.

– Одет богато и всеми командовал, – пояснил Будищев.

– У вас было время его рассмотреть?

– У меня было время его подстрелить. А также четверых его приближенных.

– Надо бы узнать через лазутчиков, кто это был, – задумался Скобелев. – Может, сам Махмуд-кули-хан?

– Я займусь, – кивнул офицер.

– Что же, если все так, как вы говорите, – повысил голос генерал, – то вот мое слово. Все участники этого дела получат знаки отличия военного ордена[4]4
  Официальное название Георгиевского креста.


[Закрыть].

– Покорнейше благодарю, ваше превосходительство, – скривил губы в легкой усмешке Дмитрий. – Только у меня уже и так полный бант. И даже медаль на аннинской ленте есть. Вы лучше моего Федора наградите. У него всего один крест, ему пригодится. Он хоть и слуга, а дрался наравне со всеми!

– Вот как? Ах да, припоминаю. Вы, кажется, служили в Рущукском отряде?

– Так точно. В Болховском полку.

– Что же, я вас услышал, кондуктор. Теперь можете отдыхать.

К себе Будищев и Шматов вернулись поздно вечером. Пора было уже устраиваться на ночлег, но у наших героев с самого утра маковой росинки во рту не было, и теперь им просто неимоверно хотелось есть. Проблема была лишь в том, что ужин предстояло еще приготовить.

Обычно готовкой для господ офицеров в походе занимаются денщики, иногда проявляющие просто чудеса кулинарного искусства. Чего стоит «бикштепс с рысом» – слипшиеся между собой, обугленные куски чего-то невообразимо твердого без малейшего подобия подливы, лежащие поверх горки круто сваренного риса на чеканном блюде. Или, к примеру, «плов», в который верный Санчо Панса русского офицера, помимо баранины, ухитрился положить еще и чернослив с изюмом. Говорят, у здешних аборигенов это кушанье выходит просто восхитительно, но вот беда, денщики ни разу не туркмены и не узбеки, а потому их господам ничего не остается, как давиться этой бурдой на прогорклом масле.

Впрочем, в Бами какая-никакая цивилизация наличествует и потому можно отужинать у армян-маркитантов. Большим разнообразием их меню похвастаться не может, но вот шашлык – главное и единственное блюдо в исполнении этих достойных сынов многострадального народа – бывает весьма недурен, а уж когда на готовку нет ни времени, ни сил – так и просто прекрасен. Поэтому предвидевший свое позднее возвращение Дмитрий еще до отъезда заказал у промышлявшего этим бизнесом армянина по имени Ашот Петросян три фунта шашлыка, строго-настрого велев сохранить до возвращения охотников и не отдавать, даже если заказ внезапно сделает сам Белый генерал.

Как ни упрекают в алчности еврейских ростовщиков, любой из шейлоков, дерущий с заемщика десять процентов в месяц, покажется сущим младенцем в сравнении с армянским маркитантом, делающим на свой товар никак не менее четырехкратной накрутки, да еще и отчаянно шельмующим при этом. Водка у него самого отвратного качества, ветчина часто червива, колбаса иной раз так тверда, что ее можно заряжать в пушки вместо картечи. Так отчего же ему удается все это продавать? Да оттого, что кругом война, а большинство его клиентов – русские офицеры. И поскольку каждый из них в любую минуту может погибнуть от шальной пули, выпущенной удалым текинским наездником, или сгореть от лихорадки, ненароком подцепленной в этих гиблых местах, им ли, ни в грош не ставящим собственную жизнь, ценить деньги? Вот и швыряют юные безусые подпоручики и степенные семейные капитаны без счета свои империалы и червонцы за дурной коньяк и плохо просоленную икру, чтобы хоть на минуту забыться от окружающей их безрадостной действительности и почувствовать себя свободными людьми.

А ушлые Ашоты и Карапеты алчно смотрят, как те пьют, и напряженно думают про себя, не приписать ли вон тому штабс-капитану лишнюю бутылочку? Все одно наутро он и не вспомнит, сколько именно выпил да чем закусывал. Впрочем, у большинства русских офицеров на такой случай есть при себе нагайка, и когда торговец начинает слишком уж финтить, не раздумывая пускают ее в дело. Все маркитанты прекрасно знакомы с этим немного варварским, но при этом весьма действенным средством обуздания их алчности.

Впрочем, у Будищева нагайки не было, да и он, строго говоря, пока еще не офицер. Поэтому ему не зазорно сходить за заказом самому. В общем, оставив верного Федора обихаживать лошадей, наш герой направился к кибитке маркитанта, уже предвкушая, как вгрызется в сочное мясо и будет рвать его зубами… И тут выяснилось одно пикантное обстоятельство. Все, что приготовили подручные купца, уже разобрали другие офицеры, оставив после себя только грязные котелки с кастрюлями да прогоревшие угли.

– Прости, Дмитрий-джан, – извиняющимся тоном заявил припозднившемуся клиенту маркитант. – Все совсем кончилось!

– Ашот, ты охренел?! – скучным тоном поинтересовался Будищев. – Ты что, самка собаки, бессмертный?

– Почему так говоришь? – искренне удивился уроженец Баку. – Послушай, дорогой, разве я виноват, что у меня кончился мясо?

– Я тебя, паскуда, за такие шутки сейчас самого на винтовочный шомпол насажу и зажарю!

– Эй, брат, зачем… – скривил губы в презрительной усмешке торговец, но тут же перегнулся пополам от удара в живот.

За первым ударом последовал второй, а затем моряк схватил торговца за ухо и начал крутить, да так сильно, будто у него были не пальцы, а стальные клещи. Бедолага попытался отпихнуть своего обидчика и вырваться, но не тут-то было. Хватка у Будищева оказалась настолько крепкой, что все усилия маркитанта пропали даром. Наконец, Ашот не выдержал. Колени его подкосились, и он со стоном опустился на песок, не в силах даже вытирать градом льющиеся из глаз слезы.

– Петросянить вздумал? – почти ласково спросил Дмитрий, продолжая экзекуцию.

– Брат, отпусти… дэнги отдам, все отдам, только отпусти!

– Ашот, – горестно вздохнул Будищев, отпуская свою жертву. – Вот зачем ты так нехорошо со мной поступил? Я ведь – человек добрый и богобоязненный, особенно когда сыт, а ты, разбойник, меня голодным решил оставить…

– Вах! Кто так сказал?! Дмитрий-джан, разве я когда-нибудь оставлял хорошего человека голодным? Ты мне дэнги заплатил, теперь возьми за них что хочешь…

– Ты же говорил, у тебя все кончилось?

– Дмитрий-джан, ты мне как брат. У меня для тибя все есть. Ветчина, сардины, икра, балык, сыр… бери, что хочешь, кушай, дорогой!

– Всё, говоришь? – хмыкнул Будищев и, подхватив первый попавшийся под руку мешок, бросил торговцу. – Тогда собери мне поужинать, уж будь добр.

– Да, дорогой, – закивал тот и принялся укладывать в него съестные припасы, не забывая оглядываться на оказавшегося таким грозным клиента.

Тот же следил за его действиями с таким холодным равнодушием, что всякий раз, когда маркитант хотел остановиться, у него екало сердце и руки сами собой продолжали работу. За колбасой последовал большой сверток ветчины, за ним французские сардины, потом пришел черед жестяных банок с чаем и английским печеньем, а также половины сахарной головы. Наконец, он дошел до ящика со спиртным.

– Хочешь выпить, Дмитрий-джан? Для тебя все есть. Водка, коньяк, вино самое лучшее. Даже пиво!

– Ну его в баню, твое пиво, – отмахнулся Дмитрий и, забрав у армянина хурджин[5]5
  Хурджин – горский двухсторонний мешок, носившийся через плечо.


[Закрыть] и попробовав его на вес, решил, что они почти в расчете. – Скажи лучше, свежий хлеб есть?

– Есть, – закивал тот и, с готовностью протянув требуемое, добавил извиняющимся тоном: – Почти свежий.

Будищев с сомнением посмотрел на лепешки, но выбирать было не из чего, и после недолгого раздумья он отправил их к остальным продуктам. Пока он размышлял, несчастный купец стоял ни жив, ни мертв. Все его мысли были только о сегодняшней ошибке и о том, сколько она будет стоить ему в дальнейшем. Ашоту и прежде приходилось видеть опасных людей, но, пожалуй, сегодняшний посетитель легко мог дать им всем фору.

– Ладно, Ашот, – с неожиданным миролюбием в голосе заговорил Дмитрий и, протянув ему какой-то сверток, добавил: – Это в счет будущих гастролей!

Ошарашенный армянин изумленно смотрел на странного русского, но, видя, что тот не проявляет больше агрессии, осмелился-таки развернуть тряпицу. В ней оказался красивый наборный пояс, богато украшенный серебром, но, к сожалению, пробитый пулей и, вероятно, поэтому, испачканный кровью. Будь он цел, его бы с руками оторвали на рынке в Баку, но даже и в нынешнем виде стоил немало.

– Вах, Дмитрий-джан, какой хороший вещь, – осторожно пролепетал маркитант. – Жаль только, испорченный.

– Это у тебя ухо испорчено, – горестно сокрушаясь от человеческой глупости и алчности, заметил Будищев. – А если ты меня еще раз попытаешься кинуть, я тебе еще и нос испорчу. А если и это не поможет, вообще в пустыне прикопаю. Ты подумай хорошенько, сколько она стоит, и хочешь ли ты еще такие же хорошие вещи. А я завтра вечером зайду… и не дай бог, у тебя опять шашлык кончится!

Нагнав на маркитанта страха, грозный кондуктор вернулся к своей палатке, где застал стреноженных коней, мирно хрупающих овес из мешков на мордах. Завершал эту идиллическую картину кипящий на костре чайник и мирно спящий рядом с ним Федор. Судя по всему, верный оруженосец, сделав все ему порученное, присел на минутку и тут же от усталости провалился в сон.

– Вставай, – легонько пихнул его Дмитрий.

– А! – испуганно подскочил Шматов, спросонья не зная, за что хвататься. То ли за револьвер, то ли за работу.

– На вот, пожуй, – скупо улыбнулся приятель, сунув ему в руки импровизированный бутерброд.

Черствая лепешка и сухая колбаса. Что может быть вкуснее для изголодавшихся за день двух молодых мужчин? А если запивать это свежезаваренным чаем, то окружающая действительность сразу же становится ярче, а жизнь наполняет смысл!

– Ты чего меня сразу не разбудил? – больше по привычке, нежели всерьез возмущаясь, пробубнил Федька и осторожно, двумя пальцами выудил из стоящей рядом глиняной плошки кусок мелко наколотого сахара.

После чего положил его в рот и смачно отхлебнул горячий напиток. Блаженное выражение, мгновенно появившееся на его простецкой физиономии, было трудно описать словами.

– Как ты его такой горячий пьешь? – усмехнулся Дмитрий, помешивая в своем стакане ложечкой.

Чай кондуктор пил только сладкий, чем немало удивлял окружающих, но это было практически единственным мотовством, которое он себе позволял до сих пор. Поэтому принесенный им полный хурджин всякой снеди вызвал немалое удивление у скуповатого Шматова. Но, поскольку продукты уже приобретены, ему ничего не оставалось, как, смирившись с тратами, яростно вцепиться в поданный кусок.

– Сыр есть надо, а рыбины в банках и печенье на потом оставим! – решил он, утолив первый голод. – Мало ли, офицеры какие или господа в гости пожалуют, а их и угостить нечем.

– Жуй давай, – отмахнулся Будищев. – Давно спать пора, а то завтра начальство какую-нибудь новую хрень придумает.

– Это уж как водится, – пробурчал с набитым ртом парень, продолжая исправно работать челюстями.

С самого раннего утра в Бами начинается суета, выражающаяся главным образом в том, что по улицам, петляющим между кибитками и палатками солдат и офицеров, беспрерывно с озабоченным видом снуют туда-сюда офицеры штаба. Бог весть, каким важным делом они занимаются, какие неотложные задачи, стоявшие перед русскими войсками в этой забытой всевышним и людьми местности, решают, но со стороны кажется, что эти важные господа по меньшей мере спасают мир.

Между тем жизнь в военном лагере продолжалась своим чередом. Подходили все новые и новые части, подвозили разного рода припасы, какие только могли пригодиться в походе. От всего этого бывшая текинская крепость все более походила на Вавилон в пору постройки башни, но это только на первый взгляд. Прибывшим солдатам определяли место для постоя, грузы отправлялись на склад, праздным до сей поры людям находилось дело.

Охотников вопреки предсказанию Будищева никуда с утра не дернули, так что они могли спокойно заниматься своими делами. Воспользовавшись этой передышкой, Федор успел почистить лошадей, убраться в палатке, наскоро постирать рубашки своего «барина» и переделать кучу других дел. Что касается Дмитрия, то он тоже не сидел без дела, а занимался переснаряжением патронов к своему «шарпсу». Расстрелянные накануне огнеприпасы требовали пополнения, а приобрести их в этих краях не было никакой возможности.

Впрочем, еще будучи в Москве, он предвидел подобную ситуацию, а потому заблаговременно озаботился всем необходимым. В самом деле, зачем тащить с собой цинковые ящики с патронами, если можно обойтись банкой с капсюлями и машинкой для снаряжения гильз?

Дело это не самое сложное, к тому же Будищев занимался им не в первый раз и успел приобрести необходимую сноровку. Правда, ранее ему приходилось переснаряжать не более одного-двух десятков патронов, а за вчерашний бой ушел почти весь имеющийся боезапас.

Покончив с гильзами, Будищев взялся за большой железный ковш, в который накидал свинца и поставил на огонь. Рядом с импровизированной литейной булькал котелок с мелко нарубленными кусками баранины, луком, чесноком и какими-то местными приправами, распространяя вокруг себя умопомрачительный аромат. Мясо он еще поутру раздобыл у казаков Таманского полка, имевших для собственных надобностей небольшую отару. Что интересно, несмотря на интенсивный забой, количество животных в стаде практически никогда не уменьшалось. Каким образом подчиненным полковника Арцишевского удавалось сохранять целыми овец и сытыми казаков, ни малейшего секрета не представляло, но поскольку пока что никто не попался, все закрывали на это глаза.

Быстро расплавившийся свинец раз за разом заливался в формы, и скоро на кошме рядом с Дмитрием лежала целая горка блестящих заготовок для пуль. Их еще предстояло обработать, взвесить, при необходимости еще раз обточить, затем обернуть вощеной бумагой и только после этого снаряжать патроны. За этим занятием его и застал неведомо откуда взявшийся гардемарин Майер. Судя по всему, молодой человек успел крепко соскучиться по своему бывшему соседу по каюте, а потому без всяких проволочек кинулся обнимать.

– Тихо ты, чертушка, – смеясь, попытался урезонить его Будищев, – сейчас оболью горячим свинцом – будешь знать!

– Дмитрий, дружище, ты себе не представляешь, как я тебе благодарен!

– За что?

– Ну как же! Когда ты остался в Чигишляре, мы сходили в Баку, затем снова в Астрахань, а там нас ожидала батарея лейтенанта Шемана. Я даже не успел толком выразить желание присоединиться к ней, как получил уже соответствующее распоряжение на этот счет. Я, конечно, помню, что ты обещал замолвить за меня словечко, но… когда ты успел?!

– Да так, между делом, – пожал плечами кондуктор, уже и думать забывший о своем обещании. – Но я рад, что все получилось. Хотя погоди-ка. Это что, наша батарея уже прибыла?

– Ну конечно!

– Давно?

– Да только что!

– И ты сломя голову бросился меня искать?

– А как же иначе? Сам посуди, в Бами все только и говорят о недавней стычке с текинцами у Бендессен и твоем геройстве.

– Так уж и о «геройстве»?

– Конечно! Это ведь совершенно легендарное дело получилось. Ты с дюжиной казаков восемь часов отражал нападение трех сотен туркмен. Спас доктора. Убил вражеского предводителя. Как жаль, что я не был с тобой там!

– Не торопись, навоюешься еще, – с легкой улыбкой поспешил охладить его пыл Дмитрий. – Кстати, есть хочешь?

– Если честно, очень!

– Тогда ты вовремя. Шулюм, кажется, уже поспел.

– Что, прости?

– Сейчас узнаешь.

– Здравствуйте, Александр Александрович, – поприветствовал гостя взмокший от работы Федор. – Каково поживаете?

– Все хорошо, Федя. А ты как?

– Слава богу, – истово перекрестился Шматов на маленькую икону, видневшуюся в палатке и составляющую ее единственное украшение. – Не подстрелили еще текинцы, благодаря заступничеству Царицы Небесной.

– Погоди, а ты тоже был у Бендессен?

– А как же. Мы с Дмитрием Николаевичем, ровно иголка с ниткой, куда он – туда и я.

– Славно.

– А то. Кушать будете?

– Если угощаешь, так отчего же нет?

– Тогда присаживайтесь, у нас все готово.

– Какой интересный стакан! – обратил внимание гардемарин на посуду. – На бутылку похож, только без горлышка.

– Бутылка и есть, – усмехнулся Будищев, – точнее была. Солдаты наловчились делать.

– Но как?!

– Все просто, двое обворачивают штоф в нужном месте бечевой и быстро-быстро трут ею, нагревая стекло. Потом третий обливает ее водой, после чего лишнее легко отламывается.

– Наши солдаты знают физику за гимназический курс?

– Скажешь тоже, Сашка! Они, в большинстве своем, даже слова такого никогда не слышали, но вот соображалка у них работает, этого не отнять.

– Феноменально!

Пока Дмитрий объяснял приятелю технологию изготовления стаканов в походе, Федор наполнил глиняную миску столь восхитительно пахнущим варевом и подал ее гардемарину. Тот, поблагодарив Шматова легким кивком, принял ее и зачерпнул полную ложку.

– Смотри не обожгись, – с усмешкой предостерег его Будищев.

– Постараюсь, – отвечал ему Майер, усердно дуя на свое орудие труда, после чего заглотил содержимое целиком и широко раскрыл глаза от удивления. – Чудный супчик. Браво, Федя! Ты где научился так хорошо готовить? Ей-богу, даже не помню, когда я в последний раз ел нечто подобное!

– Где уж мне, – простодушно отозвался денщик. – Это все Дмитрий Николаевич…

– Вот как? – искренне удивился молодой человек и вопросительно посмотрел на своего бывшего соседа.

– Хобби у меня такое, – выразительно взглянув в сторону Федьки, ответил тот. – Даг один знакомый научил в свое время.

– Кто, прости?

– Да так, один знакомый из Дагестана. Не забивай себе дурным голову и кушай. Наедай шею, как у быка… хвост.

– С удовольствием.

Немудреное блюдо из вареной баранины настолько пришлось по вкусу проголодавшемуся за время пути Майеру, что он непременно объел бы своего товарища вместе со слугой, но неожиданно появился вестовой от Скобелева и передал категорический приказ Будищеву вместе со Шматовым немедля прибыть к генералу. Быстро накинув успевший изрядно потрепаться китель, Дмитрий прицепил на пояс кортик и револьвер, приведя своего гостя в восторг столь боевым видом. Федька тоже приоделся в солдатскую кумачовую рубаху[6]6
  Красные гимнастерки носили в лейб-гвардии стрелковом батальоне.


[Закрыть] без погон и приколол к ней крест, пожалованный ему во время вой ны с турками самим цесаревичем. Завершала его наряд внушительная кобура с револьвером Галана.

– Да ты просто герой! – не удержался от ухмылки гардемарин.

– Смейся-смейся, – добродушно отвечал ему кондуктор, – а Федор из этого чуда техники трех текинцев разом завалил и жизнь мне спас.

– Неужели правда? – изумился Майер.

– Ага, – кивнул Шматов. – Только на четвертого патронов не хватило, а Дмитрий Николаевич в него как ножик свой швырнет, и прямо в сердце супостату. Так что он мне тоже жизнь спас.

– Федя – ты мой кумир!

– Хорош лясы точить, а то Скобелев с нас такую шкурку за опоздание соскоблит, что мало не покажется.

Как выяснилось, командующий вызвал не только Дмитрия, но также всех уцелевших участников вчерашнего дела. Осталось их, к сожалению, не так много. Двое погибло на месте, еще один – Ефим Дудка – отдал богу душу уже после боя, а доктор Студитский и еще трое казаков отправились в госпиталь. Так что теперь в строю стояло всего лишь десять человек, включая Дмитрия, фон Левенштерна и отчего-то их слуг.

Барону это обстоятельство казалось донельзя странным, но такова была воля начальства, спорить с которой он не решился. Шматов встал в строй совершенно спокойно, как будто давно ждал этого, а вот Зандерс, казалось, растерял большую часть своей флегматичности и выглядел немного растерянно.

– Смирно! – прокричал кто-то из офицеров, и из кибитки вышел Скобелев.

– Здорово, молодцы! – обратился он к охотникам и с удовольствием выслушал их ответ.

Затем вперед вышел штабной подполковник и, держа перед собой на вытянутых руках лист бумаги, зачитал приказ:

– Много было слышно о непревзойденных качествах текинских наездников, их храбрости и непобедимости! Однако не далее чем вчера малая горстка наших воинов вступила в схватку с превосходящими их в тридцать раз ордами кочевников и не только не погибла, но и вышла из оной победителями. Так что теперь знайте: если вы будете так же храбры и дисциплинированны, то никакой враг вам не страшен! Всех участников этого славного дела я своей властью награждаю знаками отличия военного ордена. Генерал-адъютант Скобелев. Приказ прочитать в ротах, сотнях, батареях!

Едва офицер закончил читать, командующий двинулся вдоль строя и приколол каждому из казаков на грудь георгиевский крест. Последними удостоились этой чести побледневший как смерть фон Левенштерн и Будищев. Смерив их после награждения внимательным взглядом, генерал внушительно заявил:

– Что касается вас, господа, а также доктора Студитского, я взял на себя обязанность сообщить о вашем поведении в бою государю. Уверен, он не оставит вас своей монаршей милостью и каждому воздаст по заслугам.

Последние слова прозвучали довольно двусмысленно, но Скобелев еще не закончил и повернулся к стоящим навытяжку слугам.

– Как зовут?

– Сто тридцать восьмого Болховского полка запасной ефрейтор Шматов! – отрапортовал Федор, преданно поедая Белого генерала глазами.

– Ян Зандерс, – с сильным акцентом отвечал латыш.

– Это тебе, кавалер, – с легкой усмешкой протянул ему командующий большую серебряную медаль «За храбрость» на георгиевской ленте, а курляндцу такую же, только малую.

– Служу Богу, государю и Отечеству! – гаркнул Федька, едва не прослезившись от нахлынувших на него чувств.

Изумленный Зандерс тоже что-то промычал, но что именно, никто не разобрал, кроме, может быть, фон Левенштерна, понимающего латышскую речь. Однако последнему было сейчас не до того. Слухи о том, что он якобы предлагал своим подчиненным сдаться, успели облететь весь лагерь, по пути, как водится, обрастая все новыми и новыми подробностями. Казаки-таманцы смотрели на него просто как на зачумленного, а прочие с недоверием или даже осуждением. Возможно, дело было в его немецком происхождении и том высокомерии, с которым он его постоянно подчеркивал. И вот теперь, казалось бы, сам Скобелев наградил его наравне со всеми, и честь барона спасена, но замолчат ли злопыхатели?