Текст книги "Стрелок. Митральезы для Белого генерала"

Разумеется, он знал, что рискует. Мог подвести сложный механизм, или случиться перекос ленты, или они могли тупо заснуть после тяжелого дня и проворонить нападение, и тогда могло случиться все что угодно, но… не случилось. Так что теперь установленная низко над землей адская машина снимала кровавую жатву, срезая подбегавших джигитов, как колосья спелой пшеницы, а превратившийся с ней в одно целое Дмитрий стрелял, успевая при этом понукать матросов и Федьку, чтобы они как можно скорее набивали опустевшие ленты патронами.

После первых же выстрелов, прозвучавших в ночи, пехота поднялась в ружье, а артиллеристы стали к пушкам, загодя заряженным картечью. Находившиеся в секретах караульные успели запалить костры, в неровном свете которых стали видны целые толпы наступающих врагов.

– Огонь! – раздалась команда офицеров, и слитный залп винтовок и пушек разорвал ночь напополам.

Выстрелы, взрывы, яростные крики атакующих и жалобные стоны умирающих на какое-то время слились в один протяжный вой. Текинцы наступали с трех сторон, но везде их встречали только пули и картечь, косившие храбрых воинов одного за другим. Вожди все время пытались ободрить своих джигитов и снова послать в бой, но их бешеный натиск так и не смог преодолеть непоколебимой стойкости русских.

Уже светало, когда текинцы пошли в третью самую отчаянную атаку. Расстояние между противоборствующими сторонами сокращалось иной раз до полусотни шагов, и уже казалось, что неудержимая волна вот-вот захлестнет маленькую кучку гяуров, дерзнувших бросить вызов храбрейшим витязям Средней Азии. Но всякий раз она разбивалась об них, как о гранитную скалу и тут же откатывалась назад, но лишь для того, чтобы через минуту собраться с силами и броситься снова.

Однако человеческим силам есть предел, и для текинцев он наступил раньше, чем для русских. Взошедшее солнце осветило поле битвы, и от увиденной картины даже в самом отчаянном сердце мог поселиться страх. Все пространство вокруг аула, сколько мог видеть глаз, было усеяно трупами туркмен, но особенно густо они лежали перед секретом моряков. Их было так много, что это зрелище тут же привлекло внимание самого Скобелева, немедленно подъехавшего туда.

– Чегт возьми! – только и смог вымолвить генерал, немного картавивший от волнения.

– Вот примерно так это и работает, ваше превосходительство, – устало доложил Будищев, отдавая честь.

– Невероятно!

– Рады стараться!

– Послушайте, кондуктор… каким образом ваша, э… митральеза, оказалась так далеко от позиций?

– В пылу боя, ваше превосходительство!

– Шутить изволите? – вскипел начальник отряда. – А если бы текинцы захватили вас вместе с ней?

– Осмелюсь напомнить, Михаил Дмитриевич, – поспешил вмешаться приехавший вместе с генералом Вержбицкий, – что ваше превосходительство дали полную свободу действий вверенной мне артиллерии.

– Я помню, но…

– Морская батарея подчинена мне и организационно входит в состав четвертой батареи двадцатой бригады, – почтительно, но вместе с тем твердо возразил ему престарелый полковник. – Если вам угодно знать мое мнение, то моряки действовали храбро и грамотно. Они лучше знают возможности своего оружия, и минувшей ночью кондуктор доказал это самым блестящим образом!

– Но ведь был риск, что текинцы смогут захватить их…

– Так точно! Как и весь наш отряд. Я, ваше превосходительство, грешным делом, думал уже, что всё. Отвоевался… Ан нет. Вывезла кривая!

Озадаченный неожиданным заступничеством Вержбицкого, Скобелев на секунду задумался. Как и всякий начальник, он не слишком-то любил, когда ему возражали. Однако, в отличие от многих иных, умел признавать свои ошибки. К тому же полковник был прав. Место для засады было выбрано идеально, и Будищев смог полностью использовать выгоды позиции. Да, он – странный, дерзкий, иной раз даже неприятный человек. Но с другой стороны, безусловно храбрый, умелый и чертовски хладнокровный воин. А если учесть, что эта митральеза, или как ее все чаще стали называть – пулемет, – его изобретение, то такие люди имеют право на некоторую эксцентричность в мышлении и поступках.

– Ладно, – кивнул генерал, – мы с этим позже разберемся. А теперь уходим, пока наши друзья-текинцы не очухались!

– Винтовки бы собрать, ваше превосходительство, – хмуро заметил Будищев, – не то они подберут и в следующий раз снова по нам стрелять станут.

– Кондуктор дело говорит! – тут же согласился артиллерист.

– Раз дело, так и распорядитесь, – кивнул генерал. – Только не слишком задерживайтесь. Уходить надобно, пока они не очухались!

– Слушаюсь!

В лагере уже заканчивали запрягать лошадей и навьючивать верблюдов, а выделенные для сбора трофеев солдаты, казаки и матросы еще продолжали поиски. Разумеется, предметом их забот были не только берданки, но и иные ценности, благо в последних не было недостатка. Богато украшенное холодное и огнестрельное оружие, упряжь и многое другое.

Назначенный старшим над «трофейщиками» Будищев, разумеется, не принимал личного участия в сборе, однако пристально следил за происходящим, не допуская даже намека на конфликты. Впрочем, Шматов неплохо справлялся за двоих, собрав целую охапку сабель и кинжалов в драгоценных ножнах, которую тут же отволок к обозу и навьючил на многострадального верблюда.

– Эко ровно вы их положили! – не то восхищаясь, не то порицая, пробурчал казачий урядник, переворачивая плотно лежащие тела в поисках ценностей.

К слову сказать, мягкие свинцовые пули, деформируясь при ударе, наносили страшные повреждения, разрывая иной раз человеческую плоть на куски. Однако столь малоаппетитное зрелище нисколько не смущало казака в его поисках. Наконец он, обнаружив на руке одного из павших перстень с крупным камнем, недолго думая, отхватил палец кинжалом и уже через секунду любовался своей добычей, разглядывая ее в лучах утреннего солнышка.

– Хорош! – восхищенно цокая языком, заявил он. – Чаю, маркитант за него не менее пяти рублев даст. Погуляем маленько с братами.

– Лучше сбереги, да продай в России, – равнодушно посоветовал Дмитрий. – Там не менее пятидесяти получишь, а то и больше. Всю станицу сможешь напоить.

– Так до нее еще дожить надо, до Рассеи-то, – рассудительно заметил кубанец. – Того и гляди подстрелят текинцы, что ж тогда?

– Как знаешь, – пожал плечами кондуктор, привлеченный каким-то неясным звуком из-под груды убитых.

– А то, может, офицер какой для своей мамзели купить похочет, – задумался над возможными перспективами урядник. – Не желаете, ваше благородие? Невесте подарите…

Будищева было трудно заподозрить в излишней брезгливости или чистоплюйстве, так что в другой раз он, возможно, и купил бы у казака его добычу, но сейчас внимание моряка было занято другим.

– Хорош базлать, помоги лучше, – пробурчал он, переворачивая один из трупов.

Казак тут же пришел ему на помощь, и через минуту они извлекли чудом выжившего текинца из-под кучи павших товарищей. Судя по наружности, ему было никак не более шестнадцати лет или около того. Во всяком случае, пухлые щеки молодого человека еще не знали бритвы. А еще, несмотря на плачевное из-за ранения состояние, молодой человек, точнее мальчик, даже сейчас на пороге смерти был очень хорош собой. Правильные черты лица, чистая кожа и чувственные, хоть и потрескавшиеся от жажды губы. Ко всему этому, под лохматой туркменской папахой обнаружились вьющиеся светло-русые волосы, делавшие его совсем уж не похожим на прочих обитателей оазиса.

– Ишь каков, – удивленно хмыкнул казак. – Девки таких любят.

– Может, он и не текинец вовсе?

– Кто его знает. Должно, мамку еще в девках в какой-нибудь станице захватили да в гарем продали.

– Ты думаешь?

– А чего, дело-то житейское!

– Вполне возможно, – согласился Будищев, более внимательно осмотрев свою находку. Испачканный кровью чекмень явно был сшит из дорогой ткани, драгоценный наборный пояс, похожий на тот, что он продал маркитанту-армянину, тоже указывал на человека высокого происхождения или, по крайней мере, небедного. – И что теперь с ним делать?

– На то ваша воля, – пожал плечами казак, алчно поглядывая на пояс раненого. – Хотите – прибейте. Хотите – так бросьте. Выживет или нет – одному Господу известно!

– Черта с два он выживет под таким солнцем…

– Э, нет, господин кондуктор. По магометанскому закону положено, стало быть, чтобы покойников до захода солнца прибрали. Генерал это знает, а потому торопится. Как мы уйдем, они еще немножко постреляют да поджигитуют, а потом сразу воротятся да будут павших погребать. Такая уж у них вера. Так что скоро они тут всех переворошат и тех, кто только ранен, сыщут.

Выслушав урядника, Дмитрий на минуту задумался. В божий промысел он не верил, а бросать мальчишку на произвол судьбы не хватало совести. С другой стороны, ему было очевидно, что этот юнец – враг, и случись им встретиться в открытом бою, тот бы его не пощадил.

– И что ты сам до сих пор не подох? – с досадой воскликнул он.

– Так может… – с готовностью предложил кубанец, выразительно положив руку на кинжал.

– Нет! – решительно остановил его Будищев. – Лучше помоги до госпитального обоза доставить.

– Так это, – скроил умильную улыбку казак.

– Пояс можешь забрать, – правильно понял его Дмитрий.

– Слушаю, ваше благородие, это мы мигом! Сейчас людей кликну, и в лучшем виде все устроим.

– Я не «благородие», – хмуро перебил его кондуктор.

– Так будете, какие ваши годы!

Как ни странно, пострадавших во время рекогносцировки среди русских было немного, а потому место на фургоне для раненого текинца нашлось. Правда, не обошлось без ругани с заведующим этими повозками фельдшером, но Будищев, с самым серьезным выражением лица, пообещал откусить «недоделанному эскулапу» ухо, если тот не прекратит кочевряжиться. Если бы странный моряк пригрозил дисциплинарным взысканием или даже перешел к рукоприкладству, фельдшер не уступил бы ему без приказа начальства, но вот лишиться слуха, защищая койко-место в передвижном госпитале, крепкий парень с явно семитскими чертами лица оказался не готов.

Надо сказать, что казак оказался прав. Текинцы преследовали отряд Скобелева еще несколько часов, но после полудня разом отстали и до самого конца экспедиции не беспокоили более своего противника. Михаил Дмитриевич все же приказал не ослаблять бдительности, и спешный марш продолжался с соблюдением всех необходимых предосторожностей. Тем не менее эти меры оказались напрасными, и дальнейшая часть пути прошла спокойно, и уже 11 июля их радостно встречали в Бами.

Накануне возвращения генерал устроил парад для своей хоть и маленькой, но победоносной армии, после которого раздал кресты наиболее отличившимся в походе. Но если на каждую роту или сотню для этого было выделено по одному знаку отличия военного ордена, то на полубатарею капитана Полковникова пришлось целых три, да еще один «Георгий» достался на долю моряков.

– Будищев, потрудитесь объяснить, что означает эта надпись над вашей палаткой? – удивленно поинтересовался Шеман у своего нерадивого подчиненного.

– Выполняю приказ начальника отряда, – расплывшись в улыбке, отозвался кондуктор.

– Какой? – озадачился лейтенант.

– Ну как же, Николай Николаевич, неужто не помните-с, как вы мне давеча под Денгиль-Тепе на трое суток арест объявили, а его превосходительство изволили добавить до недели. Вот, выполняю-с!

– Гхм, – едва не поперхнулся офицер под всеобщий смех.

Дело в том, что подобный инцидент и впрямь имел место. Более того, Скобелев приказал подвергнуть наказанию за неуемную инициативу не только Будищева, но и самого Шемана. Правда, в последующем их батарея так отличилась, что удостоилась похвалы генерала, а про взыскание он и вовсе позабыл, будучи погруженным в массу иных забот. Более того, прибыв с отрядом в Бами, Михаил Дмитриевич сразу же оставил все хозяйство на полковника Вержбицкого, а сам немедля отправился инспектировать Атрекскую линию снабжения.

Казалось бы, недоразумение всеми давно забыто, но несносный кондуктор зачем-то вывесил над своей палаткой транспарант, на котором написал крупными буквами «ГАУПТИЧЕСКАЯ ВАХТА», и спокойно отсыпался после трудного похода, изредка прерываясь на прием пищи. А сегодня его верный Санчо Панса, сиречь Федя Шматов, перестав изображать караульного, обошел знакомых своего «барина», чтобы передать им приглашение посетить его скромное жилище.

– Может, и мне прикажете отправиться под эдакий самодеятельный арест? – изумился Шеман.

– Места хватит, – с готовностью предложил «узник». – А то как-то скучно становится.

– Может, все же прекратите этот балаган? – осведомился лейтенант. – Право, шутка не так уж хороша, как это вам кажется.

– Никак не могу-с. Приказ генерала Скобелева. Только его величество могут отменить-с…

– Так вы, Дмитрий Николаевич, арестованы? – ухмыльнулся капитан Полковников, бывший среди приглашенных.

– Так точно! – под всеобщий смех доложил Будищев. – Но я очень рад, что вы – господа, нашли время навестить бедного узника и прервать его вынужденную самоизоляцию. Как говорится, милости прошу к нашему шалашу!

– Благодарю за приглашение, – махнул рукой офицер, присаживаясь на грубо сколоченный табурет. – Кстати, всем участникам похода и без того объявили трое суток отдыха, так что можно было не фанфаронить. И вообще, какое дурацкое выражение – самоизоляция! Где вы только такие находите?

– Виноват-с, вашбродь, – пожал плечами кондуктор, частенько в последнее время вставлявший в свою речь «с», отчего она звучала еще более издевательски.

– То-то, что виноваты. А надпись эту идиотскую зачем сделали? Чтоб вы знали, гауптвахта происходит от немецкого – hayptwache, что означает – главный караул!

– Я знаю.

– Тогда зачем?!

– А что, только армянам дурацкие вывески делать? – ухмыльнулся хозяин.

– Да ладно вам, господа, – жизнерадостно воскликнул прапорщик Панпушко. – Смешно ведь!

– Очень, – выразительно покачал головой капитан.

Отдохнув после возвращения из похода, Дмитрий пригласил к себе знакомых офицеров, прежде всего артиллеристов и моряков, чтобы пообщаться за «рюмкой чая». В последнее время кондуктор стал весьма известен среди участников экспедиции. Слава эта, вправду сказать, была довольно скандальная, но Будищева это нисколько не смущало.

Подавали на импровизированном рауте блюда местной кухни и конечно же шашлык. Причем, если последний был пожарен маркитантами-армянами, то плов, манты и запеченное в бараньем желудке мясо доставили местные туркмены. Каким образом не знающий местных наречий Будищев ухитрился с ними сговориться, никто не знал, но согласно всеобщему мнению, угощение было выше всяких похвал. Что еще более интересно, напитки, предложенные гостям, также оказались весьма хороши. То есть вино и впрямь было кахетинским с лучших виноградников Алазанской долины, а водка – настоящим хлебным полугаром, а не той гадостью, что под ее видом продавали торговцы.

Как водится на офицерских пирушках, разговор после первых тостов в честь гостеприимного хозяина вскоре перешел к минувшему делу, а также ожидаемым в связи с этим наградам. Несомненными героями рекогносцировки были артиллеристы, и собравшиеся не без удовольствия перебирали возможные варианты наград. К примеру, прапорщик Панпушко, прикрывавший отход, вполне мог рассчитывать на «клюкву»[19]19
  «Клюква» – жаргонное название ордена Святой Анны, носившегося на темляке сабли.


[Закрыть], а уже имевший ордена Святой Анны и Святого Станислава третьих степеней и Владимира с мечами и бантом Полковников вполне мог стать и георгиевским кавалером.

Придя к столь положительному выводу, собравшиеся дружно выпили за здоровье будущих кавалеров и не менее дружно закусили, чем бог послал, или точнее ухитрился раздобыть хитрец Будищев.

– А как ловко Дмитрий Николаевич с митральезами вперед выдвинулся, – с пьяным смехом вспомнил один из гостей, украшенный адъютантским аксельбантом на мундире. – Право слово, пойди все по-другому, быть бы ему кавалером!

– Сложись все по-другому, – запальчиво прервал его Майер, – мы вряд ли вернулись сюда живыми! Слава богу, с Михаилом Дмитриевичем ничего не случилось, а то я не берусь даже предположить, чем могло бы все обернуться.

– Давайте выпьем за его превосходительство, – немного заплетающимся голосом провозгласил поручик Берг, – за генерала Скобелева. Ура!

– Ура! Ура! Ура! – тут же подхватили это предложение все присутствующие.

– А как он с красноводцами, а? – снова встрял штабной. – Классически, господа. Под неприятельским огнем ружейные приемы! И правильно, доложу я вам. Ведь они – канальи, совсем воевать разучились! И строем, строем, чтобы себя не забывали. А вы, кондуктор, тогда, помнится, опять высунулись? Нет, я понимаю, что приказ, а вот не надо было! Пусть бы сами, в штыки!

– Что-то ты, брат, совсем зарапортовался, – добродушно прервал излияния адъютанта сосед.

– Эрдели больше не наливать, – криво усмехнулся Будищев.

– Что?! Я не позволю!

– Что, не согласны с господином штабным? – с легкой усмешкой поинтересовался у хозяина Полковников.

– Нет, – коротко отрезал Дмитрий.

– О чем ты? – удивленно переспросил услышавший их Майер.

– Да так, ни о чем, – отмахнулся тот, не желая ввязываться в спор.

– Но соображения у вас есть? – не отставал капитан.

Капитан Полковников был молод, высок и хорош собой, той особенной мужественной красотой, которая часто заставляет трепетать сердца дам в гарнизонных стоянках. Иными словами, артиллерист был заядлым сердцеедом, чтобы не сказать бабником. Другой его страстью были карты, и не без взаимности. Обычно говорят, что карты благоволят лишь тем, кому не везет в любви, но капитан был счастливым исключением из этого правила. Прекрасное знание математики давало ему возможность сделать верный расчет, а редкое хладнокровие и решительность позволяли воспользоваться им.

– Петр Васильевич, – прервал его Шеман. – А отчего вы так часто стреляли гранатами? Кажется, в открытом сражении шрапнель дает больше возможностей поразить неприятеля?

– Вы, несомненно, правы, Николай Николаевич, – развел руками капитан. – Но дело в том, что пушки у нас новые, снаряды к ним тоже новые. Не привыкли еще мои канониры к ним. Тем более что первые шрапнели у нас появились не так уж и давно. Не успели мы еще осознать их действенность.

– Понятно.

– Но зато ваши митральезы также выше всяких похвал, не так ли?

– Несомненно. Скажу, не кривя душой, я не ожидал подобного эффекта. Все же господин Будищев прекрасно знает сильные и слабые стороны своего изобретения и умеет использовать и те и другие с максимальной пользой.

– А вы довольны, Дмитрий Николаевич?

– Говоря по правде, нет, господа.

– Что так?

– На существующих лафетах у пулеметов слишком низкая подвижность. Мы часто просто не успевали прибыть в нужную точку, чтобы прижать противника огнем.

– И какой же вы видите выход?

– Необходимы более легкие станки, по типу экспериментальной треноги. В идеале, чтобы пулемет мог нести один номер.

– Что же делать остальным?

– Подносить патроны. Много патронов. Три тысячи на ствол, что мы брали в поход, на самом деле, ни о чем!

– Вы думаете?

– Уверен!

– Неужели вы полагаете, что руки солдат или в вашем случае матросов более подходят для переноски огнеприпасов, нежели зарядные ящики?

– Я полагаю, что в данном случае можно вообще обойтись без них. Нужны повозки, запряженные парой лошадей. В каждой пулемет и запасы патронов. Огонь вести прямо с повозки и, в случае надобности, быстро менять позицию.

– А в этом что-то есть, – задумался Полковников. – Вы докладывали свои соображения начальству?

– Кому, Пилкину или Макарову? У нас на флоте свои заморочки. Нам надо миноноски отражать да десанты поддерживать. Хотя для высадки легкие станки тоже лучше. Но теперь мы на берегу, точнее в пустыне. Генералы меня и вовсе слушать не станут.

– Ну не скажите, – улыбнулся в усы капитан. – Хотя, если до его превосходительства дойдут слухи о «гауптической вахте», он может сделать весьма далеко идущие выводы на ваш счет!

– Бог не выдаст, Скобелев не съест, – беззаботно махнул рукой Будищев.

– Ладно, завтра поговорю с полковником. Вержбицкий хоть и стар, но воробей стреляный. Выгоду от нового оружия сразу почуял. Недаром он вас так защищал перед его превосходительством.

– Вот как? Я не знал…

– Вы многого еще не знаете, кондуктор, но при этом обожаете, как говорят англичане, дергать тигра за усы!

– Да я не со зла. Само как-то получается.

– Бывает, – пожал плечами капитан и выразительно взглянул на бутылку.

– Господа, – начал разливать по стаканам правильно понявший его Будищев, – предлагаю тост, за бога войны – артиллерию![20]20
  Авторство фразы «Артиллерия – бог войны» приписывается И. В. Сталину.


[Закрыть]

– Хорошо сказано! – восхитились гости и принялись чокаться своей разнокалиберной посудой.

Пирушка удалась на славу и закончилась далеко за полночь, когда изрядно подвыпившие господа-офицеры начали, наконец, расходиться по своим палаткам, шаркая по песку заплетающимися ногами. Шеман, державшийся тверже других, проследил, чтобы совсем уж уставшим господам офицерам помогли добраться до палаток нижние чины, тоже откланялся, но перед уходом погрозил радушному хозяину пальцем и настоятельно порекомендовал:

– Друг мой, будьте так любезны, снимите этот дурацкий транспарант!

– Какой еще транспарант?

– Вот этот, – указал на «гауптическую вахту» лейтенант.

– Всенепременно! Вот просто сию секунду… Федор, сними немедленно эту дрянь!

Случившийся рядом Шматов, которому эта вывеска не нравилась с самого начала, с готовностью сорвал ее и остановился в нерешительности.

– А куды ее девать?

– В… – тут же уточнил адрес кондуктор, вызвав взрыв хохота у расходящихся гостей.

– Гусары, молчать! – покачал головой смеющийся Шеман.

Что касается несколько перебравшего гардемарина Майера, то он и вовсе решил никуда не идти, а на правах старого приятеля Будищева завалился спать прямо на его походное ложе.

– Можно я здесь прилягу? – запоздало поинтересовался он у Дмитрия.

– Валяй, – махнул рукой тот, прикидывая тем временем, где устроиться самому.

Однако на Майера, как это часто случается с подвыпившими людьми, нашел стих поговорить.

– Скажи, пожалуйста, ты ведь восхищаешься Скобелевым? – неожиданно спросил он.

– Очень! – хмыкнул Будищев.

– Мне кажется, ты что-то не договариваешь! Нет, серьезно, этот случай с красноводцами, он ведь… просто невероятен!

– Эх, Сашка-Сашка, – покачал головой кондуктор. – Михаил Дмитриевич, конечно, блин, гений. Солдаты тогда реально на измену подсели, и чтобы их из ступора вывести, наверное, можно и шагистикой позаниматься, благо из текинцев стрелки, как из дерьма пуля. Только вот вы-то ни фига не гении! Пройдет лет двадцать-тридцать, и его нынешние ординарцы станут точно так же перед немцами или еще кем-нибудь выделываться. И вот тогда наши кровью умоются… ты спишь, что ли? Ну и ладно, один хрен ничего не поймешь сейчас.

Договорив свой монолог, Будищев зевнул и, недолго думая, улегся рядом с приятелем, после чего, укрывшись буркой, мгновенно заснул. А вот хорошо слышавший его Шматов задумался. Несмотря на всю свою кажущуюся простоту, Федор дураком не был и прекрасно понял, о чем говорит его боевой товарищ. Не раз и не два ему приходилось видеть, как начальство посылает солдат на убой ради достижения непонятных ему целей. «Это верно, не берегут генералы нашего брата, – вздохнул он, но тут же поправился: – Однако же Скобелев не такой, он солдата любит!»

Как и многие другие офицеры, всю жизнь прослужившие на Кавказе, полковник Вержбицкий частенько сквозь пальцы смотрел на мелкие нарушения устава или формы одежды. А потому, когда ему доложили о вызывающей вывеске над палаткой Будищева, он не стал сразу принимать карательные меры, а позвал к себе капитана Полковникова, чтобы сначала выяснить все подробности. Тот, разумеется, не стал ничего скрывать и чистосердечно поведал обо всем своему командиру, не поскупившись на краски.

– Что, так и сказал, «только его величество может отменить»? – озорно блеснув глазами, переспросил он.

– Так точно, Антон Игнатьевич!

– Вот сукин сын, – захихикал начальник гарнизона.

– Так ведь он прав, – пожал плечами капитан.

– То-то, что прав. Ничего, я и без государя императора найду, как его прижучить.

– Осмелюсь заметить, кондуктор Будищев проявил себя в деле в высшей степени…

– Не нахваливай, Петр Васильевич. Сам знаю, что этот морячок – вояка, каких мало! Ну, а посему поступим так: кто везет, того и нагрузим! Хе-хе.

– Это уж как водится, – скупо улыбнулся артиллерист.

– Прикажи-ка ему явиться ко мне, скажем, после обеда.

– Да он и сейчас здесь. В приемной сидит.

– Вот как? И зачем же?

– Есть у него небольшой прожект по поводу использования митральез. Хочет предложить вашему благосклонному вниманию.

– Нашел время, – поморщился полковник, не любивший прожектеров. – Дело хоть предлагает, или так?

– Как вам сказать, Антон Игнатьевич. Задумка вроде неплохая, да и много не потребует, а пользу может при удаче принести немалую.

– Зови, коли так. Послушаем.

Капитан кивнул, и через минуту перед Вержбицким предстал Будищев, одетый против обыкновения в мундир и благоухающий вежеталем.

– Здравия желаю вашему высокоблагородию!

– Проходи-проходи, голубчик, – хитро улыбаясь, пригласил его полковник. – Экий ты сегодня, право слово, нарядный, посмотреть приятно. А то ведь обычно, прости господи, абрек абреком! Ну-ка расскажи нам с Петром Васильевичем, что ты там надумал?

– Благодарю, ваше высокоблагородие, – почтительно отозвался Дмитрий и выложил на стол небольшой эскиз.

На нем была изображена повозка, на которой был установлен пулемет на треноге и пунктиром указаны места для ящиков с пулеметными лентами. Рядом вид сверху с указанием сектора обстрела, а внизу указан вес повозки, как пустой, так и с грузом, ясно показывающий, что пары лошадей для перевозки будет вполне достаточно.

– Любопытно, – подслеповато прищурился начальник гарнизона, затем извлек из кармана пенсне и немного конфузливо водрузил его себе на переносицу.

– И давно ты это придумал?

– Давно, господин полковник.

– Что же раньше молчал?

– Никак нет. Я с самого начала именно такой вариант и предлагал, вот только армейские генералы меня и слушать не захотели, а на флоте такие телеги без надобности.

– Не захотели слушать, говоришь?

– Так точно. Для них митральеза это что-то вроде пушки, а стало быть, нужен лафет.

– А для тебя это, значит, не пушка?

– Нет!

– А что?

– Средство поддержки пехоты в бою.

– И для этого ты хочешь, чтобы она была подвижной?

– Так точно!

– А эти, как их, треноги есть?

– Только одна. Но по ее образцу можно изготовить еще хотя бы три штуки. Тогда половина морской батареи будет стоять на стационарных позициях, а вторая сможет маневрировать во время боя, затыкая своим огнем в случае надобности прорехи в обороне или наоборот, прижимая обороняющегося врага к земле, давая нашей пехоте подобраться к нему поближе перед атакой.

– Дельно, – согласился Вержбицкий. – А что делать, если у противника такие штуки появятся?

– У текинцев вряд ли, – покачал головой Дмитрий, – а вот если у немцев или еще кого, тогда кровью умоемся!

– И что тогда?

– Тут либо хороший стрелок нужен, чтобы не давать расчету вести огонь, либо давить артиллерией. Если огневая точка открыта, то шрапнелью, а если под крышей из бревен и грунта, только гранатами ковырять.

– Это же сколько снарядов понадобится, чтобы с четырех верст расковырять? – нахмурился полковник.

– Если с четырех верст – эшелон. Только надо не палить в белый свет как в копеечку, а подкатить в упор на прямую наводку и влупить так, чтобы только ошметки в разные стороны полетели!

– Куда же ты ее подкатишь, дурень! – возмутился Вержбицкий. – Твой же пулемет всю прислугу на тот свет отправит, пока они катить будут!

– А вот для этого, – ничуть не смутился Будищев, – на пушках для прикрытия расчета должны быть щиты!

С этими словами он выложил на стол еще один эскиз с дальнобойным орудием образца 1877 года, на котором был закреплен склепанный из листовой стали щит. Причем рисунок был настолько подробным, что на нем выделялись даже нарисованные заклепки, прорези для прицельных приспособлений и тому подобные детали.

– И это давно придумал? – испытующе прищурился начальник гарнизона.

– Давно!

– И генералом показывал?

– Так точно!

– Что сказали?

– Что не годится русскому солдату от врага прятаться!

Судя по всему, иного ответа полковник и не ожидал, отчего на его лице появилась горькая усмешка. Во время Кавказской войны Вержбицкий со своими подчиненными не раз и не два подвергался обстрелу, когда они выкатывали свои медные единороги на позицию, чтобы разрушить вражеские укрепления. Среди горцев было немало хороших стрелков, буквально расстреливавших из своих штуцеров русских артиллеристов, но они, невзирая ни на что, продолжали катить тяжелые пушки, теряя одного товарища за другим. А ведь оказывается, выход есть!

– Ладно, – нахмурился старый артиллерист. – Слава богу, у текинцев этих твоих митральез нет и не будет, так что со щитами пока погодим.

– Ваше высокоблагородие, – заглянул к ним капитан Мельницкий, выполнявший обязанности начальника штаба отряда.

– Что еще?

– Прибыли туркменские парламентеры… ну я вам докладывал!

– Вот оно что. Пусть подождут, невелики птицы, а вы, голубчик, тем временем кликните ко мне подполковника Щербину.

– Слушаюсь!

– Эх, не вовремя Михаил Дмитриевич уехал. Тут такое можно… – сокрушенно вздохнул Вержбицкий, после чего, как бы спохватившись, отпустил своих посетителей: – Можете быть свободными, господа.

Выйдя из штабной кибитки, Полковников с Будищевым заметили целый караван. Несколько тяжелогруженых верблюдов, очевидно, навьюченных чем-то ценным, окруженные до зубов вооруженными всадниками. Особенно выделялся один из них, весьма живописно одетый, с горделивым выражением лица. Надменно взглянув на русских офицеров, он вскоре отвел глаза в сторону, ясно давая понять, что гяуры его не интересуют.

– Ты посмотри, какие клоуны, – подумал вслух Дмитрий, вызвав удивление у своего спутника.

– Кто, простите?

– Рот, хоть завязочки пришей… не обращайте внимания, Петр Васильевич. Кстати, а вы случайно не знаете, где этот мой «спасенный» обитает?

– Случайно знаю. В госпитале, разумеется. Его врачует ваш приятель Студитский. Забавно, не правда ли?

– Что именно?

– Ну как же. И доктор, и пациент обязаны вам жизнью.

– Действительно.

– Вот что, кондуктор, – перешел на официальный тон капитан. – Если желаете посетить госпиталь, то у вас есть час. Затем жду вас в расположении.

– Слушаюсь!

Как это ни прискорбно, но организация медицинской службы никогда не была сильной стороной Русской императорской армии. Причин тому было множество, но главное, пожалуй, в казенном отношении к делу военных властей. Заведовать медиками часто назначались генералы или чиновники, положение которых лучше всего объясняла пословица про «чемодан без ручки». Иными словами, выгнать их было не за что, но и доверить серьезного дела тоже нельзя. Закаспийский отряд до недавнего времени не был исключением, отчего потери от болезней и дурного ухода за больными и ранеными в несколько раз превысили таковые полученные от неприятеля. Достаточно сказать, что во время печально знаменитой экспедиции генерала Ломакина в обозе имелось место только для сорока лежачих, при том, что реальное число больных и раненых превысило две с половиной сотни.