Текст книги "Стрелок: Путь на Балканы. Путь в террор. Путь в Туркестан"

В этот момент османам тоже улыбнулась удача, и одна из пуль поразила матроса-рулевого. Но не успел тот, обливаясь кровью, сползти вниз, как перепрыгнувший через весь катер Нилов принял из его ослабевших рук штурвал и что было мочи заорал:

– Давай!

Здоровый как медведь Нечипоренко тут же ухватился за длинный шест, на конце которого была закреплена мина, и выдвинул его по направлению к вражескому пароходу. Еще секунда, и смертоносная адская машина скользнула под днище турецкого судна и, ударившись об него, привела в действие взрыватель. На сей раз электрическая цепь оказалась ненарушенной, и мина исправно взорвалась, подняв огромный столб воды, рухнувший с высоты на русский катер. К счастью, его котел и машина были защищены импровизированным гласисом из котельного железа, так что коварной воде не удалось затушить топку и лишить маленький корабль хода.

На подорванном пароходе тем временем началась паника. Решив, что он вот-вот затонет, одни турецкие моряки принялись прыгать за борт, другие молиться, а третьи попытались спустить на воду шлюпки.

Но на уходящей с победой «Шутке» ничего этого уже не видели, поскольку, развив полный ход, уходили от своего поверженного противника.

– Ура! – радостно закричал Нилов, и матросы тут же подхватили его клич, а мичман продолжал, обращаясь к своим подчиненным: – Всех к крестам представлю!

– Ваше благородие, – подал снизу голос матрос-кочегар, – тут это…

– Что там еще?

– Так это – тонем!

– Как?

Заглянув вниз, офицер увидел, что из-под решетчатого настила, покрывающего днище, внутрь катера поступает вода.

– Хреново, – буркнул оказавшийся рядом с ним Будищев, – надо к берегу.

– Ты бы не умничал! – взвился Нилов, которого бесцеремонность странного солдата все-таки начала откровенно бесить. – Лучше бери магеринг[42]42
  Магеринг – парусиновое ведро.


[Закрыть] да вычерпывай!

– Чего брать? – изумился Дмитрий, но его уже оттеснили кинувшиеся вниз матросы.

Буквально через несколько секунд они разломали настил и принялись споро вычерпывать прибывающую воду, передавая друг другу эти самые магеринги.

– Давайте, братцы! – поторапливал их командир. – Если не будем мешкать, тогда глядишь и успеем.

– Ага, если поторопимся. И это, к турецкому берегу ближе…

– Пожалуй, – скрипнул зубами мичман.

Несмотря на все усилия, вода все прибывала и вычерпывающим её матросам доставала уже до колен. Сбавивший ход катер сносило вниз течение, но берег был уже совсем близко, и люди продолжали работать как проклятые. Наконец почувствовался толчок, и «Шутка» ткнулась в турецкий берег. Он был гораздо выше румынского, и катер оказался как бы в тени довольно изрядной возвышенности. Но, по крайней мере, немедленное затопление ему теперь не грозило, и экипаж смог перевести дух.

Мичман Нилов с удовлетворением посмотрел на почти скрывшийся под водой турецкий пароход и довольным голосом произнес:

– А все-таки мы их на дно пустили!

– Так точно, вашбродь, – угодливо поддакнул ему Нечипоренко.

Офицер обернулся на его голос и не без удивления увидел, что Будищев склонился над раненым рулевым. С треском разорвав на матросе голландку[43]43
  Голландка – белая матросская рубаха с синим форменным воротником.


[Закрыть], Дмитрий осмотрел его простреленную грудь и, покачав головой, взялся за перевязку. Зажав пузырящуюся кровью рану сложенной в несколько раз чистой холстиной, он приложил сверху кусок непонятно откуда взятой кожи и принялся крепко бинтовать тело моряка лентами, нарванными из его же одежды.

– Что ты делаешь? – удивленно спросил мичман.

– Надо чтобы воздух не попал в такую рану, – пояснил солдат, продолжая свою работу. – Это даже опаснее, чем истечь кровью, может случиться этот, как его, пневмоторакс!

– Вы и в этом разбираетесь? – Нилов от удивления не заметил, что перешел на «вы».

– Хрена тут разбираться, – хмуро буркнул в ответ солдат, потом, видимо, спохватился из-за грубости ответа и, бросив на Нилова опасливый взгляд, продолжал: – Главное, ваше благородие, теперь его к врачам побыстрее доставить.

– С этим могут быть проблемы, – покачал головой офицер, решив на сей раз не заметить непочтительности. – Похоже, застряли мы тут надолго.

– Никак нет, вашбродь, – вмешался кочегар, – осмелюсь заметить, что, скорее всего, от взрыва заклепки в днище повылетали. Надо под них пластырь из парусины завести, тогда можно будет воду вычерпать и идти домой с форсом, как адмиральский катер по Фонтанке.

– Хм, давайте попробуем, – пожал плечами мичман, – хотя я полагаю, что наше бедственное положение не осталось не замеченным и скоро мы получим помощь.

– Кстати, а куда нас занесло? – поинтересовался Будищев.

– В каком смысле?

– Ну, кем этот берег занят, нашими или турками? А то с этой кручи нас очень просто можно перестрелять.

– Ну, это ты, братец, хватил, кто же в нас стрелять-то станет?

– Да вон хотя бы те обормоты, – солдат махнул рукой в сторону ближайшей возвышенности.

Приглядевшись, Нилов тоже заметил, что с высокого берега за ними наблюдают какие-то люди. Точнее, видны были только их головы в каких-то лохматых головных уборах.

– Это, вероятно, казаки, – неуверенно заявил мичман.

– Ну, если казаки начали чалмы носить, тогда – да!

Как будто подтверждая самые мрачные предположения Будищева, непонятные люди на турецком берегу открыли по ним огонь. Моряки тут же кинулись прятаться за железными листами, которыми был блиндирован их катер, а Дмитрий, подхватив винтовку, неловко сверзился за борт и, оказавшись по пояс в воде, прикрылся корпусом «Шутки».

Патронов у турок оказалось довольно, и их пули с отвратительным лязгом то и дело били по катеру и поднимали фонтанчики в волнах Дуная рядом с ним. Правда, для того чтобы прицелиться в находящихся внизу русских, им приходилось слишком уж высовываться из-за кручи. Этим тут же воспользовался Будищев. Уложив ствол «крынки» на борт катера, он тщательно прицелился и выстрелил. Как ни странно, первый же выстрел оказался удачным. Одному из противников пуля ударила прямо в грудь, и он с протяжным криком сверзился вниз.

Вражеский огонь тут же утих, и матросы на катере тоже смогли взяться за винтовки. Правда, на весь экипаж у них было всего две «барановки»[44]44
  «Барановка» – винтовка системы Альбини-Баранова, принятая на вооружение в Российском флоте.


[Закрыть] для караульной службы да револьвер Нилова.

Впрочем, туркам вести огонь было тоже не слишком удобно, а может, стрелки из них были никудышные, но ситуация сложилась патовая. Добраться до моряков с «Шутки» враги не могли, точно так же как и те до них. Тем не менее нападавшие попытались взять своих противников «на арапа».

– Эй, урус, сдавайся, а то башка будэм рэзать! – раздался крик на ломаном русском.

– Та дэ ты бачив, поганый, чтобы русские сдавалысь? – злобно прорычал в ответ перешедший от волнения на родной язык Нечипоренко и, приложившись к винтовке, пальнул вверх.

– Кто же так ругается, – покачал головой Дмитрий и, зарядив «крынку», подал голос: – Эй, чучмек, я твой дом труба шатал! Ты меня понимаешь?

– Сдавайся, шакал!

– Понимаешь, – удовлетворенно заметил солдат, и продолжил: – Я твою маму любил!

– Ты как сказал?!

– Я твою сестру любил! Ишака любил и даже тебя, когда ты был маленький!

– У, шайтан! – закричал оскорбленный в лучших чувствах башибузук и выскочил на кручу.

Сухо щелкнул выстрел, и так и не успевший выстрелить джигит полетел вниз и, подняв брызги, шлепнулся в воду.

– Русский! – раздался сверху другой голос, уже куда лучше говорящий на языке Пушкина. – Думаешь, ты самый умный?

– Спускайся вниз, узнаешь! – закричал ему в ответ Будищев, перезаряжая винтовку.

– Я тебя теперь запомню, – продолжал невидимый собеседник, – и сделаю с тобой то, что ты сказал Мурату.

– Ты тоже любишь его ишака? Я так и знал, что он на это обиделся!

Матросы, с интересом прислушивающиеся к их перебранке, довольно заржали, но невидимый противник, наученный горьким опытом, так и не показался.

– Как тебя зовут, русский? – снова подал голос башибузук. – Я хочу знать, кто убил моего брата!

– Зачем тебе? Ты все равно сейчас сбежишь, как трус, а я скормлю твоего братца свиньям.

– Смеёшься, шакал? Ничего, придет время, посмеемся вместе! На реке тем временем послышался звук работающей паровой машины, и обернувшийся на него Нилов увидел, что к ним на выручку идут остальные катера их отряда. Первым, попыхивая дымком из трубы, шла «Царевна», на носу которой во весь рост возвышался лейтенант Шестаков с подзорной трубой в руках и в пробковом жилете поверх мундира. Матросы в катерах крепко сжимали винтовки, готовые открыть огонь, но враги не стали дожидаться их подхода и ретировались.

Экипаж «Шутки», обнаружив, что опасность миновала, тут же принялся за дело. Два моряка стали заводить под днище кусок парусины, а другие два продолжали вычерпывать воду.

Дмитрий же, не выпуская из рук оружия, занялся сверзившимися с кручи врагами. Вытащив их по очереди на берег, он деловито снял с них ремни с кинжалами и шашками, кремневый пистолет и сумку с принадлежностями.

– Это – мародёрство, – хмуро заметил Нилов, внимательно наблюдавший за его манипуляциями.

– Это – трофеи, ваше благородие! – почтительно, но твердо возразил ему Будищев.

Кроме всего прочего, в воде, благо было неглубоко, нашлись также два ружья убитых. Одно из них, правда, разбилось при падении и пришло в полную негодность, но второе выглядело почти целым. Дмитрий внимательно осмотрел его и остался доволен. Длинная винтовка была куда меньше калибром, нежели его «крынка», замок на ней открывался рычагом, и вообще выглядела она довольно современной на фоне переделочного оружия русских солдат[45]45
  Винтовки систем Крнка, Альбини-Баранова и Карле, получались путем переделки дульнозарядных винтовок образца 1857 года.


[Закрыть].

– Что тут у вас? – громко спросил Шестаков, едва его катер приблизился.

– Господин лейтенант, – официально доложил ему мичман, – во время атаки был подорван вражеский колесный пароход. Из-за полученных повреждений были вынуждены идти к берегу, для производства необходимого ремонта…

– Видел твои подвиги, Константин Дмитриевич, – добродушно ответил тот, откозыряв в ответ, – поздравляю с почином. Помяни мое слово – быть тебе георгиевским кавалером!

– Твои бы слова, Александр Павлович, да богу в уши, – пошутил в ответ Нилов.

– А это еще кто такой? – удивленно спросил Шестаков, заметив занятие Будищева.

– Ох, брат, ты все равно не поверишь!

– Попробуй, может, и поверю.

– Это гальванер.

– Гальванер, в солдатской форме?

– Я же говорил, не поверишь! Вообрази, перед самым появлением турок встретил друга детства – подпоручика Линдфорса, а с ним этот солдат. И можешь мне не верить, но он разобрался с нашим хозяйством и сумел его починить.

– Да полно!

– Уж поверь. Неделю назад мы безуспешно атаковали «Подгорицу», и эти проклятые мины хоть бы хны! А этот новоявленный Кулибин поковырялся в них четверть часа, и вот, пожалуйста – турок на дне!

– Совсем воинские начальники на местах с ума посходили, – усмехнулся лейтенант, – это надо же, готового гальванера в пехоту засунуть!

– Вот только… – помялся мичман.

– Что?

– Трупы обирает, хотя вправду сказать, это он их и подстрелил…

– Что в бою взято, то свято! – решительно махнул рукой Шестаков. – Эй, служивый!

– Слушаю, ваше благородие!

– Я смотрю, ты на все руки мастер, и в минах понимаешь, и стрелять ловок…

– Так точно!

– …и за словом в карман не лезешь, люблю таких!

– Рад стараться!

– Ладно, тащи свою добычу на «Шутку» да пойдем отсюда. А то, не ровен час, опять турки набегут.

Пустившиеся в обратный путь катера скоро пересекли Дунай и вернулись в ставший родным варденский рукав. Изведшийся на берегу Линдфорс, с одной стороны, был ужасно огорчен, что ему не удалось принять участие в закончившейся столь удачно атаке вражеского корабля, а с другой – был так рад, что они вернулись целы и невредимы, что был готов расцеловать и Нилова, и Будищева. Юному подпоручику, конечно, хотелось во всех подробностях узнать о произошедшем почти на его глазах деле. Но они отсутствовали в полку уже довольно много времени, и надо было как можно скорее возвращаться.

– Ваше благородие, – тишком шепнул ему Дмитрий, – давайте-ка поскачем к своим, пока ветер без сучков.

– Что? – выпучил глаза Линдфорс.

– Я говорю, скажите вашему приятелю, что у вас утюг горячий на любимых галифе и плита не выключенная дома остались! А то их высокоблагородие господин полковник и вам чертей выпишет, и мне, многогрешному, мало не покажется.

– Вечно ты говоришь какими-то загадками, хотя на сей раз твои рассуждения вполне справедливы, – согласился с ним подпоручик и обернулся к морякам. – Увы, господа, дела службы требуют нашего незамедлительного отбытия. Честь имею!

– Бывай, Ванечка, – помахал ему рукой в ответ Нилов, – да Павлу кланяйся, не забудь!

– Всенепременно! – крикнул ему в ответ Линдфорс и ударил коня шпорами.

– Странная парочка, – хмыкнул Шестаков, заметивший, что солдат, в отличие от офицера, неважно держится в седле.

– Зато появились очень вовремя, – улыбнулся в ответ мичман, представляя, как хорошо будет выглядеть на его груди орден святого Георгия.

– Будешь рапорт составлять, не забудь отметить этого солдата. А я с этим документом к его императорскому высочеству загляну. Полагаю, цесаревич не откажется перевести к нам столь ценного специалиста. Так что будь добр, не жалей похвал в адрес служивого. Кстати, как его зовут-то?

– Э-э… Дмитрий Блудов, кажется…

– Блудов?

– Представь себе, бастард графа Блудова!

– Однако!

К сожалению, Будищев не ошибся в своих предположениях. Полковник Буссе заметил отсутствие подпоручика, и нельзя сказать, чтобы очень уж ему обрадовался. Подпоручик попытался оправдаться, но старик не стал его и слушать, а велел вместо охотничьей команды принять похоронную и отправляться вместе с ней хоронить тела павших при штурме русских солдат и офицеров. Несколько таких команд, посланных от Болховского полка, занималось уборкой трупов целых два дня. В одну из них, как и следовало ожидать, угодил и Дмитрий вместе с неразлучным Федором. Только теперь им стало ясно, с каким ожесточением происходила эта битва. Весь склон был просто усеян телами павших. Кроме того, немало солдат утонуло при форсировании Дуная, и теперь их трупы то и дело всплывали внизу по течению.

В этой скорбной работе русским воинам с охотой помогали местные жители. Большинство мужчин, правда, ушли в формируемые из болгар дружины ополчения, но старики, женщины и даже дети находили павших, помогали их собирать и наравне с солдатами копали могилы.

Вдоль лежащих рядами мертвых тел ходил с кадилом в руках отец Григорий и служил панихиду. Скорбное лицо его было полно мрачной торжественности, а и без того громкий голос казался особенно проникновенным. В службе ему помогали местные священники, отпевавшие павших за их свободу солдат и офицеров.

– Прими, Господь, души новопреставленных рабов твоих, павших за веру, – широко перекрестился Шматов, наблюдая за службой.

– Хорош причитать, – оборвал его товарищ, – давай закончим, потом намолишься всласть!

Будищев, к удивлению многих, вызвался хоронить убитых турок. Сам для себя он объяснил это тем, что рядом с турками не было видно болгар. Местные жители, всякого натерпевшиеся за века турецкого ига, разумеется, не горели желанием заниматься похоронами своих врагов, и потому рядом с ними их почти не наблюдалось.

– Граф, ты чего злишься? – удивленно спросил Федя.

– Ничего, – буркнул тот в ответ. – Хватит мне про веру заливать!

– Как это?

– Ты церковь в Систове видел?

– Ага, красивая…

– У пострадавших за веру?

– Ну…

– Не нукай, не запряг! За какой хрен столько наших погибло? Кто их детей, сиротами оставшихся, кормить будет?

Федор, никогда не думавший в таком ключе о войне, на которую ему довелось попасть, на минуту задумался.

– Так что хорош причитать, – оборвал его размышления Будищев. – Давай этих жмуриков покидаем на телегу и закапывать повезем.

– Чего ты так, – насупился Шматов, – все же люди, хоть и басурмане…

– Ты меня доконать хочешь? Кругом тебе люди…

– Линдфорс идет, – упавшим голосом буркнул Федька, недолюбливавший офицера.

– Хрен его несет, а не сам он идет, – вполголоса согласился Дмитрий, но вслух гаркнул: – Здравия желаю вашему благородию!

– Вольно, – благодушно махнул рукой тот и широко улыбнулся.

Потенциальный командир охотничьей команды, несмотря на выволочку, полученную от начальства, выглядел именинником. Новенький мундир облегал его по-юношески стройную фигуру как влитой. Лаковый козырек кепи отливал антрацитом, но самое главное – вместо обычной казенной офицерской сабли на боку офицера, отливая серебром, висела настоящая кавказская шашка.

Еще на разводе юный подпоручик произвел ею среди своих сослуживцев настоящий фурор. Все спрашивали, где он ухитрился ее раздобыть, но он лишь отмалчивался в ответ и загадочно улыбался. Не рассказывать же, в самом деле, что это подарок солдата!

Дмитрий внимательно посмотрел на Линдфорса и едва заметно улыбнулся. Трофеи, захваченные им у незадачливых башибузуков, заняли немаленький мешок, хранить который солдату было совершенно негде. Однако ушлый солдат без колебания пожертвовал малым, чтобы сохранить остальное, и, недолго думая, преподнес своему временному начальнику одну из трофейных шашек. Глаза молодого человека загорелись от счастья, и он тут же согласился сохранить остальное имущество солдата среди своих вещей. При себе Будищев оставил только винтовку и кривой кинжал – бебут.

Немного разбиравшийся в оружии Линдфорс пояснил ему, что эта английская винтовка системы Пибоди-Мартини[46]46
  На самом деле винтовки для турецкой армии были произведены в Америке.


[Закрыть], состоящая на вооружении турецкой армии. Бой у нее был просто великолепный, в чем Будищев тут же убедился. Во всяком случае, его «крынка» с этой красавицей даже рядом не лежала. Расстаться с ней было выше человеческих сил, и солдат, не долго думая, сломал на своем оружии курок. Ротному он, разумеется, сказал, что это произошло случайно, и попросил разрешения пользоваться трофеем. Гаупт в ответ выругался, но делать было нечего. Мастерских рядом не было, а Дмитрий был одним из лучших стрелков в роте, что ввиду близости неприятеля делало его особенно ценным бойцом. В общем, штабс-капитан разрешил-таки оставить винтовку себе, разумеется, до первой оказии, а в наказание за неаккуратность отправил его в похоронную команду. Таким образом, с его точки зрения, волки остались сытыми, а овцы целыми.

Угодив в похоронную команду, Будищев вызвался хоронить турок, чтобы раздобыть патронов, так как доставшихся ему с прочей добычей было совершенно недостаточно. Несмотря на то что трофейные команды успели собрать большую часть оружия и боеприпасов, затея эта увенчалась полным успехом. За полдня тяжелой и неприятной работы ему удалось собрать не менее полусотни патронов, и горка продолжала расти, давая возможность с оптимизмом смотреть в будущее. Была еще надежда раздобыть револьвер, но пока ничего подобного не попадалось.

– Я немного виноват перед тобой, – начал разговор немного извиняющимся тоном подпоручик.

– Что-то случилось? – насторожился солдат.

– Полковой командир был настолько зол на меня за отлучку, что не дал слова сказать. Поэтому я до сих пор не доложил по команде о твоем подвиге.

– О каком еще подвиге?

– Удивляюсь, братец, как ты можешь оставаться таким спокойным? – изумился Линдфорс. – Ведь то, что ты пережил, это настоящее приключение! Ей-богу, меня просто раздирает от желания поделиться подробностями, а тебе хоть бы хны!

– И что вы хотите рассказать, вашбродь? – пожал плечами солдат, укладывая вместе со Шматовым очередного покойника на телегу. – Что дали каким-то левым морякам увезти меня на катере, а сами ждали на берегу?

– Почему «левым»? – удивленно переспросил подпоручик.

– Да потому что не правым! – усмехнулся в ответ Будищев.

– Положим так, но ведь вы взорвали турецкий пароход! Это же героизм, тебе теперь крест положен…

– Слава богу, не деревянный. Ну, посудите сами, ваше благородие, кто вам поверит? История-то, как ни крути, больно фантастическая, не будь я участником, ни за что бы не поверил. Кстати, шашка вам очень идет!

– Ты думаешь?

– Гадом буду, вашбродь! Вот вернёмся в Рыбинск после войны, помяните мое слово, все девки, то есть барышни, ваши будут.

– Кстати, Мирон Яковлевич случайно увидел кремневый пистолет и весьма им заинтересовался.

– Это полковой врач, что ли?

– Ну да, Гиршовский. Он коллекционирует оружие, ты не знал?

– Откуда? Но если захочет купить, то я не против, продавайте.

– Мне как-то неловко…

– Почему?

– Не хочется выглядеть барышником. К тому же пистолет мне не принадлежит.

– Но доктор-то не в курсе? И потом, вам он за него заплатит, как положено, а солдату даст пятак на водку и очень удивится, если тому покажется мало.

– Ну, хорошо, я поговорю с ним. Кстати, ты напрасно дурно думаешь о нем. Мирон Яковлевич чудесный и очень добрый человек.

– Вот и пусть совершит доброе дело.

– Будищев, ты невыносим!

– Так вы никому не рассказали о нашем маленьком секрете?

– Ну отчего же, я подал через брата докладную записку подполковнику Флоренскому. Если от моряков придет подтверждение, то ты непременно получишь свой крест.

Дмитрий в ответ лишь пожал плечами, дескать, все в воле начальства, а он человек маленький. Тем временем Линдфорс, решив, что солдат и так уже в полном восторге, принялся ковать железо, пока оно горячо.

– Послушай, Будищев, я теперь знаю наверняка, что охотничья команда будет создана в ближайшее время и именно я стану ее начальником.

– Поздравляю.

– Благодарю, братец. Так вот, человек ты, я вижу, бывалый да к тому же ловкий. Не желаешь ли вступить в нее?

Тон, которым офицер сделал это лестное, по его мнению, предложение, совершенно не предусматривал отказа, и, услышав его, Дмитрий глубоко вздохнул. Он опять был сам во всем виноват. Не удержался, вылез, показал себя… что тут скажешь, молодец! Да и откажись он, Линдфорс запросто договорится с Гауптом, и тот отправит его добровольно-принудительно. Но молодой офицер может в этом случае затаить обиду, а оно ему надо?

– Отчего же не вступить? – пожал он плечами. – Дело хорошее.

– Ну вот и славно, – повеселел подпоручик. – Тогда и винтовку сможешь оставить, и кинжал свободно носить, у охотников воля.

Дождавшись, когда офицер уйдет, молчавший все время Федька не выдержал и, с изумлением уставившись на приятеля, спросил:

– О чем это Линдфорс толковал?

– Да так, ни о чем.

– Ты что на катере плавал?

– Совсем немножко.

– Так это ты турецкий пароход подорвал?

– Нет, Федя, я просто при этом чуть-чуть присутствовал.

– И тебе теперь за это крест дадут?

– Ага, догонят и еще дадут!

– Так вот ты где турецкую винтовку и ножик взял, а я-то думал…

– Боюсь даже представить, что ты подумал, – усмехнулся Дмитрий. – Лучше не думай больше, а бери жмура за ноги и грузим.

Некоторое время друзья грузили покойников на телегу, а когда та заполнилась, Шматов взялся за повод, и они двинулись к месту братской могилы. Неказистая лошаденка, запряженная в их скорбный экипаж, тянула его без особой охоты, но расстояние было невелико, и вскоре они прибыли.

Рвы для погибших в бою турок копали солдаты из нестроевой роты. Они же складывали их рядами на дно, затем под присмотром младшего полкового врача Соколова засыпали их слоем извести и, взявшись за заступы, принялись засыпать. Единственный, кто пришел проводить мусульман в последний путь, был мулла из местной мечети. Сухонький старичок в большой белой чалме на голове горестно покачал головой, глядя на небрежение, выказанное к его единоверцам, и, взявшись за Коран, прочитал несколько сур.

Никто из русских солдат, разумеется, ничего не понял из этой службы, но из уважения к чужой вере постояли немного молча и, только когда старик закончил, отправились восвояси.

– Слава тебе, Господи, закопали, – посетовал Федька, – а то уж пованивать начали, я думал, мне дурно сделается.

– Ничего тебе не сделается, – усмехнулся Дмитрий. – Несмотря на покойников, обед умял и ужин так же стрескаешь.

– Жаль будет, если тебе креста не дадут, – вдруг неожиданно заявил, отвечая каким-то своим мыслям, Шматов.

– Тебе-то что?

– Ну, ты тогда ефрейтором стал бы. Глядишь, Хитров бы от нас и отвязался, а то совсем одолел проклятый!

– Лучше иметь дочь проститутку, чем сына ефрейтора, – глубокомысленно ответил ему Будищев, повергнув тем самым приятеля в шок.

– Не-а, – ответил тот, поразмыслив, – басон[47]47
  Басон – галун на погоне, лычка.


[Закрыть] на погон лучше!

– Тебе виднее.

– Слушай, Граф, а замолви за меня словечко подпоручику?

– Ты про что это?

– Ну, пусть он меня тоже в охотничью команду возьмет.

– Не страшно?

– С тобой нет!

– Ладно, поговорю. А то тебя и впрямь Хитров с потрохами съест.

Едва намаявшиеся за день солдаты собрались отдох нуть, как пришло известие, что от Никополя к Рущуку движется большой турецкий отряд с артиллерией. Болховский и Нежинский полки тут же были подняты по тревоге, форсированным маршем пошли к деревне Царевице и встали там на позиции, с тем чтобы при появлении врага ударить ему во фланг.

Ночь прошла в тяжелом ожидании, а утром выяснилось, что тревога была ложной, и бригада отправилась назад. О том, что людей надо бы покормить, никто, разумеется, и не вспомнил. К тому же полковой обоз оставался на румынской стороне, ожидая, пока саперы наведут мост.

Вообще, вся вторая половина июня прошла в таких маршах. Стоило начальству узнать, что где-то находятся турки, как болховцы тут же отправлялись туда. Но обычно, едва они миновали половину пути, выяснялось, что надобность в них отпала, и полку приходилось возвращаться назад. К тому же какой-то светлой голове в штабе действующей армии пришла в голову мысль, что белые гимнастические рубахи далеко видны и одетые в них солдаты представляют собой прекрасную мишень. Поэтому высокомудрое начальство сочло за благо распорядиться переодеть войска в мундиры. И если по ночам тёмно-зелёная, почти черная форма сливалась с окружающей темнотой и помогала солдатам маскироваться, то днем они изнывали от жары.

Наконец в начале июля полк стал на бивуак в довольно богатой деревне под названием Косово, где люди смогли хоть немного отдохнуть. Места вокруг были весьма живописные, природа радовала глаз, а в ключах била чистейшая вода. Правда, эта идиллия омрачалась недостатком продуктов, но русские солдаты относились к подобного рода трудностям с поистине философским равнодушием.

Трое вольноопределяющихся из роты Гаупта сидели, скинув мундиры, на завалинке и неторопливо беседовали, наслаждаясь лучами утреннего солнышка. Алешка Лиховцев, тесно сошедшийся в последнее время с Гаршиным, рассказывал тому о Софье, своей любви к ней и причинах, побудивших его вступить в армию. Тот внимательно слушал своего товарища, иногда чему-то печально улыбался, но в основном молчал. А вот Николаше эта история уже порядком наскучила, и он решил перевести разговор на более насущную тему.

– Черт знает что такое с ценами! – вздохнул он. – Давеча спросил у местных хлеба, так они запросили за маленький хлебец из кукурузной муки целых два франка.

– Франка? – удивился Алексей, на секунду оторвавшись от своей неземной любви.

– Вот именно, ни русских рублей, ни румынских лей не признают.

– Очевидно, османы, отступая, ограбили здешних селян, – предположил Гаршин.

– Ну да, что ни спроси, «нима, братушка, турка взял», – передразнил местных болгар Штерн.

– Врут, сукины дети! – раздался совсем рядом звонкий голос незаметно подобравшегося к приятелям Будищева.

– Дмитрий! – радостно воскликнул Лиховцев. – Эдак можно до смерти перепугать. Откуда ты?

– Только что вернулись из поиска, – усмехнулся тот.

– И где же неприятель?

– В Рущуке, конечно, где же ему еще быть.

– А наши?

– Наши взяли Никополь, Тырново и, говорят, дошли уж до перевалов через Балканы. Вероятно, скоро придет и наша очередь.

– Скорее бы уж, – вздохнул Штерн, – надоело уже тут прохлаждаться. Скоро месяц, как мы на войне, а я еще ни разу не видел неприятеля.

– Насмотришься, еще надоест.

– Отчего вы думаете, будто местные жители лгут нам? – сухо спросил Гаршин, когда восторги встретившихся улеглись.

– Я не думаю – я знаю, – отмахнулся Будищев. – Как только наша армия подошла к здешним местам, местные турки бежали, бросив все свое имущество, включая продукты. Все это добро болгары забрали себе.

– Вы уверены? – широко открыл глаза Алексей.

– Сам видел. Кстати, тех, кто пытался увезти хоть что-то с собой, грабили прямо у околицы.

– А что же вы?

– Ну, а что мы. Приказано с местными в конфликты не вступать. Мы и не вступаем.

– Но вы, вероятно, не слишком осуждаете этих местных жителей? – враждебно спросил Гаршин, которому Будищев откровенно не нравился.

– Совсем не осуждаю, – пожал тот плечами.

– Мне показалось, что среди здешних болгар много мусульман? – вмешался Штерн, чтобы перевести разговор на другую тему.

– Да кто их разберет, – отозвался Дмитрий, – как свиную колбасу жрать или ракию пить, так все христиане. Церкви вот только я здесь не видал. Мечеть большая, а церквушки никакой.

– Турки запрещали болгарам строить христианские храмы!

– Да ладно вам, Всеволод, – попытался остановить разгорячившегося приятеля Лиховцев, – я уверен, что наш друг не имел в виду ничего оскорбительного.

– Вот вы где! – перебил начинавшую разгораться ссору подошедший к ним Шматов. – А я уж обыскался. Здравствуйте вам, господа вольноопределяющи еся!

– О, вся охотничья команда в сборе, – улыбнулся Николай, – и тебе здравствуй, Федя, как служится?

– А ему все едино где, – усмехнулся Будищев, – лишь бы от Хитрова подальше.

– Да уж, – весело рассмеялся Штерн, – своим уходом вы разбили ему сердце!

– Хорошо служится, – пожал плечами солдат, – их благородие господин подпоручик Линдфорс человек не злой. Главное в бою не плошать, а за другое он не сильно спрашивает.

– Вы что же это, в бою побывали? – с интересом стали расспрашивать вольноперы.

– Да какой там бой, так постреляли немного, – тут же вмешался Дмитрий, знавший за Шматовым страсть к рассказам о подвигах, неважно, действительных или мнимых. – Ты лучше скажи, принес?

– Так вот же, – Шматов снял с плеча сухарный мешок и стал вытаскивать из него кольца колбасы, головку сыра и другие припасы.

– Откуда такое богатство? – изумился Штерн. – Боже мой, я уже и забыл, что такие продукты существуют!

– Я пришел, чтобы освежить вам память, господа студенты! – отвечал Будищев, рубя на части колбасу своим бебутом. – Было время, когда вы нас подкармливали, теперь наша очередь. Налетайте.

Отощавшие в последнее время Лиховцев со Штерном не заставили просить себя дважды, а вот Гаршин, непроизвольно сглотнув слюну, отодвинулся в сторону.

– Всеволод, вы чего? – удивился Алексей.

– Где вы это взяли? – подозрительно спросил тот, глядя на Дмитрия.

– Экспроприировал экспроприаторов, – усмехнулся в ответ солдат. – Не беспокойся, Сева, ни один мирный крестьянин при этом не пострадал, отвечаю!

– Я, кажется, просил не называть меня так! – голос Гаршина стал стальным.