Текст книги "Стрелок: Путь на Балканы. Путь в террор. Путь в Туркестан"

– Э нет, – засмеялся унтер, – не бывало еще такого, чтобы Северьян Галеев в должниках ходил! Пойдем к маркитантам, и мое спасение и твой крест обмоем.

– Не вижу повода не выпить, – засмеялся Будищев и обернулся к вольноперам. – Коля, Сева, вы с нами?

– А давай, – тряхнул головой Штерн. – С хорошими людьми да отчего же не выпить!

Гаршин сначала хотел было отказаться, но отдаляться от приятелей после всего совместно с ними пережитого показалось ему не по-товарищески, и потому он махнул рукой и пошел вместе со всеми. Галеев со своей стороны позвал еще двух унтеров из своей роты, а Будищев, помимо вольноопределяющихся, позвал с собой Анохина.

Лавка маркитанта представляла собой большую палатку, стоящую чуть на отшибе от остального лагеря. Продавалось в ней все, что только могло понадобиться солдатам и офицерам в походе. Но если же, паче чаяния, какого-нибудь товара не нашлось, маркитант Константин Теодоризис, неопределенного возраста грек с густыми усами, брался доставить в самое короткое время по «справедливой цене». Будищев с Галеевым решительно направились внутрь, а остальные остались ждать снаружи.

– Проходите, господа, прошу, – радушно приветствовал грек посетителей, – старый Константин рад вас видеть! Чего изволите?

– Выпить и закусить! – решительно заявил унтер.

– Как прикажет уважаемый господин. У меня есть русское хлебное вино, есть местная ракия, есть недурные вина, только что привезенные из Валахии.

– Чего ты нам вино предлагаешь, – сморщился Северьян. – Я хочу друга угостить, к тому же его сегодня сам цесаревич крестом наградил. Понимать надо!

– Как вам будет угодно. Водки?

– Ага, ее родимую.

– Не подумайте ничего дурного, господа военные, но русское хлебное вино дорого стоит. Уж больно далеко его приходится везти. Возьмите лучше ракии, она вполовину дешевле, а право же, ничуть не хуже!

– А ты чего наши деньги считаешь? Хотя дай сначала попробовать, небось дрянь какая?

– Ну что вы, господин унтер, разве старый Константин выжил из ума, чтобы обманывать русских солдат? – покачал головой маркитант и крикнул сыну, помогавшему ему в лавке: – Эй, Димитрос, принеси ракии господам военным!

Чернявый парнишка, лет двенадцати от роду, тут же принес штоф из мутного стекла и разлил ее по деревянным чашкам. Сам же маркитант достал откуда-то круг брынзы и, отделив от него ножом небольшой кусок, нарезал его ломтями.

– Закусывайте, господа!

– Ну, вздрогнем? – подмигнул унтер Будищеву, взявшись за чашку.

– Твое здоровье, Северьян!

Ракия была вонючей и теплой, но ничего не скажешь – крепкой. Галеев, вылив содержимое чашки себе в глотку, крякнул, вытер усы и, подцепив двумя пальцами кусочек сыра, отправил его себе в рот.

– Годится! – заключил он. – Давай, значит, полведра[60]60
  Ведро – мера объема, около 12 литров.


[Закрыть] этой самой ракии, да хлеба фунта четыре, да колбасы не забудь пару колец. И вот этого сыра, пожалуй.

– Простите, господа, но хлеба нет. Только сухари.

– Хрен с тобой, – поморщился унтер, – хотя досадно, кругом поля несжатые, урожай, сразу видать, добрый, а мы кой день свежего хлеба не видели!

– Пожалуйста, господа, с вас шесть с полтиной рублей.

– Ишь ты, – озадачился Северьян и полез в карман, пересчитывать деньги.

– Погоди мошной трясти, – остановил его Дмитрий и, вытащив непонятно откуда кисет, высыпал из него на ладонь горсть серебра. – Инвалюту принимаешь?

Грек внимательно посмотрел на монеты и пренебрежительно скривил губы.

– Турецкие пиастры?

– Нет, блин, монгольские тугрики!

– Господа, а нет ли у вас франков?

– А эти что тебе, не серебряные?

– О, вы себе не представляете, из какого дерьма султан Абдул-Гамид чеканит свои деньги! Хорошо если там хотя бы половина доброго серебра.

– Сколько добавить?

– Понимаете…

– Понимаю, – покивал Дмитрий головой и вытащил из кармана серебряную папиросочницу. – Сдача будет?

– Это хорошая вещь, – уважительно поцокал языком маркитант, – в другое время я дал бы вам за нее лучшую цену, однако сейчас все так дорожает…

– Где-то у меня еще динамитная шашка завалялась, – задумчиво заметил Будищев, и это последнее предложение решило исход дела.

– Ну что вы, господа военные, – залебезил Теодоризис, – принимать вас – большая честь для бедного грека, так что этого хватит. Хоть и себе в убыток, да только ведь вы воюете за свободу для балканских христиан, так могу ли я вам в чем отказать!

Нагруженные свертками, они вышли вон, где их шумно приветствовали заждавшиеся товарищи.

– Пойдемте-ка за тот бугор, – деловито сказал Галеев, – и недалеко, и от чужих глаз подальше!

Расположившись за невысоким холмиком, друзья немедля воздали должное угощению. Выпили за новоиспеченного георгиевского кавалера, за здоровье спасенного им от верной гибели унтера, не забыли, конечно, и про государя-императора с наследником-цесаревичем, тем более что последний совсем недавно удостоил их своим посещением.

– Эх, бедовый ты парень, Митька, – захмелевшим голосом повторил Северьян, обняв Будищева. – Я бы вот ни в жисть не решился бы эдак с великим князем разговаривать, а тебе хоть бы хны!

– Да чего ты, – помотал головой Дмитрий, – он нормальный мужик и все правильно воспринял!

– Ты чего, паря, – изумился унтер, – кого мужиком обозвал?

– А что, не мужик, что ли?

– Мужики это мы с тобой – крестьяне! – назидательно заявил Галеев. – Вольноперы наши и те барчуки. А он – цельный наследник престола, понимать надо! Не дай бог, какая паскуда услыхала, как ты его назвал, греха бы не обобрались!

– Ладно тебе, завелся, давай лучше выпьем!

– Давай, – взялся за чарку Северьян, а затем снова наклонился к Дмитрию. – А у тебя правда динамит есть?

– Да откуда, – засмеялся тот, – так припугнул, а то борзеть начал, ханыга!

– Это правильно!

С другой стороны от Будищева сидел Штерн и тоже донимал разговорами.

– Друг мой, – с пьяной улыбкой говорил он, – нет никакого сомнения, что вы действительно ниспосланы нам грядущим или может быть провидением, не знаю! Но то, что без вас нам пришлось бы намного хуже в последнем бою, это совершенно очевидно!

– В крайнем, – машинально поправил его Дмитрий.

– Что, простите?

– Не говори «в последнем» – примета фиговая!

– Вздор! Предрассудки! – замотал головой Николаша. – Человек сам кузнец своей судьбы, и то, что предначертано свыше, ему не дано изменить!

– Кажется, вы несете ерунду, – заметил Гаршин, выпивший меньше других и потому сохранивший способность соображать.

– Когда кажется, надо креститься, – хмыкнул Будищев, – а Колька совершенно точно гонит. Походу, ему уже хватит!

– Да и нам, пожалуй, – вздохнул Галеев и приподнял штоф. – Сейчас разольем на посошок да и пойдем к своим. Война еще не кончилась.

– Ничего подобного, – замотал головой Штерн, – я сейчас пойду к маркитанту и возьму еще. У меня есть кредит, так что он не откажет!

– Семен, – подозвал Анохина Дмитрий, – слушай боевую задачу! Хватай вольнопера и никуда не пускай, а, самое главное, не слушай, а то он тебя плохому научит! Усек?

– Слушаю, господин ефрейтор, – закивал головой здоровяк, – не извольте сомневаться, доставлю барчука до палатки в лучшем виде!

– Ну, вот и ладушки, а теперь давайте хряпнем и будем расходиться, а то поздно уже!

Покончив с выпивкой и закуской, приятели собрались и, подхватив винтовки, потопали к лагерю, где простившись, разошлись по своим ротам. Увы, Дмитрий совершенно напрасно понадеялся на Анохина. Пока они возвращались, беседуя с Гаршиным, перебравший Штерн вырвался из рук провожатого и пошел-таки за добавкой.

Как это часто бывает с перебравшими людьми, ему казалось, что надо выпить еще чуть-чуть – и станет совсем хорошо. Теодоризис его действительно знал и охотно кредитовал вольноопределяющегося бутылкой водки. Сообразив, что приятели уже ушли, Николаша страшно огорчился, однако делать было нечего, и он, отхлебнув прямо из горлышка изрядный глоток, побрел к лагерю, на свою беду совершенно перепутав направление в темноте. Дальнейшее он помнил смутно. Долго брел, спотыкался, падал, затем снова вставал и, наконец, выбившись из сил, пристроился спать в каких-то кустах.

Когда Штерн проснулся, солнце стояло довольно-таки высоко. Переполненный мочевой пузырь настойчиво напоминал вольноопределяющемуся о его вчерашней невоздержанности, и Николай первым делом бросился расстегивать шаровары.

Облегчившись, он обернулся и тут же похолодел. Совсем рядом с ним разворачивалась турецкая цепь, очевидно, готовящаяся напасть на их лагерь, а немного вдалеке гарцевали кавалеристы. Хуже всего было то, что нигде не было видно русских часовых и потому некому было предупредить своих о грозящей им опасности. Но, по счастью, в своих пьяных странствиях он не потерял винтовку, и потому оставался шанс поднять тревогу, хотя бы и пожертвовав собой.

Ни секунды не сомневаясь, Штерн зарядил свою «крынку» и тщательно прицелившись, спустил курок. Увы, руки его дрожали после вчерашнего, и пуля прошла мимо. Зато звук выстрела привлек внимание вражеских всадников, и они толпой поскакали к одинокому русскому пехотинцу. «Башибузуки», – похолодев, подумал Николай, когда увидел, что они одеты в черкески. Таким в плен лучше не попадать, и потому он принялся выпускать в них пулю за пулей, надеясь, что они убьют его в бою, а не замучают, если он сдастся.

Черкесы не стали лезть на рожон, а, положив своих коней на бок, принялись вести ответный огонь, прикрываясь их тушами. Перестрелка длилась еще некоторое время, но, как оказалось, это была лишь уловка со стороны противника. Пока одни отвлекали одинокого стрелка, другие обошли его с тыла и, накинувшись со спины, обезоружили и сбили с ног. Штерн отчаянно отбивался, скинул одного из нападавших, но остальные быстро скрутили его кожаными ремнями, лишив, таким образом, возможности сопротивляться. Наконец, управившись со строптивым пленником, один из них принюхался к нему и со смехом воскликнул:

– Тю, ваше благородие, так вин же в димину пьяний, падлюка! К счастью, ни одна пуля, выпущенная Николаем, не достигла цели, ибо захватившие его черкесы оказались нашими казаками, а неприятельская пехота – аванпостной цепью Софийского полка.

Схваченного Штерна, разумеется, приняли за шпиона, но затем, после известных мытарств и долгой переписки, убедились в правдивости его показаний и водворили в часть. Благодаря ходатайству ближайшего начальства, засвидетельствовавшего полную благонадежность и исключительную храбрость вольноопределяющегося Штерна, его проступок остался без всяких последствий. Более того, его не стали вычеркивать из списка награжденных за Аярслярское дело, и вскоре он также стал георгиевским кавалером и даже со временем произведен в унтера[61]61
  Реальное происшествие с вольноопределяющимся Болховского полка.


[Закрыть].

Но еще долгое время, когда у младшего унтер-офицера Будищева солдаты спрашивали о дальнейших распоряжениях, он делал страшные глаза и строгим голосом изрекал:

– Главное – Штерну не наливайте!

Конец августа прошел для второго батальона болховцев как в аду. Девять дней им пришлось держать двухверстную позицию у деревни Карагач, не имея возможности смениться. Людей не хватало ни на что, так что даже есть солдатам приходилось по очереди, постоянно будучи готовыми отразить вражеское нападение. Отдаленность этого маленького отряда от других частей, близость турок, постоянные перестрелки с черкесами – все это быстро привело к крайнему утомлению солдат и офицеров.

Охотничья команда, точнее то, что от нее осталось, была придана второму батальону и практически постоянно находилась в аванпостной цепи. Но как ни трудно было уставшим до последней крайности людям, они стойко несли службу, ни на секунду не теряя бдительности. Башибузуки уже несколько раз тревожили их, но пока дело не шло дальше, чем короткие перестрелки с дальней дистанции, после чего вражеские кавалеристы стремительно удалялись, нахлестывая своих коней. Однако и это заставляло солдат и офицеров держаться в напряжении, растрачивая таким образом и без того невеликие силы.

Впрочем, однажды Будищеву надоели эти визиты, и он взялся приготовить черкесам сюрприз. Когда турецкие иррегулярные кавалеристы в очередной раз вздумали обстрелять русскую цепь, у них в тылу оказался прячущийся в густых кустах Дмитрий. Пока джигиты, гарцуя на своих конях, беспорядочно палили в сторону противника, выкрикивая при этом бранные слова, он успел несколько раз выстрелить, выбивая всякий раз одного из них из седла. Башибузуки не сразу сообразили, откуда ведется огонь, но после того, как уже трое из них оказались на земле, спохватились и начали озирать окрестности. Предательский дым тут же показал им месторасположение вражеского стрелка, и они решили немедля отомстить за павших товарищей. Нахлестывая лошадей, они бросились к нему, рассчитывая захватить нахального гяура, но стоило им приблизиться, как на них обрушился град пуль, выпущенных его товарищами, прячущимися до поры в тех же кустах.

Победа была полная, лишь двум из врагов удалось ускакать, а остальные пали, попав в засаду. Русским достались почти два десятка разнообразных ружей и целая груда кремневых пистолетов, а также сабель, кинжалов и прочего холодного оружия. Кроме того, трофеями стали четыре лошади. Остальные успели разбежаться, а ни времени, ни возможности ловить их не было.

– А все же мы изрядно рисковали, оголив цепь, – озабоченно заявил Линдфорс, когда они возвращались назад, нагруженные добычей.

– Риск – благородное дело, – пожал плечами Будищев. – Теперь по крайней мере пару дней они будут нас сторониться. Все спокойней.

– Или, наоборот, объявят кровную месть, – сделал страшные глаза подпоручик.

– Фигня, – отмахнулся Дмитрий, – эти страшные сказки про гордых и благородных горцев хороши для книжек. А на деле бандюки как бандюки, чуть жареным запахнет – сразу в кусты.

– Жаль, что такая дальнобойная винтовка, как у тебя, только одна.

– Ваше благородие, – даже остановился унтер охотников, – а кто нашему начальству мешает перевооружить такими хотя бы стрелков?

– Но ведь берданок не хватает!

– И что? Мы под Езерджи и Аясляром захватили столько этих самых «Пибоди», что половину полка вооружить можно!

– Но огнеприпасы!

– Можно подумать, у нас к «крынкам» патронов вволю, – пробурчал в ответ Будищев.

– Но турецких-то совсем не будет?

– С чего бы это? У османов патронов как у дурака махорки!

– Не будешь же ты всякий раз, когда кончатся патроны, нападать на противника с целью добыть новые?

– Так я так и делаю.

– Вот черт, у тебя на все есть ответ!

– Ну, или хотя бы митральезу, такую, как на Аясляре захватили, – не успокаивался Дмитрий. – Тогда бы и с засадой заморачиваться не пришлось, просто дали бы очередь, а потом без суеты пошли трофеи собирать.

– А знаешь, – задумчиво заметил Линдфорс, – я подал рапорт начальству об использовании картечниц в полевом бою, как раз основываясь на примере сражения на Аяслярских высотах. Так что, может статься, они у нас скоро появятся…

– Скоро, ваше благородие, только кошки родят, отчего у них, кстати, котята слепые получаются.

– Будищев! Ты неисправимый циник и мизантроп!

– Ага, как меня только земля носит.

Первое, что увидел очнувшийся Лиховцев, был высокий потолок над его головой. Он, очевидно, был совсем недавно побелен, так что глазу на нем было совершенно не за что зацепиться. Тогда раненый попробовал осмотреться, но голова его сразу же закружилась, и он прикрыл глаза.

Как оказалось, пробуждение его сразу же было замечено, и над Алексеем склонилось женское лицо, показавшееся ему смутно знакомым. Однако припомнить, где он видел эту барышню прежде, вольноопределяющийся никак не мог.

– Вы очнулись? – голос у девушки оказался ничуть не менее ангельским, нежели внешность.

Лиховцев хотел ответить, но пересохшие губы с языком не слушались его, и потому он ограничился кивком. На его счастье, сестра милосердия сразу же догадалась о его состоянии и сунула ему в рот тонкий носик поильника. О, если бы она предложила ему божественный нектар, вряд ли бы Алексей испытал большее наслаждение, чем от этих нескольких глотков прохладной воды!

Попив, раненый почувствовал себя лучше и смог наконец улыбнуться барышне.

– Спасибо, – еле шевеля губами, прошептал он.

– Не за что, – улыбнулся в ответ ангел в форме сестры милосердия.

– Нуте-с, что тут у нас? – появился рядом с ними представительный господин в белом халате поверх мундира.

– Больной пришел в себя, Аристарх Яковлевич.

– Что же, прелестно! Давайте-ка я его посмотрю. Как вы себя чувствуете, молодой человек?

– Хо-хорошо, – тихонько отвечал ему Алексей.

– Голова кружится? Ничего, это пройдет.

Внимательно осмотрев пациента, главный врач госпиталя сделал несколько пометок в своей записной книжке и на карте, прикрепленной к кровати раненого, и решительно направился дальше.

– Сестра Берг, – обернулся он к девушке, – ступайте за мной, мне понадобится ваша помощь.

– Сию секунду, господин доктор.

– Знаете, мадемуазель Гедвига, у меня такое чувство, что вы неравнодушны к раненым из Болховского полка?

– Как и вы, Аристарх Яковлевич.

– Разве? Впрочем, вы правы, я действительно оказываю им несколько больше внимания, нежели другим пациентам. Но этому есть очень простое и даже несколько банальное объяснение. Дело в том, что старшим врачом в сто тридцать восьмом полку служит мой младший брат – Мирон. Когда он был гимназистом, ваш покорный слуга проверял у него уроки. Когда он стал студентом, спрашивал и весьма строго, прошу заметить, каково он усвоил лекции. Ну, а когда он уже стал врачом, это превратилось в привычку. Умом понимаю, что эта опека совершенно чрезмерна, но ничего не могу с собой поделать.

– И какую оценку вы поставили вашему брату на этот раз?

– О, мадемуазель Гедвига, Мирон Гиршовский давно уже не нуждается в моих оценках!

– Зовите меня просто Гесей, – попросила девушка, – а то когда вы называете меня мадемуазель, мне всегда кажется, что зовете кого-то другого.

– А вот это, голубушка, совершенно исключено. Нет, я понимаю, конечно, что вас именно так и зовут, но ведь эдак и остальные могут догадаться о том, что им совсем не нужно знать.

– Спасибо вам, Аристарх Яковлевич.

– Не за что, моя дорогая.

На другой день в палату к Лиховцеву пробрался Федька Шматов. Он уже почти поправился и готовился к выписке, а пока что как выздоравливающий помогал в различных хозработах по госпиталю.

– Здравствуйте, барчук, – поприветствовал он сослуживца.

– Федя, ты ли это? – удивился вольнопер.

– Ага, я, – осклабился солдат.

– И крест на груди, – заметил награду Алексей.

– Ну да, я таперича егорьевский кавалер, да не просто так, а сам наследник-цесаревич его императорское высочество лично крест вручили!

– Поздравляю.

– Ага, благодарствую на добром слове. А как там у нас в полку, я слыхал, потери большие были?

– Кажется – да, я, как видишь, сам был ранен и всех подробностей не знаю, но многих недосчитались.

– Эх, беда-то какая…

– Ты, верно, хочешь узнать про Будищева?

– Точно так, барчук, хочу. Скажите, сделайте милость, как там наш Граф?

– Боюсь, мало чем смогу быть тебе полезным. Помню лишь, что когда меня ранили, он был с нами. Гаршин и Штерн меня вытаскивали, а он остался прикрывать наш отход. Больше я ничего не помню…

– Ничего, наш Граф и не из таких передряг невредимым выходил! – убежденно заявил Шматов. – Господь Бог не без милости, все ладно будет.

– Ты глянь на Федьку, – раздался с одной из соседних коек насмешливый голос солдата с перевязанной рукой, – еще вчера щи лаптем хлебал, а как ему крест подвесили, сразу стал с вольноперами да графьями знаться!

– Так его, видать, теперь самого в графы произведут, – зло отозвался безногий сосед с другой стороны, лишь недавно начавший вставать, потихоньку опираясь на костыли. – Если произведут, возьмешь меня в дворники?

– Да какой из тебя дворник с одной ногой! – засмеялся первый.

– Это точно, – пригорюнился одноногий, – теперь только на паперть!

– Федя, – страдальчески морщась, попросил Шматова Лиховцев. – Мне, право, совестно просить, но ужасно чешется левая нога. Просто мочи нет, как чешется. Ты не мог бы мне помочь.

– Да что вы, барчук, – в испуге отпрянул тот.

– Ну, пожалуйста, что тебе стоит!

– Ага, сейчас он на свалку побежит да у кобелей, которые за нее дерутся, отнимет, – злорадно заявил вольноперу сосед, – а потом почешет!

– Федя, что он говорит?

– Так это, барчук, – растерянно промямлил Шматов, – нету у вас ноги! Я думал, вы знаете…

Во всякой армии, даже самой боевой, непременно бывает часть, которая принимает в сражениях весьма мало участия и лишь только обременяет своим присутствием действующие войска. В Рущукском отряде в числе таковых числилась скорострельная батарея штабс-капитана Мешетича. В самом деле, имея на вооружении новейшие скорострельные орудия Гатлинга – Горлова, она почти не принимала участия в боевых действиях. Генералы, выслужившие свои чины, сражаясь с англо-французами в Крымскую кампанию, а также отражая бесчисленные вылазки горцев на Кавказе, откровенно не понимали, что делать с этими новомодными штуками, и потому всячески от них открещивались. В любом сражении батарея Мешетича назначалась в резерв, с полным намерением ни при каких обстоятельствах ее оттуда не извлекать. За все время боевых действий батарея израсходовала едва ли сотню патронов для митральезы, что, принимая во внимание ее скорострельность почти в шестьсот выстрелов в минуту, дает представление о том, что в настоящем деле она так и не побывала.

Хуже всего было то, что и сам Мешетич толком не знал, как можно использовать состоящие под его началом картечницы. При том что штабс-капитан с отличием окончил Михайловское артиллерийское училище и Николаевскую академию генштаба. Нет, если бы его батарее случилось стоять в укрепленном лагере и отбивать массированные атаки турок, то они, несомненно, могли бы принести большую пользу, но в полевом сражении… Впрочем, место службы не выбирают, и бравый артиллерист продолжал надеяться, что случится нечто экстраординарное и ему представится-таки случай отличиться на этой войне.

Правда, присланный к нему с предписанием подпоручик весьма мало походил на подобный случай. Вообще, Мешетич терпеть не мог такой тип офицера, яркий пример коего представлял собой Иван Иваныч Линдфорс. Про себя штабс-капитан сразу же определил его как батальонного адъютанта – самый ничтожный вид офицерика, какой только можно себе вообразить. И не при штабе, и не в строю, а так – ни богу свечка, ни черту кочерга. Армейский подпоручик, с дешёвым шиком и развязными манерами, был полной противоположностью холеному гвардейцу и генштабисту Мешетичу.

– Так вы говорите, – недоверчиво переспросил он Линдфорса, ознакомившись с предписанием, – в Болховском полку удачно применили захваченную у турок митральезу, и теперь командование желает, чтобы мы переняли ваш опыт?

– Совершенно справедливо, – махнул головой подпоручик.

– И какой же системы был ваш трофей?

– Кристофа – Монтиньи.

– Вот как? Французам в последнюю кампанию они не слишком-то помогли…

– У французов были Реффи, – имел наглость возра зить Линдфорс. – Калибр больше, стволов меньше.

– А вы, как я вижу, имеете представление, – поджал губы штабс-капитан, сделав ударение на «представление».

– Да, я интересуюсь военными новинками, – улыбнулся тот.

– Настолько, что смогли разобраться в ее устройстве?

– Ну, я и мои охотники – люди бывалые и в любом деле можем разобраться.

– Вы командир охотничьей команды? – с невольным уважением в голосе воскликнул Мешетич.

– Да, а что?

– Нет, ничего-с. Ладно, пойдемте, я представлю вас офицерам батареи. Заодно и поужинаем. Будьте нашим гостем.

– Со мной прибыл унтер-офицер…

– Не беспокойтесь, о нем позаботятся.

Сразу было видно, что Мешетич и его подчиненные давно находятся в тылу и успели обжиться на месте. Квартиры их располагались в довольно богатом доме бежавшего от русских войск местного аги, а во второй половине было устроено нечто вроде штаба пополам с офицерским клубом. Во всяком случае, обедали и ужинали господа офицеры именно там.

– Раньше здесь стояла вся наша бригада, – любезно пояснил Линдфорсу хозяин, а теперь осталась только наша батарея. – Я распорядился, для вас приготовят комнату.

– Буду весьма обязан, – обрадовался тот, – говоря по совести, я уж и забыл, когда ночевал в человеческих условиях.

– Господа, позвольте представить вам подпоручика Болховского полка Линдфорса. Он только что прибыл с передовой, так что прошу любить и жаловать!

– Поручик Ганецкий, – поднялся с места высокий офицер богатырского телосложения и кивнул безукоризненным пробором.

– Подпоручик барон фон Розен, – проделал то же самое изящный молодой человек с несколько пресыщенным выражением лица.

– Прапорщик Самойлович, – закончил церемонию представления коренастый крепыш.

– Весьма рад знакомству, господа.

Глядя на безупречные сюртуки переодевшихся к обеду артиллеристов, Линдфорс почувствовал, что ему несколько неудобно за свой потрепанный и давно не чищенный мундир, но присутствующие приняли это как должное, и вскоре он перестал смущаться.

Поданные к столу блюда не отличались особой изысканностью, однако были, право же, недурно приготовлены, молодое вино весьма приятно на вкус, и, возможно, поэтому обед показался пехотному офицеру сказочным.

– Какой превратности судьбы мы обязаны чести принимать вас у себя? – спросил Ганецкий после первой перемены.

– Видите ли, э…

– Андрей Константинович.

– Иван Иванович, – представился подпоручик в ответ. – Так вот, уважаемый Андрей Константинович, в прошедшем деле на Аяслярских высотах нам посчастливилось захватить у турок картечницу, которую впоследствии мы весьма удачно применили для отражения вражеских атак.

– Вот как?

– Да, именно так…

– А вот и баранина подоспела, отведайте, Иван Иванович, мало что мне нравится в здешних краях, но вот баранина действительно превосходна, да и вино, право же, недурное.

– Благодарю, так вот…

– Не торопитесь, подпоручик, у вас будет время рассказать нам обо всех ваших приключениях, – прервал их Мешетич. – В самом деле, господа, дайте же нашему гостю поесть. Наверняка он проголодался в дороге.

Пока господа офицеры знакомились и обедали, прибывший с подпоручиком младший унтер-офицер с георгиевским крестом на груди, обняв винтовку турецкого образца, присел в тени. Некоторое время он просто сидел, прислонив голову к стволу дерева, затем закрыл глаза и затих. Подобное поведение сразу же привлекло внимание двух нижних чинов батареи, подошедших к нему поближе и ставших беззастенчиво его обсуждать.

– Гляди, как давит, пехоцкий!

– Силен!

– А ведь кавалер…

– Интересно, за что ему Георгия дали?

– За то, что в тылу отирался, – спокойным голосом ответил им Дмитрий и сдвинул кепи на затылок. При этом он как-то незаметно поменял положение тела и переложил винтовку из рук в руку так, что насмешники сразу же почувствовали себя неуютно.

– Эй, ты, что ли, Будищев? – спросил только что подошедший старший фейерверкер Приходько.

– Я, – хмуро отозвался унтер и сделал попытку подняться, однако покачнулся и был вынужден опереться о дерево.

– Видать намаялся, братец? – участливо спросил его артиллерист, обратив внимание на впалые щеки и красные воспаленные глаза.

– Есть немного.

– Ну, тогда пойдем, велено о тебе позаботиться.

– Это правильно, а то так есть хочется, что и переночевать негде!

– Пошли уж, шутник!

Кормили солдат, разумеется, хуже, нежели офицеров, но хлеб был свежий, каша с мясом не подгорела. Так что Будищев уплетал поданную ему порцию за обе щеки, так, что за ушами трещало.

– Хорошо устроились, – не то похвалил, не то укорил он артиллеристов, с сожалением отложив ложку.

– Не жалуемся, – пожал плечами фейерверкер, – у вас хуже?

– Да не то чтобы… хлеба свежего, наверное, месяц как не видали, горячего тоже не каждый день. В бане хрен знает сколько не были. Ну и турки, паскуды, то нападут, то просто стреляют, а так ничего – жить можно.

– Эва как, – покачал головой Приходько, – ну турок не обещаю, а баня у нас есть. Кстати, сегодня топлена, так что если задержитесь…

– Что значит «если»? Да я под копыта лягу, а пока в баню не попаду, никуда тронусь!

– Поглядим… Если поел, то пошли. Тут их благородия собрались на наши картечницы поглазеть, а твой подпоручик отчего-то без тебя не желает смотреть. Велел позвать.

Господа офицеры и впрямь, закончив с трапезой, отправились показывать гостю вооружение своей батареи.

– Ну, вот извольте, скорострельное, 4,2-линейное орудие Гатлинга – Горлова, на облегченном лафете. Вес пятнадцать пудов. Боеприпасы – патроны к винтовке Бердана.

Мешетич взял на себя труд лично ознакомить присланного к нему на батарею подпоручика Линдфорса и теперь чувствовал себя профессором перед проштрафившимся студентом. Его, правда, немного удивило то, что пехотинец позвал с собой унтера, но пока он не заострял на этом внимания.

– Дозвольте, ваше благородие? – спросил Будищев и, не дожидаясь ответа, полез знакомиться с оружием.

Чудо американской техники, усовершенствованное русскими оружейниками, выглядело внушительно. Стрельба производилась из вращающегося блока, состоящего из десяти стволов. Для вращения оного требовалось крутить увесистую рукоять, причем, в отличие от «Монтиньи», усилий следовало прилагать значительно больше. Патроны подавались из специального магазина под весом собственной тяжести. Для наводки по горизонтали и вертикали служили специальные винты, вращая которые можно было менять положение стволов в пространстве.

– Ну, что скажешь? – тихонько спросил подошедший к нему Линдфорс.

– Классная вещь, ваше благородие. Техника на грани фантастики! Вот только в конструкции гвоздя не хватает…

– Какого еще гвоздя? – изумился подпоручик.

– Забить в голову тому, кто ее в таком виде придумал!

– Боюсь, это не так просто, – ухмыльнулся офицер, привыкший к словесным эскападам своего подчиненного.

– С подобной картечницей вы бы тоже разобрались? – высокомерным тоном поинтересовался Мешетич.

– А что с ней разбираться, ваше благородие? – вопросом на вопрос ответил Дмитрий. – Патроны подавать сюда. Вот эту ручку крутить, тогда стволы будут вращаться и по очереди стрелять. Если заряжающий не оплошает, то палить можно до морковкина заговенья. Вот только с механизмом наводки что-то делать надо…

– Зачем? – удивился штабс-капитан.

– Ну, это же не пушка, – пожал плечами Будищев.

– Ну-ну, – хмыкнул Мешетич. – Какие еще будут предложения?

– Подумать надо, но вот, к примеру, зарядные ящики с лафета точно надо убрать, чтобы наводить не мешали.

– Да ты, братец, просто гений! – с издевкой в голосе заявил штабс-капитан, которого нахальный унтер стал уже не на шутку раздражать.

– Так точно, ваше благородие, вундеркинд! Как Моцарт, только он с шести лет музыку сочинял, а я вот стрелять научился.