Текст книги "Стрелок: Путь на Балканы. Путь в террор. Путь в Туркестан"

– Не думаю, что нам разрешат вносить подобные изменения в конструкцию, – поспешил вмешаться в начинавший накаляться разговор Линдфорс.

– Мое дело предложить, – развел руками Будищев.

– Простите, – с иронией в голосе спросил Мешетич, когда они закончили осмотр и остались наедине, – этот унтер ваш молочный брат?

– Нет, – улыбнулся тот в ответ.

– Но тогда отчего вы позволяете ему держаться подобным образом?

– Видите ли, господин штабс-капитан, – тщательно выбирая слова, начал подпоручик, которого задел высокомерный тон «фазана»[62]62
  Фазан – прозвище офицеров-генштабистов среди армейцев.


[Закрыть], – когда ежедневно видишь противника на расстоянии несколько ближе, чем в пару вёрст, некоторые положения устава уже не кажутся столь уж важными.

– Я вас понял, господин подпоручик, – ледяным тоном ответил Мешетич, прекрасно уловивший намек, и, резко развернувшись, пошел прочь.

Впрочем, командир батареи оказался не единственным, кто обратил внимание на поведение Будищева. За ужином разговор вновь коснулся его, однако Линдфорс на этот раз оказался готов к нему.

– А что, любезный Иван Иванович, – процедил через губу фон Розен, – в пехоте все унтера так вольно чувствуют себя в присутствии офицеров?

– Ну что вы, барон, – с невинным видом отвечал ему подпоручик, – наш Будищев в некотором роде полковая достопримечательность, если можно так выразиться – анфан терибль[63]63
  Enfant terrible (фр.) – ужасный ребенок.


[Закрыть].

– Что вы говорите?

– Да, господа, видели бы вы, как он с цесаревичем во время награждения разговаривал! Наш полковник едва чувств не лишился, как гимназистка, узнавшая о беременности, а ему хоть бы хны!

– И что же его императорское высочество?

– Посмеялся!

– И только?

– Ну, что вы! Приказал не забыть его внести и в следующий список награждений.

– Невероятно!

– Отнюдь, господа. Будищев в своем роде человек необыкновенный. Вообразите, незадолго до дела у Езерджи он вместе с еще одним солдатом притащил пленного, притом, что несколько команд казаков, посланных с той же задачей, возвратились ни с чем. В самом бою он метким выстрелом сначала ссадил турецкого генерала с седла, а потом, когда тот вздумал отстреливаться и уже направил свой револьвер на полковника Тинькова, еще одним обезоружил его.

– Так вот как пленили Азиза-пашу, – пробасил Ганецкий. – Ну что же, нижнему чину, взявшему такой трофей, можно простить некоторые вольности. Шутка ли, первый пленный генерал в кампании!

– Этот унтер так хорошо стреляет? – заинтересовался рассказом Самойлович.

– Не просто хорошо, а я бы сказал – превосходно! Если бы природа в той же степени одарила его талантом играть на скрипке, все давно забыли бы о Паганини.

– Мы уже поняли это, – холодно отозвался Мешетич, – а также что именно он сумел понять принцип действия трофейной картечницы и с успехом применить ее в бою.

– Но откуда у простого солдата такие таланты? – покачал головой Ганецкий. – Бывает, придет такой сиволапый на службу… Семь потов сойдет, пока научишь его пушку от лафета отличать… или он не из крестьян?

– А вот это еще одна загадочная история, господа.

– Иван Иванович, вы нас интригуете! Расскажите, будьте любезны, раз уж начали.

– Извольте. Наш герой некоторым образом незаконнорожденный кого-то из графов Блудовых. Где его воспитывали – неизвестно, но вот образование ему дали недурное, хотя и своеобразное.

– Что вы говорите?!

– Именно так, господа, как-то он на моих глазах починил на военном катере гальваническую машину или что-то в этом роде.

– Однако! Интересно, а кто же из Блудовых является счастливым отцом такого дарования, уж не наш ли посланник в Брюсселе?

– Решительно невозможно, господа, – вмешался Мешетич, – граф Андрей Дмитрич довольно давно служит за границей и, если и бывал последние лет двадцать в России, то не далее Певческого моста[64]64
  Певческий мост – намек на месторасположение Министерства иностранных дел.


[Закрыть].

– Вот тут, господа, по совести говоря, не знаю. Однако же прежний командир роты, из которой Будищев перевелся в охотники, – штабс-капитан Гаупт нисколько не сомневался в его происхождении, равно как и служившие там же вольноопределяющиеся.

– Владимир Васильевич Гаупт? – уточнил Мешетич.

– Именно так, а вы знакомы?

– Немного.

Неудачный второй штурм Плевны, а также трагические события на Шипке привели к активизации османов и на Дунайском театре. Турецкий командующий Мехмет-Али-паша, понукаемый приказами из Стамбула, решился атаковать русских у Карахансанкоя. Эти приготовления не остались незамеченными для нашего командования, и оно стало лихорадочно собирать резервы. Одним из них стала батарея скорострельных орудий штабс-капитана Мешетича. Приказ о ее передаче в распоряжение Болховского полка был отменен, и она срочно двинулась к месту предполагаемого сражения.

Четверные упряжки легко катили картечницы с передками навстречу их судьбе. Артиллеристы бодро шагали рядом со своими орудиями, а господа офицеры покачивались в седлах, время от времени перекидываясь парой слов.

Едущие впереди, прикомандированные к батарее Линдфорс с Будищевым тем временем изображали из себя передовое охранение. Вообще, для сбережения артиллерии обычно полагалось пехотное прикрытие, однако выделенная для этого рота то ли отстала, то ли еще куда запропастилась, а ждать, пока выделят новое, Мешетич не захотел. Так что пока обходились своими силами.

– Вот уж не думал, что твой подарок может пригодиться, – усмехнулся подпоручик, похлопав по прикладу винчестера.

Этот скорострельный кавалерийский карабин Дмитрий нашел в числе трофеев после того, как они расстреляли банду башибузуков, и буквально заставил офицера взять его себе.

– Все лучше вашего револьвера, вашбродь, – флегматично отвечал унтер, внимательно озирая окрестности.

– «Смит-Вессон» – прекрасное оружие! – назидательно заявил Линдфорс.

– Так я разве спорю? Только в револьвере у вас шесть патронов, а в винчестере – тринадцать. А всего получается девятнадцать, что по-любому лучше, чем всего шесть.

– С твоей винтовкой по дальнобойности все равно не сравнится.

– Второму номеру дальность без надобности.

– Что?

– Тут вот что, – вздохнул Дмитрий, сообразивший, что опять сболтнул лишнего. – Как говорит на проповедях отец Григорий, для всякого дела есть свое время и свой устав[65]65
  Экклезиаст.


[Закрыть]. Вот, допустим, залягу я с винтовкой в засаду и буду караулить турок. А вы бы, господин подпоручик, в это время рядом со мной с биноклем или трубой подзорной осматривали местность и указывали, где какая цель.

– Хм, выглядит разумно, но зачем же винчестер?

– Затем, что если нас засекут и мы не успеем смыться, то придется отстреливаться, а вот для этого данная американская хреновина будет хороша! Так-то она, конечно, дрянь винтовка, но если ее правильно применить, будет в самый раз.

– И для митральез есть свое дело?

– А как же, с близкой дистанции да фланговым огнем, чтобы ни одна сволочь головы поднять не могла…

Разговор этот они вели не первый раз, уже больше по привычке. Штабс-капитан Мешетич наотрез отказался устраивать какие-либо переделки вверенных ему картечниц, справедливо рассудив, что, как там в бою – еще неизвестно, а вот то, что его за порчу казенного имущества взгреют, это как пить дать!

Линдфорс поначалу воспринял отказ как личную трагедию и очень удивлялся философскому отношению к реализации своих идей подчиненного.

– Ты, наверное, очень переживаешь? – в очередной раз спросил он у Будищева.

– С чего бы?

– Ну не знаю, мне отказ от усовершенствования митральез кажется возмутительным!

– У нас в матушке-России всегда так, – пожал плечами Дмитрий, – пока жареный петух никуда не клюнет, дел не будет.

– Ты думаешь, клюнет?

– Как гласит закон Мерфи: если неприятность может случиться в принципе, стало быть, она случится обязательно!

– Господи, какой-какой закон?

Но Будищев вдруг застыл и, не обращая внимания на офицера, впился глазами в какую-то точку на горизонте. Затем черты лица его неуловимо изменились, и он коротко велел Линдфорсу:

– Вот что, вашбродь, в темпе вальса скачите к батарее и скажите, чтобы они становились в круг и снимали митральезы с передков. Походу, сейчас тут будет жарко!

Офицер на какое-то мгновение пришел в замешательство от подобной наглости и хотел было уже указать на место много о себе возомнившему нижнему чину. Но услужливая память тут же напомнила ему, что прогнозы Будищева имеют обыкновение сбываться, и потому он, решив повременить с расправой, попытался рассмотреть, что же так насторожило его подчиненного.

– Ты, полагаешь, это турки? – неуверенно спросил он, заметив в отдалении непонятно кем поднятые клубы пыли.

– Да пофиг, что я думаю, если и наши, то опять зацепят и дальше поедут, а вот если нет…

Тем временем впереди и впрямь показались какие-то всадники, и подпоручик, решив не искушать судьбу, пришпорил коня. Дмитрий же, воровато оглянувшись, сунул руку в седельную сумку и достал оттуда большой, как две соединенные подзорные трубы, бинокль. Его он тоже нашел среди трофеев. Продать сразу не получилось, подарить офицеру задушила жаба, а носить открыто не позволяла субординация. Беглого взгляда на повязанные вокруг шапок неведомых кавалеристов тюрбаны или чалмы оказалось достаточно – впереди были башибузуки, какого бы происхождения они ни оказались. К тому же, будь это казаки и горцы-мусульмане из кавказских дивизионов, они передвигались бы походной колонной, а не беспорядочной толпой.

Расстояние для стрельбы было великовато, и унтер, вяло матюгнув турок, которые до сих пор не дали ему возможности обзавестись оптическим прицелом, повернул своего каурого конька назад.

– Погнали, Кузя, – сказал он ему и, потрепав за шею, толкнул бока благородного животного стоптанными каб луками.

Кузя в ответ печально скосил глаз на человека, лишь недавно ставшего его хозяином, но брыкаться не стал и неторопливо поскакал в сторону своих.

Когда Будищев вернулся к батарее, там уже вовсю готовились к возможным неприятностям. Как бы Мешетич ни относился к свалившимся на его голову пехотинцам, вражеская кавалерия – это всегда серьезно. Поэтому снятые с передков картечницы ощетинились во все стороны своими многочисленными стволами, а вокруг них суетились номера расчетов. Коноводы отводили лошадей в сторону, а господа-офицеры встревоженно озирали окрестности.

– Не знаю, где воспитывался этот бастард, но манежа там определенно не было, – язвительно заметил фон Розен, от внимательно взгляда которого не укрылась неуклюжая посадка унтера.

– Нельзя быть совершенством во всем, – пожал плечами Линдфорс, перезаряжая винчестер. – Стреляет он как Аполлон, а прочее сейчас не слишком важно.

Вражеская конница рассыпалась в лаву и во весь опор неслась на батарею, ведя огонь на скаку. Ржание лошадей, улюлюканье всадников и беспрестанная пальба сливались в один грозный гул.

– Батарея, слушай мою команду, – начал Мешетич, стараясь перекричать шум и немного картинно вытянув палаш из ножен. – Орудиями, первое, второе, огонь!

Повинуясь его команде, канониры взялись за рукояти и принялись их крутить. Блоки стволов пришли во вращение, и в сторону противника полетел град свинцовых пуль. Было видно, как несколько башибузуков вылетели из седел, две лошади, очевидно убитые наповал, перекувыркнулись через головы и бились в агонии, мешая следующим за ними. Все же потери атакующих были не слишком велики, но как ни странно им хватило. Не переставая визжать и стрелять наудачу, они вихрем промчались мимо позиций русских, чтобы скрыться в ближайшей лощине.

– Не любишь, курва, – пробурчал фейерверкер Приходько и добавил еще пару заковыристых фраз.

– Сейчас вернутся, – пробурчал Будищев, внимательно осматривая окрестности.

Пехотинец оказался прав, небольшая группа турецких иррегуляров появилась с другой стороны и принялась обстреливать батарею. В их сторону немедленно открыла огонь еще одна картечница, но не слишком успешно. Один из патронов сработал с задержкой и выстрелил не тогда, когда ему полагалось, а когда гильза покинула казенник. По счастливой случайности никто не пострадал, но артиллеристы шарахнулись от своей митральезы как черт от ладана. Ситуацию спас Дмитрий, взявшийся за винтовку и принявшийся отстреливать врагов, будто в тире.

– Браво, – снисходительно похлопал в ладоши фон Розен, – похоже, вы не преувеличивали!

– Цирк Чинезелли, – ухмыльнулся прапорщик Самойлович и отправился осматривать картечницу.

К счастью, ничего непоправимого с ней не случилось, и через минуту она была готова к стрельбе. Противник, впрочем, пока не проявлял активности, и Мешетич подумал было, что нападение отбито. Но у черкесов были свои соображения на этот счет. Какое-то время все было спокойно, но затем небольшие группки всадников стали появляться то тут, то там, как бы окружая батарею, причем группы их с каждой минутой становились все многочисленнее. Наконец, они как по команде закричали и бросились в атаку, не прекращая все это время палить в сторону русских. Но что хуже всего, несколько нападающих перед тем незаметно спешились и, прикрываясь довольно густым кустарником и складками местности, подобрались совсем близко.

Очевидно, задержка атаки была связана с тем, что вражеский командир хотел дать своим лазутчикам время подобраться поближе, но теперь, когда башибузуки ринулись вперед, их товарищи внезапно обстреляли батарею, ранив и убив несколько солдат. Кроме того, несколько пуль досталось и без того нервничающим лошадям. Обезумевшие от боли животные начали вырываться, вставать на дыбы, и коноводам стоило немалых усилий успокоить их.

Как Будищев ни старался, но до самого начала обстрела заметить маневр черкесов ему не удалось. Когда вокруг засвистели пули, он тут же принялся отвечать, но винчестеры башибузуков были куда скорострельнее. Наконец, заметив, что ближайшая к нему картечница молчит, он бросился к ней и занял место убитого наводчика. Подкрутив винты наводки, Дмитрий прицелился и начал крутить рукоять. Шквал пуль – как хороший садовник постриг кусты, в которых скрывались диверсанты, и в мгновение ока нафаршировал их свинцом, а унтер, быстро покончив с ними, уже наводил смертоносную машину на наседающую вражескую конницу.

В отличие от других наводчиков, пытавшихся прицелиться в вертких, как черти, черкесов, Будищев направил свою митральезу на тропу, откуда беспрестанно выскакивали все новые группы атакующих, и, как только они появлялись, давал очередь, быстро завалив узость трупами врагов и лошадей. К несчастью, патроны скоро закончились, но Дмитрий тут же вызверился на нерадивых артиллеристов, вздумавших схватиться за свои винтовки, так что они немедля кинулись снаряжать магазины.

– Быстрее, вашу мать, один хрен стрелять не умеете, черти косорукие! – кричал он им, заставляя шевелиться быстрее.

– Чего застыли, али не слышали, что вам унтер приказал? – поддержал его Приходько. – Ну и чего, что он пехоцкий, для вас, анцыбалов, все одно унтер!

Эта решительная атака башибузуков прекратилась так же быстро, как и началась. Убедившись, что диверсия не удалась, турецкий командир подал сигнал, и его подчиненные тут же повернули коней и как по волшебству исчезли.

Разгоряченные боем артиллеристы еще какое-то время высматривали противника, ожидая какой-нибудь каверзы. Но время шло, ничего не происходило, а затем и вовсе появились казачьи разъезды, и вскоре к полю боя подошла наша кавалерия.

– Все ли у вас благополучно? – крикнул командовавший ею тучный полковник, гарцевавший на крупном жеребце буланой масти.

– Так точно! – козырнул ему в ответ Мешетич.

– Вот и славно, сейчас мы этих сукиных детей догоним и посчитаемся за это нападение…

Едва договорив последние слова, командовавший казаками полковник ударил коня шпорами и, как вихрь, умчался, сопровождаемый своими людьми. А артиллеристы принялись оказывать помощь пострадавшим, убирать погибших и цеплять так хорошо выручившие их картечницы к передкам.

– Велики ли потери? – спросил Мешетич у своих офицеров.

– Убитых трое, – начал докладывать Ганецкий, – раненых восемь, из них тяжело – двое. Лошадей пострадало шесть, одну, вероятно, придется добить.

– С начала войны таких не было, – нахмурился командир батареи.

На лице Линдфорса был явственно написан ответ, в том смысле, что раз в бою не бывали, стало быть, и потерь не было, но вслух он заметил лишь:

– Если бы башибузуки застали нас врасплох – потери были бы куда выше.

Штабс-капитан прекрасно понял его, однако подпоручик и его подчиненный проявили себя в бою выше всяких похвал, так что Мешетич счел возможным сдержанно их похвалить:

– Кажется, вы были правы, ваш оружейный «Паганини» и впрямь может стрелять из чего угодно. Кстати, а где он?

– Трофеи собирает, – пожал плечами подпоручик и, видя некоторое недоумение в глазах Мешетича, счел необходимым пояснить: – В поиске охотникам иной раз неделями приходится на подножном корму перебиваться, так что это необходимость, ставшая второю натурой.

И действительно, Будищев скоро появился, таща с собой целый ворох разного барахла: три винчестера, патронные сумки, шашки, кинжалы, рукояти которых блестели серебром, и еще много всякой всячины.

– А я вам, ваше благородие, патронами разжился, – весело заявил он подпоручику. – Вы-то, поди, все свои расстреляли?

– Благодарю, братец, – улыбнулся в ответ Линдфорс, – но я выстрелил всего несколько раз.

– Ну и ничего, – пожал плечами унтер, – будет день, будет и пища. Успеете еще настреляться. Хотя я бы на вашем месте все патроны сжег. Уж больно близко эти клоуны подобрались. Стреляй – не хочу!

Все принесенное Дмитрий демонстративно принялся цеплять к заводной лошади подпоручика, явно давая понять, что старался для него. Тем не менее один из молодых артиллеристов не выдержал и задорно крикнул ему:

– Эй, пехоцкий, когда дуван дуванить[66]66
  Дуван дуванить – делить добычу (устар. казачье).


[Закрыть] будем?

– Там еще много, – невозмутимо ответил ему унтер, продолжая заниматься своим делом. – Хочешь, пойди собери, раздуваним.

– Я тебе подуваню! – залепил молодому затрещину подошедший Приходько. – Как воевать, так нет его, а тут так первый выскочил…

– Да что вы, господин фейерверкер, – заканючил проштрафившийся, – это же я так шутейно!

– Ловко ты их, – одобрительно сказал артиллерист Будищеву, не обращая больше внимания на наказанного.

– Привычка, – пожал плечами Дмитрий, так и не поняв, что Приходько имеет в виду, то ли его поведение в бою, то ли охоту за трофеями, то ли то, как ловко он обрубил хвосты халявщику.

Несмотря на потери, победа над турецкой конницей весьма ободрила артиллеристов Мешетича, так что, добравшись до места назначения, они чувствовали себя почти ветеранами. Увы, как ни спешило русское командование с переброской резервов, они все же запоздали. После тяжелого двенадцатичасового боя Карахансанкиой был оставлен. Измотанные в сражении войска генерала Леонова отходили к селу Банички, а Мехмет-Али-паша тем временем подготавливал атаку на Кацелево и Аблаву.

Две эти деревни находились примерно в пяти верстах друг от друга и были заняты войсками под общим командованием генерал-лейтенанта барона Дризена. Основные силы располагались в Аблаво, где на обширном плато была устроена довольно сильная позиция с ложементами для батарей и другими укреплениями, а вот в отделенной от них речкой Кара-Лом деревне Кацелево были устроены лишь неглубокие ровики, занятые крайне незначительным отрядом генерал-майора Арнольди.

Трудно сказать, чем руководствовалось русское командование, разделяя силы фактически на две самостоятельные позиции, которые вдобавок из-за дальности расстояния не могли в случае необходимости поддержать друг друга. Тем не менее диспозиция была составлена именно таким образом, что у турок была превосходная возможность разбить русские войска по частям.

Очевидно, генерал Дризен не очень хорошо понимал, как можно использовать скорострельную батарею штабс-капитана Мешетича, а потому не нашел ничего лучше, как разделить ее. Две картечницы были приданы роте Бессарабского полка, назначенной охранять переправу через реку Кара-Лом у деревни Крепче. Четыре поставлены на левом фланге в Аблово, а последние две отправились в Кацелево.

Командовать ими был назначен прапорщик Самойлович, а подпоручик Линдфорс добровольно вызвался присоединиться к нему.

Согласно приказу Арнольди, их взвод должен был прикрывать дорогу на деревню Широко. Поскольку саперов в Кацелево не оказалось, ложементы для установки митральез пришлось делать самим. Будищев, никак не ожидавший, что в очередной раз станет добровольцем для участия в очередной авантюре своего начальника, скрепя сердце взялся руководить работами, чему Приходько был только рад.

Шанцевого инструмента было едва ли на треть наличного народа, поэтому Будищев, недолго думая, разделил личный состав на три группы и тем самым обеспечил непрерывность работ. Затем разметил на земле контуры будущей позиции, и работа закипела. Огневые точки, по его замыслу, должны были простреливать дорогу, зажатую в этом месте между рекой и холмом, более чем на версту, имея возможность при этом прикрывать друг друга. Лошади были укрыты в небольшой лощине неподалеку, а для артиллеристов выкопаны окопы. Участие Самойловича свелось к тому, что он выслушал предложение унтера и, важно кивнув, одобрил его, а в дальнейшем лишь «контролировал выполнение работ». Иными словами, он ни во что не вмешивался, и, возможно, поэтому позиции были устроены довольно быстро.

– Кажется, вас совсем не смущает инициативность нижних чинов? – спросил его Линдфорс, когда работа подходила к концу.

– Как и вас, – пожал плечами прапорщик и хитро улыбнулся. – Во всяком случае, мне так показалось.

– Видите ли, – помялся подпоручик, – мне главное, отдать приказ, а как именно его выполнят…

– Бросьте, – усмехнулся артиллерист, – я не знаю, откуда взялся этот ваш Будищев, но совершенно уверен, что в военном деле он понимает больше нас с вами. По крайней мере, в применении картечниц – точно!

– По правде говоря, – вздохнул Линдфорс, – я иногда тоже так думаю. Не представляю, где он мог этому всему научиться? Ведь, в сущности, он обычный нижний чин, может быть, лишь самую малость более развитый в культурном отношении, чем любой из наших солдат, которые еще вчера были простыми крестьянами!

– Нашли о чем беспокоиться, – усмехнулся в ответ Самойлович. – Просто примите за аксиому, что он гений, и не мешайте ему!

– Вы думаете?

– Я знаю. Вы ведь уже получили немало отличий, пока он был охотником под вашим началом?

– Да, но…

– И ваши идеи по применению картечниц имеют в своей основе его предложения?

– Как вы догадались?

– Не бог весть какая шарада. Да не тушуйтесь вы так, дело-то житейское.

– Мешетич вряд ли бы так сказал!

– Николай Федорович-то? Эх, Иван Иванович, дорогой вы мой человек, ничего-то вы в нем не поняли. Это он с виду такой весь бука, аристократ и гвардеец, а на самом деле человек вовсе недурной. И к тому же хорошо умеет писать реляции.

– Что вы имеете в виду?

– Да давешнее дело с башибузуками. Будьте покойны, доклад он уже составил, причем такой, что обиженным никто не останется. И про вас с вашим унтером не забудет, не такой он человек. Вам за то, что вовремя башибузуков заметили, пойдет благодарность в полк, и без Анны или Владимира с мечами вы с войны не вернетесь. Мы за успешное отражение атаки тоже свое получим. Ну и вашему, как его, Будищеву, будет крест. Особенно если и в нынешнем деле не оплошаем. А он, я чую, не оплошает.

– Все же это как-то…

– Несправедливо? Ерунда-с! То, что я давно выслужил все сроки, а производства как не было, так и нет, вот это – несправедливо. Так что эта война – единственный способ поправить карьеру, и, если надо будет, я готов хоть сейчас в огонь, так ведь – нет! Не пошлют картечницы вперед, ибо никто не знает, что с ними делать. А он знает, так пусть делает!

Все время, пока шли работы, по дороге нескончаемым потоком плелись болгарские беженцы. Вообще, все время, пока шли боевые действия, в Болгарии не прекращалась миграция населения. Сначала от русских войск бежало местное мусульманское население. Затем, когда турки перешли в контрнаступление, обозленные последователи пророка Мухаммеда, многие из которых были вооружены, возвращались обратно, а христиане наоборот пустились в бега. Большинство домов в деревнях стояли пустыми, и лишь кое-где из окон выглядывали совсем уж древние старцы, бежать которым не позволяло здоровье.

– Бедует народ, – сочувственно вздохнул Приходько, присев рядом с только что закончившим работу Будищевым.

– Война, – пожал тот плечами.

– Ну, ничего, погоним турок, им полегче станет.

– Наверное.

– Ты, глянь, – не унимался фейерверкер, – одни бабы, и детишки малые, да старики, от турков спасаются…

– Вот и мне интересно, где их мужики? – буркнул в ответ Дмитрий, до крайности не любивший такие разговоры.

– Нешто можно так над народом измываться!

– Ничего, недолго осталось.

– Это верно.

Некоторое время они сидели молча, но разговорчивому артиллеристу, видимо, хотелось пообщаться, и он продолжил:

– Как думаешь, побьем завтра турка?

– Нет.

– Что? – изумился Приходько. – Да как же это?!

– Сам посмотри, – устало отозвался Будищев, – наши далеко, и помощи, в случае чего, не дождемся. Да и неудобно из Аблаво сюда идти. Сначала под гору, потом вброд, потом в гору. Причем нашим сюда по круче подниматься, а к туркам спуск пологий.

– Хреново! – отозвался артиллерист, но, видимо, признав доводы пехотинца основательными, притих и больше с разговорами не лез.

– Слушай, давно хочу спросить, – примирительно спросил Дмитрий, решив, что собеседник обиделся на его слова.

– Чего тебе?

– Отчего ты меня тогда у картечницы не заменил?

– Когда?

– Ну, когда с башибузуками у дороги дрались?

– А зачем?

– Как это зачем? Ты специально обученный человек, а я так – пехота. По идее, ты меня отпихнуть должен был да сам взяться…

– Так я не умею!

– Как это?

– Да так, – усмехнулся фейерверкер. – Я эти самые митральезы тут первый раз и увидал. У нас в крепостной артиллерии все больше мортиры были да единороги. Пушки системы его превосходительства генерала Маиевского тоже были, а эти картечницы, они в арсенале лежали, и как из них стрелять никого не обучали.

– Дела, – покрутил головой Дмитрий, – как же ты подчиненных учишь?

– Это маршировать-то или форму в порядке держать?

– Понятно.

Пока они говорили, начал накрапывать дождь, вскоре усилившийся и перешедший к ночи в настоящий ливень. К счастью, работа по возведению укреплений была уже закончена, и уставшие за день артиллеристы укрылись под специально сделанными козырьками. Это было, конечно, не бог весть какое укрытие от непогоды, но, по крайней мере, на голову ничего не капало. Еще одним плюсом было то, что кашевары успели приготовить пищу и люди смогли поесть в относительном комфорте.

– Хитры вы, пушкари! – с завистью в голосе заметил один из пехотинцев бессарабского полка, кутаясь в промокшую шинель.

– Вам никто не мешал так же сделать, – проворчал в ответ Будищев, облизывая ложку.

– Дык, господа офицеры ничего такого не велели.

– Тогда продолжайте мокнуть.

– А впрямь, Митрий, как ты догадался, что дождь будет? – спросил фейерверкер, отставив в сторону котелок.

– Это не от дождя, – хмыкнул тот в ответ.

– А от чего же?

– От шрапнели. Турки, если не совсем дураки, то завтра обязательно ударят по нам из артиллерии. Фугасом в щель попасть не так просто, а вот если шрапнелью пройдутся – мало никому не покажется!

– И ты думаешь, эти козырьки уберегут от чугунных пуль? – удивленно спросил только что подошедший Линдфорс.

– Здравия желаю вашему благородию! – проорал вытянувшийся бессарабец.

– Вольно, братец, – махнул рукой офицер и полез под козырек.

Будищев и Приходько с прочими артиллеристами тоже приподнялись, приветствуя офицера, но подпоручик остановил их, сидите, мол.

– Ну, так что? – снова спросил он у унтера, испыту юще глядя на него.

– Все лучше, чем ничего, – пожал плечами тот. – Шрапнелины все-таки потише летят, чем пули, так что завязнут в земле или жердях. Ну, а если и пробьют, то сила уже не та будет.

– Разумно, – задумался на минуту офицер, – вероятно, следовало бы распространить этот опыт на всю позицию… хотя саперов все равно нет. Инструментов, в общем, тоже. Вряд ли генерал Арнольди согласился бы утомлять солдат работой перед сражением.

– Больше пота – меньше крови, – отозвался в ответ Будищев, но спорить не стал.

Возражений на это замечание не последовало, и на какое-то время все затихли. Хотя козырьки и защищали от дождевых капель, падающих сверху, но вездесущая вода все равно сочилась отовсюду, и вскоре под ногами солдат образовались лужи. Но как бы то ни было, им все равно было лучше, чем пехоте, и пригревшийся в своем углу Будищев ухитрился даже выспаться.

К утру дождь стал стихать, но свое черное дело он уже сделал. Дороги, и без того дурные, совершенно размокли и превратились в сплошные потоки грязи. К тому же ночью генералу фон Дризену пришла в голову «блестящая» мысль усилить кацелевский отряд резервами и послать к нему на помощь два батальона Херсонского полка с батареей пушек и тремя сотнями казаков. Первые подкрепления добрались до места лишь к шести утра, совершенно выбившиеся из сил, когда турецкие колонны уже выступили из лагеря.

– Гениально! – покачал головой Дмитрий, наблюдая, как еле идущие от усталости солдаты помогают втаскивать на гору пушки.

Вскоре неприятельские цепи окружили наши позиции с трех сторон, не подходя, впрочем, на ружейный выстрел. В этот момент огонь открыла единственная на нашей передовой позиции батарея четырехфунтовых орудий[67]67
  Четырехфунтовки – 87-миллиметровые полевые пушки образца 1867 года.


[Закрыть]. Несколько гранат довольно удачно легли среди неприятельских солдат, заставив уцелевших в панике разбегаться, однако турки, казалось, только этого и ждали. Их куда более многочисленная артиллерия тут же принялась осыпать русские позиции снарядами, и вскоре появились первые погибшие и раненые. Наша батарея, конечно, отвечала, но у турок было куда больше пушек. Сначала огонь вели не менее десяти орудий, затем их число увеличилось как минимум втрое, и к десяти часам они почти подавили русскую батарею. К счастью, к тому времени на позиции встали резервы, и под прикрытием их пушек артиллеристам удалось эвакуировать все, что осталось. При этом был смертельно ранен их командир капитан Нежинцев.

Турецкие аскеры тем временем подступали все ближе, и вскоре между ними и русскими пехотинцами завязалась ожесточенная перестрелка. Османы, ободренные удачными действиями своей артиллерии, активно наседали и вскоре подошли так близко, что можно было различить черты их лиц.

Дмитрий за все это время не сделал ни единого выстрела. Отодвинув одного из наводчиков, он встал на его место и, стиснув зубы, ждал, пока турки подойдут к намеченным им ориентирам. Самойлович и Линдфорс, которых он успел посвятить в свой план, нервничали, но помалкивали, а вот пехотинцы уже открыто негодовали, причем как солдаты, так и офицеры.