Текст книги "Записки упрямого человека. Быль"

Крылья ангела

Жизнь – это сказка, которую пишет каждый для себя сам. Конечно, люди обстоятельные подобное утверждение сочтут легкомысленным, с чем я категорически не согласен, как титульный реалист: лучше сказку, чем бухгалтерский отчет или домовую книгу. Разумеется, и философский трактат с поэмой никто не отменял, но, оглядываясь вокруг, дерзну усомниться в их массовой популярности. И потом: философов пруд пруди, а сказочников – два землекопа: Андерсен и Линдгрен. Не удивлюсь, если они в разные годы, но в одном подъезде жили.

По праву литератора и тяге к оптимизации я написал к своей сказке либретто. Чтобы читатель мог уловить общие интонации стиля данного произведения, делюсь описанием новой родины главного героя.

«С высоты птичьего полета эти два острова напоминали крылья ангела. Недаром, по древнему поверью португальских моряков, считалось, что это именно те самые крылья, которые обронил сверженный с небес Денница. Также моряки свято верили, что сам Господь не допустит демону найти их, и поэтому стареющие капитаны с удовольствием приобретали там дома, дабы в покое встретить надвигающуюся старость, даже если она придется на конец света. По этой же логике в лесах на склонах этих абсолютно симметричных друг другу гор они закапывали свои накопления. А поелику все эти люди успели к тому времени увенчать свои имена славой, редкий безумец мог покуситься на их скрытое до поры имущество. Правда, большинство капитанов так и не смогли добраться до островов, ибо море неохотно отпускает своих героев, пусть даже на заслуженный отдых. Но их сокровища наверняка и поныне лежат где-то там, в корнях могучего вяза или у подножия гранитной скалы. У детишек, родившихся на островах в двадцатом и следующем столетии, любимыми сказками были две: страшная – „Проклятие золота Гонсалеса“ – о попытке городского водовоза воспользоваться найденными им сокровищами старого пирата, и романтическая – „Домик Мэри“ – о нежной любви белошвейки Мэри и капитана Френсиса Дрейка. Последняя сказка имела еще и документальные источники: капитан Дрейк действительно когда-то купил дом на западном берегу и перевез туда умирающую жену Мэри. Местные жители с уважительной тщательностью следили за сохранностью дома после смерти доброй женщины. Да и вдовец много лет крутился на своем „Пеликане“ где-то рядом, а человек он был вспыльчивый.

На острове всего было три города и семь крупных поселков. Один город основали португальцы, промышлявшие разбоем и торговыми перевозками, другой – норвеги, невесть как забредшие в эти края в таком количестве. Третий город образовался на месте рынка у пролива, который мог бы перепрыгнуть десятилетний ребенок. Смешение темпераментных португальцев и основательных норвегов произошло во времена бесконечных морских баталий между Британской и Испанской коронами, в которых те пытались установить свое владычество над миром. Жители островов Крылья Ангела стабильно раз в год отбивали нападение очередного оккупанта, для чего приходилось действовать смешанными отрядами, заманивая вражеские корабли в бесконечные «перья» – бухты острова – и засыпая их с острых скал горящими стрелами и факелами. Уцелевших моряков добивали, если они продолжали проявлять агрессию, либо они оставались на островах по доброй воле, утомившись от бесконечных блужданий по морям в поисках противника. Таким образом, за четыре столетия сформировалась совершенно уникальная этническая группа, ввиду малочисленности не получившая толкового описания в трудах современных этнографов. Но все туристы, когда-либо посетившие острова Крылья Ангела, характеризовали местных жителей как людей вполне доброжелательных, исключительно трудолюбивых и поразительно мужественных. Также отмечались веселый характер, врожденные авантюризм и любознательность.

Отдаленность островов Крылья Ангела от торговых путей и приятный климат сделали это место желанным для людей, нуждающихся в покое и времени для раздумий. Среди последних было много ученых. Они-то и стали отцами-основателями островного Университета, ставшего в наше время одним из самых уважаемых в мире учебных заведений. Постоянная потребность в новой учебной и научной литературе послужила стимулом для морских торговцев в том, чтобы самую сухую часть грузовых трюмов своих кораблей отводить под книги. Высокий процент образованных людей на островах спровоцировал строительство нескольких театров, концертных и выставочных залов, публичных библиотек, этнографических музеев и даже зоопарка. Обилие мест культурного времяпрепровождения и прекрасный климат, в свою очередь, стимулировали появление двух респектабельных курортных зон, а соответственно, и дополнительных поселений вокруг этих зон, где проживали люди, обслуживающие многочисленные отели, клиники, рестораны и пляжи.

Общая архитектура городов в большей степени была заимствована из средиземноморского опыта, хотя в последнее время все чаще и чаще в городском архитектурном ансамбле начали проявляться современные конструкторские тенденции, изобилующие металлом и стеклом. Впрочем, эти модные веяния практически не коснулись исторической части. И мощеные привезенным из Европы булыжником, богатые тенистыми аллеями и мраморными фонтанами в стиле ампир центральные улицы такими и остались. Точно такую же щепетильность члены городских советов проявили к ажурным кованым оградам, отделяющим дворы от проезжей части, чугунным «косичкам» уличных фонарей и серебряным мостам над проливом. Последние категорически препятствовали передвижению экипажей с одного острова на другой, но за всю историю островов не нашлось ни одного градоначальника, решившегося посягнуть на любимую островитянами достопримечательность.

Мостов было двенадцать, по числу знаков зодиака и с теми же названиями. У моста Близнецов находилась центральная библиотека, у моста Льва – оперный театр, и так далее, до самого океана, где на отшлифованных водой скалах дремали ленивые капибару. Каждый мост сочетался своей историей с тем или иным местом, сыгравшим немаловажную роль в истории островов. Мосты представляли собой определенную сложность для автомобилистов, намеревающихся на своих машинах добраться до какой-либо точки на соседнем острове, но им в помощь были запущены несколько паромов, которые каждый час отходили от причала у грузового порта города Марке правого острова и через три часа причаливали в порту города Айрин левого острова».

P. S. Дикое желание рассказать всю сказку, но она еще не дописана.

Просто кино

Кино – это моя жизнь. Просто жизнь. Как у рыбака просто море.

В кино я пришел, как только понял, что волшебником мне не стать по законам физики, а самая близкая по профилю профессия – кинорежиссер.

Осознание произошло на пруду в деревне, где мы прыгали с тарзанки в воду, ближе к оранжевым кувшинкам. Мне было четырнадцать, и я уже начал перебирать в голове варианты, каким образом лучше воздействовать на будущую реальность.

На тот момент я преследовал отнюдь не прагматичные цели, а был категорически настроен «сказку сделать былью».

Мне хотелось достичь той степени величия, после которой я приеду в деревню, никому не сказав, из Москвы или из Сан-Франциско – не важно, приеду один, приеду ночью. Припаркую роскошную машину у заснеженных елок на обочине, в трех километрах от деревни, спущусь в поле, лягу на хрустящий снег, буду смотреть в звездное небо и пить виски из золотой фляжки. Неподалеку прошумит электричка из Малоярославца. С платформы за перелеском потянутся через поле последние пассажиры. Идущие с мамой шестилетний мальчик и десятилетняя девочка случайно увидят меня в ночном поле. Но маме не скажут, только еще раз обернутся. Дома с мамой поделятся, когда она будет на кухне продукты в холодильник складывать. А она ответит: «Я с ним в одном классе училась, пока он в Москву не уехал. Может быть. С ним все может быть».

На идею с кинорежиссурой меня натолкнул третий просмотр кинокартины «Обыкновенное чудо». Поскольку моя любимая бабушка Маша, выйдя на пенсию, продавала билеты в сельском клубе, я пересмотрел все кино, которое туда привозили.

Больше всего я видел «Повторный брак» с Бельмондо. Отчего-то селянам полюбилась именно эта лента. Все мои представления о взаимоотношениях полов навязаны приключением обаятельного бретёра и роковой красотки во Франции XVIII века. Особенно меня чарует эпизод в самом начале, когда мальчику и девочке цыганка нагадала, что она будет принцессой, а он покорит Францию. Так ведь и было. Обожаю законченные, величественные истории.

Сразу за решением, принятым во время полета к кувшинкам, я прожил положенные до поступления во Всесоюзный государственный институт кинематографии четыре года и поступил в него. За следующие шесть лет успешно окончил престижный вуз, снял положенный «полный метр», получил положенные призы и с удовольствием отказался от режиссерских амбиций. Это было слишком энергозатратно.

Как Лувр одним калорифером отапливать.

И зависимость от каждого негодяя из Госкино. Я изменил направление сил в сторону изящного слога. Позже, в 90-х, это меня спасло. Когда мир Окуджавы и Тарковского продался новым жизненным ценностям за пять минут, как вокзальная шлюха, литература стала спасением.

Тогда для киношников «снимать за деньги» – это был удар «под дых». Часть спилась. Да что там часть – все спились. Осталось человек сорок – гвардия древних приоритетов. Вот изящный слог напрямую не зависит от денег и власти. Это то, о чем ты думаешь, засыпая. И отдача, как по мне, несравнимая.

Сидишь на вечернем сеансе в полупустом зале на последнем ряду – и свидетельствуешь, как те, кого еще три месяца назад не было, живут своей жизнью, влюбляются, ссорятся, побеждают или проигрывают. Они появились из ничего в тот момент, когда ты надевал тапок, чтобы пойти выключить свет на кухне. Вот где кино!

А бестолковые гулянки среди людей, не знающих, «как еще» сообщить окружающим, что они есть… не по мне. Тем более что за меня эту новость «есть кому» сообщить.

Сейчас будет звучать неубедительно, но… ради создания атмосферы: мне опостылело сталкиваться с собственным изображением, куда глаз ни кинь. Я соскучился по другим, умным, красивым лицам. И эта шиза – кино тоже. Как и заброшенные пустыри на «фабрике грез». Где томятся души прежних кумиров, скованные золотыми цепями своих экранных образов.

Никто никогда, в том числе и сами кумиры, уже не сможет вспомнить, как выглядел мир до того момента, когда этот мир обратил на них внимание. Когда они были еще нужны сами собой, а не сфабрикованными биографиями призраков. Ах, если бы воспитание позволило мне рассказать хотя бы парочку этих печальных историй! Но бабушка не рассказывала мне сюжет фильма, который будет вечером в клубе.

– Это все обесценивает, – говорила мудрая старушка.

В ином случае вы бы обязательно узнали о жизни двух влюбленных артистов, которым так и не удалось быть вместе, потому что они «посвятили себя сцене». О чем они с заговорщическим восторгом шептали, сидя в 30-х годах на краю фонтана у Покровских ворот, и о чем они устало кричали друг другу сквозь порывы ноябрьского ветра в 1999 году, прогуливаясь по набережной Ялты, за несколько месяцев до почти синхронной кончины на разных концах столицы. Хотя я, наверное, не стал бы рассказывать эту историю, потому что даже их имен не помню. В этом беспамятстве и заключается сокровенный смысл самого настоящего кино.

Кино – это дурман, лишающий разума, делающий людей одинокими и душевно пустыми.

Самое забавное, что все это отлично знают, но, не задумываясь, делают шаг в пропасть, чтобы кануть в ней навсегда.

И кино должно быть таким, иначе оно перестанет пьянить сквозь экран зрителя. Зритель перестанет мечтать. Люди перестанут надеяться на чудо. А им без этой надежды не выжить.

Каждый волшебник однажды понимает, что главная его задача – киношная – просто быть волшебником.

Часть вторая
Игра в жизнь

Короче, не жил

Как и любой социально обусловленный индивидуум, я неукоснительно следую некоему списку обязательств, приличествующих людям моего матерого возраста и деликатного положения. Одним из первых пунктов этого списка является регулярная диспансеризация.

Истинный смысл этой довольно трудоемкой процедуры заключается отнюдь не в заботе о личном здоровье, а в заблаговременном предупреждении родных и близких о возможной дополнительной статье расходов в случае неблагоприятных анализов. А с учетом потерь личного состава в прошедшем году вопрос медосмотра становится вдвойне актуальным. Только где найти время на методичное изучение биологических рисков? Путем несложных умозаключений я пришел к выводу, что оптимальным вариантом будет сдача крови. Не то чтобы я закоренелый противник сдачи кала и мочи, но, если на этом не настаивают правоохранительные органы, предпочитаю оставить эти листы медицинской карты чистыми.

И вот волею случая я добрался-таки до одной из частных клиник, специализирующихся как раз на анализах крови. Времени было в обрез, и поэтому я быстро изложил милым барышням в клинике суть моей просьбы.

– Короче говоря, так, – сказал я. – Калькулируйте: на болезни трагические, неисцелимые, общий анализ, биохимию (не уверен, что пригодится, но в кинофильмах про медицину этот анализ обязательно фигурирует), ну и что-нибудь диковинное: паразиты, токсины, металлы.

– На золото – дополнительно шестьдесят рублей, – спешно ввинтила в мое перечисление худенькая брюнетка с шаловливым прищуром.

«Экая егоза, видимо, именно ей поручают докладывать о выявленной онкологии», – подумал я про себя и продолжил вслух:

– Мне бесконечно льстит, что я вызвал у вас ассоциацию именно с этим металлом, но был бы не прочь и про цинк с железом осведомиться.

Посчитайте весь доступный спектр таблицы Менделеева.

В общей сложности затратная часть составила пять тысяч четыреста рублей. Пересчитав деньги, другая барышня сообщила мне, что результаты анализов будут в самом скором времени, мне их сначала вышлют электронной почтой, а потом я смогу заехать в клинику, чтобы забрать распечатанные на фирменных бланках результаты и получить обстоятельные консультации у врача.

Надо отдать им должное: тем же вечером мне на электронную почту пришли три листа, заполненные вызывающими уважение символами. Кое-что я понял и сам. Понял, что у меня нет СПИДа, сифилиса, гепатита В и С, сахарного диабета и хламидий. Про онкологию прямо ничего сказано не было. Смирившись с тем, что, видимо, о некоторых вещах принято узнавать непосредственно от врача, я на следующий день отправился в клинику. Барышни меня узнали сразу, выдали бланки и отправили к врачу – тоже юной, но очень строгой барышне в очках без диоптрий.

– Простите меня, но нельзя ли в общих словах? Машина ждет, – попросил я. – Что бы вы могли сказать о человеке с такими анализами?

– Я могла бы сказать, что этот человек никогда не пил, не курил, не употреблял наркотики, не имел связей с противоположным полом, не работал, жил в экологически благоприятной области, тщательно следил за собой, и ему было около десяти лет.

– А онк… – начал было я.

– Забудьте, – прервала меня барышня-врач и развела руками. – В вашем случае даже отечественная медицина бессильна. Только за холестерином следите – ешьте меньше жирного.

В смешанных чувствах я покинул клинику и сел в ожидающую меня машину. По дороге я поделился с водителем впечатлениями от первого за сорок три года посещения лечебного учреждения по своей воле. Водитель (мужчина серьезный, с жизненным опытом, хороший дядька, кстати) выслушал мой рассказ и на словах «не пил, не курил, не употреблял наркотики, не имел связей…» заключил: «Не жил, короче».

P. S. К чему я про все это рассказал? С Рождеством хотел поздравить. Воистину нет предела милости Божией. В Его власти превратить наши мятые биографические черновики в чистые листы, пригодные для нового заполнения каллиграфическим почерком, без клякс и помарок, чем-то вдохновенно прекрасным и предельно осмысленным. И если даже у такого демона, как я, как выясняется, еще есть кое-какие шансы, то вам, мои возлюбленные братья и сестры, кроме как «ура» крикнуть, ничего не остается. Здоровья вам, любви и терпения, все остальное – вопрос трудоспособности.

Вот и все, что я могу сказать о сексе

Что ни тема, то абстракция. В живописи доступную мне меру условности я ограничил импрессионистами. Ни «Черный квадрат» Малевича, ни мосластые тетки Петрова-Водкина не ассоциируются у меня с прекрасным, не побуждают мою истерзанную противоречиями душу воспарить от «дольнего» к «горнему», а соответственно, не выполняют для меня первичной задачи искусства – вдохновлять. С музыкой такая же ерунда: мои пограничные столбы вкопаны на границе раннего Шостаковича, далее всё для меня – кошачьи концерты. Посему тщетно искать во мне благодарного собеседника в отвлеченных областях творческой самореализации, а уж тем паче в вопросах, в принципе не подразумевающих ответов.

И когда редакция «Русского пионера» объявила темой номера секс, инструкция по личной гигиене – первое, что пришло мне в голову. Этот поистине бездонный океан беспрерывно совершенствующихся средств против перхоти и банных грибков и чудотворных антигеморроидальных бальзамов захлестнул мое сознание. Мне захотелось поделиться всем, что я знаю, помочь недугующим соотечественникам определиться с выбором лекарственных препаратов, оградить от сонма шарлатанов и просроченных молодильных пилюль, хоть и привезенных из Лондона. Однако здравый смысл подсказал мне, что совсем не за это редакция готова платить деньги. Скорее всего, ее больше интересуют правдивые рассказы о яростной беготне без трусов по городу, индивидуальном комплексе нелепых телодвижений и беспроигрышных обоснований для одноразовой случки. И я сник.

По милости Божией я принадлежу к следующему звену эволюционной цепочки, мне абсолютно недоступно разделение причинно-следственной связи между сексом и деторождением. Мало того, меня искренне печалит судьба несчастных «лавлузеров», испытывающих наркотическую зависимость от зуда в пахово-мошоночной области. Большинство уважаемых мною людей диагностировало бы эту беду как следствие генетических нарушений и просто распущенности. Мною, в силу пастырских обязательств, эта истина принимается сложнее, поскольку предполагает созидательное действие. На данный момент я не вижу иного выхода, как посильный обмен опытом в пределах обозначенной темы.

Итак. В преддверии моего очередного дня рождения мой старый друг Егор, мужчина осанистый и при бороде, озадачился вопросом, чего бы мне подарить. Не сумев самостоятельно определиться, он обратился ко мне за консультацией. И для меня этот вопрос оказался непростым. В том, в чем действительно я нуждаюсь, – душевный покой, рождение еще одного ребенка и дополнительные жилплощади, – Егор мне был не помощник, все остальное я уже имею. После обстоятельных дискуссий за распитием тридцатилетнего пуэра мы остановились на клюшке для гольфа с выгравированной дарственной надписью «Отцу Иоанну от благодарных прихожан». Сказано – сделано, и мы с Егором отправились на поиски подарка. Искомая торговая точка в районе Фрунзенской набережной, где можно было выбрать клюшку, оказалась закрытой по причине ремонта. Пришлось воспользоваться Интернетом для обнаружения другого магазина. Всемирная паутина рекомендовала магазин на Октябрьской. Но в срок мы не поспели, а продавец с большими испуганными глазами из-за запертой стеклянной двери наотрез отказался продлить свой рабочий день на десять минут. Видимо, до нашего прихода тысячи возбужденных игроков в гольф смели с прилавков весь представленный ассортимент.

Опечаленные очередной неудачей, мы с Егором спустились с мраморных ступеней магазина на теплый асфальт и стали размышлять: а собственно, зачем мне клюшка для гольфа, если я в гольф никогда не играл и вряд ли когда-нибудь буду? И тут, о чудо, я обратил внимание на распахнутые двери бутика справа от нас. Чем-то уютно притягательным повеяло изнутри. Зеленая ковровая дорожка, отзвуки музыки романтического настроя, пряные запахи с вплетенной сандаловой ноткой непреодолимо манили вглубь торгового оазиса. «Судьба», – решили мы и шагнули навстречу чему-то гарантированно прекрасному.

Уже на пороге нас окружили три очаровательные барышни с ласковыми лицами и в строгих черных костюмах. Внутренне славя Создателя, мы проследовали за ними, полные решимости купить все, что нам смогут предложить, начиная от переносных дизельных электростанций и заканчивая туристическими путевками в молдавскую глубинку. Сразу мое внимание привлек искусно обустроенный стенд с разноцветными флаконами на нем. Решив, что имею дело с представительством элитной парфюмерной фирмы, я бросился обонять представленные экземпляры. Но первый раскрытый мною флакон пронзил мою носоглотку маслянистым зловонием, отдаленно напоминающим одеколон «Юнкерский» с примесью запаха детской опрелости. Поставленный в тупик таким несоответствием видимого и действительного, я смиренно решил, что произошла досадная ошибка, о которой эти милые, трижды милые барышни-продавцы даже не догадывались. Я открыл другой флакон, и мне в лицо ударило смрадом лежалого омуля. Совсем растерявшись, я обернулся к Егору и обнаружил его в полном оцепенении, с ужасом на лице наблюдающим за весело прыгающей перед ним на полке резиновой пипиской героических размеров.

– Это последняя коллекция, – восторженно проинформировала одна из барышень и преданно заглянула Егору в глаза.

Как человек интеллигентный и по роду деятельности занимающийся техникой, тот не нашел ничего лучшего, как надтреснутым от напряжения голосом поинтересоваться:

– А от сети работает? На такую батареек не напасешься.

– Знаете что, – пришел я на выручку товарищу, – нас больше ароматы привлекают. Единственно, меня немного смущает букет, хотя флаконы выше всяких похвал. Нельзя ли подобрать что-то классическое?

Девушка заговорщицки склонилась к моему левому уху и прошептала: «„Зигмунд“ есть. Номер три».

– Вот и хорошо, хотя «Зигмунд-два» мне больше по сердцу, – быстро согласился я, краем глаза наблюдая, как приходит в себя от пережитого шока бледный Егор.

– Номер два очень редкий, – отчего-то зарделась продавщица. – Но третий номер – для людей. И успех гарантированный.

– Что вы имеете в виду? – рефлекторно уточнил я, попутно соображая, о каком успехе может идти речь.

– Никто еще не жаловался, – клятвенно заверила другая барышня и спросила: – Бельем из латекса не интересуетесь?

– Все есть, – заверил я и кивнул на Егора. – У нас один размер. Разве что плеточку. Наша совсем растрепалась.

Егор в подтверждение моих слов ожесточенно затряс головой. Только тогда я обратил внимание на висящие рядом с флаконами аннотации и внимательно ознакомился с их содержанием. Из текста следовало, что в пузырьках содержится отнюдь не парфюм, а диковинные эликсиры, способные вызывать как у лиц противоположного пола, так и у всей остальной фауны непреодолимое сексуальное влечение к обладателям вышеупомянутых эликсиров. В этот момент к Егору вернулась речь, и он, невесть к кому обращаясь, жалобно произнес:

– Как минимум пять литиевых аккумуляторов АА.

Опасаясь за рассудок друга, я схватил первый попавшийся флакон, расплатился с продавщицей за него немалыми деньгами и поволок Егора к выходу мимо ряда ранее не замеченных мною фиолетовых манекенов в латексном исподнем.

– А плеточка? Есть четыре вида! – крикнула мне вслед продавщица.

– Потом, в субботу, после вечерней забегу! – из последних сил удерживаясь от приступа хохота, прохрипел я.

– Как это исповедовать? – через полчаса после пережитого задумался в кафе Егор, прикладываясь к четвертой подряд рюмке водки. – В подробностях, так, мол, и так: интересовался электропитанием резиновой пиписки, – посоветовал я, но вовремя спохватился. – Мне исповедуй. Не сформулируешь. А я в теме.

– Правильно, – облегченно вздохнул он и попросил пятую рюмку.

Через два дня, находясь на съемках фильма «Пуля-дура 2», где мне посчастливилось символизировать и олицетворять за деньги придурковатого супершпиона, я нашел в кармане куртки купленный в срамном бутике пузырек. Ведомый побуждениями полевого естествоиспытателя и жадностью, я обильно окропил себя «Зигмундом» и начал околачиваться в гримерном вагончике рядом с нашим гримером и моей старинной приятельницей Иринкой Давлетьяровой. Через час тоскливого шараханья по вагончику я не выдержал и спросил:

– Колбаса, ты ничего не чувствуешь?

– В смысле? – не поняла она.

– Ну, – замялся я, – каких-нибудь чувств дополнительных, порывов неудержимых?

Иринка еще раз подозрительно принюхалась и спросила:

– А что ты ел?

– Побойся Бога! – возмутился я. – Две с половиной тысячи как с куста, а ты мне такие мерзости!

Поскольку она так ничего и не поняла, мне пришлось рассказывать все с самого начала. Смешливая от природы, Иринка полчаса кряду заливалась гомерическим хохотом, потом переводила всех девчонок-костюмеров меня нюхать, потом отобрала у меня сексуальный сироп и тайком обмазала им голову режиссеру Чикову. Далее мы всем творческим коллективом пристально следили за режиссером, но наш эксперимент не увенчался успехом, если не считать обкаканное под конец смены случайной птицей плечо постановщика.

Вот, пожалуй, пока и все, что я могу сказать о сексе.