Текст книги "Записки упрямого человека. Быль"

Совет да любовь

На Троицу я венчал. Новобрачные – ребята хорошие, скромные. Страху со мной, бедные, натерпелись. Все по моей нерадивости: назначили на 6 июня. Нарядно получалось, как обычно: венчание, вечером билеты в Италию куплены. По варианту а-ля рюс, как у людей. Я-то, осел загнанный, в календарь не посмотрел, а это суббота. В субботу, вторник и четверг не венчают, потому что после венчания подразумевается плотская связь, а накануне Божественной Литургии совокупляться истинно православным людям нельзя.

За неделю до венчания прихожу в себя, понимаю ошибку, млею от конфуза. У ребят пригласительные билеты напечатаны, гости собраны, ресторан заказан. Жуть, в общем. Но делать нечего, звоню. У невесты шок. Я говорю: сомнений нет – неугодна Богу ваша сувенирная программа, видимо. Вам предстоит долгая супружеская жизнь, надо на вечернюю прийти накануне, исповедаться, на следующий день причаститься обоим и уже потом под венец. Спешу отдать должное мудрости и смирению ребят – согласились.

А это Троица – самая долгая и тяжелая служба в церковном году. Пять часов будьте любезны молиться. Я сам всегда очень уставал на Троичном богослужении. Слаб духом раб страстей и невольник здравого смысла, преподобный отец Иоанн. Однако все прошло очень хорошо. По всему видать: добротный союз, если даже я не смог все испортить. Шхуна познается бурей. В моем случае еще и компас барахлит, идем по звездам. Совет да любовь умеющим быть счастливыми. Или, если точнее, желающим быть счастливыми. Не сексуально реализованными, не социально ответственными, а именно счастливыми. Счастьем тихого понимания, что ты не один, и причем навсегда, даже за внешними пределами бытия. Навсегда. Мистический смысл Таинства венчания заключается в готовности к слиянию душ за вышеупомянутыми пределами в единое существо. Андрогин, ангел. Два начала в едином духе.

Если, конечно, ребятам удастся не предать друг друга за ограниченное здоровьем время. Будем молиться, чтобы этого не произошло. В мире так мало счастья. Временных заменителей, наверно, не так вредных для здоровья, полно, а настоящего счастья мало. Когда-то персонаж любимого фильма сказал: «Счастье – это когда тебя понимают». Ах, если бы все было так просто! Как тебя могут понять, если ты сам себя понять не в состоянии?! Движешься по жизни в полудреме, надеясь, что твой психоаналитик за деньги все структурирует и выведет поведенческую панацею, при помощи которой ты доберешься до чего тебе надо. А чего тебе надо?! Счастья надо. А конкретнее?! Так конкретнее некуда. Только это не место, не событие – это состояние. Причем всегда разное. Какие тут карты, когда адрес ежесекундно меняется! Нет проводника к счастью. Только попутчики. И путь долгий, чаще всего длиною в жизнь.

P. S. Навестили с тетеревицей в больнице другого кума – Игоря Ивановича Сукачева. У него и палата VIP, и лифт прямо в нее, и кнопочка на стене: чаю, пожалуйста, с берлинским печеньем. Только все равно печальный Горыня.

Ногу поломал, в весе прибавил, гулять только через месяц разрешат.

– Наши-то хоть звонят? – спрашиваю его.

– А то как же, – чешет под гипсом пальцем он.

– И чего говорят? – интересуюсь я.

– Да как ты, сначала спрашивают: мотоцикл восстановлению подлежит? – отвечает Игорь Иванович.

– Гады! – вздыхаю я.

– Родные, – улыбается он.

Инсомния

Из всего перечня предложенных эволюцией темпераментов мне достался самый функциональный – сангвиник. И я был просто ошеломлен возможностью проявления на столь благодатной почве незапланированной возрастом дисфункции. Тем паче – инсомнии, проще говоря – бессонницы.

 
      – Что самое важное в жизни, папа? – спросила меня однажды дочь.
      – То, что после самого неважного рассказывают, если время остается, – ответил я.
      (Разговор с десятилетней Варечкой)
 

Все началось с общественных беспокойств. В них прошел весь день. Тектонические пласты чужих суждений и собственных выводов наползали друг на друга, время от времени выражаясь в бессвязных обрывках фраз, высказанных воздуху перед собой, типа: «Логики не вижу, вижу ваше нежелание в зеркало смотреть. И цитаток наугад не стоит лепить. Шестов имел в виду совершенно другое. А на «слабо» даже не начинайте. Всем азартным играм предпочитаю «русскую рулетку». Кишка тонка со мной о смысле жизни дискутировать. Вы ни любить, ни ненавидеть не умеете, электроники недопаянные».

К вечеру тело принялось устало млеть, мозг же отнюдь – только разогрелся, будто дизель по холодку. Тело я положил у телевизора и включил ему старый кинофильм «Чарли и шоколадная фабрика» Тима Бёртона. Дай, думаю, побалую сентиментальщиной, авось задремлет. Тело честно пролежало этот фильм и еще один, не менее мечтательный, потом отказалось подчиняться напрямую, встало и пошло гулять. Бунтовать смысла не было: сам виноват – навскидку пытался спрогнозировать реакцию мирового сообщества на пакистано-индийский ядерный конфликт. Плюс: не смог без внимания новые данные о поведении стволовых клеток пройти.

А уже ночь на дворе. Благо, и погода жуткая – морозно, ветрено, – и район жуткий, что в принципе на местных почти не сказывается, чего объяснить научно нельзя. В общем, все условия для прогулки свободного человека.

Гуляем с телом километров пять в парке за шлюзами. Не видно ни зги, снег, кое-где по щиколотку. По пути невольно вспугнули последнего запоздалого лыжника. Некоторое время чуть поодаль за нами плелась стая из пяти – семи бродячих собак, но приблизиться так и не решилась. Что и понятно: не каждой ночью суровой зимой в глухом лесу одинокие прохожие без явно выраженных намерений встречаются.

Мозг к этому сроку сменил формат передачи на образно-иерографический, отчего даже хозяйственные заботы стали напоминать обрывки видеоклипов с «VH1», то и дело перемежаемых цитатами из «Необходимости себя» покойника Мамардашвили, едко прокомментированных столь мне любезным Эдуардом Лимоновым: «Как близко подошли, заплутались в мотивациях!».

К пяти часам возвращаемся с телом домой, свежие, как утренняя роса. Сна ни в одном глазу. Разве что во рту нестерпимо горький привкус пейота.

Взяли по обоюдному согласию роман Германа Гессе «Игра в бисер» и действительно увлеченно прочли двадцать страниц. Решили книгу сменить на «Столп и утверждение истины» Флоренского. Глубже семнадцатого листа в нее никто не погружался. Не нашли «Столп и утверждение».

Плохо, с пристрастием, смотрели на ряды водочных бутылок. Дома 200 литров водки. Горячительным и патронами на общественные беспорядки в том году запасались.

Тут выяснилось, что утро настало и на работу пора. Позвонили с известием, что машина уже у дома.

Работалось нормально. Очевидно, в процессах, жестко мотивированных финансово, тело включает недоступные для праздности резервы.

Со съемок вернулся вроде бы уставшим. «Ну вот, – подумал. – Сейчас в сон, как в омут». И?! Тело лежало ровно час, потом поднялось и традиционно двинулось на улицу. А привезли меня, извините, к полуночи. Логика тела была очевидна, но я все больше склонялся к виски. Хотя на этом градусе измота – только абсент. Но абсент – как Джуманджи, не факт, что из сказки обратно вернешься. Виски законопослушней, хоть и нудновато. Однако тело отравлению сопротивлялось. Надеялось естественным путем до сна истощиться. Куда там! Человек не подозревает и о малой толике той физической и умственной мощи, коей Господь наделил его.

Я прихватил с собой плеер с «Dead Сan Dance» и к половине четвертого утра обошел под кельтские камлания все работающие в районе ночью учреждения, включая пункт травматологии и трамвайное депо, и даже поднялся по ржавой лестнице на крышу старой котельной. Была у меня в детстве такая же котельная, с такой же лестницей. Еще тогда мечтал забраться. И причем на самый верх трубы, где красная лампочка прямо под облаками горела.

После еще нескольких ночных проказ я убедил тело попробовать горячую ванну и мед. Липкого и полуобваренного в ванной утром меня застала супруга, куда принесла обкаканного во сне Савву. Нежная мать заглянула в мои выпученные, не ко времени осмысленные глаза и крайне обескуражилась.

Тут, как водится, и машина со съемок подъехала.

Работалось хорошо, даже чуть-чуть лучше, чем прежде. С огоньком. Как по мне – немного это странно. Да вот: много и без повода смеялся. По возвращении домой веселое настроение меня не оставило и, когда семья улеглась, я разрешил телу вырваться на улицу. Вышел, взглянул в затухающий горизонт, и он мне категорически не понравился. Да не только он. Все как-то не по-нашему было. Словно рядом, поддавливая этот, двигался другой мир. Время от времени из другого мира прорывались бесформенные объекты. Но не осмысленные еще нами законы природы не позволяли этим объектам себя реализовать в полной мере.

Я пошел по улице прямо, никуда не сворачивая, мимо комплекса зданий налоговой инспекции в сторону Волоколамского шоссе. Соседний мир крался где-то неподалеку, ускользая от глаз за черным зиккуратом электростанции, за черепицей автомобильных крыш, на стоянке, у ослепительно желтой бензоколонки. С каждым шагом его явственное присутствие наполняло мой организм мистической силой. Мне грезилось, что при желании я мог бы легко передвигаться, прыгая по фасадам зданий, верхушкам деревьев, заглядывать в окна и поправлять покосившиеся скворечники. Естественно, на практике я этого предпринимать не намеревался, искренне полагая, что подобные чувства – не более чем случайный набор стандартных нейролептических реакций, и виной тому бессонница. К половине седьмого утра неземные чувства отступили, и я первый раз зевнул.

Через полчаса в районе тушинского аэродрома меня подхватила служебная машина и отвезла на съемки.

На этот раз работалось, как в открытом космосе. Звуки шли издалека, действия были строго скоординированы. Когда объявили обед, я еще 10 минут стоял перед выключенной камерой, пока пробегающий мимо звукорежиссер не предложил перекусить. Разум в общей интриге не участвовал. Разум скользил в верхних слоях общественных мыслеформ, столь же разных, сколь и завершенных. Улучшать их не было смысла – ни одна все равно в этом десятилетии не пригодится. Правда, иногда сквозь сладкую дымку истин прорывались рваные всклоки чьих-то либо нарко-, либо похмельных прозрений. Прорывались и вновь со стоном погружались в безбрежную, вязкую ширь.

В конце смены я зевнул второй раз. Третьего не было, потому что я уснул по дороге домой, в машине. И пока ехал – выспался. Очнулся у своего подъезда бодрым весельчаком! Понял, что пилюль не миновать. Нашел в «Яндексе» фармакологию, подобрал препараты, заказал с курьером. Пока тот ехал, я молился, по доставке принял тройную порцию мелатонина и уснул. А следующим днем Прощеное воскресенье было. Я у всех, кого поймал, прощения попросил. За что – не очень понятно. Чужого не брал, за глаза не обсуждал, разве мог раздражать самим фактом своего существования. Это – да. Мог. Так и прощения искренне просил.

И бессонница отступила. Но пришли сны. И какие! Но об этом позже.

Условие «Трех Г»

Каждому свой крест. Кто-то зависим от сладкого. Я всю жизнь борюсь с душегубскими тенденциями в бездонных топях своего подсознания. В этой изнурительной схватке я часто прибегал к ухищрениям: путешествовал, собирал марки и занимался физкультурой. Последнее меня наградило кратковременным, но фантастическим обонянием.

Дело в том, что на одном из дружеских поединков я пропустил ногу спарринг-партнера себе в голову и получил нокаут, вследствие которого то ли трижды сломанная перегородка носа вернулась на место, то ли освободились от лишнего серотонина сосуды головного мозга, но я впервые перестал жить по условию «Трех Г», то есть перестал чувствовать только газ, говно и Гуччи. Я почувствовал всё. Я узнал, как пахнет алюминий, что получается от регулярного соприкосновения шелка с кожей после солярия и еще тьму никчемной чепухи. Чтобы обретенный дар не пропал бесполезно, я обстоятельно обнюхал сотни парфюмерных полок, имел столько же бесед с чудовищно неосведомленными в нужной области продавщицами и выбрал для себя три-четыре беспроигрышных аромата: «Sables» Annick Goutal, «Messe de Minuit» Etro (любимый аромат отравленного Иоанна Павла I), «Heliotrope» (запах цианидов) той же фирмы, «Querelle» Parfumerie Generale (фаворит князя Лихтенштейна Алоиза), ну и т. д., совсем на любителя, типа «Rien» Etat Libre d’Orange. Хотя, наверное, мало кому интересно, что аромат «Rien» – это обонятельный шлейф свежей венозной крови, а эфемерной сущностью «Amouage» служит селитра.

Также, покуда была возможность, я тестировал женские ароматы и пришел к неприличному выводу, которым делиться не дерзну. Но для общей картины выражусь так: для женщины вопрос парфюмерии – не более чем вопрос гигиены. Первой это поняла мадам Коко, и поэтому ее продукция безупречна, особенно «Sycomore». Для понимающего: «Sycomore» – это первый шаг к каннибализму.

Будь такая возможность, я бы сделал рекламным слоганом «Шанели»: «Вкуснее только дети».

Слава Богу, к концу второго месяца дар начал увядать, пока мое обоняние не вернулось к прежним условиям «Трех Г». Иногда, из-за дикой усталости или по причине стресса, я ловлю отголоски животного эфира и пугаюсь этого. Некоторые вещи лучше не знать, как, например: что добрая половина правительственных чиновников высшего звена зверски мажутся феромоновыми духами. Во-первых: это не работает. Во-вторых: это не характеризует их как порядочных людей. Данные срамные масла продаются в соответствующих магазинах наравне с фаллоимитаторами. Ну да, «Новая заря» с ними!

Волшебно пахнет водка. Не потому, что приятные ассоциации, а действительно волшебно: что-то отдаленно связанное с холодной лавой. Приблизительно. Здорово пахнет электричество. Понятно, что озон, но там еще и свежая ржавчина. Золото пахнет гречишно-медовым сбором. Серебро – киноварью. Алмазы – сухим бездрожжевым хлебом. Хотя, может быть, это только игры лукавого разума.

P. S. Из линейного парфюма самый интересный пример – «Macassar» Rochas, недаром Андрей Миронов предпочитал его всем остальным. Но этот аромат, по-моему, сняли с производства.

О свободе выбора

Волею моей кареокой голубки Оксаны, лупанувшей мою машину о бордюрный камень, я был выброшен на двухнедельный срок из кожаного салона БМВ в самую гущу столичной обыденности. Я покатался в метро, на трамвае и в маршрутном такси, насытил слух городскими шумами, пристально вгляделся в осоловелые лица соотечественников. И в принципе остался всем доволен, кроме двух плакатов: на одном пестрели глумливые предвыборные лозунги типа «Голосуйте за „Единую Россию“», на другом было размытое изображение лыбящегося подонка с телефонной трубкой и надпись: «Информаторов не выдаем». О последнем и говорить не хочется. Если бы я был Япончиком (Царствие ему Небесное), то обязательно бы послал по указанному адресу доверенное лицо с паяльником. О первом рассуждать интереснее, поскольку и в моей жизни имеется случайный политический опыт.

Году этак в девяносто четвертом я баллотировался в Государственную Думу от партии «Зеленые». Не то чтобы я любил до одури мишку панду, но не мог отказать закадычному другу Николаю Гастелло, в то время промышлявшему политическим пиаром, да и в деньгах нуждался.

Партию я возглавлял недолго, пока она не оттянула нужное количество электората от коммунистов, а косоглазый хам – координатор партии СПС (тогда еще знавшей свое место для поцелуев) – не дал сигнал снять свои кандидатуры с предвыборной гонки. Однако по существующему регламенту я, как один из лидеров партии, был обязан баллотироваться еще и в своем родном Тушино как одномандатник. И хотя слово «одномандатник» мне категорически претило, но договор есть договор. Я был вынужден выпустить агитационный листок и провести предвыборные прения с другими кандидатами на районном телевидении и в Доме культуры. Для листовки я выкрасил волосы в неестественно белый цвет и сговорился с местной братвой о строительстве новой бани на Комсомолке. В этом, собственно, и заключались все мои предвыборные обещания: «Ничего не обещаю, кроме новой бани на Комсомолке».

Хотя, даже при описанной выше чистоте побуждений и ясности мышления, стыдно признаться, но и я провел несколько часов у зеркала, чванливо откидывая со лба непокорную прядь и повторяя воображаемому собеседнику: «Фамилия? Вы уволены. Майор, возьмите с него подписку о невыезде и оформите бумаги на обыск квартиры».

«Кысса, я против золотого унитаза: во‐первых, холодно; во‐вторых, его, если что, не вынесешь. Красить тоже жалко».

«Я думаю, что по праву эта высокая награда принадлежит не мне, а тем тысячам простых русских людей, положившим свои жизни на алтарь служения Отечеству».

«Где? На проходной? Что?! В отчаянии?! Одноклассник?! Чей одноклассник? Мой? Касим, мой одноклассник Гарри Поттер, а этого гони в шею».

Короче говоря, демоны власти и всего, что с ней связано, терзали юную душу.

Прения на телевидении я провел с кандидатом от партии ЛДПР, которому заблаговременно пообещал сломать руку, если тот будет сквернословить в эфире. Прения в Доме культуры прошли смешнее, потому что в них участвовали сразу несколько кандидатов: седовласый генерал казачьих войск, увешанный до причинных мест орденами за взятие Шипки и битву при Грюнвальде, кандидат-самовыдвиженец, доктор экономических наук, лично собравший необходимые для регистрации сто тысяч подписей, и господин Шохин, приехавший в машине с правительственными номерами на прения последним, в силу того что в Тушино он был в первый раз и заплутал.

Генерал истошно визжал что-то о жидомасонском заговоре и звякал орденами; самовыдвиженец тихо читал сорок минут с листа какие-то цифры и пил корвалол; я посоветовал не голосовать за меня, потому что обязательно проворуюсь, а выбрать местного жителя, которому доподлинно известно, в чем нуждается родное Тушино; господин Шохин сухо хвалил политическую линию, проводимую правительством Бориса Ельцина. Стоит ли говорить, что в ходе последовавшего на неделе голосования господин Шохин одержал сокрушительную победу, после чего ни разу в Тушино не появлялся. Мне досталось семь процентов, остальные разделили один на всех. Даже самовыдвиженец, хотя мы проголосовали за него всей семьей.

С тех пор я навсегда утвердился во мнении о недопустимости своего участия в заведомо абсурдном мероприятии, унижающем здравый смысл и достоинство русского человека. И даже если бы миллионы сограждан предложили мне возглавить нашу богоизбранную державу, я бы согласился только при условии восстановления монархического строя и моего немедленного помазания на царство, после чего, руководствуясь соображениями чести, ввел бы комендантский час, публично казнил девяносто процентов правительственных чиновников и нанес ядерный удар по Америке. Иначе говоря, сам за себя я голосовать бы не стал. Быть политиком и оставаться нормальным человеком невозможно. Поэтому призыв голосовать за какую-либо политическую партию для меня звучит как приглашение к оральному сексу. Успокаивает одно: в российском варианте этого паскудства хоть партнер заранее известен, чего нельзя сказать обо всем остальном цивилизованном мире.

Бухло, бабы, поножовщина

Водка – никогда не упоминаемый, но всегда присутствующий элемент любого уравнения квантовой физики.

Каждый раз, когда я проезжаю мимо сияющих чистотой витрин магазинов «Ароматный мир» или «Мир виски», губы мои невольно складываются в нехорошую улыбку, схожую с улыбками владельцев пикейных жилетов при виде автомобиля Адама Козлевича, – в бессмертном произведении Ильфа и Петрова. Не то чтобы я имел какие-либо претензии к объектам вожделения дипломированных сомелье или проявлял высокомерие к записным пьяницам, отнюдь: весь испытываемый мною комплекс чувств относится только ко мне и к моим противоречивым, хоть и, не скрою, теплым отношениям с главным компонентом всего спектра алкогольных утешений – спиртом.

Прежде всего надо отдавать себе отчет в том, что настоящее удовольствие от алкоголя получаешь только на стадии отравления. С этого знания, наверное, и следует начинать ознакомление детей с предстоящим большинству из них испытанием. Дальше я бы открыл сюжетную схему вышеупомянутого: бухло, бабы, поножовщина. Все остальные предлагаемые интриги – суть облегченные, для дам и интуристов, варианты первой.

Мои отношения с Бахусом начались довольно поздно, но развивались стремительнее сексуальной интриги половозрелого бабуина. В двадцать пять лет я понял, что пора пить, иначе придется забыть о карьерном росте и новых знакомствах. Пили все, пили всё, пили всегда. Пили поодиночке, пили компанией, пили заочно. Как человек обстоятельный, прежде чем броситься с головой в бездну оголтелого пьянства и сопутствующих ему безобразий, я провел ряд клинических исследований в поисках идеального напитка.

Разумеется, я прошел путем, проторенным моими великодушными предшественниками: водка «Столичная» у таксистов, спирт «Рояль», водка «Абсолют» во всех ее ипостасях, водка «Финляндия» во всем ее многообразии, ну и текила, ром, виски, коньяк, сливовица, граппа, абсент. С последним сложились особенно трогательные отношения. По прошествии определенного времени с любезной помощью старших товарищей, искушенных в поставленном вопросе, я ознакомился с лучшими образцами мирового виноделия и пришел к убеждению, что в силу своей толстокожести я буду только оскорблять этот вид продукта его употреблением. Пиковый результат достигался неимоверно долго, с ощутимым вредом для пищеварительного тракта, вкус поражал своей схожестью со вкусом скисшего сока, чем, собственно, вино и является. Образно говоря, не пер я на дизеле.

С коньяком, при всех его неоспоримых преимуществах перед вином, тоже как-то не сложилось. Хотя я возлагал на коньяк немалые надежды. Тут вся неувязочка в том, что у коньяка прекрасный послужной список, он, как женщина, требует обязательств, а это плохо соотносится со сверхидеей самого алкоголя. Однако не скрою своего умиленного восхищения при наблюдении за процессом приятия коньяка людьми, что-то смыслящими в нем. Эти трогательные тисканья в ладони полупустого бокала для нагрева пьянящей субстанции, это обонятельное проникновение обладателями здоровых гайморовых пазух, эта забавная осведомленность о марке коньяка и годах выдержки. Для меня отчего-то над процессом презентации коньяка всегда витает дух Валерии Новодворской с ее принципиальным неприятием текущей реальности и готовностью берсеркера к борьбе с представленным на тот момент режимом. Иначе выражаясь, тупит коньячок при ускорении на обгоне.

Был у меня случай: мой лучший друг – человек, совершенный во всех отношениях, включая финансовые, – манил меня купленной на аукционе бутылкой из подвалов Буонапарте. Когда же я узнал, что в моем бокале плескается стоимость пятой модели БМВ, мною овладела безысходная троцкистская тоска и тяга к изменению государственного строя. А нам, Охлобыстиным, такие чувства испытывать ни к чему. Державники мы, поелику нам всегда было чем заняться. Не скучаем. Да-с!

Вот, например, сливовица скучать не дает. Помню, шарашили американские свободолюбцы ракетами по мирному населению тогда еще Югославии, и я на паях с шестым каналом снимал Пасху в кафедральном соборе Белграда. А под утро пошли на местное телевидение «перегонять сигнал», очередь за съемочной группой из Германии заняли. Чувствую, часа два мы здесь прокукуем. Предложил своей съемочной группе немцев предупредить и пойти раки (сливовицы) употребить. Оператор наш, за ночь страха натерпевшийся, тут же согласился, а директор, наоборот, речь о гражданской ответственности затеял. Плюнули мы с оператором на какую-то дополнительную ответственность, в Уголовном кодексе не прописанную, а оттого и никаких романтических ассоциаций у нас не вызывающую, немцев предупредили и пошли искать, где нам поблизости раки нальют. Директор покобенился и за нами поплелся. На соседней улочке нашли кафе, заказали у старика-официанта по сотенной на брата, но выпить не смогли, расплескали, потому что в здание телевидения ракета угодила и смела это здание в пыль, вместе с немцами. Хотя не уверен. Когда я с главным немцем сговаривался, он тоже сливовицей заинтересовался. Смекалистый народ эти немцы.

Кальвадос, опять же, – это выбор Джона Грея, у которого «Мэри была всех прекрасней». Не напиток, а книжка-раскладушка про жизнь смелых и красивых людей. Не могу ничего отрицательного припомнить в связи с этим напитком. Одни «анкл бенс» и «бесаме мучо». Как-то пожалел он меня. Ан нет, было! В совсем юном возрасте я, вдохновленный им и распирающими меня надеждами на счастье, въехал на мотоцикле в метро. Лихо проскочил турникет мимо визжащих старушек-контролеров, прогрохотал по ступеням лестницы, невысокой, благо, и лихо соскочил на рельсы, где толком покататься не удалось – поезд дорогу перегородил, и на плечи дежурный милиционер прыгнул с нелепыми криками. Эх, глупая, но искренняя юность!

Но при этом выпади мне возможность изменить прошлое, стал бы я менять? Да ни при каких обстоятельствах! Что бы там ни было, но я такой, потому что это было. Эффект бабочки. И пусть шрамы от хмельных переделок испортили мне татуировку на левом плече, колотая клюшкой для гольфа правая ключица перед грозой посасывает, до полусотни раз сломанная переносица не дает в полной мере насладиться любимым букетом «Полуночной мессы» Этро, а самодержец одной карликовой державы до сих пор держит на меня обидку за попытку помыть его одетым в ванной комнате «Карлтона» (но это было выше моих сил: самодержец был вылитый Ипполит из «Иронии судьбы») – пусть всёвсё против, но двести пятьдесят граммов водки, махом выпитые когда-то моей возлюбленной, не позволили ей разглядеть меня толком, и в итоге я пятнадцать лет счастливо женат, а этого мне вполне достаточно, чтобы реабилитировать настоящий алкоголь.

Тем более что я выжил, чего нельзя сказать о Леше Саморядове, Саше Соловьеве, Толе Крупнове, Никите Тягунове, Наде Кожушаной, Пете Ребане, Владе Галкине и еще сотне-другой бесконечно талантливых молодых еще людей. Но это жизнь. Помните, в фильме «Мосты округа Мэдисон» один из главных героев задает вопрос: «А что случилось дальше?» Другой главный герой отвечает ему: «А дальше случилась жизнь».