Текст книги "Бестеневая лампа"

Иван Панкратов
Бестеневая лампа

В книге полностью сохранен авторский стиль.

Охраняется Законом РФ «Об авторском праве и смежных правах». Воспроизведение книги любым способом, целиком или частично, без разрешения правообладателей будет преследоваться в судебном порядке.

© Панкратов И., 2022

© ООО «Альтернативная литература», 2022

* * *

От автора

Одним эта книга может показаться сухим и занудным учебником военно-полевой хирургии. Другим – инсайдерским откровением врача со стажем более двадцати лет. Но это ни то и ни другое.

Это рассказ о старой врачебной школе, которая причудливо преломляется и отражается в нас, теперешних докторах. В тех, кто ещё успел застать седых апологетов анамнеза и осмотра, пытаясь быть хоть в чем-то похожими на них, быть достойными их памяти. Правда, это не всегда получается…

Я посвятил книгу своему деду, Владимиру Николаевичу Опоцкому (1919–2013) – хирургу, создавшему нашу династию. Мастеру своего дела, отдавшему медицине всю жизнь. Этот человек учил меня тому, что я умею сейчас – лечить, думать, смотреть, анализировать, принимать решения.

Мне повезло – я, как и Ньютон, стоял на плечах гигантов. Мне, словно скрипачу, ставили руку – только в ней был не смычок, а скальпель. За пять минут показывали то, к чему другие приходили десятилетиями методом проб и ошибок. Мне загадывали загадки – и не подгоняли с ответом. Подсовывали книги, рентгеновские снимки, истории болезни – и терпеливо ждали, когда всё это отложится в голове молодого хирурга.

Конечно, здесь будут не только врачи. Без пациентов и друзей эта книга не появилась бы на свет. Непременно женщины – куда ж без них? И всё это высветится в лучах бестеневой лампы – без прикрас, без купюр. Всё, как есть.

Но вы же понимаете – все совпадения случайны, все персонажи вымышлены.

И ни один пациент не пострадал.

Анестезиолог, поправьте свет. Мы начинаем.

Предисловие

Известно, что писательство, сочинительство – это не профессия, а вредная привычка. А вот врач – одна из самых уважаемых профессий на планете. Подавляющее большинство людей на протяжении всей жизни легко обходится без художественной литературы. А вот к медицинской помощи прибегает каждый смертный: по крайней мере, в цивилизованных странах.

Поэтому, если меня спросит какой-нибудь юноша со взором горящим, быть ли ему литератором или врачом – я отвечу: «Только врачом!» Это так же надёжно и престижно, как писательство.

За подтверждением можно обратиться к Конан-Дойлю, Вересаеву, Чехову, Булгакову, Аксёнову: все они начинали свой путь с медицины.

Должен уверенно заявить, что эта профессия – лучшая для писателя. И вот почему. Врач ежедневно сталкивается с человеческим страданием, наблюдает людской род с неприятной стороны. Видит то, что обычно сокрыто от обывателя: кровь, гной, ужас, отчаяние, отнятые конечности – и, наконец, смерть во всей её кошмарной неизбежности. Одновременно он подмечает и другое: как люди преодолевают болезни и выздоравливают. Сегодня пациент лежит на операционном столе, готовится испустить последний вздох и зовёт нотариуса для составления завещания – а спустя месяц, глядишь, выписывается, смеётся, передумал умирать.

Так понемногу приобретается знаменитый врачебный «профессиональный цинизм», который на самом деле никакой не цинизм, а просто опыт.

Но и писатель тоже работает с человеческим страданием. Более того, он его ищет. Его тянет туда, где кровь, боль и смерть. Ведь если не видел этого – ты не писатель никакой. И вот сочинители отчаянно рвутся в те места, где можно получить экстремальный опыт, едут воевать, сидят в тюрьмах, отправляются в самые дальние и опасные путешествия.

А у врача всего в избытке прямо на рабочем месте.

Итак, перед нами роман Ивана Панкратова: вполне традиционные записки военного хирурга, причём потомственного, в третьем поколении.

Конечно, это, прежде всего, классический производственный роман со множеством профессиональных деталей и подробностей. Особенно ценно, что есть юмор автора – не только специфический врачебный, но и писательский тоже. Его отметим особо: дело в том, что юмор в русской литературе – в большом дефиците. У нас на одного весёлого Довлатова приходится тридцать угрюмых Солженицыных.

Но эта книга создана не для того, чтобы повеселиться.

Лично мне «Бестеневая лампа» напомнила сочинения Артура Хейли – когда-то очень модного американца, мастера производственного романа, воспевшего профессионализм и квалифицированный труд.

Мы ведь давно поняли, что миром управляют профи.

«Бестеневая лампа» – история именно профи, человека на своём месте, обладателя специальных знаний.

Герой «Лампы» – вполне объёмный, живой, ничто ему не чуждо; он мечтает о карьере, думает о деньгах, заводит служебные и внеслужебные романы, но всё главное в его жизни происходит на работе, в операционной.

Что же мучает его, молодого военного хирурга, капитана Платонова – списанного, надо думать, с самого автора?

Мы ведь понимаем, что у героя должен быть внутренний конфликт. Глубокое душевное сомнение.

У него есть волшебная палочка: дед, опытнейший хирург, прошедший войну, сделавший тысячи операций, спасший тысячи жизней. Патриарх, для которого нет секретов и тайн, и о нём внук говорит так: «дед знал про армию всё и даже немного больше».

Ему, старику, пенсионеру, и адресован главный вопрос капитана Платонова:

– Ты же видишь, как изменилась медицина, как изменились люди – скажи, дед, мы деградируем?

Вопрос, честно сказать, страшный.

Ответа на него нет. В хорошей книге его никогда нет, зато есть точно поставленные вопросы, а решение каждый читатель находит сам.

Дед героя говорит так:

– Не растеряйте это. Старую школу не профукайте. Пока мы живы…

Название «Бестеневая лампа» намекает на полную правдивость, откровенность. Ничто не остаётся в тени. Нет обстоятельств, о которых автор пытается умолчать. Лучом света выхвачены мельчайшие подробности: тут и карьеризм, и непрофессионализм, и дедовщина, и сокрытые правонарушения, и глупость пополам с разгильдяйством. И, наконец, вечный, неизбывный армейский бардак.

Роман начинается как набор новелл, расположенных последовательно, наподобие вертикального сериала. В большинстве случаев на помощь капитану Платонову приходит уже упомянутый его дед-ветеран, выступающий одновременно и ментором, и спасителем ситуации. Но затем история ускоряется, возникает сюжет и саспенс: и солдатики оказываются не так уж и просты, и военврачи демонстрируют лучшие качества, заслоняют друг друга от пуль, спасают коллегам репутации. Явных героев нет, но нет и негодяев, все амбивалентные, каждый прав по-своему. Всё это вызывает в памяти то романы Германа-старшего, то советский телефильм «Дни хирурга Мишкина», то американский сериал «Больница Никербокер».

Рискну заявить, что современная военная хирургия образца последнего десятилетия нынешнего века впервые описана столь подробно, интересно и необычно.

Есть у романа и недостатки: иногда многословие, иногда уход из производственного жанра в анекдот. Но, к счастью, это не портит общего впечатления. Автора вывозит ясный, точный и простой язык, а также остроумие, и наблюдательность – умение видеть то, чего не замечают другие.

Читателю романа «Бестеневая лампа» повезло.

Прочитаешь – и хочется жить.

Прочитаешь – и веришь, что однажды тебя спасут, вытащат.

Соберутся умные взрослые люди и будут спорить, какие у пациента температура и гемоглобин, что видно на рентгеновском снимке. Потел ли больной и каков его аппетит.

Лично я рад, что у нас теперь есть такая книга; что создан роман, в котором описан труд человека, его сомнения, ошибки и удачи.

Андрей Рубанов,

российский прозаик, кинодраматург

Часть первая
«Итальянский метод»

И хотя его руки были в крови,

Они светились, как два крыла…

«Наутилус Помпилиус» – «Воздух»

1

В тот день случилось событие, которое изменило жизнь Виктора Платонова – сержант Терентьев сломал челюсть рядовому Липатову.

Вроде не первый буйный сержант в армии, не первая сломанная челюсть – но карты легли так, что плохо от удара стало не только Липатову.

Избежать драки было невозможно. Терентьев, само собой, понятия не имел, кого он встретит в госпитальной палате, когда зайдёт туда. Липатов же не ожидал увидеть сержанта, которого он полтора месяца назад послал нахрен из окна вагона на какой-то безымянной сортировочной станции под Томском. Причём тогда он сделал это очень смело – поезд уже отъезжал, и высунуть в окно средний палец казалось делом совсем неопасным. Но Министерство обороны распорядилось таким образом, что всех привезли в итоге в один город: Липатова – служить, а Терентьева – дослуживать.

Всё, что успел сержант сделать, войдя в палату, так это положить на кровать мыльно-рыльные принадлежности и обвести всех взглядом. Спустя секунду он бил Липатова наотмашь в скулу.

Их растащили мгновенно, но из угла рта пострадавшего уже текла струйка крови, а сержант растирал ладонью левой руки костяшки на правой – уж слишком хорошо он вложился в этот удар.

На шум в палату вбежала медсестра Светлана. Понять, что произошло, из диспозиции «Все держат Терентьева, а Липатов у окна прижимает руку к лицу» было очень просто. Она выругалась коротко, но ёмко – и рванула в ординаторскую.

Платонов, оставшийся на обед, сидел в кресле, закинув ноги на стол и читая новый роман Стивена Кинга. Услышав, как открылась дверь, Виктор быстро скинул ноги на пол. Света ворвалась вихрем:

– В третьей палате драка, Виктор Сергеевич!

Платонов встал с кресла.

– Пойдём глянем, что к чему…

К тому времени инцидент себя исчерпал. Липатов сидел на кровати и щупал пальцами постепенно опухающую щеку. Пара его товарищей была рядом – на всякий случай, если Терентьев полезет снова. Сам виновник драки стоял в углу, сослуживец из части слегка придерживал его плечом.

Платонов вошёл вслед за медсестрой, осмотрел поле боя, приблизился к рядовому и встал напротив так, чтобы свет падал тому на лицо. Взял аккуратно за подбородок, покрутил голову в разные стороны.

– Рот открыть сможешь?

Тот попробовал, сумел раздвинуть губы на сантиметр и охнул.

– Где болит?

Липатов указал на левую половину лица, у самого угла челюсти.

Платонов прошёлся там пальцами, отметил неровность контура, вздохнул, повернулся к медсестре.

– Программа такая. Липатова в рентген – без истории болезни. Пусть опишут на отдельном листе. Что делать, чуть позже сообразим. С этого героя, – он указал на Терентьева, – объяснительную. Со всех, кто в палате – тоже. Вариант «Я спал и ничего не видел» – шаг в сторону досрочной выписки в часть. Широкий шаг. Уверенный, я бы сказал.

Он подошёл к сержанту. Тот смотрел на него безо всякой злобы, прекрасно понимая, что натворил.

– Руку покажи, – Платонов протянул к нему ладонь.

Терентьев показал. Костяшки были с виду целыми, но багрового оттенка.

– Возьми мои два пальца, зажми в кулаке.

Сержант сжал – крепко, никакой слабости Виктор не ощутил.

– Болит?

Терентьев отрицательно покачал головой.

– Этому рентген не надо, – сказал для сестры Виктор. – Из третьей палаты переместить его в пятую, к офицерам. Появишься рядом с третьей – поедешь в комендатуру сразу же, не дожидаясь дознавателя, – пояснил он, глядя в глаза сержанту. Тот молча взял с кровати свой пакет и вышел в коридор.

Света махнула Липатову рукой. Солдат встал и направился вместе с ней на рентген.

Платонов обвёл всех взглядом и напомнил:

– Через десять минут жду объяснительные в кабинете. И там чтобы чётко написано было, кто кого ударил. Время, – он посмотрел на часы, – тринадцать пятнадцать. Это чтобы показания у вас не сильно расходились. Все всё поняли?

Вразнобой послышались утвердительные ответы.

– Вот и прекрасно.

В коридоре Виктор увидел, как разводящая санитарка с Липатовым спускаются по лестнице, достал радиотелефон, позвонил Ковалёву в рентген и вкратце описал ситуацию. Было такое далеко не впервые, травму сначала проще диагностировать и только потом по ней докладывать – начальнику, ведущему хирургу и командиру. На отдельном листочке это писалось на случай, если можно было как-то скрыть происшествие, но в данном случае Платонов такой возможности не наблюдал. Перелом челюсти не синяк на попе – его теперь в стоматологическое отделение придётся переводить, шинировать. Плюс страховка положена.

Виктор вздохнул. На этот раз мимо командирского гнева они вряд ли проскочат. Драка в отделении, перелом, доклад в округ – тянет как минимум на выговор, а то и на неполное служебное соответствие. Могло случиться всё что угодно. И Рыков ещё, как назло, в отгуле после дежурства по части. Надо бы ему доложить…

Платонов позвонил. Начальник не ответил. Не взял трубку, хотя Виктор выслушал по-честному долгий отстук гудков. Значит, придётся решать ситуацию самому.

– Давай, капитан, разруливай, – сказал он сам себе.

Для начала он решил дождаться снимка и его описания. Потом спросить у начальника стоматологии, как быть в этой ситуации, и уже с полученными результатами докладывать ведущему хирургу. На этот план он отвёл минут двадцать, максимум двадцать пять. Нашёл в органайзере контакт санитарки, что ушла с Липатовым, позвонил, попросил её потом со снимком заглянуть в стоматологическое отделение – благо, оно было там напротив, чтобы показать снимок Кузнецову.

– И сразу бегом ко мне, – добавил он в конце разговора, закинул ноги на стол и вернулся к чтению.

На столе запиликала радиотрубка местного телефона. Виктор разочарованно посмотрел на часы и со словами «Даже в обед достанут…» ответил на звонок.

Вызывающе любезный голос командирской секретарши Анжелы:

– Виктор Сергеевич, вас срочно командир вызывает.

Платонов поначалу хотел сопоставить этот звонок с происшествием в отделении, но по временным интервалам никак не получалось – если только у санитарки не было командирского телефона, или если лично Ковалёв вдруг захотел его сдать.

– Да мало ли что там, – сказал Виктор сам себе. – Переодеться надо.

Он вытащил из шкафа форму и принялся переоблачаться из хирурга в капитана медицинской службы. Это был непреложный порядок вещей – в штаб в халате не ходят.

– Почему у меня сёстры Света, Наташа, Ольга, а у полковника секретарша обязательно Анжела? – задал он вопрос в пустоту ординаторской. – Следующая будет Снежана, наверное. Или Виолетта.

Он поправил галстук, посмотрел на туфли, достал из тумбочки небольшой кусок шинельной ткани, прошёлся по носам, остался доволен. Перед уходом заглянул в отделение и удовлетворённо отметил, как солдаты складывают листочки с объяснительными на стол медсестре.

– Приду и ознакомлюсь, – громко сказал он Светлане. – Я к командиру. Надеюсь, недолго.

До штаба было рукой подать, Виктор прошёл это расстояние, радуясь хорошей погоде и вспоминая на всякий случай статистику отделения за последний квартал.

Но статистика не пригодилась.

Когда он появился в приёмной командира, Анжела подняла скучающий взгляд, махнула головой в сторону кабинета и вновь уставилась в компьютер. Платонов постучал и через секунду, не дожидаясь приглашения, вошёл.

– Товарищ полковник, капитан Платонов по вашему приказанию прибыл, – отрапортовал он, стоя в дверях. Командир, большой, грузный, лысоватый полковник Зубарев сидел не в своём рабочем кресле за большим столом под портретом Медведева, а на кожаном диване напротив двери, где обычно располагалась дежурная смена во время докладов. В руках он держал чашку с дымящимся кофе. На столике рядом располагалась бутылка – предположительно виски.

Зубарев поставил чашку рядом с бутылкой, встал.

– Прибыл – это хорошо, – кивнул он капитану. – Это единственное хорошее за сегодня, что с тобой, Платонов, случилось.

Виктор напрягся. Командир точно не мог знать про драку. Всё остальное не несло в себе существенной угрозы – не сданные вовремя отчёты, непроверенные лазареты в частях и прочие мелочи не относились к тому, за что расстреливают.

– Фамилия Липатов тебе о чём-нибудь говорит? – Зубарев сделал пару шагов навстречу Платонову.

Виктор понял, что всё каким-то таинственным образом выплыло наружу.

– Так точно, товарищ полковник, – отчеканил Виктор. – Рядовой Липатов находится в моём отделении с диагнозом «Флегмона правой голени» с двадцать пятого июня. Выздоравливает, подготавливаем к выписке.

– А по моим сведениям, – командир наклонился к Платонову, – рядовой Липатов сейчас находится в рентгенотделении, потому что какая-то сволочь ему челюсть раздолбала у тебя под носом!

Платонов несколько секунд молчал, но потом понял, что скрывать больше нечего и лучше стать тем, кто доложит первым. Хотя выходило, что он уже второй.

– Так точно, товарищ полковник, – сказал он, словно и не было предыдущей информации по Липатову. – Пятнадцать минут назад в отделении произошла драка между рядовым Липатовым и сержантом… Не могу вспомнить фамилию, он только поступил, только в отделение вошёл и сразу врезал, как я понял.

– Как интересно, – сухо сказал командир. – Дальше.

– В настоящий момент происходит диагностический процесс, – Виктор говорил максимально казённо, чтобы создать иллюзию полного контроля над ситуацией. – В связи с подозрением на закрытый перелом нижней челюсти слева я направил его в рентген, чтобы с полученными данными обратиться непосредственно к ведущему хирургу.

– Рыков где?

– В отгуле по вашему приказу. Разрешите вопрос, товарищ полковник?

Зубарев кивнул.

– Откуда вы знаете?

Это было смело, но деваться некуда – узнать лично от командира, кто стучит на тебя в госпитале, бесценно.

– Да ты хоть в курсе, кто такой этот Липатов? – Зубарев отступил назад и сел на диван. Он взял сначала чашку кофе, но потом вернул её на стол, достал откуда-то снизу рюмку и налил виски.

– Никак нет, – ответил Платонов. – Но сейчас стал догадываться, что не всё так просто…

– Сообразительный, – Полковник выпил рюмку, поморщился. – Липатов, чтобы ты знал, капитан – сын одного известного на Дальнем Востоке политика. Этот политик в преддверии выборов решил сына в армию отправить, чтобы с этой стороны не зацепили его чёрным пиаром. Отправил, подстраховавшись таким образом, что служить он будет тихо, спокойно, у связистов…

– Наверное, не все его там, у связистов, любили, – перебил Платонов. – Потому что флегмона голени у него не просто так появилась.

– Ему «шины сдули»? – прищурившись, спросил Зубарев.

– Оно самое, – кивнул Виктор. – Но при поступлении травму подтвердить не представлялось возможным – кровь нагноилась, а он сам удар отрицал. Солдаты ведь с радостью только на офицерские побои рапорты пишут, а на сослуживцев – не допросишься, им потом в часть из госпиталя возвращаться. И раз нашёлся в части кто-то, кто его пнул, то наверняка было за что, потому что сержант этот, по рассказу медсестры, даже не думал особо. Сразу в морду заехал, без предисловий.

Полковник помолчал, прищурившись, потом спросил:

– Объяснительные собираешь?

– Конечно.

В кармане брюк запиликал телефон.

– Ответь, – приказал Зубарев.

На экране отобразился номер Ковалёва. Платонов выслушал доклад рентгенолога.

– Открытый перелом нижней челюсти слева в области угла. Плюс два зуба откололись, шестёрки, сверху и снизу. Собственно, поэтому и ставит открытый, – пересказал Виктор командиру услышанное. – Рядовой Липатов отправлен со снимком к начальнику стоматологического отделения майору Кузнецову для определения тактики лечения.

Зубарев налил вторую рюмку, вытер ладонью лысину, выпил, закашлялся. Платонов терпеливо ждал реакции. Через минуту, когда приступ кашля закончился, раскрасневшийся полковник взял свой телефон, набрал там кого-то.

– Приветствую ещё раз, Герман Владимирович… Разобрался… Да, травма подтвердилась, но ему уже оказывают помощь в полном объёме… Да, перелом есть… Зашинируют, Герман Владимирович. Всё восстановится. Да, ему за это ещё и страховка положена… Нет, с таким не увольняют. А с тем, кто его избил, прокуратура и Следственный комитет разберутся, уж поверьте. Обещаю и беру под свой контроль. Буду держать вас в курсе. Извините, что так получилось…

Разговор закончился. Зубарев нажал кнопку и посмотрел в телефон, как в зеркало. Платонову показалось, что он совсем забыл про стоящего рядом капитана.

– Откуда я знаю? – внезапно спросил командир, подняв глаза на Виктора. – Вот откуда! Сынок папаше из рентгена позвонил! А тот сюда! Депутат, сука! Мне показалось, что он из телефона руку высунул и перед носом мандатом размахивал! Пять раз звонил с тех пор, как Липатов у тебя лежит. Пять раз, – махнул рукой Зубарев, – а на шестой вот такая подстава!

– Виноват, товарищ полковник! – Платонов прекрасно понимал гнев командира, но пока было не ясно, к чему это всё приведёт.

– Виноват? Конечно, виноват! – гневно ответил Зубарев. – В армии всегда кто-то виноват. Не бывает так, чтобы кому-то в морду дали – и никто в ответ по шее и по погонам не схлопотал.

Он направился к своему столу, захватив бутылку и рюмку. Платонов поворачивался следом за ним. Командир грохнул бутылкой о стол, поставив её на какие-то папки, выдвинул ящик, вынул оттуда листок бумаги.

– Узнаёшь?

Виктор узнал. Рапорт с просьбой зачислить капитана Платонова в Военно-медицинскую Академию. С визой Зубарева на нём: «Ходатайствую по существу…».

Полковник, медленно перебирая пальцами, скомкал лист, собрав его в кулак, и швырнул в урну около стола.

– Не бывает так, что никто не виноват, – скрипнув зубами, сообщил он Платонову. – Уж не обессудь, капитан. Мне ещё перед округом навытяжку стоять, а там никаких Германов Владимировичей нет. Там меня просто разорвут, ты же понимаешь. Напишешь рапорт ещё раз через год. Или через два – смотря как быстро я забуду про Липатова.

– Другого способа наказать меня не существует? – спросил Платонов, понимая, что решать проблему надо прямо сейчас. Выйдешь за дверь – считай, со всем согласился, назад пути не будёт.

– Может, и существует, – ответил Зубарев. – Но я его пока не вижу. Кругом марш!

– Товарищ полковник… – попытался зацепиться за беседу Виктор, но командир грубо оборвал его приказом «Выполнять!» и указал пальцем на дверь. Платонов развернулся и вышел в комнату к секретарше. Та сидела спиной к нему и, глядя в зеркало косметички, подкрашивала ресницы.

– До свидания, – сказала Анжела, не оборачиваясь. Капитан молча вышел в коридор.

Только что в урну вместе с его рапортом полетела мечта поступить в Академию. Сержант махнул кулаком – и сломал Липатову челюсть, а Платонову – судьбу.

Виктор не помнил, как оказался на улице. Он шёл, опустив голову и не замечая, что стал накрапывать дождь. Машинально ответил на звонок Кузнецова – тот уже наложил шину на сломанную челюсть, но Платонову было плевать. Он снова и снова видел, как рапорт с командирским согласием летит в урну.

Хотелось выпить. Впрочем, ничего удивительного в этом желании не было. Думал Платонов не больше пяти секунд, а потом направился в кардиологическое отделение.

В ординаторской – две дамы, погруженные в писанину, Наталья Гвоздева и её начальник Елена Мазур. Виктор зашёл молча, будто в свой кабинет, присел за шкафом в кресло и оттуда махнул всем рукой.

Наталья, не поднимая головы, сказала скороговоркой:

– Чай, кофе, печеньки?

– Хуже, – ответил Платонов. – Пришёл проверить, есть ли в вашем хозяйстве конфеты с коньяком.

– Коньяк в тумбочке, конфеты… – Мазур потянулась куда-то под стол, – вот.

И она протянула Платонову пакет – судя по всему, от благодарных и щедрых пациентов, в котором оказалась коробка конфет и пара шоколадок.

– Мы пока можем поддержать только морально, – оповестила Гвоздева. – Консультации закончились, теперь всё записать надо, пока не забыли.

Платонов кивнул и полез в тумбочку. Он прекрасно знал, как пахали девчонки. Любая их история была толще тех, что пишут они с Рыковым. Каждый пациент досконально опрошен, осмотрен, выслушан; все ЭКГ они просматривали сами, несмотря на имеющиеся заключения от функционалов. Для них не было в диковинку обоснование диагноза на два листа или сам диагноз, не помещающийся в четыре выделенных на титульном листе строчки. И за всё это им – как девочкам – без конца несли цветы, шампанское и конфеты. Гигантские букеты, не пролезающие порой в дверь. Какие-то дорогущие бутылки, которые очень хотелось сдать обратно в магазин хотя бы за полцены. Конфеты уже не влезали в тумбочки и складировались просто на подоконнике и под столами. Елена с Натальей говорили про свою работу:

– Пьём горькую, закусываем сладким, уходим с работы, как братские могилы – все в цветах.

Виктор достал очередную бутылку французского коньяка и три рюмки, налил пока одну, открыл коробку, да так и застыл над ней – с рюмкой в одной руке и конфетой в другой. Его словно выключил кто-то из этой жизни; он смотрел прямо перед собой в стол Мазур и даже не моргал.

– Всё в порядке? – спросила Елена, не отрываясь от истории болезни.

Виктор кивнул, выпил коньяк и закусил. Наталья подняла на него взгляд, полный зависти, сдула падающую на глаз чёлку, после чего продолжила писать. Мазур же в этот момент отбросила ручку, размяла пальцы и откинулась на стуле.

– Так, надоело, – решительно сказала она всем присутствующим. – Всё равно никто спасибо не скажет. Наташа, бросай к чёртовой матери. Я начальник, я разрешаю.

Гвоздева скептически посмотрела на Елену, потом в историю болезни, на часы, на дверь… И тоже отложила ручку и встала из-за стола. Она была высокого роста и обожала короткие халаты. С её ногами это было правильным решением – Виктор словно прирос к ним ненадолго взглядом, глядя на высоченные каблуки, которые Наташа снимала, судя по всему, только дома, на её лодыжки и красивые колени.

Мазур подошла, села в кресло рядом, закинув ногу на ногу, и постучала ногтем по столу рядом с рюмкой. Платонов понял, налил.

– Про меня там не забудьте! – откуда-то из-за шкафа громко сказала Наталья. Виктор наполнил и третью.

– Про тебя забудешь, – усмехнулась Елена, стукнула своей рюмкой о другие и быстро выпила, откусив конфету из протянутой Виктором коробки.

– Слушай, – внезапно сказала Мазур, – Раз уж ты здесь… Есть у нас дядечка один. У него, похоже, сепсис. То есть мы так думаем. Мы – это я и Наташа.

– Сепсис? – переспросил Виктор. – Это интересно. Люблю прийти в гости и узнать, что для меня есть работа.

– Что ты начинаешь, – нахмурилась Елена и легонько пихнула его ногой. – Мы бы тебя всё равно вызвали. Возможно, конечно, не сегодня…

– Да я уже выпил, как мне с пациентом общаться? – возмутился Виктор.

– А ты пока больше не пей, – рассудила за него Гвоздева. – А мы тебе его пригласим. Минут через пятнадцать.

– Изложите хоть вкратце, что к чему, – смирился с судьбой Платонов. Делиться своими проблемами он на время расхотел.

– История проста, – сказала Мазур. – Как и тысячи ей подобных. Сделали, а переделывать никто не хочет… Ладно, по порядку. Есть пенсионер Министерства обороны. Ему поставили водитель ритма, но у него нагноилась рана, а по ней следом и электроды. Рану открыли, приборчик убрали, а электроды доставать – страшно.

– Я не полезу доставать, – тут же открестился Платонов. – Ну вы что, девчонки…

– Да кто тебя просит, Витя, – выпив свою рюмку, хлопнула его по колену Гвоздева. – Не в этом дело. Он температурит не первый месяц. Под тридцать девять с лишним. И как по секундомеру, каждые четырнадцать часов. На электродах колонии уже выросли. А его всё к нам привозят, в кардиологию, хотя что мы можем для него сделать?

– Логично, ничего не можете, – согласился Платонов. – С ритмом-то как справляетесь?

– Да пока не критично. Ему с другой стороны грудной клетки в краевом сосудистом центре установили какую-то хитрую коробочку, мы к ней даже не прикасаемся. Ритм идеальный. А вот лихорадку сбиваем ванкомицином, потому что другое его уже не берёт. Прокапаем десять дней, температура нормализуется – и домой. А через месяц он к нам обратно. И так третий раз.

– Электроды ж убрать надо, – удивлённо посмотрел на собеседниц Виктор.

– А мы что, дуры, по-твоему? – возмутилась Мазур. – Напиши нам своей рукой нормальный, грамотный осмотр больного, диагноз ему поставь. И тогда мы его в самолёт – и в Бурденко, чтобы там его разминировали!

Платонов понял, чего от него добиваются кардиологи – обоснования перевода в главный клинический госпиталь.

– А чего ж раньше не звали?

– Да как-то он сам выплывал на ванкомицине, – ответила Мазур и опять постучала ногтем по столу. – Мы пробовали сначала что попроще, но он вяло откликался. Открыли умную книжку – и по всем канонам как жахнули из главного калибра…

– Вы прямо как в «Матрице», – Виктор налил девушкам ещё по одной. – Помните, Морфеус там предлагал таблетки? Вот и вы такие же.

– Не поняла, – напряглась как-то Гвоздева. – Это ты сейчас послал нас, что ли?

– «Ты можешь, конечно, выпить красную таблетку, и твой сепсис пройдёт, но тогда отвалятся почки», – замогильным голосом продекламировал Платонов. – «А можешь выбрать синюю таблетку, и тогда отстегнётся печень, но всё останется так, как и было…» Вот вы – мастерицы антибиотики назначать, – он покачал головой. – Он же теперь с этого ванкомицина не соскочит никогда, пока электроды не извлекут. ЕСЛИ извлекут.

Мазур помолчала, переваривая услышанное, а потом просто сказала:

– Да пошёл ты. Скажи проще – напишешь?

– Куда ж я теперь денусь, – махнул рукой Виктор. – Я теперь тут надолго, раз с Академией не вышло. Напишу и вашим, и нашим.

И тут же понял, что зря сказал про Академию. Ой, зря… Гвоздева немного напряглась, посмотрела на часы, что-то пробурчала себе под нос, пошарила по карманам и, выудив оттуда упаковку жевательной резинки, вышла в коридор.

Елена быстро встала и, опершись на подлокотники кресла Платонова, спросила металлическим голосом, глядя ему прямо в глаза:

– Я что-то не поняла насчёт Академии.

Платонов немного вжался в сиденье и попытался улыбнуться:

– Ну… Рапорт… Я написал…

Мазур выпрямилась и сложила руки на груди.

– И я не в курсе? Мне сказать не надо было? Или это в твои планы не входило?

Виктор засопел и отвернулся.

– В глаза смотреть! Ты в Питер собрался – без меня. Ну, давай, признавайся.

– Да никуда я не собрался… – промычал Платонов. Елена имела моральное право на все эти вопросы – исходя из их отношений, что продолжались около года. Они оба понимали, что служебный роман не скроешь, но все вокруг делали вид, будто ничего не замечают. Кроме Гвоздевой, разумеется – она всегда воспринимала их как пару и дала сейчас возможность побеседовать наедине на щекотливые темы.

Мазур отошла к подоконнику, выглянула в окно, развела руками и подбирала слова, собираясь что-то ответить. Платонов хотел встать и подойти, но она сурово остановила его: