Текст книги "Бестеневая лампа"

6

Дед положил перед Виктором на стол несколько учебников.

– Вот почитай про итальянскую пластику.

– Прямо-таки итальянскую? – усмехнулся Платонов. – Я только итальянское диско знаю.

– Не паясничай, – сурово сказал дед. – Плохо, что ты в ожоговом отделении работаешь, а про такое ни сном, ни духом. Итальянские врачи ещё в пятнадцатом веке этим занимались, между прочим. С руки на нос лоскуты пересаживали.

Виктор, конечно, несколько грешил против истины, говоря, что не слышал о таком – конечно, слышал. Название, суть, какие-то случаи из чужой практики. Сам никогда не делал. Да и знаком был с пластикой больше по работам хирургов девятнадцатого века и позже. В эпоху Возрождения для приобретения опыта он точно не заглядывал.

Речь об этом зашла спустя десять дней после ампутации у Терентьева. К тому времени культя прекрасно зажила, а вот на левой руке начал формироваться просто огромный дефект тканей с локтевой стороны. Виктор сделал одну некрэктомию и убедился окончательно, что кисть жива и неплохо питается из бассейна лучевой артерии – но получившаяся яма недалеко от сустава не давала ему покоя.

Сам Терентьев все эти дни был, конечно же, подавлен и молчалив. Перевязки переносил молча – да, собственно, больно там особо и не было, Платонов работал на участках ожога четвёртой степени совершенно свободно хоть скальпелем, хоть ножницами. И только к исходу десятого дня, после длительного химического воздействия салициловой мазью, он наконец-то добрался до жизнеспособных и кровоточащих участков. Сам пациент, не ожидая этого, внезапно охнул и отдёрнул руку.

– Мне нравится, – прокомментировал хирург и попросил шарик со спиртом. Терентьев отреагировал на прикосновения в нескольких местах.

– Щиплет, – сказал он, глядя в глаза доктора.

– Это лучшее, что я слышал за последние дни, – ответил Виктор. – Юля, хлоргексидин с левомеколем на рану.

– А это там кость? – спросил Михаил. – Там, на дне.

И он дёрнулся правой рукой, собираясь указать на то, что было ему непонятно, но через мгновение вспомнил, что указывать ему нечем, и убрал культю за спину, чтобы не видеть её.

Медсестра мастерски наложила повязку и поместила руку на косынку. Терентьев встал, сказал: «Спасибо» и вышел в палату.

– Там действительно кость, – согласилась с ним Юля. – Хороший дефект получился.

Платонов понимал, что после очередной некрэктомии он откроет локтевую кость на большом участке, и защитить её будет нечем. Вспомнился вопрос Рыкова: «Ну, и зачем ты за неё так бился?»

– Легко спрашивать, когда у тебя две руки, – сам себе сказал он, выйдя в коридор. – Когда ты сигарету можешь подкурить, стакан ко рту поднести, машиной управлять, женщину обнять.

Он уже не держал зла на сержанта за ту драку. Парень хлебнул сполна после этого, лишившись руки. Да и вторая пока под вопросом, но Виктор собрался бороться за неё до конца.

Именно поэтому он и пришёл сегодня к деду – спросить совета. Так всплыла тема итальянской пластики.

Он с интересом прочитал историю вопроса, произнося вслух, словно пробуя на вкус, фамилии мастеров того времени – Густаво Бранка, Гаспаре Тальякоцци, Антонио Магниторо. Вместе они производили на человека из двадцать первого века впечатление небольшой, но очень продуктивной ячейки итальянской мафии, промышлявшей в пятнадцатом веке на Сицилии пересадками кожи. Однако постепенно это лёгкое весёлое ощущение ушло, и Виктор проникся темой максимально глубоко.

Европа, поражённая сифилисом и проказой, была благодарна искусству этих хирургов, но церковь задавила полезные начинания мастеров Средневековья. Платонова удивил факт, что Тальякоцци был проклят инквизицией за свои опыты, а книги его сожжены. И всё потому, что пластическая хирургия подобного рода «вмешивалась в работу Бога».

– Этот бред сплошь и рядом, – поделился Виктор с дедом впечатлением от прочитанного. – То кровь переливать – не богоугодное мероприятие. То прививки нам нельзя – бог не велит. То органы нельзя пересаживать… Сколько мусора у людей в головах.

– Ты читай, читай, – дед выслушал и указал пальцем на раскрытую книгу. – Экзамен мне сдавать не надо, но для общего развития очень помогает. Заодно сам подумай – если они в пятнадцатом веке такое делали, то почему ты в двадцатом не сможешь?

Виктор вернулся к учебнику, но где-то внутри понимал, что решение о пластике принято. Осталось только смоделировать всё и обсудить с дедом несколько моментов.

Закончив с итальянцами, он обвёл на листе бумаги свою ладонь и часть предплечья, отметив потом на рисунке рану Терентьева. Дед подумал немного, глядя на изображение, встал перед внуком, посмотрел на свою левую руку, согнул её в локте так, чтобы ладонь смотрела вверх, и прислонил к животу.

– Примерно вот так, – пояснил он свои действия.

– Выкраиваем с живота лоскут в виде перевёрнутой буквы «П» и пришиваем к краям раневого дефекта, – глядя на деда, медленно произнёс Виктор.

– А потом накладываем гипсовую повязку Дезо через левое плечо, – дополнил дед. – Ну, и можно ещё промежуток между ножками буквы «П» максимально зашить почти до основания лоскута.

– И как долго всё это будет в пришитом состоянии? – поинтересовался Виктор.

– Дней через десять берёшь в неотложной хирургии кишечный зажим – он мягкий очень – и начинаешь тренировать питающую ножку лоскута. В первый день зажмёшь на шестьдесят секунд, а потом будешь по минуте прибавлять ежедневно. В итоге ещё через десять или пятнадцать дней, когда поймёшь, что лоскут не бледнеет на зажиме, можешь его отрезать от живота и пришить свободный край.

Платонов смотрел сейчас на деда как на волшебника, который буквально за мгновение вылечил Терентьева.

– Культю хорошую сделали справа?

– К протезированию готов. Как с левой рукой разберёмся, так в округ поедет.

– А его уголовные дела на каком этапе? – поинтересовался дед.

– Пока неизвестно, – пожал плечами Виктор. – В палате с ним живёт охранник из комендатуры – правила у них такие. То есть он под конвоем постоянно. Поесть, в туалет сходить – везде вместе. Охранник только в перевязочную не заходит. Конечно, ему с такими руками в тюрьме не место – это моё мнение. Возможно, у следователя другое.

Они помолчали. Дед присел обратно в своё кресло, взял одну из книг со стола, открыл, полистал, положил обратно.

– Был как-то в моей практике случай, – неожиданно сказал он, нарушив тишину. – Лет тридцать назад. Я уже и забыл про него, а вот поди ж ты. Один солдат в травматологии ударил медсестру. Он ей знаки внимания оказывал, а она ни в какую. Напился, утащил её в процедурную и попытался объясниться ещё раз, более предметно, если можно так сказать. И когда услышал очередное «нет», ударил её. Она закричала, кровь из носа полилась – с переломом потом обошлось, но вначале показалось, что всё гораздо хуже. На крик прибежали пациенты – из тех, что не на костылях. Оттащили его. Дежурный по части вызвал наряд, быстро оформили записку об аресте. И потом мы узнали, что он из машины сбежал. А что, собственно говоря, удивительного? Бортовой ЗИЛ, он сам пьяный ещё, прыгай и беги. Разгильдяи из комендатуры ему даже наручники не надели. Прошло примерно дней пять, и поступает к нам в реанимацию солдат. Доставлен с железнодорожного вокзала. Пытался влезть в товарняк на маневровых путях, не удержался, упал. Лишился обеих рук. Я прихожу с обходом – а это наш Ромео. Лежит, смотрит в потолок, не моргает. Култышки на одеяло сложил, ни с кем не разговаривает… Пострадавшая медсестра потом приходила в реанимацию со следователем – она ж заявление на него писала. Посмотрела из дверей и даже заходить не стала. Заявление на следующий день забрала.

Дед замолчал. Виктор ожидал какого-то продолжения или морали во всей этой истории, но их не было. Владимир Николаевич закинул ногу на ногу и смотрел куда-то в окно, вспоминая прошлые дни.

– А ведь Липатов, которому он челюсть сломал, всё ещё в госпитале, – сказал то ли деду, то ли самому себе Платонов. Дед, не поворачивая головы, кивнул. – Скажу его отцу завтра. Может, договорятся. Правда, отец у Липатова из тех, что не договариваются.

– Ты говорил, он сына ради выборов в армию отправил? – уточнил дед.

– Да, так мне командир сказал.

– Ну, вот ради выборов и договорится. Это ж такой ход сильный!

Платонов подумал и пришёл к выводу, что дед отчасти прав. Великодушно простить инвалида, да ещё, возможно, и поучаствовать в его судьбе – чем не трюк для предвыборной кампании?

На следующий день он сказал Рыкову, что готов работать с левой рукой Терентьева сразу после очищения раны – то есть примерно через неделю.

– План операции готов, – загадочно объяснил он, не собираясь пока раскрывать все карты. – Потом, примерно через три недели, можно будет отправить его в окружной госпиталь для протезирования.

– Так уж и готов? – прищурил глаза Николай Иванович. – Небось, Владимир Николаевич тебе подсказал.

– Он и на саму операцию готов прийти, чтобы проконтролировать, – утвердительно кивнул Платонов. – Пётр Афанасьевич появлялся сегодня, не видели?

– У сына в палате, – проинформировал Рыков. – Он там готов сутками торчать, как Тамара тогда у Ильяса. Прогоню, так и скажи ему. Здесь не санаторий.

– У парня руки нет, ему даже поесть нормально сложно. Я не говорю про всё остальное – зубы почистить, штаны снять, – возразил Виктор. – Левая рука, конечно, есть, но функционирует она на тридцать процентов в кисти, это максимум.

– И нахрена она такая нужна? – наклонив голову, скептически спросил начальник.

– Тридцать – лучше, чем ничего, – Платонов не хотел спорить, и поэтому направился к выходу из ординаторской. Он собрался поговорить с обоими Терентьевыми насчёт пластики.

Охранник стоял у окна в коридоре, о чём-то беседуя с медсестрой. Она нехотя отвечала, не оборачиваясь. Платонов посмотрел на него вопросительно, указал на дверь.

– Надоело мне там, – сказал одетый в больничное парень. – В окно он без руки точно не сбежит. А отец с ним как с пятилетним – Мишенька то, Мишенька сё, Мишенька, скушай йогурт. Я не железный, я тоже жрать хочу, а он там натащил ему жратвы вагон. На меня смотрят, как на мебель – оно и понятно, я им своей физиономией про тюрьму каждую секунду напоминаю. Позвоню сегодня, попрошу замены. А то там думают, наверное, что в госпитале, как в доме отдыха…

Платонов выслушал и принял к сведению эту информацию, потом вошёл в палату и увидел, как отец нарезает сыну яблоко и даёт по кусочку прямо в рот. Михаил иногда порывался взять яблоко правой рукой – но лишь махал пустым рукавом.

– Привыкнешь, – увидев эту попытку, сказал Виктор. – Я не успокаиваю, я лишь поясняю. Мозг пока не привык, что руки нет. Потом сделают протез в окружном госпитале, и заново будешь учиться всё ею брать.

– А какой протез будет? – спросил отец, отложив в сторону нож и яблоко.

– Для начала обычный имитационный, – пояснил Платонов. – А вот ножичка тут быть не должно, охраннику влетит, если офицер придёт с проверкой.

– Прошу прощения, – Пётр Афанасьевич быстро сложил его и убрал в карман. – Кусать с руки ему неудобно, проще так вот, нарезать… Что такое имитационный?

– Кусок пластмассы, батя. Похож на руку от манекена, – унылым голосом ответил Михаил. – Я такое видел.

– Там хват присутствует, как минимум, – уточнил Платонов, – но не самостоятельный, а другой рукой. Зажать можно, как в клещи. Ключ, например.

– Или стакан, – усмехнулся Терентьев-младший. – Потому что кому я нужен буду на гражданке с таким вот…

Платонов присел на кровать охранника.

– Вообще-то ещё можно руль держать, – возразил он. – Только на работу водителем не возьмут. Но свою водить сможешь. Был у деда моего мальчишка один, двенадцатилетний. Саша его звали…

– У деда? – спросил Пётр Афанасьевич.

– Дед мой, Владимир Николаевич Озеров, тут ведущим хирургом много лет отработал, – пояснил Платонов. – И вот привезли ему мальчишку. Он на столб телеграфный залез зачем-то. И его током шарахнуло – почти как тебя, – он кивнул Михаилу. – Дед его прооперировал. Руку одну убрал точно так же, но приспособил остаток предплечья, как клешню, была раньше такая хитрая операция. Он даже ей мог ручку держать и однажды деду письмо написал с благодарностью. А на левой руке пришлось четвёртый и пятый пальцы вычленить – и получилось, словно он такой родился. С тех пор прошло почти двадцать лет. У мальчишки этого семья, трое детей, он на земле работает, фермер местный, машину водит, трактор. Правда, спустя лет десять он себе на нормальный протез скопил – клешню убрали, протез наладили. К деду иногда в гости приходит, овощи с полей привозит, молоко. Всю жизнь ему благодарен. И мыслей о стакане у него никогда не возникало.

Михаил с отцом внимательно слушали Виктора. Пётр Афанасьевич временами бросал взгляды на пустой правый рукав; Платонов видел это и старался говорить как можно убедительнее.

– И раз уж речь зашла про Владимира Николаевича, то я сегодня пришёл поговорить с вами об операции, которая должна будет частично восстановить левую руку. Подсказал мне её дед, и он сам готов прийти поприсутствовать в операционной. Лично, так сказать, проконтролировать.

– Может, он сам и сделает? – спросил Михаил.

– Ты думаешь, мы только отрезать умеем? Ему уже восемьдесят лет. Радоваться надо, что он такую операцию предложил – а уж исполнить её мы в состоянии.

И он изложил вкратце суть итальянской пластики – снял с Терентьева майку и показал примерно то место, откуда выкроит лоскут.

– Конечно, в гипсе походить придётся почти три недели, – покачал головой Платонов. – Но это единственное неудобство во всём задуманном.

– И когда вы всё это… планируете? – уточнил Терентьев-старший.

– Неделя. Максимум десять дней – и рана будет готова к пластике. Раньше – нагноится и отвалится, позже – начнёт эпителий с краёв внутрь заползать, уменьшит полезную площадь. Если операция на воскресенье выпадет – не страшно, значит, в воскресенье и сделаем. Ожоговые раны такие – они про календарь не знают.

Платонов встал с кровати, сделал несколько шагов к двери, но остановился и обернулся.

– И вот ещё что… Липатов… Тот, которому ты челюсть сломал, – он смотрел на Михаила. – Он до сих пор в стоматологическом отделении лежит. Его ещё будут на страховку представлять, так что время есть.

– Есть время на что? – сквозь зубы спросил Михаил.

– На то, чтобы попробовать с ним договориться, – пояснил Виктор. – Ведь как-то не по-человечески выходит… Слишком много всего на тебя свалилось, чтобы ещё и срок получить.

– Не буду я с ним договариваться, – буркнул Терентьев, но Пётр Афанасьевич внезапно подошёл к Платонову и сказал:

– Давайте не здесь.

Они вышли в коридор. Терентьев-старший посмотрел по сторонам, помедлил немного и сказал:

– Понимаете, следователь меня предупреждал – с Липатовым прямых контактов не иметь. Потому что… В общем, мне показалось, что следователь не то чтобы на моей стороне, но зла не желает. Он сказал мне, что Липатов может любой мой визит расценить как давление и написать ещё одно заявление. На этот раз – на меня. Мне, конечно, ничего за это не будет, но они могут запретить находиться с сыном… Я бы этого очень не хотел, вы же понимаете.

– И что вы предлагаете?

Пётр Афанасьевич помялся немного, а потом ответил:

– А не могли бы вы… сами…

– Поговорить с Липатовым?

Терентьев-старший кивнул и посмотрел куда-то в пол. И тут Платонов по-настоящему разозлился.

– Да вы знаете, что из-за этой драки мне неполное служебное соответствие влепили, денег лишили и рапорт в Академию порвали? – вспылил он. – И вы мне предлагаете за сына вашего сейчас вступиться, как за родственника?

Пётр Афанасьевич попытался дотронуться до руки Платонова, словно это могло уменьшить звук, но Виктор отмахнулся от него:

– Мне хватает того, что я его лечу, – поставил он точку в разговоре. – Нашли, блин, переговорщика.

Платонов развернулся и решительными шагами направился к выходу из отделения. В кабинете разрывался местный телефон. Рыкова не было на месте, Виктор взял трубку.

– Капитан Платонов… Да, товарищ полковник. Есть.

Положив трубку, он сел на диван. Его направляли в составе комиссии из двух человек на полигон десантной бригады, где на учениях случилось какое-то ЧП с медицинским уклоном. Прибыть, разобраться, принять меры, доложить. Задача была простой.

Но лишь на первый взгляд.

Потому что старшим в комиссии была назначена подполковник медицинской службы Елена Мазур.

7

Виктор трясся на скамейке в санитарном УАЗике, что выделил им командир для доставки на полигон. Мазур сидела впереди рядом с водителем и побелевшими от напряжения пальцами изо всех сил держалась за поперечную ручку на передней панели – автомобиль трясло на ухабах так, что Платонов наконец-то понял, как один из ординаторов госпиталя в недалёком прошлом получил в нём компрессионный перелом позвоночника, сопровождая пациента на аэродром. Самого пациента от тряски тогда спасло то, что носилки были подвешены за те самые петли, которые сейчас служили опорой для Виктора. Во время особо высоких прыжков он просто повисал на одной из них, не решаясь опуститься на сиденье.

Выехали они примерно через час после приказа. Командир собрал их у себя в кабинете, продублировал то, что сказал ведущий хирург по телефону, и потребовал взять с собой питание на пару дней.

– Чтобы там ни от кого не зависеть, – туманно сформулировал Зубарев, потом посмотрел на Мазур и Платонова, вздохнул и, открыв шкаф, дал им с собой литровую бутылку какой-то дорогущей водки. Виктор взял её не глядя и ожидая объяснения.

– На месте разберётесь, – не вдаваясь в подробности, подытожил командир. – Вся надежда на вас, Елена Ивановна. А молодой хирург – на побегушках. Уяснил задачу, Платонов? Таскаешь чемодан, выполняешь поручения.

– Так точно, товарищ полковник, – ответил Виктор.

– Кругом марш. Выполнять.

Они вышли из кабинета друг за другом; Виктор придержал для Елены дверь, но она даже не посмотрела в его сторону. Когда длинный коридор закончился поворотом к лестнице, Мазур вдруг остановилась и резко повернулась к Платонову.

– Я подполковник, ты капитан, – сказала она тихо, но отчётливо. – Обращаться ко мне только на «вы», по имени-отчеству или по званию. Нарушишь это простое правило – по прибытии обратно напишу на тебя рапорт за несоблюдение субординации. Ты меня понял, капитан?

– Я тебя понял, подполковник, – дерзко ответил Платонов. Мазур вздрогнула от такой наглости, осеклась, но поняла, что условия надо было выполнять в обе стороны.

– Виктор Сергеевич, жду вас через сорок минут у приёмного отделения, – согласилась она с правилами своей же игры.

– Есть, – махнул рукой Платонов, отдав воинское приветствие, и быстро сбежал по лестнице на первый этаж. Мазур проводила его гневным взглядом, потом повернулась к большому, во всю стену, зеркалу на площадке, поправила волосы, подкрасила губы и спустилась следом.

И вот они в одной машине едут на фронтовой полигон, где два дня назад встала лагерем дважды Краснознамённая воздушно-десантная бригада. Каких-то глобальных учений в этом году не планировалось, обычный выезд всем составом на прыжки, тактическое маневрирование, стрельбы и прочие прелести полевой жизни.

Платонов смотрел в окно на холмы вокруг. Леса в этих краях давно не было – время от времени здесь проводил стрельбы артиллерийский дивизион, который несколькими ударами ГРАДа так перепахивал склоны, что на них больше ничего не росло. Сапёры, которые после всех учений ходили по этим низеньким сопкам, чтобы отыскать и обезвредить неразорвавшиеся боеприпасы, уверяли, что земля тут – наполовину со свинцом. Ни зверья, ни деревьев. Учитывая, что полигону было никак не меньше шестидесяти лет – их слова принимались на веру безоговорочно.

Дорога к месту дислокации поначалу была хорошей, кое-где даже асфальтированной – там, где она использовалась и жителями окружающих деревень. Водитель, как мог, объезжал бесконечные ямы и следы от танковых гусениц. Спустя примерно полтора часа такой пляски началось ещё более волнующее приключение – они съехали на грунтовку, и штормить в машине стало ещё сильнее. Виктор прижал «тревожный чемоданчик» ногами под скамейкой, но пару раз всё-таки упустил его в свободное плавание по салону и ловил, подтягивая вытянутой ногой к себе.

Неожиданно УАЗик затормозил и остановился. Платонов выглянул в окошко между салоном и водительским местом и увидел, что дорога впереди перекрыта шлагбаумом из тонкой металлической трубы, раскрашенной в белый и оранжевый цвета; противовесом ему служил штампованный диск от грузовика. Рядом стояла будка часового, но в ней никого не было.

Дальше дорога уходила за ближайший холм и исчезала. Начинались сумерки; видимость несколько ухудшилась, но всё равно было понятно, что в десантную бригаду они пока не приехали.

– Если шлагбаум на замок закрыт, я тут могу и не объехать, – покачал головой водитель. С обеих сторон от машины в этом месте были глубокие рытвины со следами от танков; их заполнило водой после дождей примерно до половины, и УАЗик в них бы просто утонул.

– Разберитесь, товарищ капитан, – бросила Мазур, не оборачиваясь.

– Слушаюсь, – кивнул Платонов. На самом деле он был рад выбраться наружу из этого проклятого аттракциона с прыжками хотя бы на минуту. Открыв дверь, вдохнул запахи травы и соляры, спрыгнул на землю, потянулся и направился к преграде. Замка там не было – просто сквозь пару отверстий в стойке поверх трубы было пропущено нечто вроде предохранителя из толстого прута. Виктор взялся за него и резко выдернул. Шлагбаум взмыл вверх под тяжестью диска, ударился им о землю и завибрировал, заплясал на несколько секунд.

Платонов обернулся к машине, развёл руки и сделал приглашающий жест. Водитель проехал под трубой; Виктор заглянул с его стороны в кабину и спросил:

– Товарищ подполковник, закрывать будем или хрен с ним?

Мазур взглянула на него, потом на водителя и махнула рукой.

– Поехали, что время терять. Заодно узнаем, куда караул дели.

Она явно не хотела смотреть в его сторону и даже приказы отдавала сквозь зубы. Платонову это плохо скрываемое презрение показалось излишне показушным, но он только молча обошёл УАЗик и вернулся на своё место. Они поехали дальше.

Примерно через двадцать минут они увидели лагерь. Пара десятков машин с КУНГами, ещё три с радарами и антеннами, около пятнадцати больших палаток. Навстречу им выбежал офицер, размахивая красным флажком. Машина остановилась, Елена открыла дверь и выпрыгнула на землю.

– Товарищ подполковник медицинской службы, дежурный по части старший лейтенант Борисенко!

Мазур молча кивнула, потом показала себе за спину и спросила:

– А где ваши часовые? Шлагбаум сам по себе, будка пустая. Вы в «Зарницу» играете, что ли, старлей?

– Виноват, товарищ подполковник, – вытянувшись по струнке, докладывал Борисенко. – У нас ЧП.

К этому времени Платонов тоже выбрался из салона и подошёл поближе. Старший лейтенант и ему махнул рукой под козырёк, тут же переведя взгляд обратно на Мазур. Он инстинктивно чувствовал в ней не просто высокое начальство, а именно того, кто приехал, чтобы разобраться с их проблемой, пока что покрытой мраком.

– Где командир части или начальник штаба? – уточнила Елена.

Борисенко замялся на секунду, но нашёл в себе силы ответить:

– В походном лазарете.

– Оба?

– Так точно.

– И что с ними случилось?

– Не могу знать, товарищ подпо…

– Елена Ивановна, – остановила Борисенко Мазур. – А то вы так язык сломаете с моего звания.

– Так точно, това… Елена Ивановна. Не могу знать, что с ними. Я сам прибыл из части только вчера, когда всё уже случилось. Но там не только они.

– А кто ещё? – удивлённо подняла брови Мазур.

– Ещё сто восемьдесят шесть человек личного состава бригады, – отрапортовал дежурный по части.

– Сколько? – не удержался и влез в разговор Платонов.

– Сто восемьдесят шесть, – медленно повторил офицер, решив, что капитан его не расслышал.

– Как давно? – Мазур немного напряглась от непонимания того, что же здесь могло случиться.

– Двое суток.

– Где оборудован лазарет?

Борисенко обернулся на лагерь, показал рукой на самую крайнюю машину с высокой антенной и ответил:

– Вот от неё в сторону метров сто, за холмом. Подойдёте поближе и увидите палаточный лагерь.

– Вы нас не проводите?

– Нет. Врач сказал – тем, кто за два дня не заболел, туда не приближаться.

– О как, – удивлённо посмотрела Мазур на Платонова, и он вдруг заметил, что она перестала быть похожей на Снежную Королеву и немного оттаяла по отношению к Виктору. – Может, нам надо было защитную одежду взять? Я чувствую, что Зубарев в курсе был, когда нас сюда отправлял. Еда, бутылка водки… Ну, кто-то же ему информацию об этом ЧП передал.

– Максимум – перчатки и маска. Они у меня всегда в чемоданчике, – ответил Платонов, пытаясь вспомнить, а положил ли он их на этот раз или нет. Мазур обратилась к Борисенко:

– А сколько всего десантников сейчас на полевом выходе?

– Шестьсот восемнадцать, – звонко ответил старший лейтенант. – Но, когда случилось ЧП, более четырёхсот было отправлено в часть обратно, а оставшимся ста восьмидесяти шести плюс командиру и начальнику штаба был оборудован лазарет.

– Вы где так ловко научились числительные склонять? – задала Елена вопрос Борисенко, но Платонов видел, что она лихорадочно соображает, что же делать.

– В училище посещал параллельно школу радиодиджеев, – сообщил старлей. – Нелегально, разумеется. Думал уволиться сразу по окончании и пойти работать на радио. Но министерство обороны оказалось очень сложно обмануть, – он перестал отвечать громким голосом дневального и перешёл на обычную человеческую речь. – Так что я – офицер десантной бригады ещё на пять лет. А там посмотрим.

– Так, – рубанула ладонью Мазур. – Хватит лирики. Поехали.

И она пошла к машине.

– Куда? – спросил ей вслед Платонов.

– Туда, – махнула она в ту сторону, где надо было искать лазарет.

Виктор пожал плечами и тоже вернулся на своё место. Водитель завёл УАЗик и взял курс «правее антенны, сто метров за холмом», обозначенный Борисенко.

– Вот почему лагерь выглядит покинутым, – громко сказал Платонов в открытое окно кабины. – Он действительно пустой.

Мазур промолчала. Виктор вздохнул и прекратил все попытки заговорить с ней.

Тем временем, автомобиль взобрался на холм и остановился. Елена наклонилась вперёд, разглядывая увиденное.

Перед ними в низине стоял небольшой палаточный городок. Изредка из него выходили, согнувшись, солдаты и бегом направлялись в дальний угол площадки, выделенной под этот огромный импровизированный лазарет.

Платонов шевелил губами, считая.

– Десять у-эс-тэ пятьдесят шестых и одна «Памир». В «Памире» медпункт…

И, словно подтверждая его слова, из большой синей палатки (остальные были цвета хаки, но очень бледные, выцветшие в силу своего почтенного возраста) появился человек в белом халате и закурил.

– Вот он сейчас всё и расскажет, – указала на него пальцем Мазур, потом посмотрела на водителя и добавила:

– Из машины не выходить, за руки ни с кем не здороваться. Ты нам живой нужен и здоровый. Отлить – дверь открыл и отлил, не вылезая. Курить – только внутри. Я не шучу.

Она действительно не шутила. Никто не знал, что там, в лагере, происходит.

– Маску и перчатки, – потребовала Елена. Виктор открыл чемодан, присел возле него и стал вспоминать, где же всё это может лежать. С третьей попытки нашёл желаемое, протянул Елене.

– Мне не надо, – уточнила она. – Это тебе. Капитан Платонов, идите, узнайте обстановку и доложите. Это приказ.

Виктор пару секунд соображал, потом понял, что комиссия в составе двух человек только что выбрала того, кто ляжет под танк, пожал плечами, нацепил маску, положил перчатки в карман, собираясь надеть их после предварительного разговора с врачом части. Или не надеть, уж как получится.

Выйдя из машины, он нарочито громко хлопнул дверью и увидел, что курильщик у палатки услышал этот звук и посмотрел в их сторону. Спустя секунду он махнул им рукой и медленно пошёл навстречу.

– Чего стоите, Виктор Сергеевич? – высунувшись из окна, спросила Мазур. – Мне он тут не нужен. Мне информация нужна, а не медработник. Идите, общайтесь.

– Слушаюсь, – ответил Виктор и стал спускаться с холма по колее. Встретились они примерно на середине. Врач части был ему знаком – тоже капитан, Илья Аверьянов был частым гостем в госпитале. Иногда на прикомандировании – но обычно просто привозил пациентов из лазарета, интересовался теми, кто уже лежит, спрашивал совета, просил какие-то инструменты. В общем, крутился как мог и был на хорошем счету у командования.

– Здравия желаю, товарищ капитан, – сказал Аверьянов и протянул руку. Виктор посмотрел на него, на руку, медленно вытянул из кармана перчатки и показал собеседнику.

– Надо? Лучше сразу говори.

– Можете надеть, но я всё время обрабатываюсь. Спирт есть, хлоргексидин. Дезрастворов тоже хватает. У нас дизентерия.

– Дизентерия? – удивился Виктор. – Почти двести человек? Откуда?

Аверьянов понял, что руку ему не пожмут, и ответил:

– А мы на своём примере изучаем переход части армии на гражданские рельсы. На своей, так сказать, шкуре. Даже, пожалуй, на заднице. И я вам скажу, Виктор Сергеевич, – хреновый получился у эксперимента результат.

– Тяжёлые есть? – спросил Платонов, понимая, что сейчас не до лирики. Весь этот лазарет надо эвакуировать в госпиталь, и для начала нужно определиться с очерёдностью.

– Человек десять я прокапал, чем было. Но всё кончилось уже.

– А какого хрена вы в колокола не бьёте? – возмутился Платонов. – У вас же не просто вспышка, у вас, блин, катастрофа в части!

– Командир и начальник штаба приказали разобраться своими силами, – развёл руками Илья. – За свои головы боятся. А у меня здоровы только две медсестры, лейтенант Прокудин тоже на горшок бегает. А вы откуда узнали?

– Зубарев отправил. Сказал, что у вас какое-то ЧП. Приказал разобраться без шума и пыли. Получается, он откуда-то в курсе. Стой здесь, никуда не уходи.

Виктор развернулся и пошёл к машине, на ходу сняв маску.

– Дизентерия, – сказал он, подойдя к машине со стороны Мазур. – Есть тяжёлые, человек десять. Но я думаю, что больше. Надо организовать эвакуацию к нам. Хотя бы тяжёлых.

– Твою дивизию, – хлопнув себя по лбу, сказала Елена. – Вот нашли нам работёнку на ночь глядя. Двести человек…

Она вышла из УАЗика, опёрлась на дверь, думала примерно минуту, потом резюмировала:

– Значит, так. Докладываем командиру госпиталя и ведущим специалистам. Машины здесь есть. Поэтому собираем десять или двадцать тяжёлых, водителя отдаём нашего – сомневаюсь, что тут кто-то в состоянии баранку крутить, а Борисенко парк не бросит, он за старшего. Вы, – она повернулась к кабине, – отвозите их в госпиталь. Вам там дадут растворов несколько ящиков, капельницы, надеюсь, что медсестёр тоже выделят. Да, и пару водителей из нашего гаража. Я насчёт всего этого распоряжусь. И вы, загрузившись, максимально быстро, но при этом предельно осторожно летите сюда. Капитан Платонов, вы – хирург, если я правильно помню. Вам партийное поручение – вероятность того, что под маской дизентерии у одного из двухсот скрывается аппендицит, крайне мала, но она есть. Поэтому приказываю провести осмотр и при наличии сомнений включать выявленных пациентов в группу тяжёлых. Выполняйте.