Текст книги "Бестеневая лампа"

Он сошёл с тропинки на центральную аллею, присел на одну из скамеек, закрыл глаза…

Госпиталь был его домом. Он знал здесь каждое дерево, каждую тропинку и ямку на аллеях. Знал скрип каждой двери и запах всех отделений. Здесь была его первая практика, первая капельница, первый разрез. Первый выговор… Когда-то был и свой первый Никитин. Пенсионер, лет семидесяти. На даче укололся ногой о колючую проволоку. Умер через три дня от молниеносного анаэробного сепсиса, ампутированная нога не помогла. Платонов спустя несколько лет понял, что его первый начальник, подполковник Карнаухов, специально дал ему, молодому врачу, заниматься этим пациентом. Слишком уж всё было ясно по прогнозу. Платонов оперировал его, пытался лечить под негласным присмотром Карнаухова – но в таком возрасте из подобных состояний выходят нечасто. В итоге удалось попрактиковаться в лампасных разрезах, ампутации бедра и в написании посмертных эпикризов.

Потом были ещё, и ещё, и ещё… Молодые, старые. Не так чтобы каждый день, нет. Несколько человек в год. Он привык, дёргался и переживал гораздо меньше. К тому времени уже сильно сократили армию, а за ней и госпиталь. Пациентов становилось всё меньше. Умирали в основном пенсионеры в кардиологии, но попадали к ним в компанию и кандидаты на премию Дарвина – одни взрывали ворованные боеприпасы, другие курили в промасленных робах, третьи просто по глупости или злому умыслу умудрялись делать с собой такое…

Следом была Академия. Три года учёбы и работы под руководством лучших умов российской медицины. Он помнил их всех по именам. Кто как шутил, где любил стоять за операционным столом, кто какими узлами шил. Он стоял в операционных, ходил в патруле, докладывал после дежурств лично начальнику факультета. На три года Академия почти заменила ему дом. Почти, но не насовсем. И он предпочёл вернуться.

Перед глазами Платонова мелькали какие-то лица из прошлого, из его длинного послужного хирургического списка. Страницы из учебников, дневники из историй болезни – как фотографии из дембельского альбома. Он видел, как дерматом снимает тонкий слой кожи для пересадки; как ложатся зажимы на артерии; как ловко пальцы заплетают концы лигатур в узлы…

«Я на месте», – прочитал он сообщение, которое вывело его из транса. Он вздохнул и ощутил, что желание встретиться и поговорить с Алёной тает буквально на глазах.

– Самолёты задним ходом не летают, – сказал Платонов и заставил себя встать. – Иди. Уж она точно тебя в своём джипе не сожжёт.

14

На проходной было, естественно, закрыто. Пришлось разбудить вахтёршу – она встала, недовольная, выглянула из своей каморки, прищурилась, пытаясь разглядеть через стекло пластиковой двери, кто её поднял. Виктор развёл руками в извинительном жесте.

За забором был слышен тихий шум двигателя. Ключ в двери повернулся, вахтёрша укоризненно покачала головой.

– Я минут на двадцать, в машине буду у двери, не закрывайте, – попытался оправдаться Платонов.

– Да понятно, – она уходила обратно к себе, особо не заботясь о причинах столь поздней встречи у ворот. – Обратно пойдёшь – шпингалет вставишь на место.

Шпингалетом называли огромную металлическую изогнутую палку, что вставляли изнутри в петли на наружной двери – выломать его можно было только танком. А уж то, что к нему обращались здесь на «ты», его давно не раздражало – как говорится, если хочешь, чтобы за тобой выносили бутылки, дружи с санитарками. Вот он и дружил.

Джип стоял через дорогу от ворот прямо под большим фонарём, но предусмотрительно запаской к проходной. Виктор подошёл, открыл дверь, заглянул внутрь.

Алёна сидела за рулём полубоком, повернувшись к нему лицом и опираясь спиной на дверь. В руках у неё была открытая бутылка вина, между креслами в держателе стоял большой пластиковый стакан с темно-красной жидкостью.

Платонов покачал головой и молча указал на стакан.

– Не переживай, – ухмыльнулась она. – Ехала я трезвая.

Алёна открыла бардачок, достала из него штопор с пробкой.

– Только что открыла. Не могла терпеть. Да залезай, что ты там стоишь. Комары сейчас налетят.

Он сел, закрыл дверь и машинально принял такую же позу, что и Алёна. Она это заметила, улыбнулась уголком рта, кивнула.

– Не бойся. Солдат ребёнка не обидит.

– Замечательно, – ответил он. – По какому поводу праздник? И ты в курсе, что тебе ещё домой ехать? Я бы не советовал налегать…

– Это не праздник, Витя, – пожала плечами Алёна. Она явно была ещё ни грамма не пьяна, но вела себя так, как будто выпила бутылку целиком. – Правда, горем это тоже не назовёшь…

– Да что случилось-то? – раздражённо спросил Платонов.

– А что ты нервничаешь? – вопросом на вопрос ответила Алёна. – Ты сейчас ради меня кого-то там бросил? – и она кивнула в сторону проходной.

Виктор понял, что она имела в виду под словом «там» – и она поняла, что он понял.

– Нет, – ответил он. Это в какой-то степени говорило, что вероятность такого варианта всё-таки была, потому он добавил:

– Были парни сегодня, Андрей с Сергеем. Ушли.

– Ушли… – она сделала несколько больших глотков, совершенно не производя впечатления гурмана, пьющего дорогое французское вино. – Сергей – это Морозов, что ли?

Платонов кивнул.

– Знаю я его. Давно. Не очень близко, правда, но знаю. И жену его знаю, – она кивнула сама себе.

– Мы сейчас будем семью Морозова обсуждать?

– Нет, – как-то дурашливо ответила Алёна и засмеялась. Было видно, что она быстро пьянеет. – Ты не подумай чего, я просто сегодня не ужинала и к вину ничего не купила… Почти. Там на заднем сиденье виноград должен быть, достань.

Когда он протянул руку назад и нащупал пакет, Алёна положила ему ладонь на колено. Виктор замер на полпути с виноградом в руке.

– Очень не вовремя, – отрицательно покачал он головой, дождался, когда она уберёт руку, и протянул ей гроздь. – Ешь. А то придётся машину тут оставить, а тебя на «санитарке» домой везти.

– Заботливый, – дурашливая и одновременно милая улыбка. – Волнуется. Домой меня отвезёт.

Она допила стакан, облизнула губы. И вдруг в голос засмеялась.

– Сколько… Это… Будет продолжаться? – сквозь смех спросила Алёна. – Платонов! Ну, сделай же что-нибудь! Ну, хоть что-то!

Он непонимающе смотрел на неё, нахмурив брови – ему казалось, что она смеётся не над какой-то ситуацией, а конкретно над ним. Внезапно смех прекратился – так же резко, как и начался. Алёна налила ещё полстакана, надёргала с грозди несколько ягод.

– Ты не видишь, что ли? – она отхлебнула вина. – Ты слепой?

– Что я должен видеть? – пожал плечами Виктор, машинально нащупав ручку на двери.

– Я же люблю тебя, идиот! – крикнула она и кинула в него те ягоды, что были у неё в руке. – Люблю! Господи, я всё делала, чтобы этого не случилось. Честно – я старалась. Я держала тебя на расстоянии, но ты каждый раз преодолевал это расстояние, даже не зная о том, что оно было.

Платонов посмотрел на халат – не остались ли на нём следы от ягод, потом снова на Алёну.

– Я понимала, что ты сам никогда мне этого не скажешь. Даже если будешь чувствовать то же самое. Потому что это разрушит твою картину мира. Потому что после таких слов надо будет что-то делать.

Она трясущейся рукой поставила стакан в подставку между креслами и неподвижно уставилась куда-то в пол.

– Я отталкивала тебя, как могла, – услышал Платонов тихий сдавленный голос. – Но ты всегда делал что-то такое, отчего я оказывалась ещё ближе, чем была. И я не понимаю, как ты это делаешь. Честно. И с какого-то момента не хочу понимать. Это просто капитуляция, Витя. Безоговорочная.

Она снова взяла стакан, сделала глоток, посмотрела в глаза Платонову и криво улыбнулась сквозь слёзы:

– Вот такие мы бабы дуры. Ты там только виноград не раздави. И прости, что кинула – помутнение какое-то.

За спинами промчался полуночный мотоциклист. Алёна вздрогнула и словно вышла из какого-то транса.

– Видишь, как получилось? Ты так ничего и не сказал. Поэтому ты по-прежнему свободен в своих поступках. А я… Может, я проснусь завтра и решу, что ничего не было.

Платонов кивнул.

– Думаешь, так лучше? – спросила Алёна. – Не отвечай.

Она ткнула пальцем в кнопку на панели. Тихо заиграло радио. Пара диджеев проводила конкурс для тех, кто не спит. Призом в конкурсе были два билета на концерт «Бутырки».

– Господи, где мы живём, – обхватила она голову. – Кому могут понадобиться два билета на тюремный шансон посреди ночи?

Хотелось пожать плечами в ответ на вопрос, но Виктор сдержался. Ему казалось, что, если он останется неподвижным и безучастным, разговор утихнет сам собой. Алёна тоже окончательно замолчала и безэмоционально отправляла в рот одну виноградину за другой.

– Ты можешь идти, если тебе надо, – внезапно сказала она. – Миссия окончена. Если бы я не призналась тебе сегодня, меня бы просто разорвало нахрен. У меня голова пополам раскалывалась – и как-то сейчас легче стало. Не знаю, правда, надолго ли.

Внезапно в кармане халата завибрировал телефон – коротко и требовательно. Два лёгких толчка в ногу – уведомление от WhatsApp. Виктор хотел оставить это незамеченным, но в полной тишине такой звук был слышен очень хорошо. И тот факт, что Платонов пытался сделать вид, будто ничего не произошло, не укрылся от Алёны. Она посмотрела на него с лёгким удивлением и, как показалось Виктору, с некоторым разочарованием.

– Явно не по работе, – констатировала Алёна. – И не жена – ты бы уже читал. Значит… Мы оба знаем, что это значит. Разобрался бы ты с бабами своими. А то тебе одна в любви объясняется, другая сообщения шлёт, третья дома спит, четвёртая… Ведь есть четвёртая?

Платонов едва не кивнул, но сдержался и никак не отреагировал на её слова. Ситуация была неприятная, но вполне предсказуемая – как для него, так и для Алёны. Оставалось решить – уйти или попытаться что-то объяснить. Он выбрал первый вариант.

Открыл дверь, вышел, обернулся. Алёна смотрела на него так, будто видела в последний раз.

– Будь, пожалуйста, аккуратнее, – Платонов указал на бутылку вина. – Из дома напиши. Или хотя бы со стоянки.

– Да пошёл ты, – она отвернулась в другую сторону. – Дверь закрой.

Он выполнил просьбу и направился к проходной, едва не достав на ходу телефон из кармана. Но это было бы чересчур, потому что Виктор чувствовал взгляд на своей спине. Только когда дверь закрылась и он вставил «шпингалет» в петли – лишь тогда он достал телефон и прочитал сообщение.

«Ку-ку».

От Инны.

– Охренеть, – легонько стукнул кулаком в стену Платонов. Потом услышал, как взревел двигатель за дверями, и по звуку понял, что машина умчалась в сторону озера. – Из-за какого-то «ку-ку» сейчас оба чуть с ума не сошли. Надеюсь, если она напьётся, то вырубится прямо в машине…

Он отправил Инне в ответном сообщении просто знак вопроса. Сетевая культура позволяла нынче близким людям общаться такими жестами.

«Соседи сверху затопили салон. Разгребала последствия, наводила порядок».

«Обошлось малой кровью?» – спросил Виктор, примерно представляя себя эту картину.

«Да. Сунули мне десятку. Не уверена, что хватит, но считать убыток буду завтра. Хочется вина и на твой диван. Ты занят?»

«Нет».

«Двадцать минут. Вино привезу».

Платонов свернул чат и вышел из проходной на улицу. Что ж, это был неплохой вариант для сегодняшней ночи…

Сверкнули огни «Скорой». Короткий отвратительный гудок. Грохот ворот, отползающих в сторону. Платонов разочарованно опустил руки – неужели всё так прозаически сегодня закончится? У Инны, конечно, был ключ от кабинета…

Из машины выпрыгнул фельдшер с лентой ЭКГ в руках. Увидел Платонова, узнал его, отрицательно покачал головой:

– Затянувшийся приступ астмы. Сегодня кто терапевт?

Платонов на секунду задумался, кого он утром видел на смене.

– Прохорова.

– Баба Валя? – покачал головой фельдшер. – Чувствую, весело будет.

Валентина Петровна, или «баба Валя», как звали её за глаза (впрочем, она прекрасно об этом знала), по негласной статистике имела максимальный процент отказов в госпитализации. Она заворачивала всех домой или в лазареты лёгким росчерком чернильной ручки – и то ли везло ей феноменально, то ли рука за ней стояла «волосатая», но все залёты Прохоровой заканчивались для неё благополучно.

Как будет на этот раз, Виктору не особо хотелось знать. Он проводил взглядом пенсионера, которого под руки вывела из «Скорой» молодая женщина. Следом в приёмное вошёл старший смены. Водитель остался курить на крыльце.

– Пойду и я, – кивнул сам себе Платонов и пошёл в отделение. Под ногами у него несколько лягушек пытались перебраться через асфальтовую пустошь с клумбы на клумбу, он едва не раздавил парочку. В это время года надо было по ночам смотреть под ноги – квакающее племя устраивало настоящее паломничество в какую-то свою лягушачью Мекку. Их боялись даже госпитальные собаки, живущие возле столовой – облаивали, но приближаться не стремились. А лягушкам было всё равно – они вели себя так, словно вокруг и нет никого. Шлёп… Шлёп… Шлёп…

Дверь в отделение была открыта. Он поднялся по лестнице и увидел солдата в госпитальной «синьке», что стоял в углу, привалившись спиной к пожарному гидранту и не обращая внимания на лавочку.

– Ты откуда тут взялся? – удивился Виктор.

– Мне поговорить надо с вами, – ответил солдат, не прояснив ситуацию. – Сестра разрешила подождать здесь.

– С сестрой будет отдельный разговор, – доставая ключи, пробурчал Платонов. – Заходи, – он открыл дверь, но вдруг вспомнил, что там на столе стоят бутылка и стаканы, и остановил полуночного гостя. – Хотя нет, подожди минуту. Я позову.

Он вошёл, быстро убрал «Джека» за диван, где его не будет видно, всё остальное спрятал в шкаф, смахнул со столика крошки, огляделся.

– Теперь точно заходи, – громко позвал он. Солдат вошёл в коридор и нерешительно остановился в дверном проёме ординаторской.

– На кушетку, – указал Виктор. – В ногах правда нет. И напомни, как тебя зовут.

– Рядовой Гусев, товарищ подполковник.

– Имя у рядового Гусева есть?

– Тимофей, – ответил тот, присаживаясь на самый край кушетки. Платонов встал у открытого окна и жестом показал солдату, что тот может излагать свою проблему.

– Я знаю, почему Ждун… почему Жданов оказался в реанимации. Но я скажу вам, если вы меня ещё подержите в отделении месяц, – не моргая, выпалил Гусев. – Можно в рабочую команду. Хоть куда. Лишь бы месяц. Если можно больше – то больше. Мама деньги вам переведёт, сколько скажете, вы только номер телефона дайте.

И он замолчал, сам испугавшись всего того, что наговорил. Платонов приподнял брови от услышанного, но особо не удивился той части, в которой Гусев просил остаться в госпитале – это он слышал постоянно. А вот насчёт Жданова… Это было интересно и, пожалуй, стоило того, чтобы дать Тимофею обещание.

– Три недели, – кивнул он Гусеву. – Максимум. Но только если информация действительно ценная.

– Сколько вам надо денег?

– Нисколько, – ответил Платонов. – Я с солдатами в товарно-денежные отношения не вступаю. Рассказывай, а там посмотрим.

Гусев опустил глаза в пол; складывалось впечатление, что он сейчас даст задний ход и не будет ничего говорить.

– Помните, две недели назад кража была в операционной?

Платонов кивнул. Он не ожидал развития ситуации в эту сторону. Если Жданов как-то связан…

– Я знаю, кто это сделал. И Ждун знает. Только он знал с самого начала, а я недавно.

Платонов посмотрел на повязку на левой стопе у Гусева, вспомнил – это тот, что якобы чайник себе на ногу в каптёрке опрокинул. Неплохие такие ожоги получил. И без свидетелей.

– Подробности будут? – спросил он у солдата.

– Вы же меня не выдадите?

– Если ты сейчас правду расскажешь и мы воров поймаем – то со следователями тебе придётся подружиться, – Платонов от подоконника перешёл на диван, сел, закинул ногу на ногу. Дежурство переставало быть скучным окончательно. – Они, скорее всего, переведут тебя в другую часть. Если надо – подержат у себя… Не переживай, в нормальных человеческих условиях. Было такое, и не раз, когда свидетелей прятали. Только ты ж ещё толком ничего не сказал – так что я не могу оценить все масштабы.

Гусев вздохнул и продолжил:

– В ту ночь, когда они операционную обнесли, Жданов их видел. Не скажу точно, где и как именно, это я с их слов знаю…

– Кто «они»? – уточнил Платонов.

– Сергачёв, Павлов и Ахутин. И был ещё кто-то, кто всё у них принимал и прятал, потому что они сами не успели бы никак, – ответил Тимофей таким тоном, будто это было само собой, что именно они, и никто другой. – Просто Сергачёва вчера забрали, у него проездные домой оформлены, а Павлов завтра уходит.

– И поэтому ты их бояться перестал?

Гусев кивнул.

– Ахутин, когда он один, чмо полное, – немного оживился он. – Он только рядом с Сергачёвым ничего не боялся.

– И как ты узнал про них и про Жданова?

Гусев сел поудобнее, опёрся спиной о стену и почувствовал себя гораздо спокойнее, когда произнёс фамилии воров и оценил свои перспективы.

– Я часто в библиотеку ходил, а там же в клубе ещё комната есть с тренажёрами всякими и теннисным столом. Эти трое часто там бывали. И я случайно услышал, как они с кем-то договорились и что-то будут продавать. За забор, бабке одной. Я сразу не очень понял, но решил получше узнать. Смотрел днём, где и с кем они тусуются. И увидел, как они типа в магазин сходили, купили там чего-то по мелочи, потом по задней аллее прошли, где короб бетонный с трубами от котельной, присели на него. Двое закурили, а Сергачёв оттуда, из короба, достал какой-то свёрток белый, вроде простыни, и быстро в пакет спрятал. Я далеко был, в беседке, но видно было всё как на ладони, только не понятно, тяжёлый свёрток или нет. Пакет его выдержал…

Платонов заинтересованно слушал.

– Потом они пошли за столярный цех, к забору. Я за ними, чуть поодаль. Сергачёв позвонил, за забором лестницу приставили, тётка какая-то поднялась. Свёрток ей бросили, она поймала, потрясла, заглянула, потом им что-то маленькое в ответ кинула. Я думаю, деньги. Они взяли и ушли.

– И как ты понял, что это вообще? И кто операционную ограбил? – спросил Платонов, хотя ему было понятно, что Гусев не ошибся.

– Я вечером напросился сводку в приёмное отнести после того, как дверь в отделение закрыли, а обратно пошёл мимо того места. Присел закурить, заглянул… Там две бутыли тёмных было со спиртом, часы настенные, несколько простыней и контейнер с инструментами. Сверху всё мешком грязным прикрыто. Если не знаешь, куда смотреть, то и не заметишь. Только спиртом пахнет – не сильно, но чувствуется. Поэтому, наверное, собаки и не растащили всё.

– А Жданов тут при чём? – не понял Платонов. – Тем более, что всё это ты видел тогда, когда Ждун в реанимации лежал – правильно я понимаю?

– Да, – кивнул Гусев. – Но я видел кое-что. Через три дня после кражи. Или через четыре… Да, через четыре. Видел, как Жданов какие-то штуки глотал в туалете. Шарики из фольги.

– Какие шарики? – не понял Платонов.

– Из фольги от шоколадки, – пояснил Гусев таким голосом, словно все вокруг эти шарики каждый день делают. – Штук десять таких шариков проглотил. В туалете после отбоя. Я тогда почему-то решил, что никому не скажу – думал, обойдётся. А когда ему плохо стало и его всего в крови отсюда увезли – тогда точно решил, что промолчу…

Внизу грохнула дверь, Платонов услышал лёгкий стук каблуков.

– Сейчас сюда женщина зайдёт – при ней можешь говорить всё, что угодно, не бойся, – подготовил он Гусева. – Она человек от наших дел далёкий, но может что-то дельное посоветовать. Считай её моим первым помощником.

Тимофей недоверчиво кивнул, но смирился – он слишком далеко зашёл в беседе с подполковником, чтобы на полпути сворачивать. Тем временем, звук шагов был всё ближе – и через мгновение в ординаторскую вошла Инна.

Платонов встретил её в дверях. Без макияжа она выглядела сразу на свои тридцать восемь – судя по всему, после борьбы с потопом на работе Инна не заезжала никуда, направившись сразу в госпиталь.

– Не смотри на меня, я ужасна, – подставила она щёку для поцелуя. – Вот, возьми вино – было у меня в холодильнике в салоне.

В этот момент она увидела Гусева. Тот встал, не зная, что сказать и как себя вести. Платонов, нахмурив брови, еле заметным жестом усадил его обратно.

– Познакомься, Инна. Это Тимофей, и он мне рассказывает изумительную детективную историю.

Инна прошла мимо, молча кивнула солдату и села как можно дальше от него на диван, скинув кроссовки и поджав под себя ноги. Платонов достал из тумбочки штопор, открыл вино и, наполнив стакан, протянул его даме.

– Продолжай, Гусев, – махнул рукой Платонов, когда Инна сделала первый глоток. Тот глухо откашлялся и с трудом отвёл взгляд от женских ног.

– Я потом ходил проведать Жданова в хирургию… Когда его перевели из реанимации… Отнёс ему пакет с вещами, мыльно-рыльные принадлежности…

– Речь о том парне, который кровью исходил на одном из моих дежурств, – тихо сказал Платонов Инне. – Ты должна помнить.

– …И я его спросил в палате, зачем он эти свои шарики ел.

«Шарики?» – шепнула Инна, но Платонов поднял вверх указательный палец, прося не прерывать солдата.

– Он тогда молчал сначала, потом вроде сказал, что хотел от армии откосить… Я ему говорю – нашёл я то, что Сергачёв из операционной спёр. А он сразу к стене отвернулся. Спрашиваю: «Ты помогал, что ли?» А он зашипел на меня, как змея: «Ты чо, дебил? Я в своём доме не ворую!» Короче, он их просто застукал. Случайно. Они из оперблока выбегали, а он из гальюна вышел. И Сергачёв ему потом угрожал. Вот Ждун и решил – спрятаться от них.

– Так это он сам сделал? – удивлённо спросила Инна.

– Ну, я же расск… – начал было Платонов, но вовремя прикусил язык, потому что вспомнил, что о членовредительстве он рассказывал не Инне, а Светлане. И ему ещё тогда показалось, что за дверью кто-то стоит…

«Нет, не придумывай! – отмёл эту версию Платонов. – Нечего себя тут виноватым делать. Лучше за языком следи».

– Так, – решил подытожить Платонов. – Что мы имеем. Три урода обокрали операционную две недели назад. Жданов это видел и через четыре дня съел какие-то шарики из фольги с неизвестным порошком. А когда Сергачёв свёрток свой продал?

– Дня через три после того, как Жданова забрали в реанимацию, – уточнил Гусев.

– Ты хочешь сказать, что там, где ты всё это нашёл, ещё что-то осталось? Они же не могли успеть всё продать или с собой забрать. Сергачёв вчера ушёл, и я видел, что он только в камуфляже был и с пакетиком.

– Нет там ничего, – отрицательно покачал головой Гусев. Он полностью освоился с ролью рассказчика криминальной истории и хотел произвести максимальное впечатление на слушателей – особенно на Инну. Это было очень заметно, потому что фокус его внимания полностью переместился на неё. Он даже на вопросы доктора отвечал ей, что несколько раздражало Платонова.

– Всё-таки успели? – непонимающе спросил Виктор. Он помнил примерную опись пропавшего имущества, которую они сверяли с начальником отделения, операционной сестрой и следователем.

Гусев усмехнулся и выдержал паузу. Со стороны он напоминал Эркюля Пуаро, поясняющего картину преступления тем, кто так и не сумел её разгадать.

– Не успели. Я позавчера всё перепрятал.

У Платонова сами собой приподнялись брови от удивления.

– Сестра нас курить вывела перед отбоем. Постояла в дверях минуты три и зашла в отделение – ветер был сильный, дождик пытался моросить. Я подождал, пока все накурятся, за угол зашёл и быстро туда, к этому месту, пробежал. Аллея пустая была. Я мешок взял, которым всё закрыто, сложил в него две бутыли со спиртом, контейнер, простыни и часы. Что-то там ещё осталось по мелочи, я торопился очень. Да и инструменты гремели, я думал, меня на весь госпиталь слышно.

– И куда же ты всё дел? – слегка наклонив голову, спросил Платонов. Он видел, что и Инна была крайне заинтересована этим рассказом. – У тебя ведь времени не было по территории бегать.

Гусев поднялся.

– Пойдёмте, покажу.

Платонов встал, как зомби. Он был готов к чему угодно.

– Ты пойдёшь? – спросил он у Инны.

– Конечно, чёрт побери, – она пожала плечами. – Каждый день такие детективы не рассказывают.

Они спустились на первый этаж. Тимофей снял с петли открытый замок, чисто символически запиравший подсобку под лестницей. Покосившаяся старая дверь отошла в сторону, открыв несколько лопат, грабли, носилки.

– Вон там, – Гусев махнул в глубину тёмной комнатки и щёлкнул выключателем, чтобы было видно, куда он показывает.

В тени, за несколькими вёдрами и какими-то кусками криво отпиленной фанеры стоял себе спокойно грязный старый мешок из-под картошки с парой заплат. И никому до него не было дела уже третьи сутки.

Виктор хлопнул себя по лбу, покачал головой и вышел на улицу. Инна смотрела на Гусева, как на фокусника.

– Твою мать, – услышали они с улицы голос Платонова. – Гусев, ты знаешь, кто такой Бен Ганн?

Тимофей вышел на крыльцо под фонарь, слегка прищурился, пожал плечами. Инна, стоя у него за спиной, усмехнулась.

– Да тут у нас просто остров, сука, сокровищ! – выругался Виктор. – Одни воруют, другие травятся, третьи подвиги совершают.

Гусев, не поняв сарказма в этом возмущении, искренне улыбнулся.

– Товарищ подполковник, вы обещали три недели…

– Хрен с тобой, месяц, – отмахнулся Платонов. – Завтра следователю всё расскажешь. Надеюсь, ты, как Жданов, никакие шарики жрать сегодня не станешь?

– Вот они, – неожиданно протянул Гусев доктору что-то блестящее на ладони. – Он три штуки не доел, я забрал. Может, вы узнаете, что в них – так сможете Жданову помочь, а то он в хирургии до сих пор в интенсивке лежит.

Это было последней каплей в шоу, которое устроил Тимофей. Платонов, как загипнотизированный, протянул руку, взял эти шарики, посмотрел на Инну. Похоже, всё было написано у него на лице, потому что она едва не засмеялась.

– Знаешь, Витя, я практически забыла, как воду собирала с пола почти два часа, – сказала она из-за спины Гусева. – Это просто «Склифосовский» и «Тайны следствия» в одном флаконе. Готовый сценарий.

– Значит, так, – сказал, придя в себя, Виктор. – Сейчас идёшь в палату. Если будут спрашивать, что ты у меня столько времени делал, скажешь, просил консультацию психолога части – мол, испытываешь трудности с адаптацией в армии, плохо спишь, сердце часто колотится, домой хочется, грусть-тоска и всё такое. И я тебе эту консультацию завтра как бы организую. Ну, не консультацию, конечно, а дачу показаний, но зато повод будет в другое отделение уйти. Всё понял?

Гусев кивнул.

– Кругом, шагом марш.

Тимофей развернулся и чуть не столкнулся с Инной. Она отступила в сторону, парень пробежал мимо неё и умчался по лестнице наверх. Платонов раскрыл ладонь и посмотрел на шарики, подцепил один из них ногтем. Послышался какой-то неприятный запах.

– Представляю, что будет, если их полностью развернуть… – сказала Инна, до которой едкий аромат долетел через пару секунд.

– А что будет, если этот порошок высыпать в кишку… – вздохнул Виктор. – Мы, конечно, понимали, что ожог химический – но это просто какая-то ядерная штука! Судя по запаху, тут есть аммиак… Знаешь, патологоанатом через день после операции позвонил и говорит: «Первый раз такое вижу, слизистая на препарате сползла, как чулок. Только изнутри».

– Вы оперировали этого самого Ждуна? – уточнила Инна. Платонов вдруг подумал, что ему надо записывать в какой-то блокнот, кому и что он говорит о своей жизни и работе, иначе это всё плохо кончится. «Стареешь, дружок, память не та», – отметил он про себя.

– Да, – ответил Платонов и в общих чертах рассказал суть того, что они сделали. – Он сейчас лежит в хирургии, в интенсивке. Ждёт восстановительной операции.

– А в интенсивке зачем? С ним ещё не всё хорошо?

Платонов усмехнулся.

– Это армия, дорогая моя. Когда в одной палате вместе лежат солдаты после аппендицитов и паренёк с мешочком дерьма на животе – ему сложно будет не стать объектом насмешек. Решили, пусть лучше будет, как в «Начальнике Чукотки» – «товарищ отселённый». А сейчас так и вообще чудесно – следователь к нему может прийти, и никто криво не посмотрит.

Наверху грохнула дверь, послышались быстрые шаги. Варвара Михайловна, медсестра уже пожилая и с некоторым количеством лишнего веса, выскочила на крыльцо, словно юная студентка.

– Там… в хирургии… – на этих словах её краткая молодость закончилась, уступив место одышке. Она остановилась, опёрлась руками в колени, но всё-таки закончила:

– Звонят… Там Ждун… Что-то… И сестра кого-то поймала. Я больше не поняла.

В этот момент она заметила Инну, что отошла в сторону от дверного проёма, когда услышала топот на лестнице.

– Здрасьте, – кивнула Варвара Михайловна на свистящем выдохе. Инна постаралась вежливо улыбнуться, но у неё не вышло. – Идите, Виктор Сергеевич. Не нравится мне всё это.

Варвара Михайловна была из тех медсестёр, что переживали за каждого солдатика, подкармливали их чем-нибудь домашним, давали позвонить и делали ещё много всяких ненужных добрых мелочей, после чего из их сумок и карманов пропадали кошельки и телефоны. Но учить уму-разуму было поздно и непродуктивно.

Платонов подошёл к Инне и тихо сказал:

– Иди пока наверх, боевая подруга. Я разберусь и позвоню.

Не стесняясь медсестры, он легонько поцеловал её в щёку, сам удивился этому поступку и побежал в сторону хирургии – благо, она было в пятидесяти метрах по тропинке. Медсестра оглядела Инну с головы до ног, сухо откашлялась, посмотрела ей в спину, после чего посчитала у себя пульс и поморщилась от результата. Зайдя в дверь, она хотела накинуть замок изнутри, но вспомнила, что доктор может вернуться в любую минуту – и просто притворила металлическую створку.

Через пару секунд после того, как Платонов забежал на крыльцо хирургии, а Варвара Михайловна прикрыла дверь в своё отделение, раздался далёкий звук открывания ворот на контрольно-техническом пункте, а ещё спустя несколько мгновений на кочках задней аллеи заплясали огни фар, выводя на облаках линии ЭКГ.

Но никто этого уже не видел.