Текст книги "Бестеневая лампа"

15

Фамилия у Марины была какая-то фантастическая. Платонов помнил, что при звонке всегда таял на словах «Первая хирургия, медсестра Кошечкина слушает». Голос был вкрадчивый, почти детский – и он каждый раз забывал, что хотел спросить, путался в словах и нёс какую-то чепуху. Но сейчас он впервые увидел её злой и напуганной одновременно.

Она встретила его в самом начале коридора – горящие глаза и красные щеки, растрёпанные волосы. Спустя секунду Платонов заметил у неё оторванный карман на халате – он болтался, держась всего одной стороной, нитки рваной бахромой очерчивали его границы.

– Я позвонила в реанимацию! – подбегая к хирургу, выпалила Марина. – Там Жданов в интенсивке… Его побили и что-то ещё с ним сделали, он без сознания.

Платонов слегка приобнял Кошечкину и направил её впереди себя в палату интенсивной терапии. В другом конце коридора, у пищеблока, он заметил какое-то шевеление в полутьме.

– Мы с мальчишками поймали этого урода, – махнула Марина рукой в ту сторону. – К батарее привязали поясами от халата. А он мне карман чуть не оторвал…

«Так, сначала Ждун, – быстро решил Платонов. – Остальное на потом».

В палате горел свет, на кровати напротив пациента сидела ночная санитарка из операционной и, словно загипнотизированная, смотрела на быстро падающие в фильтре капли. Сам Жданов был каким-то бледно-серым, с совершенно мутным, уплывающим взглядом, он забавно надувал щёки и шумно выдыхал воздух, словно пытаясь задуть какую-то невидимую свечу. Платонов машинально взял его запястье, ощутил очень частый и слабый пульс и отметил про себя, что и рука Жданова, и подушка вокруг головы – всё мокрое. Потом заметил на столе рядом инсулиновый шприц, посмотрел на Марину. Та пожала плечами.

– Глюкометр, быстро! – крикнул он Кошечкиной. – И сорокапроцентную глюкозу захвати!

Марина выскочила в коридор.

– Там ещё что-то на животе, – внезапно сказала молчавшая до этого санитарка. – Я полы мыла в коридоре и через стеклянную дверь увидела. Его по животу били.

В кармане зажужжал телефон. У него было несколько секунд в ожидании Марины, он посмотрел на экран – звонила Инна. Кошечкина вбежала в палату, вставляя на ходу тестовую полоску в приборчик. Виктор, стараясь не мешать ей, откинул одеяло к стене.

Вокруг колостомы по повязке расплывалось небольшое кровавое пятно, мешок был разорван, живот и одеяло были в крайне неприглядном виде. Кошечкина кинула на Платонова быстрый взгляд, взяла специальной ручкой кровь и капнула на полоску.

За пять секунд ожидания результата в голове Виктора вихрем пронеслись мысли о внутреннем кровотечении, повреждении кишечника и возможном перитоните.

– Один и один! – громко сказала Марина.

– Давай глюкозу! – скомандовал Платонов. Медсестра набрала шприц, перекрыла капельницу, ввела в резинку, вернула колёсико на место. Пузырьки вновь взвились во флаконе.

– Что затеяли тут среди ночи? – в дверях стоял Кирилл, реаниматолог, с какой-то новенькой анестезисткой. Не дожидаясь ответа, они вошли, сестра поставила большую корзинку с дыхательным аппаратом и прочими принадлежностями на стол. Кирилл посмотрел на санитарку, та встала, и тогда он аккуратно положил чемоданчик с лекарствами на пустую кровать.

Анестезистка быстро измерила пульс и давление. Жданов внезапно перестал надувать щеки и задышал нормально.

– Тут пока ничего не понятно кроме того, что он был в жуткой гипогликемии, – прокомментировал Платонов. – И ещё какая-то драка была в палате… Ему вкололи инсулин и несколько раз ударили по животу. Повтори анализ, – потребовал он от Марины.

– Весело, – кивнул Кирилл. – А мы пока шли по аллее, нас чуть машина не снесла. Представляешь, Виктор, ночь, госпиталь, а трафик как днём на центральной улице… Ну, это ладно, подробности, как водится, потом, а какие планы сейчас?

– Три и восемь, – сказала Марина.

– Вывести из гипогликемии – сделано, – кивнул Платонов. – Зови быстро сюда этого мудака.

Кошечкина сразу поняла, о ком речь. Она выглянула в коридор, махнула рукой. Спустя минуту двое солдат в одних чёрных госпитальных трусах ввели в палату третьего, одетого, с заломленной за спину рукой. По его лицу с наплывающим на скулу отеку было видно, что сдался он далеко не сразу – парни, державшие его сейчас, тоже были украшены свежими ссадинами.

– Фамилия, – коротко сказал Виктор.

– Плотников, – сквозь зубы ответил задержанный, выдержав небольшую паузу.

– Коротко расскажи, что ты сделал. Причины потом.

Солдат посмотрел на Жданова, на повязки на животе, на дерьмо, размазанное по одеялу, потом перевёл взгляд на стол, где лежал шприц, и опустил голову вниз и куда-то вбок, словно не веря тому, что здесь происходит.

– Ничего я не делал. Мы просто разговаривали.

– И Жданов сам себя несколько раз по животу ударил? – подошёл поближе Платонов. – Куда бил, показывай.

В этот момент один из парней слегка согнул Плотникову кисть и, похоже, сделал это удачно, потому что тот взвыл и попытался упасть на колени, но его удержали.

– Показывай, – одобрительно кивнул Виктор. – Куда, сколько раз.

– В живо-о-от… – заныл Плотников. – Раза четыре, наверное. Может, пять. Я не видел, куда, он же под одеялом лежал… Отпусти, сука, больно!

– Похоже, надо ревизию делать? – спросил Кирилл. – Или для начала УЗИ? Посмотреть на селезёнку.

Платонов медленно покачал головой из стороны в сторону. Ему не очень нравилось то, что явления гипогликемии прошли, а уровень сознания никак не хотел восстанавливаться до нормы. Жданов шевелил губами и последние пару минут пытался согнуть ноги и повернуться набок.

– Видишь? – показал Платонов Кириллу. – Мог бы сесть – сел бы. Симптом Ваньки-встаньки, как при разрыве селезёнки. Какое тут УЗИ! Лапароцентез, «шарящий катетер». Не забывай, что у него ещё швы с лапаротомной раны не сняты, зайти в случае чего недолго будет. Но вот насколько колостома и всё остальное помешает нам работать в селезёночном углу… Надо Шаронова сюда, срочно.

Он вытащил телефон из кармана, отметил про себя два пропущенных от Инны, набрал Василия Петровича, быстро сообщил о ситуации. Тот попросил прислать за ним машину и благословил на диагностику.

– Значит, так. Жданова на каталку и в операционную – бригада для наркоза уже здесь, – распорядился Платонов. – Заказать кровь – две Эр-массы, две плазмы, – Марина внимательно слушала. – насчёт машины для ведущего я сам распоряжусь. А этого… – он махнул рукой на Плотникова. – У вас же есть палата с решётками для тех, кто из дисбата?

Кошечкина кивнула и тут же достала из кармана большие ключи.

– Вот туда его и закрой. Как всё закончим, будем разбираться.

– Мальчики, ведите в седьмую, – своим громким, но мягким голосом скомандовала Марина, протянув ключи солдатам. Плотников в очередной раз попытался вырваться, но, помня о едва не сломанной руке, сделал это больше для вида. Платонов вышел в коридор, пригнал каталку в палату.

– Давайте переложим сами.

– Кто бы сомневался, для чего в хирургии анестезиологи, – ухмыльнулся Кирилл. Вдвоём они сделали это легко – Платонов удивился тому, как скинул в весе Жданов по сравнению с тем, что было, пока он лежал у него в отделении.

В операционной, естественно, никто не спал – такие события в отделении не располагают к покою. Оксана, которой сказали о предстоящей операции, переоделась и готовила набор инструментов для лапароцентеза. Жданова вкатили внутрь, на ходу надев ему одноразовые бахилы и шапочку.

Звонок в приёмное запустил цепочку доставки ведущего хирурга в госпиталь. Санитарная машина быстро укатила в ночь. У Платонова было время на диагностику и принятие решения. Он вынул из именного пакета свою операционную форму, когда телефон завибрировал снова. Ещё один входящий от Инны. Время ответить было. Он нажал на экран.

– Да, дорогая.

В ответ он услышал только чьё-то дыхание. Потом что-то с громким стуком упало на пол.

– Алло? – переспросил Платонов. – Что там у тебя происходит?

Какой-то скрип, очень знакомый, потом непонятное шуршание и вздох. Следом он услышал гудки.

– Это же кресло, – вслух сказал Виктор. – Точно…

Кто-то в его ординаторской сидел в кресле начальника, звонил ему с телефона Инны, ничего не говорил и только молча вздыхал.

Кирилл заглянул за шторку:

– Даю вводный, потом интубирую. Ты мойся. Бледненький он какой-то, давление неважнецкое, сатурация падает. Там точно кровит где-то.

Платонов, не шевелясь, смотрел на телефон, пытаясь понять, что происходит. Потом дал Кириллу жестом понять, чтобы подождал секунду, и набрал номер Варвары Михайловны.

– Это Платонов. У меня там в кабинете всё в порядке? Проверьте прямо сейчас, пока я не помылся.

Он услышал, как медсестра встала из-за своего стола, прошла к двери, лязгнула навесным внутренним замком, вышла на площадку:

– Дверь вот у вас открыта настежь, Виктор Сер… Это что ж такое?! Это ж Лариса ваша, господи, что натворила!

Платонов услышал чей-то сдавленный голос (слова было не разобрать), потом шум, какую-то возню, стуки – в этот момент он, не убирая телефона от уха, летел на улицу, не обращая внимания на возгласы недоумевающего Кирилла. Толстая металлическая дверь распахнулась перед ним, как лист бумаги, он споткнулся на ступеньках, но удержался на ногах и побежал по тропинке к своему корпусу.

В свете небольшого фонаря над крыльцом он увидел белый автомобиль с включёнными фарами.

Их с Ларисой автомобиль.

Кто-то выскочил из дверей, быстро сел за руль. Машина сначала рванула по аллее, но потом, похоже, водитель увидел бегущего человека и свернул на газон. Спустя секунду Платонов понял, что они не разойдутся. Ему удалось подпрыгнуть над капотом, чтобы спасти ноги – удар пришёл в лобовое стекло, он всем телом упал на него, ощутив, как оно мнётся, и потом его отшвырнуло в сторону, на одиноко стоящий вяз, мимо которого пролегала тропинка. Ударился головой и ещё пару секунд, лёжа на траве, видел какие-то яркие вспышки перед глазами, затем услышал сухой металлический удар, чей-то крик.

Он пытался встать, опираясь на землю и дерево руками, но правая оказалась сломана, он упал снова. Кто-то подхватил его за плечи, Виктор застонал и увидел, как от отделения к нему бежит медсестра.

– Заливайте! – кричали за спиной. – В отделении возьмите огнетушитель!

Сумев повернуть голову в сторону, сквозь пелену перед глазами, практически выключаясь, он увидел машину, воткнувшуюся в дверь электрической подстанции. Капот её взбух пузырём, в нём что-то дымилось. Потом на машину неожиданно стал падать снег —

(снег летом)

и сознание покинуло его…

16

О том, что случилось, он узнал на следующие сутки. Очнулся в «травме», в отдельной палате. Увидел руку в пластиковом гипсе. Начал с простого – вспомнил и произнёс вслух своё имя и то место, где находится. Когда через несколько минут к нему заглянула медсестра, чтобы проверить капельницу, спросил у неё день и время. И только потом осознал, что не помнит, какие причины привели его сюда. Вот его вызывают в хирургию, вот вытаскивают Жданова из начинающейся гипогликемической комы, закатывают в операционную, чтобы разобраться с селезёнкой. Потом – провал. Платонов пытался отматывать эту ночь назад, как плёнку в магнитофоне – вспомнил, как разговаривал с Гусевым, как поцеловал Инну и отправил её в ординаторскую. Дальше прошлое вспоминать было ещё проще – но совершенно бессмысленно.

Банальная ретроградная амнезия, которую столько раз наблюдал, случилась и с ним самим. Как будто из операционной шагнул в какую-то тёмную комнату, где ему сломали руку и выкинули на свет в палату травматологии.

Видимо, сестра доложила, что он пришёл в себя – к нему заглянул начальник отделения, подполковник Ткаченко. Зашёл молча, постоял в дверях, помолчал. Потом присел на кровать напротив. Платонов с трудом повернул голову, поудобнее устраивая её на подушке.

– Ну, здравствуй, Витька, – кивнул Ткаченко. Он называл его так с самого первого дня знакомства, хотя был старше всего на три года.

– И тебе не хворать, Пётр Иваныч, – хриплым голосом ответил Платонов. – Мне бы попить.

Ткаченко встал, налил из графина за головой Платонова стакан, протянул в левую руку, не закованную в гипс, помог приподнять шею. Жадными глотками удалось смягчить пересохшее горло. Платонов немного пролил на подбородок, захотел вытереть и машинально ткнулся голубым пластиком в лицо.

– Что там? – он кивнул на руку.

– Многооскольчатый перелом обеих костей со смещением, – Пётр Иванович поставил стакан на стол и вернулся на своё место. – Надо будет дня через три-четыре пересобрать, а то мне это всё не нравится. Снимки потом покажу, я же понимаю, тебе интересно.

– Мне другое интересно, – раздражённо ответил Платонов. – Как я тут оказался, можешь мне рассказать?

– Да я могу… – Ткаченко вздохнул. – Только командир просил… Ну как просил – приказал! – не общаться с тобой, потому что ему следователь запретил.

– Что за бред, – попытался возмутиться Виктор, но у него не очень получилось. – Лечить меня тебе не запретили? Я же могу узнать обстоятельства своей травмы.

Пётр Иванович встал, выглянул в коридор, потом плотно закрыл дверь и сказал:

– Нехорошая история вышла. В целом.

– Давай, не тяни, – Платонов попытался сесть, но у него не получилось, слабость была какая-то запредельная. – Говори, как есть.

– Сбила тебя твоя жена. Вашей машиной, – начал Ткаченко. – Ночью посреди госпиталя. Прямо на газоне возле хирургии. Ты сначала на лобовое упал, а потом она на кочке подпрыгнула, и ты в сторону улетел, прямо об дерево, что у ведущего под окном растёт. А дальше – аллею проскочила и врезалась с другой стороны в щитовую будку, от которой полгоспиталя запитано. Врезалась здорово, подушки сработали, под капотом то ли задымилось, то ли вспыхнуло что-то. Дверь в подстанцию она проломить не смогла, но очень сильно её внутрь вогнула, там что-то вырубилось – и свет погас в нескольких отделениях. Из хирургии прибежали с огнетушителем, запенили капот и будку, вытащили твою Ларису. Лицо в крови, нос сломала о подушку. Тебе нашатыря сунули, ты вроде очнулся, говорил что-то, но Варвара твоя не поняла. Позвонили в приёмное, дежурный терапевт прибежала…

Платонов ожидал, что после слов Петра Ивановича он вспомнит всё и сразу – но чуда не происходило. Он просто воспринимал рассказ Ткаченко как обыкновенную историю, что случилась не с ним, а с кем-то посторонним.

– Жена твоя всё это время на земле сидела возле машины. Кровотечение, говорят, несильное было. Сидит, из стороны в сторону качается, шепчет что-то, – Ткаченко старался говорить отстранённо, переживая об эмоциональном состоянии Платонова. – Следователь всем общаться, конечно, запрещает, но я эту историю за день несколько раз услышал. Знаю, что Кошечкина ей стерильных салфеток с перекисью дала, но она только раз ими воспользовалась, а потом в траву уронила и сидела просто так.

На секунду перед глазами Платонова всплыла Лариса в окровавленном платье, сидящая на полу в углу ординаторской.

– Значит, Лариса… – прищурился он.

– Слушай, не моё это, конечно, дело, – пожал плечами Ткаченко, – но…

– Не надо, Иваныч, – остановил травматолога Платонов. – Не надо. Я сам всё это допустил. Каждый день по чуть-чуть…

– Ну, сам так сам. Только ты лучше следователю как-то по-другому это всё излагай, – посоветовал Ткаченко. – Поменьше на себя бери. Мой тебе совет.

Платонов нашёл в себе силы и приподнялся на локтях.

– Говори. Я же понимаю, что всё забыл напрочь, но ты-то знаешь.

Пётр Иванович помолчал, собираясь с мыслями, потом коротко сказал:

– Жданов умер.

Силы оставили Платонова, и он упал обратно на подушку. Выглядело это так, словно его швырнули на постель слова Ткаченко. В общем-то, так оно и было.

– Почему?

– Странный вопрос, Витька. Ты ж его на столе оставил одного с внутренним кровотечением. На анестезиолога. Кульков домой уехал, его командир отпустил – всё-таки парень без семьи полтора месяца. К тебе баба Валя прибежала из приёмного, так она только тобой и занималась, куда уж ей в хирургию лезть. Говорят, Кирилл тянул его до последнего – даже когда свет вырубился и аппарат встал. Они там с операционной сестрой сумели запитать резервный аккумулятор, раздышали парня на несколько минут, кровь лили без совмещения. Но когда Шаронов приехал – уже было поздно. Сегодня вскрывали утром – там разрыв у ворот селезёнки с палец размером. Лилось ручьём, в животе три литра. Козла этого, что твоего Жданова бил, в комендатуру забрали. Мутная история какая-то, если честно…

(…и был ещё кто-то, кто всё у них принимал и прятал, потому что они сами не успели бы никак…)

Платонов закрыл глаза. «Чемпион Саратовской области по Каунтер-Страйку» Лёха Жданов умер, потому что хирурга, что мог бы ему помочь, хотела убить его собственная жена. Он вдруг явственно увидел приближающий к нему белый капот и яркие фары, почувствовал удар, заново пережил калейдоскоп падения. Воспоминания ринулись к нему в сознание широким потоком. Его окунуло в круговерть ярких цветных пятен, откуда-то выплыла решётка радиатора белого «Лексуса», Лариса в полушубке, он на асфальте, почему-то в шинели… Виктор понял, что она сбила его второй раз. Тогда это было началом их истории, сейчас – её финалом.

– Инна! – вдруг услышал он последний звонок с её номера и возглас Варвары Михайловны «Что ж ваша Лариса наделала!» Наконец-то он понял, куда бежал в тот момент, оставив на столе умирающего солдата. Куда и к кому.

– Это та женщина, которую в твоём кабинете нашли? – спросил Ткаченко. – Она в реанимации у нас лежит. Живая, если ты об этом. Да и в реанимацию её положили больше для перестраховки.

– Что произошло? – Платонов не заметил, как нашёл в себе силы сесть и прислониться спиной к стене.

– Ну, это только она может тебе рассказать, – пожал плечами Пётр Иванович. – Она сама или Лариса. Но с Ларисой сложнее – я так понимаю, её в СИЗО забрали, когда полиция приехала. Мама твоя приходила, пока ты без сознания был, я ей рассказал, что знал, без особых подробностей… Дочь у неё сейчас, это она передать просила. Придёт попозже. В смысле она придёт попозже. Или они вместе придут…

– Это всё хорошо, – перебил его, не выдержав длинной тирады, Платонов. – Что с Инной?

– Сотрясение и рвано-ушибленная рана височной области, – коротко ответил Ткаченко. Прищурив глаза, он что-то вспомнил и уточнил:

– Левой височной области.

– А в реанимацию зачем?

– Я так решил. Меня вызвали – и к тебе, и к ней. Она хоть и не наш контингент, но глупо было ей «Скорую» вызывать и на город перекидывать. Тем более, что командир до выяснения всех обстоятельств дал добро. Я посмотрел, мне её уровень сознания не понравился, хотя «эхо» ничего не дало, никакого смещения. Решил от греха подальше положить. В общем, тут всё хорошо, не переживай. Готовься лучше, к тебе и следователь придёт, и командир, и ещё какие-нибудь высокие чины в больших погонах – кашу ты заварил, Витька… Ох, не моё это дело, – Ткаченко махнул рукой, понимая, что один раз Платонов его сегодня останавливал. – Короче, твоё дело лежать. Если хочешь, запрещу следователям сюда ломиться. У меня такие полномочия есть. Скажу, по состоянию здоровья.

В дверь постучали. Ткаченко приоткрыл её, выглянул. В проёме был виден человек в форме.

– Вот и то, о чём мы говорили, – кивнул Пётр Иванович. – Если хочешь, не пущу.

Платонов махнул здоровой рукой – пусть заходит. Ткаченко открыл дверь пошире, отошёл в сторону и пропустил гостя, нахмурившись за его спиной.

– Здравствуйте, Виктор Сергеевич. Дознаватель следственного комитета лейтенант Лиходеев Аркадий Викторович. Если вы по состоянию здоровья не можете отвечать на мои вопросы, то мне нужна официальная бумага от вашего начальства. Если же вы готовы побеседовать – буду только рад.

Платонов показал лейтенанту на место за столом. Лиходеев положил папку рядом с графином, отодвинул в сторону стакан, из которого пил Виктор, присел и вопросительно посмотрел на Ткаченко.

– Всё, понял, удаляюсь, – ухмыльнулся Пётр Иванович и вышел из палаты.

– Понимаю, что вам сложно сейчас общаться, – сказал лейтенант, когда дверь закрылась. – Я, в общем-то, не собираюсь мучать вас официальной частью, протоколированием – мы всё это повторим, когда вы будете чувствовать себя лучше. Я сейчас не очень официально здесь, хотя распоряжение допросить вас у меня имеется. История выходит неприглядная, товарищ подполковник, если её озвучить, так сказать, в сухом остатке. Военный врач с любовницей попадается на дежурстве своей жене, они оба получают от жены травмы, а в результате этого на столе умирает пациент, которому, возможно, ещё жить да жить.

Платонов выслушал эту версию, усмехнулся.

– Вас не очень хорошо учили находить причинно-следственные связи? – спросил он у Лиходеева. – Смерть Жданова произошла потому, что ему нанесли несколько ударов кулаком в область селезёнки, у него развилось несовместимое с жизнью кровотечение, от чего он и скончался. Вы, кстати, поговорили с Плотниковым?

– С солдатом, который сознался, что бил Жданова? Конечно, вот приехал из комендатуры только что.

– Он был тем самым четвёртым, который участвовал в ограблении нашей операционной?

– Да, – кивнул Лиходеев. – Стоял под окном, складывал всё в мешок и прятал.

– За что он так… обошёлся со Ждановым? – Платонов неожиданно почувствовал, что имеет полное право задавать вопросы наравне с Лиходеевым.

– Те трое, что воровали, сообщили ему о свидетеле, которого они запугали, как сумели, но не было никакой гарантии, что он не выдаст, – пояснил Лиходеев. – Затем Жданов попал в реанимацию, следом его перевели в другое отделение и, казалось бы, ничего страшного не произошло, но потом из схрона пропали все вещи. Плотников решил, что Жданов проговорился, посоветоваться ему было на тот момент не с кем, одного подельника забрали в часть, второй уезжал на следующий день, а третий ничего у них там не решал, совершенно безвольное создание. Его фактически заставили участвовать в ограблении, чтобы были лишние руки. Вот Плотников и решил отомстить самостоятельно.

Лиходеев открыл папку и достал лист бумаги.

«…Я взял из процедурки шприц с инсулином, пока медсестра не видела… пришёл к Жданову в палату, поговорил с ним обо всякой ерунде, а потом он стал засыпать, я подошёл и быстро уколол инсулин в капельницу…» Грамотно пишет, сволочь… До призыва в армию поступил в медучилище, поэтому примерно понимал суть действия инсулина. Можно тут и умысел убийства притянуть… «Потом он вырубился, я ударил его кулаком в живот через одеяло четыре раза и хотел уйти, но меня увидела санитарка, позвала медсестру…» Дальше вы знаете, Виктор Сергеевич.

Он аккуратно убрал лист обратно в папку. Лиходеев вообще производил впечатление какого-то запрограммированного бюрократа – все его движения были точными, верными, каждое слово взвешено, каждый взгляд что-то значил. Из общей картины выбивалась только фраза «Грамотно пишет, сволочь…», в которой ему не удалось спрятать своё отношение к ситуации, и тот факт, что он вообще не смотрел в глаза Платонову.

– Командир предлагает вам следующее. Всё, что он сейчас может для вас сделать, не нарушая закон со своей стороны – это представить вас на страховую выплату по факту травмы. После чего командир расторгнет с вами контракт, а вы не будете претендовать ни на что сверх положенного. Больше половины пенсии вы давно выслужили, на премии и выплаты не рассчитывайте.

Виктор слушал всё это как приговор, понимая, что его жизнь катится в пропасть с ужасающей скоростью.

– Никаких проблем в округе не возникнет, задним числом оформят вам пару выговоров в личном деле и заседание аттестационной комиссии. В протоколе заседания будет указано о нецелесообразности вашего дальнейшего пребывания на военной службе. Командир обещает, что выговоры будут не за нахождение на службы в состоянии алкогольного опьянения – весь госпиталь в курсе, что с этой стороны к вам претензий не было никогда. В ответ на ваше увольнение я даю вам слово, что вся случившаяся история не получит огласки большей, чем это стало возможным на текущий момент. Никаких мер уголовного и административного воздействия к вам применяться не будет.

Лиходеев закончил и посмотрел на собеседника.

– Как вам это предложение?

– Сколько ещё я буду находиться в рядах Вооружённых сил? – таким же канцелярским языком спросил Платонов.

– Вы сами знаете, сколько времени занимает выплата страховки – месяц или полтора. Я спрашивал у ведущего хирурга, вам показана операция – вы сможете сделать её, ещё будучи офицером. Никакого увольнения по заболеванию вам не светит. Сегодня распишетесь в приказе – и вы свободный человек.

Платонов с кривой усмешкой поднял вверх правую руку в гипсе. Лиходеев посмотрел на это, кивнул, достал из папки ещё какую-то бумагу и протянул перед собой.

Это был приказ об увольнении. С открытой датой.

– Административная часть уже сочиняет вам выговоры и протокол заседания комиссии. От вас подписи – в выговорах и в этом приказе, – сказал Лиходеев. – От командира – дата. Любая, какую он сочтёт правильной. Вероятнее всего – день утверждения вашей страховки в Москве. И кстати, у меня всё в порядке с пониманием причинно-следственных связей – но вы знаете, как армия избавляется от любых негативных упоминаний о ней. В любом контексте. И эта история не должна быть растиражирована. Ни в средствах массовой информации, ни как-то иначе. Сейчас, в самый первый день, всё ещё можно сделать с наименьшими затратами.

Платонов понимающе кивнул.

– А Лариса? Что с ней? – внезапно спросил он у Лиходеева.

– Не моя компетенция, – ответил тот. – Инцидент между двумя гражданскими лицами, хоть и на территории воинской части – мне не особо интересен.

Он подвинул приказ и ручку ближе к кровати, поднялся, отошёл и встал у окна. Платонов смотрел на лист и ощущал какую-то пустоту внутри. То, чего он всегда боялся, случилось – вся его тайная жизнь стала явной. И не просто явной – она принесла вместе с собой кровь и смерть. Платонов словно стоял посреди операционной под светом бестеневой лампы, и никуда нельзя было скрыться. Он внезапно догадался, почему командир запретил общаться с ним другим врачам – после всего того, что случилось, он стал здесь чужеродным элементом. Его отстраняли от всех, как прокажённого, в приказном порядке.

Он понял, что этот лист и подпись на нём уже ничего не значат. Надо взять в онемевшие пальцы ручку и поставить свой кривой, но размашистый росчерк в углу. Попрощаться с армией, госпиталем, с женой и начать жить. По-другому. Заново.

Он протянул руку в гипсе к столу, медленно подкатил ручку пальцами к себе, взял её – она показалась очень тяжёлой и ужасно неудобной, – поставил стержень туда, где должна была появиться подпись, несколько секунд помедлил и решительно расписался рядом со словом «Ознакомлен». Боль пронзила предплечье, он дёрнулся, отбросил ручку на пол, застонал. Лиходеев обернулся, подошёл, поднял ручку, посмотрел на результат, кивнул.

– Я больше не нужен? – спросил Виктор. – Этот ваш неофициальный допрос в духе «предложения, от которого невозможно отказаться» – закончен?

– Это моя работа, товарищ подполковник, – сухо ответил лейтенант.

– Нет, – постучал здоровой рукой по столу Платонов. – Уже нет. Уже подполковник медицинской службы запаса.

Он сделал акцент на последнем слове, пробуя его на вкус.

– Запаса, – повторил сам себе. – Честь имею.

Он встал с кровати. Его сильно качнуло, он ухватился за стул. Лиходеев хотел его поддержать, но Платонов не позволил.

– Не стоит этого делать, лейтенант. Я как-нибудь справлюсь. Слушайте, а мы с вами раньше нигде не встречались? Что-то знакомое, не могу вспомнить.

Лиходеев промолчал. Платонов постоял с опущенной головой, медленно и глубоко вдыхая воздух. Постепенно головокружение прекратилось, но ноги были слабыми – сделать первый шаг, отпустив спинку стула, было очень страшно.

– Если вы уходите – а вы уже уходите, – то позовите медсестру, – попросил Платонов. – У меня к ней дело. Неотложное.

– Извините, – Лиходеев взял в одну руку со стола подписанный приказ, в другую папку и вышел в коридор, оставив дверь открытой. Через несколько секунд в палате появилась медсестра.

– Наташа, найди мне солдата в сопровождение. Я в реанимацию сбегаю.

– Начальник сказал вас никуда не пускать, – категорически отмела этот план медсестра. – У вас постельный режим ещё на сутки минимум. Вы себя в зеркало видели, Виктор Сергеевич?

– Ну, ты же понимаешь, я всё равно уйду, – Платонов улыбнулся. – Это вопрос времени. И лучше мне быть с кем-то, чем свалиться на лестнице и сломать что-то ещё.

Наташа надула губы; было видно, как внутри неё идёт борьба исполнительной медсестры с просто красивой девушкой. В конце концов, она махнула рукой, выглянула в коридор и позвала кого-то. Пришёл прихрамывающий мальчишка, выслушал просьбу, охотно кивнул.

Платонов опёрся на его плечо; они вышли в коридор и по боковой лестнице стали медленно спускаться на первый этаж, где была расположена реанимация. Первые шаги дались тяжело, но потом они вдвоём набрали неплохую скорость и прошли два пролёта, практически не останавливаясь.

– Подождёшь здесь, – Платонов махнул рукой в сторону подоконника. – Извини, кроме вида из окна, ничем отблагодарить не могу. Я скоро.

Он постучал в стеклянную дверь. Ему открыли, не глядя. Виктор вошёл, держась за стену, увидел в дальнем конце коридора начальника реанимации, махнул ему и сел на первый же стул.

Борисов подошёл, сел рядом.

– Как она? – без предисловий спросил Платонов.

– Да нормально там всё. Я её хоть сейчас могу домой выписать. Таблеточки попьёт, перевязки три раза сделает, и всё, здоровый человек. Считай, обошлось, не каждому так везёт, когда его бутылкой по голове бьют.

– Бутылкой? – удивлённо спросил Платонов.

(…вино привезу сама…)

– Да. Хорошая бутылка. «Хванчкара», между прочим. Медсестру именно красное вино смутило. Там кровопотеря была никакая, а вот лужа вина приличная.

– Проводи меня к ней, – попросил Платонов и попытался встать, но Борисов придержал его.

– К ней сейчас нельзя, – тихо сказал он. – То есть лично тебе нельзя.

– Это почему?

– А у неё сейчас муж.

Платонов хотел что-то сказать, возразить, разозлиться – но не смог. Он откинулся на стуле и прикоснулся затылком к холодному кафелю, прикрыв глаза.

– Вот так, значит… – усмехнулся он через несколько секунд. – Мы с ней в одну и ту же игру играли.

(…я одинокая баба, которая скучно живёт…)

– То есть для тебя это сюрприз? – спросил Борисов.

– Получается, что да, – развёл руками Платонов, совершенно не замечая боли под гипсом.

– Она была некоторое время без сознания, мы взяли телефон, нашли там контакты «Мама» и «Муж». Решили, что среди ночи лучше мужу позвонить.