Текст книги "Бестеневая лампа"

13

Морозов катался по кабинету в кресле начальника и громко матерился.

– Док, это были новые джинсы!

– Ну, ты не первый раз через тот забор перелезал, – укоризненно покачал головой Платонов. – Каждый сантиметр там знаешь.

– Да уж, не первый. Со счёта уже сбился.

Сергей Морозов пришёл сегодня первым, около девяти вечера, и, перелезая через решётку госпитального забора, присел там на какой-то штырь задним карманом – потому что в руках у него был пакет с вискарём и закуской. Треск рвущихся джинсов привёл его в состояние душевного трепета, о чём он сразу же сообщил матом всей округе, идя от забора к отделению гнойной хирургии.

– Давай я тебе налью, – чувствуя себя немного виноватым, сказал Виктор и залез в пакет. – «Джек» тебя успокоит.

Всё те же стаканы с цветочками, что и для любого другого напитка, идеально подошли для виски. Платонов достал из холодильника пластиковую форму для льда, выломал несколько кусочков, бросил в коричневую жидкость, протянул Сергею. Тот поднял на него глаза, нахмурился, но взял протянутый стакан.

– А знаешь, почему всё вот так? Почему я джинсы порвал?

Он встал с кресла, повернулся к Платонову спиной и похлопал себя по оторванному карману.

– Потому что надо не через забор лазать. Надо, чтобы ты был с нами. В кино, в парке, в ресторане, на море. На машине, на велике. Ну, хоть как-то. Понимаешь?

Виктор пожал плечами.

– Да я вроде же…

– Да какое «вроде»! Тебя с нами нет, – Морозов подошёл почти вплотную, немного наклонился вперёд, нарушая все мыслимые и немыслимые зоны комфорта. – Тебя нигде нет.

Платонов всё-таки отступил назад на один шаг, спустя пару секунд кивнул.

– Есть предложения на этот счёт? – спросил он у Сергея. Тот развёл руками, чуть не выплеснув полстакана, и удивлённо поднял брови:

– А то ты не знаешь? Блин, да мы никак понять не можем, почему ты до сих пор не ушёл? Почему ты после этого, – Морозов ткнул пальцем в предплечье, – всё ещё дома?!

– Ну, знаешь… Этот вопрос я сам себе частенько задаю, – Платонов отошёл к дивану, сел, закинул ногу на ногу. – Я точно знаю, что тогда, в тот самый день почти пять лет назад, у меня были ответы – но я их просто боялся вслух произнести. Их слишком много было, и каждый, по сути, самый важный и определяющий. Я, наверное, только сейчас могу сформулировать то, что было у меня тогда в голове.

– Ну, давай, удиви меня, – отпив виски, Сергей опять сел в кресло, подкатился к столу и поставил на него стакан. – Только ты же понимаешь, я молчать не буду. Если врёшь – сразу увижу и скажу.

– Сначала самый простой аргумент. Во-первых, уйти было реально некуда. Соглашусь, так себе отмазка, но вариант с мамой отпадал как-то сам собой – не по возрасту было мне это делать.

– Принимаю. Но принимаю как аргумент для тебя пятилетней давности. Тогда могло сработать – тогда, но не сейчас. Сколько дверей в этом городе сейчас для тебя открыты?

(ко мне точно не надо)

– Оказывается, меньше, чем я думал, – ответил Платонов. – Как выяснилось, часть этих дверей установлены в воздушных замках. Или в песочных. Постучался тут в одну – так всё рассыпалось в пыль за мгновение.

– Ты не рассказывал, – протянул Сергей руку за стаканом. – Это кто так с тобой?

– Алёна, – отмахнулся Платонов. – Что интересно – мне это казалось абсолютно беспроигрышным вариантом. Возможно, даже единственно выполнимым. И вот.

– Да ладно, – Морозов поднёс стакан к губам, но, услышав имя, замер. – И в какой форме отказала? Чем мотивировала?

– Сергей, ты считаешь, я перед тобой вообще сейчас всё сниму, вплоть до трусов? – Платонов немного разозлился. – Скажем так – не было конкретной мотивировки. Было желание оставить всё как есть. Ты же понимаешь, сколько ей лет. Человек свою жизнь годами строил в том виде, в каком мы её знаем. Я копнул чуть глубже, и вот сейчас, вспоминая наш с ней последний разговор, в какой-то степени готов начать её оправдывать. Потому что она, как Женя Лукашин из «Иронии судьбы», только без мамы. Просто одна – и никого не хочет пускать в свой мир, даже по любви. Даже ценой этой любви, возможно.

Морозов почесал затылок, скорчил недоверчивую гримасу, всем своим видом показывая, как он относится с тому, что могла сказать Алёна Платонову, из чего тот сделал вывод о дверях в воздушных замках.

– Дело твоё, Док. По крайней мере, ты не получил проблему, понадеявшись на неё. Остальные как? Ты спрашивал? Вообще эта тема поднималась?

Виктор замолчал, вспоминая. И вдруг он понял, что никому из тех женщин, что оказывались у него в кабинете, в его объятиях, в его жизни, и дела не было до того, чем это всё должно закончиться. Что для него, что для них – всё это было некими эпизодами сериала без начала и без конца. Он их втягивал ради эмоций, ощущений и адреналина – почему он думал, что они будут делать то же самое из практических целей, ради любви и него самого?

В итоге он не нашёл, что ответить Морозову.

– Давай лучше дальше пойдём по списку причин, – отмахнулся он от вопроса. – Немного разовьём тему «некуда». Вариант со съёмной квартирой – его я рассматривал тоже, но в карманах гулял ветер. Никаких накоплений, сбережений и заначек. Так, случайные заработки, копеечные.

– Я бы занял, – привстал в кресле Сергей. – Вообще без вопросов.

Платонов усмехнулся.

– Ты? Да я тогда и не помнил о тебе. Я вообще ни о ком не помнил, жил в каком-то вакууме, без друзей. К нам гости не ходили, потому что общаться с Ларисой не хотел никто. Все, кто хоть раз с ней виделся, разговаривал, слушал её бред – к повторной встрече были не расположены. Ладно, можем считать, что я тогда был не готов к каким-то решительным действиям. Поэтому искал причину. Второй причиной – хотя ты сейчас, наверное, скажешь, что она первая – был ребёнок. Я не очень понимал, как могу остаться без дочери, а Лариса это умело использовала. Слезы, сопли. «Если ты уйдёшь, я не смогу её воспитывать, кем она вырастет» и прочее, и прочее. Вплоть до намёков на суицид.

– Господи, на манипуляции с ребёнком реагировать вообще глупость какая-то, – Морозов налил себе в опустевший стакан ещё виски. – Лёд ещё есть?

Платонов кивнул в сторону холодильника.

– Глупость не глупость, а у меня она кнопку нашла. Как у Электроника. Давила на неё по поводу и без. И в итоге получилась третья причина. Понимаешь, было что-то во всём этом тоскливо-жалостливое. В этой сидящей в окровавленном платье в углу кабинета Ларисе, в этих слезах… Жалость – плохой советчик. Но я понял это позже, после тысячного скандала, для которого на тот момент уже была реальная почва.

Платонов достал из пакета банку пива, щёлкнул ключом – да так и замер с ней в руке, задумавшись над своими словами.

Да, он не умел сопротивляться обстоятельствам. По крайней мере тем, что создала вокруг него Лариса. Создала с его молчаливого согласия. Отсюда, из этого неумения, и выстрелило его одиночество дробью вечеринок hospital party, отсюда и стали подбрасываться дрова в этот жизненно необходимый «костёр эмоций». Женщины на первых порах долго не задерживались, уж больно специфическими были условия, а он торопился, спешил, не очень понимая, кому и что предлагает. Именно поэтому поначалу стало только хуже – казалось, что на нём какое-то проклятие, что найти человека, способного играть на его поле, просто невозможно. Раз за разом он ошибался, пытаясь выбрать что-то в ближайшем окружении, а спустя время, когда встречи были уже доведены до ранга искусства, на помощь пришёл интернет.

Это оказалось значительно проще – встречаться с женщинами из других городов и быть не отягощённым свиданиями с ними в другие дни, кроме своих дежурств.

Постепенно выстроилась сложная, но очень действенная система конспирации, потому что телефон стал, с одной стороны, центром коммуникации всей этой системы, а с другой – самым уязвимым её местом. Он выработал ряд непреложных правил, которым стоило следовать и ему, и той, что оказывалась в определённый момент времени на его диване. Они никогда не писали и не звонили ему первыми, не отвечали на его сообщения, если не успели этого сделать в течение пяти минут, и не называли его по имени, пока не слышали его голос в трубке. И уж, тем более, – не присылали никаких фотографий.

И так получалось, что женщины, с которыми у него возникали близкие отношения, были совсем не против этих правил – на его запросы реагировал вполне определённый контингент, расположенный именно к подобным отношениям. К игре. К секретам и тайнам.

Спустя примерно год он перестал врать себе и понял, что во всём этом ему нравятся не просто женщины как объекты увлечения и страсти, но и тот адреналин, что он получал. Жизнь оказывалась наполненной не только поездками по магазинам, похожими друг на друга сериалами и пациентами – появилось то, о чём он стал забывать.

Появился вкус к этой самой жизни. Интрига. Появилось ожидание чего-то неизвестного и ощущение нужности кому-то – не прямой зависимости от него, какая была, например, у дочери, а именно нужности. Его ждали, его хотели, его любили.

Просто время от времени это были разные женщины.

Раньше жизнь была чертовски предсказуема. Дом, работа, дом. На работе тупой и скучный служебный флирт с вымученными улыбками, сотни однотипных операций, тысячи раз повторенные вызубренными словами консультации, какие-то унылые совещания, где все только и делали, что пересылали друг другу дебильные картинки из «Одноклассников». Дома – уроки, скандалы, телевизор, какой-то фальшивый секс раз в две-три недели.

Собственно, чему удивляться, что на фоне этого безудержного веселья происходили вспышки какого-то феерического гнева, ревности, безрассудства – всего того, что можно было бы сложить в клинику паранойи, если не знать, что ты сам, своими руками, в этом поучаствовал. Именно так и происходит в семейной жизни, если со словами «Я тебя не люблю» ты опаздываешь примерно на десять лет. Жизнь, полностью состоящая из ритуалов, начинает напоминать монастырское служение – ты всегда знаешь, когда и что произойдёт, какими словами будет задан вопрос и как на него надо ответить, какими жестами будет сопровождаться рассказ о соседке, а какими – ругань из-за денег. Известно наперёд, чем вы займётесь в выходные – вплоть до минут; ты абсолютно уверен в каждом своём буднем вечере. Ты знаешь, чем вызвать слёзы и чем их успокоить. Ты ходишь одной и той же дорогой, через одни и те же магазины, говоришь в них дежурные фразы, складывая в бездонные пакеты с годами не меняющейся рекламой те же самые, что и месяц, и год назад продукты – и это всё копится, копится, как заряд в конденсаторе. Каждый его поступок, жест, слово – всё сверялось с каким-то невидимым, одной только Ларисе известным кодексом семейной жизни, заглянув куда, она сообщала Платонову, что так не говорят с женой, так не поступают, так не делают, так нельзя, на работе просто так не задерживаются, из трубки телефона может доноситься только мужской голос, к маме можно зайти на пять минут, и надо домой, домой, домой, домой…

Кульминацией праздника жизни стал тот самый нож в руках Ларисы на Новый год. Конденсатор разрядился – и у него, и у неё. Только у неё на время, а у Платонова совсем. Окончательно и бесповоротно. Он просто придумал себе оправдание – идти некуда, надо остаться с Ларисой, пока дочь не закончит школу и не определится с поступлением. Держа в голове эту временную отсечку, жить стало немного легче…

– Ты тут, Док? – услышал он голос Морозова. – Рука не замёрзла? Банка-то из холодильника была.

– Нет, – машинально ответил Платонов, но потом понял, что по ладони потихоньку бегут капельки росы. Пальцам действительно было холодно. Он взял банку в другую руку, а эту, мокрую, приложил ко лбу. – Переосмыслил заново твои вопросы и мои ответы. Ощущение такое, будто в грязь лицом упал.

– Надеюсь, на меня зла не держишь? – усмехнулся Сергей. – Можешь считать, что ты на сеансе у психоаналитика. Причём не только платить не надо, но и он тебя ещё и пивом угощает. У них ведь так – ты только наводящие вопросы задаёшь, а пациент сам причину находит.

– Да какое зло, – Платонов отмахнулся. – У каждого свой алтарь, Серёга. У меня – вот этот диван. Я на нём никому не вру. Даже себе.

– Никому? – недоверчиво склонил голову Морозов.

– Я пробовал. Поначалу так выходило, что ложь была и во спасение, и в награду, и вообще – всё на ней построено. Одна пару раз приехала, потом, на третий, вроде в пути была… Вдруг звонит. «Знаешь, – говорит, – я разворачиваюсь. Я поняла, что ты мне врёшь». А мы, что самое интересное, практически не разговаривали, ни в сети, ни в реале. Чёрт его знает, как оно вообще у нас склеилось тогда. Что-то на уровне «привет-привет», какое-то притяжение, и сразу: «Говори, куда ехать». Я тогда испугался маленько.

– Да, – засмеялся Морозов. – Мы в том возрасте, когда согласие пугает больше, чем отказ.

– Ну, и это тоже, – улыбнулся Виктор. – Но я просто не поверил сначала. Не поверил, что вообще могу оказаться кому-то интересным – спустя столько лет строгого режима.

– Ты это так называл?

– Я это так чувствовал, – наклонился к столу Платонов. – Вышел тогда на дежурстве, встретил её у ворот. Это потом они заезжать стали, как к себе домой, а первый раз – пришлось сказать, что родственница пациента приехала поговорить. Дошли до ординаторской молча, я всё смотрел на неё украдкой – ничего так, красивая. Высокая. Хоть и на каблуках, но шагала широко, уверенно, как будто знала, куда идти. Только один раз спросила, когда мы к развилке тропинок подошли – и всё.

Морозов молча плеснул себе виски и, слушая Платонова, забыл про лёд.

– Зашла в кабинет, сумочку на стол поставила, а сама к подоконнику отошла, развернулась. Я стою в дверях и не знаю, что делать. Долго смотрели друг на друга, минуты две. Потому она словно махнула кому-то невидимому, мол, чего терять-то. Подошла и сама обняла… Потом ещё раз приехала. А на третий раз – вот так.

– А что ты врал-то? – Сергей откинулся на спинку, кресло угрожающе заскрипело.

– Да не врал я. Но правды всей не говорил. В том числе и о Ларисе. А она почувствовала, что ли… И жена, как специально, во время её визитов не звонила ни разу.

Морозов засмеялся, допил одним глотком стакан и спросил:

– Сегодня будет кто-то ещё?

– Да, – ответил Платонов, вспоминая. – Лагутин придёт.

– По работе, как сегодня?

– Ты ж сам видишь – тишина. В реанимации только двое под наблюдением. Как обычно, к одиннадцати схожу туда, по дороге Ларисе позвоню – ритуал надо соблюдать.

Звонил он домой всегда в одиннадцать вечера и обязательно с улицы. Если было необходимо, медленно шёл на обход в реанимацию; если же там было пусто – то просто шагал туда-сюда по аллее в тусклом свете фонарей. Он не мог звонить из кабинета, где были друзья – не дай бог, жена что-то услышала, век бы не оправдался. И как-то так получилось, что полуночный ритуал не вызывал у неё никаких подозрений – муж работает, идёт в реанимацию, жизнь прекрасна. Когда разговор заканчивался (а длился он обычно не меньше тридцати минут, потому что ему надо было поинтересоваться вообще всем, что могло случиться в её жизни за прошедший день, в противном случае тема «Тебе наплевать, как я тут без тебя живу?» могла затянуться надолго) – он мог смело возвращаться к себе. После звонка она больше ничем не могла ему помешать…

Платонов задумчиво сделал несколько глотков из банки. Скрипнула дверь, вошёл Андрей. Пожав руки хозяину кабинета и Морозову, он достал из своего пакета сок и чипсы, разложил всё это на столе у начальника и дал понять, что сегодня он трезвенник.

– У нас через полтора часа начало, – объяснил он. – Очередной этап.

– Опять будешь по всяким канализациям на время плавать? – спросил Сергей. – Как это называется? Всё время забываю.

– «Эм-шестьдесят», – разорвал Андрей пакет с чипсами. – И почему сразу «по канализациям»?

– В прошлый раз ты ко мне не из театра приехал, – вспомнил Платонов. – Я вот сейчас подумал – вы там не специально под мои дежурства свои игрища планируете?

– Да ладно тебе, – отмахнулся Андрей. – У нас травматизма нет никакого. Я тогда первый раз за год попал. Максимум, что можно – под дождём промокнуть. Ну, или поцарапаться где-нибудь.

– Или ногу подвернуть, – продолжил Виктор.

– Или собака покусает, – добавил Сергей. – Я ж так понимаю, вы и в частный сектор забираетесь.

– Волков бояться… – Андрей плеснул себе в стакан сок, набрал полный рот чипсов и захрустел ими.

– Чем дольше какое-то событие не случается, тем выше вероятность, что оно в конце концов случится, – напутственным тоном сказал Платонов.

– Мне, конечно, приятно, что вы тут все за меня переживаете, – кивнул Лагутин. – Но не помолчать ли вам, господа?

Платонов посмотрел на Морозова, развёл руками.

– И вот так всегда, – прокомментировал он. – Приходит и хамит.

– Молодёжь, – кивнул Сергей. – Давай, плесни мне «Джека». Надо успокоиться, а то руки затряслись. Не каждый день тебе какие-то школьники заткнуться предлагают.

Ничего удивительного в данном диалоге не было – в этом кабинете существовал некий негласный кодекс, по которому позволялось многое. В общении, в поступках. Они все дружили много лет, но любили при случае саркастически, без тени улыбки на лице, как Ширвиндт и Державин, подшутить друг над другом.

Платонов любил их всех – каждого по-своему. Кто-то появился в его жизни давно, ещё с институтских времён, и встречи на дежурствах позволили ему вернуть этих друзей. С кем-то познакомился в интернете, потом в реале – и эти люди тоже стали частью его жизни. Временами он задумывался над тем, что не знает, как поступить – пригласить на дежурство друзей или провести вечер с женщиной. Совмещать это оказалось трудной задачей.

Он вспомнил, как ещё в институте просто вихрем ворвался в студенческий театр, где царили в основном старшекурсники. Быстро зарекомендовал себя хорошим автором и актёром, стал частым и желанным гостем на вечеринках в общежитии. На одной из таких вечеринок Виктор познакомился с женщиной, которая оказалась там довольно случайно (в общаге много чего происходило случайно, так что удивляться не приходилось). Она была старше его лет на пять-семь, в тот момент разводилась с мужем и искала какого-то утешения в алкоголе и шумных компаниях. Платонов сидел рядом с ней, смотрел, как она потихоньку напивалась, потом навязался проводить… Их отношения развивались довольно стремительно. Татьяна сняла квартиру рядом с общежитием, они прожили пару недель вместе – и Платонов быстро понял, что находится в «золотой клетке». Таня была против его визитов в общежитие, требовала бесконечного к себе внимания – а его тянуло к друзьям. Он немного удивился тому, как быстро подобные отношения могут прийти к логическому финалу. Уже на третьей неделе он собрал все свои студенческие пожитки и вернулся в общежитие – через свой первый в жизни серьёзный скандал с женщиной. Его он запомнил надолго, но сказать, что эти отношения хоть чему-то его тогда научили, будет неправдой, иначе не появилась бы потом Лариса…

Дежурства напоминали ему вечеринки в общаге – и каждая женщина, которая появлялась в его жизни, хотела увеличить время общения с ним за счёт сокращения hospital party. Он всячески старался быть дипломатом – но с одной пришлось расстаться именно из-за этого…

– Док, ты так и не рассказал про того майора, который у тебя умер, – внезапно вспомнил Лагутин. – А обещал, между прочим.

– Неожиданно, – заинтересовался Морозов. – Что за майор?

– Да что рассказывать, – пожал плечами Платонов. – Самый обыкновенный майор… Хотя нет, какой же он обыкновенный. Начальник секретной части из нашего штаба армии. Серьёзная шишка. Умер от ожоговой болезни.

– Курил на заправке? – решил уточнить Андрей. – Это я пошутить пытаюсь, ты же сейчас как выдашь подробности, так мы ещё и в обмороки попадаем.

– Нет, не курил. Он вообще не курил, – начал Платонов. – Его подожгли в машине…

– Секреты не выдал? – глядя поверх стакана, спросил Морозов.

– Никому его секреты нахрен не сдались. Жена подожгла. За баб. Из ревности.

Сергей присвистнул. Лагутин встал из-за стола, ухватил пакет чипсов и пересел к Платонову на диван.

– Интересно, – кивнул он. – Продолжай.

– Да нечего рассказывать. Приревновала. Плеснула какой-то горючки. Подожгла. Он на пятые сутки умер. Она в СИЗО. Вот и вся история.

– Я, конечно, не ждал каких-то суперподробностей – с кем он спал, сколько раз и прочее, – рука Андрея замерла в пакете с чипсами. – Но можно было и покрасочнее рассказать.

Они замолчали. В пакете слегка прошуршали чипсы – Лагутин шевелил там пальцем, думая о чём-то своём. Сергей вздохнул и вдруг спросил:

– Док, тебя это ни на какие мысли не натолкнуло?

Вместо ответа Платонов допил пиво, смял банку и выбросил её в урну под раковиной.

– Вижу, натолкнуло, – понимающе произнёс Сергей. – Я просто к тому, что сам начальник секретной части тайны как-то хреново хранил, раз о них его жена узнала. Я бы такого хранителя, будь он жив, уволил к чёртовой матери – никакой на него надежды в случае чего.

– Стараюсь, как могу, – ответил Платонов. – Телефон и компьютер под контролем. Год назад статью написал в один компьютерный журнал – как шифроваться, если твой телефон постоянно пробивает жена. Так меня в комментариях благодарили. Один написал: «Чувак, где ты был, когда моя семейная жизнь разваливалась?» Проблема такого рода многих беспокоит.

– Только вот сжигают не всех, – Андрей опять набил чипсами рот, понять его было сложно, но можно. – Помнишь, ты мне сказал три минуты назад: «Чем дольше что-то там не происходит…»? Ты смотри, Док, береги себя.

Платонов посмотрел на Лагутина – и не увидел в его глазах ни иронии, ни сарказма.

– Я серьёзно, – добавил тот, глядя Платонову в глаза. – Чтобы мы потом на последнем hospital party твои поминки не организовывали.

– Да ты – оптимист, – усмехнулся Морозов. – Док, а у майора совсем было без шансов?

Платонов вспомнил запах обгоревшей одежды в коридоре реанимации и ответил:

– Насчёт шансов у меня другой пример есть. Более показательный. Вот человек умирать собрался; к нему вызывают реанимационную бригаду, доктор начинает интубировать, чтобы помочь дышать, вводит в трахею клинок – ну, такая штука металлическая, по которой трубку заводят. Многие мои знакомые посмеялись, когда в последнем сезоне «Склифа» один доктор интубировал клинком к себе…

– В чём прикол? – перебил Лагутин.

– Реаниматолог при этом стоит за головой. И клинком к себе – это в мозг, грубо говоря. Короче, он начинает – и в клинке гаснет лампочка. Батарейки сели. Он берёт запасной клинок, вводит повторно, и в нём тоже гаснет лампочка. Тогда он звонит в реанимацию, и ему срочно, за минуту, бегом! – приносят третий. И в нём – не поверите, – в очередной раз гаснет лампа. А больному, тем временем, всё хуже, он задыхается. Всё это время врач попутно пытался интубировать вслепую, и ему в итоге удалось; если честно, это не такой ж и высший пилотаж. Но пациент к тому времени уже умер. Вот это называется «нет шансов» – когда всё против тебя. И это не выдуманный пример – я стоял рядом с кроватью, где творилось всё это действо. Это был мой больной. И он бы всё равно умер, как потом выяснилось на вскрытии – тромбоэмболия… А насчёт Никитина – шансы были. Но не у нас. В краевом ожоговом центре вытаскивают больных с процентом «девяносто». Правда, я их ни разу не видел. У нас он просто обязан был умереть.

– То есть жена – она знала, что убивает? – спросил Морозов. – Это я к тому, что, может, она просто попугать хотела и не понимала, чем всё это может кончиться?

– Горючка – раз. В машине заблокировала – два, – загнул пальцы Виктор. – Не думаю, что всё просто так.

– Н-да, – Андрей встал, отошёл к окну и закурил. – Месть – штука опасная. Месть обманутой бабы – опасная вдвойне.

Они помолчали, оценивая эту глубокую философскую мысль, а потом Лагутин внезапно добавил:

– А у тебя она не одна. У тебя их восемь, Док. И счесть себя обманутой может каждая.

– Ну, нет, – не согласился Платонов. – Во-первых, они все в прошлом, кроме… Кроме трёх. Плюс Лариса.

– Аргумент, – покачал головой Морозов. – Тебя будут приносить в жертву не восемь ведьм, а всего четыре.

– А во-вторых, – продолжил Виктор, – они все никаких обязательств от меня не получали.

– То есть анекдот про «Сама придумала, сама обиделась» ты никогда не слышал? – Андрей выбросил окурок в окно. – И не надо на меня сейчас смотреть так, будто я весь ваш госпитальный парк изуродовал своим «бычком», там возле урны их пара сотен лежит.

Он выглянул в окно почти по пояс, посмотрел вдоль здания:

– Под офицерской палатой вообще полторашки пустые из-под пива валяются. Но мы ушли от темы. При чём здесь обязательства? Ты с ними был? Был. Спал? Спал. А сейчас спишь с другой. Какие вопросы? Идеальный повод для убийства с точки зрения женщины.

– Нет среди них ни одной мстительной натуры, – отмахнулся Платонов. – Передёргиваешь.

– А я тебе так скажу, – щёлкнув по пустому стакану ногтем, сказал Морозов. – Среди них нет ни одной мстительной натуры в сравнении с твоей женой. Я понимаю, что она любую Олимпиаду по мести выиграет – но ты попробуй её за скобки вынести. Может, тогда что-то прояснится.

– Он прав, – показал пальцем на Морозова Андрей. – Твоя Лариса – она как Марадона в «Луче». На его фоне все там дети. Но убери Марадону – и можно сравнивать. Ты же понимаешь – когда-нибудь в твоей жизни не будет Ларисы… Я надеюсь, – он сделал ударение на последнем слове и пошёл от подоконника к дивану. – Когда-нибудь эта верёвочка всё-таки довьётся до логического конца. И тогда из твоей жизни исчезнет эталон стервозности. Тебе придётся прекратить сравнивать всех с ней – хотя она, конечно, в памяти навсегда останется. Такую татуировку, как говорится, ничем с задницы не сведёшь.

Он запустил руку в пачку чипсов и захрустел ими. Его речь была окончена. Морозов тихо, с большими паузами, принялся аплодировать. Андрей встал, поклонился, сел обратно.

– Клоуны, – недовольно покачал головой Платонов.

Но стоило признать, что они были правы – и про Ларису, и в целом. Он вёз на себе такой груз конспирации, что проколоться в мелочах или получить порцию ненависти от кого-то было делом буквально пары минут.

– Да-да, клоуны, – Морозов взял из тумбочки нож, порезал сыр на тарелку, хотел поставить на стол, но передумал и взял с собой в кресло. – Всё равно ж никто виски не пьёт, что вы так смотрите, как на врага?

– Почему же сразу клоуны? – спросил Андрей. – По-моему, неплохой детальный разбор получился. Предупреждён – значит, вооружён, ведь так?

Платонов хотел ответить, что всё это он не раз говорил себе сам, но в кармане халата коротко завибрировал телефон. Он достал его, прочитал сообщение, слегка приподнял брови.

– Она чувствует, что мы ей тут кости перемываем? – спросил Морозов.

– Это не Лариса, – Виктор покачал головой. – Один гость зайти хочет. Не совсем по графику, я бы сказал.

Он посмотрел на часы и вскочил с дивана.

– Твою мать, – сквозь зубы выругался он. – Десять минут двенадцатого. Так, меня примерно полчаса не будет. Ведите себя прилично.

Платонов быстрым шагом вышел из кабинета на лестницу, сбежал по ней на улицу и громко хлопнул металлической входной дверью, не особо заботясь о тишине после отбоя. Пройдя по тропинке метров двадцать и постепенно успокаивая дыхание, он набрал Ларису и медленно пошёл в сторону реанимации.

Она ответила не сразу. Голос показался Платонову недовольным и немного раздражённым.

– Как дела? – спросила она.

– Всё спокойно, – доложил Платонов, рассматривая тени от деревьев на хирургическом корпусе. Прожектор над котельной лупил сегодня во всю силу, освещая аллею целиком. – Иду на обход.

– Замечательно, – холодно прокомментировала Лариса. – Слушай, тут по «Спасу» передача интересная, давай завтра поговорим. Или что-то срочное?

– Нет, просто звоню, – пожал плечами Платонов. – Завтра так завтра.

– Ну, и хорошо.

Разговор закончился, фактически не начавшись. Платонов, который был заряжен на то, чтобы бродить по парку в полумраке минут тридцать, остановился, опустил руки и вопросительно посмотрел куда-то в бесконечность.

– Лучше погулять минут пять, – сказал он сам себе. – Вдруг что-то вспомнит и решит перезвонить.

Так бывало неоднократно, поэтому после звонков жене он никогда сразу не шёл обратно, а немного сидел на лавочке под окном отделения или делал круг по аллеям, вдыхая прохладный хвойный воздух госпитального парка. На этот раз было время подумать над сообщением, что написала ему Алёна.

«Еду с дачи. Примерно через час буду возле госпиталя. Выйдешь к воротам? Хочу увидеть».

К этому времени друзья, конечно, уйдут – можно и уделить время. Но зачем? После той знаменательной фразы «Ко мне не надо…» Платонов не особо стремился к общению с Алёной – хотя в чём он мог её обвинять? В том, что она прекрасно понимает, кто кому и с какой целью в их дуэте нужен? Не об этом ли они с Лагутиным говорили не так давно и сошлись во мнении, что именно это и есть единственно возможная схема?

До знакомства с Инной Платонов был уверен, что Алёна – это вариант, который подходит ему просто идеально. Не для последующей женитьбы – не дай бог. Она просто могла лёгким движением руки расколоть крепкий орешек его семейной жизни и при этом не задеть его самого. С появлением Инны весы очень сильно качнулись в другую сторону.

«Что она хочет? – подумал Платонов. – Неужели поняла, что после таких формулировок отношения обычно заканчиваются, и решила отыграть назад? Да что гадать, приедет и сама всё скажет».

Сделав круг, а если быть геометрически точным, то квадрат по аллеям госпиталя, он вернулся в ординаторскую. Морозов с Андреем что-то обсуждали, глядя в телефон Сергея – спор ушёл вглубь темы «Андроид против айфона» и мог не кончиться никогда, если бы не приход хозяина кабинета.

– А ты сегодня быстро, – Морозов оторвался от экрана, на котором что-то показывал Андрею. – Не дозвонился?

Платонов махнул рукой и сел на диван.

– Встреча одна намечается. Примерно минут через сорок.

– Мы приглашены? – уточнил Андрей.

– Это вряд ли, – ответил ему Сергей. – Ты же видишь, Док опять не с нами.

– Да с вами я, – попытался оправдаться Платонов, но вышло фальшиво – он действительно в голове прокручивал несколько вариантов разговора с Алёной, и ни один из них ему не нравился. Он подумывал о том, чтобы не выходить к ней, когда она приедет, придумав несуществующую операцию – в конце концов, проверить у неё всё равно не получится. Но где-то в глубине души ему было чертовски интересно, зачем она ищет с ним встречи в час ночи.

Они все вместе вышли на улицу. Друзья попрощались и завернули за угол, направляясь к забору. Платонов медленно пошёл в сторону приёмного отделения по извилистой дорожке, срезающей большой угол центральной аллеи, под гудящими проводами. Этот ровный тихий звук был единственным, что нарушало тишину – складывалось ощущение, что район полностью вымер, ни голосов, ни сигналов машин, ни музыки. Недалеко от госпиталя было озеро, и все эти звуки летом обычно присутствовали до самого рассвета – кто-то кричал, прыгая в холодную воду, кто-то врубал на всю катушку долбящую попсу, кто-то пускал шипящие и свистящие фейерверки. Виктор давно привык к такому соседству и практически не замечал его, но сегодняшняя тишина производила впечатление гробовой.