Текст книги "Бестеневая лампа"

Он подошёл к столу, направил свет лампы на дверь, чтобы в темноте скрылось всё, что в кабинете, потом накинул операционную рубашку и открыл.

– Извините, но там Жданов… Упал. В туалете. Кровотечение какое-то.

– Откуда?

– Непонятно. Он в луже крови лежал. Парни его в процедурную занесли, а там с куртки госпитальной капает всё равно. Я думаю, что его ножом ударили…

– Ставь вену срочно. Я через две секунды, – он аккуратно, но жёстко выставил Наташу за дверь, закрыл на ключ, вернулся к Инне. – Так. Я занят. Возможно, долго. Ты или спи, или, уж извини, домой. У меня там случилось что-то… Нехорошее.

Он сделал пару шагов к дивану, наклонился, быстро поцеловал девушку в щёку и выбежал на площадку. Дверь в отделение была открыта.

Платонов сразу увидел кровавую дорожку из туалета в процедурную. Красная неширокая петля была словно нарисована кривыми мазками на старом линолеуме. Вытащив из кармана телефон, он набрал номер дежурного реаниматолога:

– Роман, быстро ко мне… С анестезисткой, да. У меня, похоже, ножевое в отделении. Надо определиться на месте.

На последних словах он положил телефон в карман и вошёл в процедурную.

8

Из реанимации, куда пришлось перевести Жданова, он вернулся почти в шесть часов утра. Инна не спала. Она смотрела фильм, изредка поглядывая в экран смартфона. Антураж несколько изменился, обнажённая натура была упакована в одежду для ухода. Из всей модельной красоты остались только красивые серьги, которые не мешали перелезать через забор.

Открыв ключом предусмотрительно закрытую Инной дверь, он медленно вошёл, сел в кресло и неожиданно увидел на тёмно-зелёных штанах несколько пятен крови. Открыл ящик стола, достал флакон с перекисью, полил на пятна. На пару секунд появилась пена, быстро опала. Платонов хотел протереть, но не нашёл в ящике ничего, напоминающее салфетку или тряпочку, махнул рукой – хозяйка потом отстирает.

Они встретились взглядами. Платонов подмигнул, ничего не говоря.

– Всё нормально?

– Я не знаю.

– То есть? – Инна села ровно, закинула ногу на ногу. – Ну, ты же там что-то делал. Что случилось?

Платонов усмехнулся, но вышло очень невесело.

– Есть у меня один пациент. Жданов Алексей, рядовой. Из Саратова. Вот с ним это и случилось. Зашёл в туалет, упал. Нашла его медсестра в луже крови. Откуда текло, было непонятно, и штаны, и куртка пропитались. Затащили его в процедурку, потом меня позвали. Ну, это ты в курсе.

Инна кивнула, выключила с пульта телевизор.

– А вот потом началось интересное. Со стороны так выглядело, как будто его ножом в спину или чуть пониже ударили, да так хорошо, что повредили какую-то артерию большую. Мы куртку с него скинули, салфетками прошлись, а ран нет.

– Откуда же кровь? – искренне удивилась Инна.

– Тебе реально интересно? – спросил в ответ Платонов. – Потому что не самые весёлые подробности.

Инна встала, подошла поближе и наклонилась, опёршись на стол; он почувствовал, как немного оживился пульс.

– У тебя проблемы. Ты мне человек не чужой, так уж вышло. Далеко не чужой.

– Спасибо, – кивнул Платонов.

– Да что мне твоё «спасибо», – Инна отступила на пару шагов и сложила руки на груди. – Думаешь, я не в курсе, что не первая на этом диване? Что, возможно, далеко не последняя, и – я уверена – даже сейчас не единственная? Но, знаешь – пока я здесь, с тобой, я хочу знать, что происходит и чем тебе помочь, если это в моих силах.

– Хорошо, – смирился Платонов. Эта краткая, но чувственная речь была очень вовремя. Он и сам видел в Инне что-то такое, что отличало её от всех его предыдущих женщин в лучшую сторону. На несколько секунд ему стало стыдно за то, что она угадала про «сейчас не единственная», но стыд этот он тут же запихал куда подальше и заставил себя не думать об этом.

– Я был уверен, что его ножом ударили, – начал он. – У нас много дебилов с ножами в армии служит. Каждый тувинец или якут ходит с заточкой – чуть что не так, в ход пускают, они ж охотники. Недавно на дежурстве этажом ниже, – Платонов показал в пол, – в дерматологии что-то там не поделили – и якут на русского запрыгнул с ногами, как на медведя, и в спину заточку воткнул. Неплохой пневмоторакс получился… Ну, да это я в сторону куда-то ушёл. Так вот. Не было у него ранений никаких. А кровь, Инночка, была у него из задницы. Много. Ручьём просто.

– Так бывает? – собеседница удивлённо подняла бровь.

– В медицине всё случается. Сразу понять, в чём дело, было нельзя – он без сознания. Наташа вену поставила, я ему большую салфетку с перекисью запихал – думал, геморрой у мальчишки открылся с казённой пищи. Роман Ефремов подошёл с анестезисткой, давление ему немного подняли. Кровотечение, тем временем, остановилось, я осторожно турунду убрал – не течёт…

– …Рома, ты же видишь, он примерно литр потерял. Надо бы его к вам сейчас, водички подлить немного, в сознание привести и узнать, что и почему. Потом я ему трубу засуну, поищу источник.

Роман, дежурный анестезиолог-реаниматолог, был не против. Кроме Никитина, ему на ночь никого не оставили, и, хотя майор требовал тщательного ухода, на его возвращение к полноценной жизни уже не рассчитывали. В случае чего реанимировать Рома его не собирался, поэтому взять непонятного мальчишку, хоть и посреди ночи, проблемой не было.

Платонов вызвал санитарную машину, известил дежурного врача о появлении тяжёлого непонятного пациента в отделении и о его перемещении в реанимацию. Выбрав пару человек из числа разбуженных всей этой суетой солдат, спустил Жданова со второго этажа на носилках. До реанимации было примерно триста метров по раздолбанному асфальту; Платонов сидел рядом с пациентом, держал в руке капельницу с флаконом физраствора и думал о том, что будет делать.

Рядовой периодически, когда машину подбрасывало на кочках, открывал глаза и туманным взглядом блуждал по потолку. Платонов не пытался у него ничего спрашивать – видно было, что сознание солдата пока серьёзно нарушено.

Кровать в реанимации к их приезду выкатили в коридор, застелили на всякий непонятный случай клеёнками, что очень пригодилось – и ждали. Вторая анестезистка и санитарка – одна со штативом для капельницы, другая сразу с ведром и шваброй. Солдаты внесли носилки, поставили на пол.

– Команды опускать не было! – крикнул Платонов. – Поднимаем и держим на уровне. Можно двумя ножками на раму поставить.

Солдаты послушно подняли Жданова, опёрли ножки носилок одной стороной на железную раму функциональной кровати; Платонов с Романом быстро перекинули его на клеёнку.

– Нас никого не ждать, машина вам не нужна, носилки в отделение пешком, – на ходу скомандовал Виктор, закатывая кровать в зал. Бутылку он передал анестезистке; Роман, тем временем, включил монитор, прицепил на палец Жданову пульсоксиметр и стал смотреть на экран.

Спустя несколько секунд что-то запикало, появились показатели пульса и давления.

– Да уж, низковато, – покачал головой Ефремов. – И сатурация так себе.

Он подозвал к себе сестру, присел за столик в зале, взял карту и принялся быстро что-то там писать. Платонов, тем временем, подошёл к Жданову, присел рядом на кровать, положив руку ему на грудь.

– Алексей… Жданов… – слегка похлопал он солдата. Тот открыл глаза и тут же закрыл. Губы его слегка зашевелились. Платонов наклонился и отчётливо услышал: «Я не видел. Ничего не видел».

Медсестра подошла, ввела что-то во флакон, капающий в вену. Спустя секунд тридцать Жданов шумно вдохнул и сказал, не открывая глаз:

– Суки.

– Спасибо, – похлопал его по груди Платонов. – Побольше бы деталей узнать.

Он позвонил в отделение и попросил принести осветитель и ректоскоп – надо было взглянуть, что же там внутри, и найти источник кровотечения. Это бы определило дальнейшую тактику, и что-то подсказывало Виктору, что они с Ефремовым только что вляпались в какую-то нехорошую историю.

– …Ты посмотрел? – спросила Инна.

– Да. Быстро аппарат принесли, чуть ли не бегом. Собрал, включил. Неудобно было смотреть очень, он же вроде бы и в сознании, а в позу для осмотра не поставить. Но, в общем, извернулся я, как мог. До сих пор шея болит.

– И что там было?

– Инна, ты так спрашиваешь, как будто ты – начмед, – немного попытался возмутиться Платонов, но нахмуренные брови остановили его. – Ну, как тебе объяснить… Как будто он себе клизму кислотой сделал. Есть такое понятие – острое химическое коррозионное повреждение. Что такое коррозия, из школьного курса помнишь?

– Я сейчас тебя ударю, – сквозь зубы ответила Инна. – Ты вот такой дурой меня представляешь? Я, между прочим, по первому образованию инженер-технолог автомобильных двигателей.

– Вот сейчас неожиданно было, – Виктор покачал головой. – А как же салон красоты?

– Жизнь заставила. Плюнула на всё и ушла через пару лет из конструкторского бюро, куда меня по блату папа устроил. Но движок я и сейчас переберу, если придётся. А салон красоты – это, Витенька, для души. Считай косметические процедуры аналогом технического обслуживания. Так откуда там коррозия?

– Да тут прямо детективная история, – ответил Платонов…

…Посмотрел он, хоть и согнувшись в три погибели, стоя на коленях у кровати, но очень осторожно. Увидел картину замазанного кровью хорошего химического ожога с многочисленными тромбами, подозвал Романа, предложил заглянуть, чтобы был свидетель. Ефремов сначала попробовал просто нагнуться, не вышло.

– Слушай, как ты это делаешь, – риторически спросил он, опускаясь рядом на пол. – Ого, – сказал он через пару секунд осмотра. – Я так понимаю, всё должно быть ровное, розовое, чистое. А оно какое-то серо-коричневое, словно оплавленное. А вон там текло. И, судя по тому, что я видел у тебя в отделении, текло прямо струёй.

Платонов и сам заметил, что источников кровотечения несколько и что пока оно прекратилось.

– Дицинон сделал, – на немой вопрос ответил Ефремов. – Плазмы сейчас ещё капнем. Но тебе разбираться, что с этим делать. Может, там и выше что-то есть.

– Я и сам понимаю, – встал с пола Платонов, отложив тубус на предусмотрительно положенную рядом впитывающую пелёнку. – Узнать бы у него, что он с собой сделал…

– Думаешь, сам?

– Уверен. Не первый год в госпитале.

Они вдвоём положили Жданова ровно, тот что-то безвольно шептал себе под нос. Платонову послышалось что-то вроде «Саратов», «подумал» и ещё раз «суки». В кармане завибрировал телефон. Высветился номер Шаронова.

«И откуда узнал?», – чертыхнулся Виктор. Понятно, что он должен был первым доложить, но бить в колокола, пока не ясно вообще ничего, ему никогда не нравилось. Хоть какое-то представление о пациенте надо было составить.

– Слушаю, Василий Петрович, – ответил Платонов на звонок, собравшись с мыслями.

– Доложи, – без предисловий начал тот.

– Рядовой Алексей Жданов, на лечении четырнадцатые сутки по поводу инфицированной раны стопы, к выписке не готовили, ибо работал на пищеблоке, безотказный, исполнительный, найден медсестрой в туалете на полу около часа назад. Осмотрен мной, телесных повреждений нет, кровотечение прямокишечное, до литра. Переведён в реанимацию, проводится интенсивная терапия…

– Смотрел? – перебил Шаронов.

– Конечно, смотрел, – кивнул Платонов. – Картина химического ожога сигмовидной и прямой кишки. Кровотечение аррозивное из подслизистых сосудов, в настоящий момент прекратилось. Сам он всё ещё в оглушении. Понять, что с ним произошло, невозможно.

В телефоне стало тихо; было слышно, как ведущий хирург сопит в трубку.

– Колоноскопия?

– Не помешает. Я уверен, там и выше – то же самое. Думаю, он что-то выпил. Материт кого-то в бреду, говорит, что не видел чего-то.

– Так. Значит, слушай. С сестры объяснительную. С соседей по палате – тоже. Колоноскопия ему, по логике вещей, противопоказана из-за возможности перфорации, но вариантов у нас нет. Помрёт до утра – нас всех повесят. Вызывай. По результату – перезвони. Я пока командиру доложу.

Разговор прервался.

«Умеет ведущий настроение поднять», – покачал Виктор головой, взял трубку местного телефона и распорядился вызвать эндоскописта. Через пару минут ему сообщили, что раньше утра никто не приедет.

– Она одна в графике, не может же человек месяц дома сидеть, привязанный к телефону, и ждать. Сегодня пятница, предупредила, что уедет куда-то в район, на дачу. А там то ли связи нет, то ли она сама телефон отключила, – разъяснил дежурный врач. Осталось только кивнуть, вздохнуть и ждать утра.

Платонов подошёл к Жданову, спустил одеяло до колен, согнул ему ноги. Колени разъезжались в стороны, но он опёрся на них и положил руки на живот. Под пальцами было мягко, но в левых отделах живота, когда Платонов надавил чуть сильней, Жданову стало больно, он застонал и, как грудной ребёнок при осмотре, хотел оттолкнуть руку Платонова.

– Что ж ты такого сделал с собой, Жданов?

Вопрос остался без ответа. Виктор встал возле головы, открыл пациенту рот, вытащил рукой в перчатке язык – чисто. В горле – тоже спокойно.

«Что бы там ни было, либо он это сразу в кишку пихал, либо во что-то заворачивал».

Представить себе солдата, делающего в одиночку ночью в туалете клизму кислотой, было сложно. Виктор перезвонил в отделение, поинтересовался тем, что написали в объяснительных. Всё было предсказуемо, как при всех ЧП – свидетели видели, как Жданов минут за пятнадцать до случившегося вышел из палаты. В санузле вместе с ним никого не было.

– Наташа, я надеюсь, это не ты ему помогала? – спросил Платонов и тут же пожалел об этом. Медсестра возмутилась так, что пришлось отодвинуть трубку от уха. Ефремов, сидя в метре от него, оторвался от рисования карты, прислушался к тому, что доносилось из динамика, усмехнулся.

– Понял, извини. Не забудь всё то, что ты мне сейчас говорила, в свою объяснительную записать. В приличной форме, если можно, – сказал Виктор в телефон, когда Наташа успокоилась. – Утром чтобы всё было у меня на столе. Стоп, нет, – вспомнил он про то, что в кабинете может всё ещё находиться Инна, – на столе не надо. Отправь с дневальным в приёмное отделение, пригодится мне на сдаче смены.

Он опустился на диван рядом со столом Ефремова, запрокинул голову на мягкую спинку, прикрыл глаза и вытянул ноги. Сбоку тихонько бубнил телевизор. В ординаторскую вошла анестезистка, положила на стол экстренные анализы с фамилией «Жданов». Платонов скосил под прикрытыми веками глаза и увидел, как она легонько коснулась плеча Романа. Тот в ответ, не прекращая писать, свободной рукой погладил её пальцы – буквально секунду, не больше; затем она вышла.

«Это везде, – подумал Виктор. – Везде и всюду…»

Платонов попытался посчитать, сколько служебных романов, кроме своего собственного с Мазур, он видел за всё время работы, и понял, что где-то на втором десятке начал путаться. Лучше всех запомнилась история одного из ординаторов хирургии и операционной сестры, просто потому что именно она олицетворяла собой всю кажущуюся ценность этих отношений.

Сергей, будучи одним из лучших хирургов госпиталя – и одновременно женатым человеком – обратил внимание на красивую длинноногую Галину, операционную сестру, строгую, неприступную, обжёгшуюся в первом браке. Обратил внимание – и как-то сумел завоевать её сердце на период с девяти утра до половины седьмого вечера каждый рабочий день и на все ночи на совместных дежурствах. Тайной это перестало быть примерно через пару месяцев, когда Галя попросила у старшей операционной сестры немного исправить график этих самых дежурств. Та внесла изменения, а потом посмотрела, с кем Галине так хотелось идти в ночь. Молчать удавалось около двух месяцев, но, когда стало ясно, что фамилия дежурного хирурга всё время одна – сохранить это в секрете в коллективе, состоящем на восемьдесят процентов из таких же наблюдательных женщин, было очень сложно.

Продолжалось все примерно год. Любовь-морковь, диван в ординаторской, цветочки, подарки. А потом он что-то нащупал у неё в груди. В её шикарной груди третьего размера, стремящегося к четвёртому, как она сама любила говорить. Спасибо, конечно, Сергею за внимательность…

Надо было оперироваться. И Галя захотела, чтобы он… Вот такой уровень доверия у них был. Сергей всё сделал, удалил, отправил на гистологическое исследование. В итоге поехала она в Москву, в госпиталь Бурденко, потому что в заключении гистолога было всё грустно.

Сергей через какие-то свои каналы пробил ей там местечко, её прооперировали, назначили химию. Вернулась она с одной грудью, абсолютно лысая, как Брюс Уиллис. И любовнику более оказалась не нужна. Сергей спустя полгода написал рапорт на замену и уехал на запад. С семьёй. Галя оправилась от химии, сделала силиконовую грудь. И нашла себе другого любовника. Круговорот служебных романов продолжился…

– Не спи, – сказал Ефремов, стукнув ручкой по столу. – Размечтался. Живот смотрел?

– Да, – встряхнулся Платонов. – Перфорации нет. Пока. Я вот что думаю… Пока не ясно, что с ним случилось, будем считать, что он сам что-то с собой сотворил. И это «что-то» где-то у него в кишечнике. Давай клизмочку ему очистительную, пока нет колоноскопии. Может, выйдет из него это дерьмо…

– Ага. А если там карбид какой-нибудь?

– Если там карбид, Рома, хуже не будет… Представляешь, Никитин обгорел два дня назад, а дымом у вас потихоньку до сих пор пахнет. Или вы тут где-то одежду его храните?

– Какая одежда! Следователь забрал всё в первый же день… Да чуть ли не в первый же час. Исследовать собирались на горючие жидкости. Смотреть не будешь его? Все равно ж здесь.

Платонов отрицательно покачал головой. Он его днём ещё перевязал – пусть сегодня начальник повозится, не всё же ему бухать. Виктор встал, потянулся, посмотрел на часы. Чуть больше шести утра. Через час придёт ведущий, надо было подготовить документы на перевод Жданова в общую хирургию – судя по всему, к нему в гнойную он уже не вернётся.

На крыльце реанимации курили санитарка и медсестра. Платонов вышел, кивнул им. Свежий воздух оказался изрядно приправлен табачным дымом. Задержав дыхание, он прошёл мимо, за углом выдохнул и жадно вдохнул…

– И вот я здесь, дорогая моя, – закончил Платонов свой рассказ. – А теперь мне надо писать. Много писать. Для прокурора. Часа на полтора.

Инна кивнула, взяла вещи, подошла и поцеловала в щёку.

– Когда теперь? График есть?

Платонов пристально посмотрел ей в глаза, потом перевёл взгляд на грудь и вспомнил историю Сергея и Гали.

– График… Есть, конечно. Теперь через три дня.

Инна посмотрела в календарь на стене.

– Понедельник? Постараюсь, но не обещаю, у меня в салоне учёба будет пару дней, выездной цикл. Надо развлекать одного профессора…

Платонов поднял бровь, улыбнулся.

– Да не в этом смысле, Витя! – уточнила Инна. – В «этом» смысле – у тебя конкурентов нет, не сомневайся. Короче, я напишу.

– В рабочее время, – напомнил Платонов.

– Точно. Ну, как я могла забыть. Всё, пока.

Она ушла, оставив после себя запах сладких духов. Виктор открыл историю болезни Жданова и приступил к изложению ночной драмы.

9

– Дайте, пожалуйста, ножницы тканевые… Да, вот эти, с золотыми ручками.

– С золотыми ручками здесь только операционная медсестра. Всё остальное с напылением.

Эту свою шутку Шаронов произносил примерно два раза в год, и людей, что её не знали, практически не осталось. Попадались только прикомандированные или новенькие хирурги, оказавшиеся в штате госпиталя аккурат между теми самыми двумя разами.

Никто не улыбнулся, хотя ведущий обвёл глазами всех за столом, ожидая реакции – лишь Кульков, молодой лейтенант, попросивший эти ножницы, смутился и покраснел, чего не смогла скрыть маска.

Операция шла третий час. Виктор ассистировал Шаронову. На столе перед ними лежал Жданов, чей химический ожог не оставил никаких шансов спасти нижний отдел кишечника – пришлось идти на резекцию.

Он, конечно же, ни в чём не признался – даже когда ему чуть ли не в нос ткнули двумя кусочками фольги. Не признался ни в том, что в них было, ни сколько таких бандеролей он отправил в кишечник. Его поставили перед фактом – придётся расстаться с частью кишечника из-за угрозы спаечного процесса. Предстояла резекция сигмовидной кишки и нисходящего отдела ободочной с выводом противоестественного ануса.

– Какать набок будешь, придурок, – безэмоционально сказал в глаза Жданову Шаронов вчера на обходе. – Как ёжик резиновый, который шёл и насвистывал. Той самой дырочкой в правом боку. Только у тебя в левом будет. Вот здесь, – и он ткнул пальцем Жданову в живот.

– Когда? – спросил солдат.

– Завтра, – уточнил Шаронов. – Чего тянуть? Перфорации ждать или нового эпизода кровотечения? А через пару дней все там слипаться начнёт. Если бы ты уксус выпил, мы бы пищевод спасти постарались. Но то, что у тебя в кишечнике бахнуло – уксус и рядом не стоял…

– А потом? – Жданов не выглядел испуганным – скорее, заинтересованным.

– Потом, недели через три или через месяц, восстановим кишечник. Соединим, я имею в виду. Новый не получится сделать, чтобы как в детстве… Если ты, конечно, захочешь, – Шаронов усмехнулся. – Потому что был такой человек – Марк Бернес. Слышал когда-нибудь?

Жданов пожал плечами.

– Да что вы сейчас знаете… Бернес – актёр такой, в кино снимался. «Тёмная ночь», «Журавли» – нет?

В глазах у Алексея ничего не добавилось.

– Ну, и ладно, – махнул рукой Шаронов. – Я к тому, что Бернес всю свою жизнь с колостомой прожил – не хотел операции. Боялся, наверное. Но поверь, Жданов, сложно из себя мачо изображать, когда у тебя на животе мешочек с говном прицеплен. Поэтому лучше восстановить.

– А служить я больше не буду?

– А хочется?

Жданов отрицательно замотал головой на подушке.

– Нет, с таким в армии не оставят, – успокоил Шаронов. – Домой поедешь. Это сто процентов, не переживай. И поэтому предупредить тебя хочу – ты больше с собой не делай ничего, договорились? Уже всё сделано, что нужно – свидетельство о болезни у тебя в кармане. В округе подпишут – и на свободу с чистой совестью. Месяца через два будешь у мамки под крылом. Без метра кишечника.

Платонов стоял рядом, слушал и отказывался понимать, зачем они это делают. Они – вот эти солдаты, которые идут на всё, чтобы вернуться домой как можно быстрей. Оставляя в ненавистной им армии свои ноги, руки, глаза, селезёнки… Этот вот – кишки.

Один решил топором палец себе отрубить – махнул разок, оттяпал самый кончик с половиной ногтя. Показалось мало – прицелился получше, рубанул до средней фаланги, тряпкой культю замотал, прибежал в медпункт, мол спасите-помогите, рубил дрова, получил травму… Так прокурор отрубленные пальцы внимательно изучил и впаял ему за два удара – мало не показалось. Пришлось признаваться, что никакой случайности, что оба раза бил с умыслом. В итоге – остался без пальца плюс уклонение от службы. А уж сколько было «случайных» выстрелов из автомата, разорванных крестообразных связок и проглоченных иголок и гвоздей – Платонов давно сбился со счёта.

– …В сознание приди, – толкнул его локтем Шаронов. – Суши вот здесь, и потом показывай… Палочку Виноградова мне, – повернулся он к операционной сестре. – Глубоко слишком закопались.

Платонов придержал в глубине раны тупфер, медленно отодвинул его в сторону. Шаронов аккуратно приподнял кишку пинцетом и начал накладывать первый ряд швов на культю прямой кишки.

Вчера пришлось тщательным образом почитать операцию Хартманна – конечно, вся надежда была на умения Шаронова, он был единственным, кто выполнял такие вмешательства в ординатуре и в госпитале, но понимать суть происходящего было крайне необходимо. Лариса, к счастью, ушла на какую-то очередную службу в местном храме и оставила мужа наедине с учебниками. Платонов нарисовал себе схему кровоснабжения кишечника, отметил артерии, которые они будут пересекать, а также запомнил, какие из них в обязательном порядке должны быть оставлены. Осталось применить это всё на практике…

– Пинцет хирургический… – не оборачиваясь, буркнул Шаронов. В протянутую вбок руку медсестра вложила то, что он просил. – Длинный, Оксана. Мы же в таком колодце работаем.

Он бросил ненужный пинцет на простыню, Оксана шепнула себе в маску «Извините…» и подала правильный.

– Кульков, – обратился Шаронов к лейтенанту, который всем своим видом показывал, как ему интересно, но Платонов давно заметил, что временами тот висит на крючках и смотрит на анестезистку. Он скосил глаза по направлению взгляда ассистента и понял, что Марина сегодня явно погорячилась, надев какое-то цветное бельё под белый халат. – Кульков, ты тут?

– Да, товарищ полковник!

– Нет здесь полковников, – покачал головой ведущий. – Имя, отчество – и хватит за столом. Про звание моё вспомнишь, когда увидишь, кто тебе выговор подписал.

– За что? – лейтенант был молодой, шуток не понимал, а тут ещё Марина, чтобы ей…

– Какой следующий этап операции? – спросил Шаронов. – Учебный процесс пока никто не отменял.

Кульков замешкался с ответом и вопросительно посмотрел на Виктора, словно надеясь на подсказку.

– У меня ещё тут три или четыре шва осталось, – прищурился Шаронов. – Если за это время не вспомнишь, то с тобой точно полковник будет разговаривать.

Лейтенант сник, поняв, что так просто не отделается и что Платонов его выручать не собирался. Розовые трусы Марины, склонившейся над столиком и вносящей данные в карту, его перестали интересовать.

С одной стороны, подсказать хотелось – все мы в душе студенты, – но шевеление губ сквозь маску не увидишь, а косить глазами, как придурок, не было никакого желания. Платонов вспомнил, что сам готовился вчера к операции, которую делать должен был не он, и немного рассердился на Кулькова.

Шаронов попросил ножницы, отсек лигатуры и поднял глаза.

– Три секунды.

– Дальше, в принципе, выводить будем…

– Глубокая мысль, – разочарованно прокомментировал ведущий, глядя на Платонова. – Дальше восстанавливаем тазовую брюшину над культей прямой кишки. Выводить чуть позже будем. После операции к вечеру предоставить мне реферат по операции Хартманна – от показаний до реабилитации. Ферштейн?

– Так точно, товарищ полковник, – Кульков вздохнул.

– Молодец, лейтенант. Вот тут полковник к месту. Продолжаем…

Они работали вместе ещё примерно полтора часа, потом Шаронов бросил перчатки в таз и оставил их вдвоём зашивать лапаротомную рану. Они молча делали своё дело: Виктор шил, перебрасывая нитку на сторону ассистента, Кульков вязал – быстро и качественно, на автопилоте. Выведенная и подшитая петля ободочной кишки смотрела на них с брюшной стенки как перекошенный рот Маши Распутиной.

После выхода из наркоза Жданова забрали в реанимацию. Он уже не был пациентом Платонова, но чувствовалась какая-то ответственность за него. Всё-таки именно у него в отделении случилась эта непонятная история – и, хотя прямой вины хирурга не было и быть не могло, он оставался непосредственным участником всех этих событий.

Они писали с Шароновым операцию – ведущий в историю, Платонов под диктовку в журнал, – когда за окном хлопнули двери санитарной машины. Жданов уехал.

– Заберём через два дня, – поднял голову от истории болезни ведущий. – Максимум через три. Как раз выходные пройдут. Кульков, сделай кофе, – попросил Шаронов. – И про реферат не забудь.

Лейтенант, метнувшийся к чайнику, на полпути замер, кивнул и пошёл дальше. Спустя несколько секунд чайник зашумел, и Шаронову пришлось немного повысить голос, чтобы Виктор слышал его диктовку. Когда они дошли в тексте до момента пересечения сигмовидных артерий, ведущий на несколько секунд замолчал, потом положил ручку, помассировал пальцы и сказал Платонову:

– Помню, в Академии, когда в ординатуре учился, привезли нам сапёра одного. Множественные осколочные ранения в живот. Что-то у них на занятиях пошло не так, учебный боеприпас оказался не совсем учебным. Бывает в нашей армии всякое, чего уж греха таить.

Кульков замер с ложкой кофе над чашкой, Виктор откинулся на спинку стула, слушая очередную историю из жизни полковника.

– Мы ему то же самое практически сделали. Ну, как мы… Я, тогда ещё майор, и наш преподаватель, Суворов – мы ассистировали вот такому молодому гению, – он кивнул в сторону Кулькова. – Не скрою, талантливый парень был, мы и не претендовали. Ему доверяли половину всего того, что на кафедре делалось в дни дежурств по шоку. Вот он и делал – а мы смотрели, запоминали. И как раз к сосудистому этапу, когда надо было чётко артерии разложить, какую пересекаем, какую оставляем – привезли мальчишку. Городского альпиниста, как потом выяснилось. Он и его напарник на каком-то небоскрёбе окна мыли, а из окна несколькими этажами выше женщина высунулась и трос перерезала. У неё не всё с головой в порядке было. В общем, он упал, привезли в Академию, кинули на стол рядом, и Суворов отошёл, потому что его попросили что-то там оценить. Медсестра нам помогла, придержала, где надо, ну и плюс расширители Сигала вверху – тоже руки заменяли. Не было Суворова минут двадцать, если не больше – с альпинистом всё очень серьёзно оказалось, он потом всё равно умер, часов через пять. А когда подошёл обратно, мы зажимы на кишку наложили. Ну, и дальше всё сделали. Зашили, в реанимацию отправили. И он благополучно скончался чуть позже альпиниста – на повторной операции.

– Почему? – не сдержался Кульков, очень тихо наливая кипяток.

– Потому что талант талантом, а книги надо читать! – повысил голос Шаронов. – Готовиться надо к операции! Ход её знать! И не только тому, кто оперирует, но и ассистентам, всем без исключения! Я с медсестры не требую, чтобы она сигмовидные артерии от верхней прямокишечной отличала – но ты должен! Должен! А не вот это: «Ну, наверное, сейчас выводить будем…» Почему умер сапёр? Да потому, что перевязано было не то и не там. А я тогда на него понадеялся, как вот ты на нас сегодня. На него и на преподавателя, который тоже потом подошёл и не заметил, потому что особо и не смотрел. Вы тут привыкли, черти, что ведущий хирург семи пядей во лбу и ошибок не делает. Все ошибаются! Кофе где?!

– Несу, – быстрым шагом, едва не расплескав, подошёл к столу Кульков и поставил чашку Шаронову под правую руку.

– Стало хуже ему через пару часов, вечером, – отпив, сказал Шаронов. – Мы тогда все уже ушли. Другая бригада его взяла. Подробностей не знаю, но утром пятиминутки не было, Суворова к начальнику кафедры вызывали. Мы потом объяснительные строчили по ходу операции. Со мной как-то обошлось – я же все-таки ассистентом был записан.

Платонов с интересом слушал – такие истории всегда у Шаронова были поучительными.

– Поэтому – готовьтесь к операции. Ваш пациент – тут само собой. Вы ассистент – всё равно готовьтесь. Мало ли, вдруг у меня инфаркт – а доделать надо. Если вы вообще сегодня в операционную не идёте – будьте готовы к тому, что позовут. А вы пришли – и что делать, не представляете. Нахрена такие хирурги, спрашивается? Кульков, реферат чтобы развёрнутый был. Чтобы я читал и плакал от того, насколько ты всё понял и осознал. Чтобы за душу брало.