Текст книги "Бестеневая лампа"

Платонов с трудом сдержал улыбку. Так Василий Петрович говорил про всё – про консилиумы, свидетельства о болезни, рапорты и доклады. «Чтобы я читал и плакал…»

Он вспомнил, как Шаронов однажды предложил показать Платонову высший пилотаж и прооперировать аппендицит. Они встали за стол, ведущий хирург виртуозно вошёл в брюшную полость, но после двадцати минут поиска отростка рассердился, сказал, что последний раз аппендицит он оперировал года четыре назад, и попросил позвать ему на смену кого-нибудь другого, «кто чаще с этой фигнёй сталкивается, а я всё больше по резекциям желудка да панкреонекрозам». Платонов молча выслушал эту комичную тираду; оставшись один, сам нашёл аппендикс, и к появлению ассистента за столом непосредственно аппендэктомия была выполнена. Они зашили рану, сказали друг другу «Спасибо» и разошлись по своим делам, решив больше не вспоминать этот маленький инцидент. Потому что упрекать Шаронова было не в чем – и диагност, и техник он был шикарный. Эндоскопист мог после операции чётко сказать, кто из хирургов шил анастомоз – потому что у ведущего всё получалось просто идеально. Он работал с тканями так, как никто другой в госпитале, и минутная, абсолютно не критичная, а, скорее, забавная слабость на одной маленькой операции никак на его репутации отразиться не могла, напоминая больше анекдот, чем серьёзную проблему.

Кульков уже открыл крышку ноутбука и погрузился куда-то в дебри Гугла – реферат предстояло делать подробный. Платонов одобрительно кивнул, они с Шароновым дописали операцию.

– Может, по маленькой? – поставив подпись на бланке гистологического исследования, спросил ведущий. – Я, безусловно, против, но мы сегодня заслужили… А ты ищи давай, готовься! – сурово посмотрел он на Кулькова. – Ишь, встрепенулся сразу, орёл. Тебе до орла ещё расти и расти. Ты пока что у нас… Кто он у нас? – спросил Шаронов.

– Поползень, – первое, что пришло в голову, ответил Платонов. – Или удод.

– Выбирай, – развёл руками ведущий хирург, глядя на лейтенанта. – Скажи спасибо, что не дятел.

Кульков вздохнул и начал печатать реферат. Шаронов открыл холодильник, оценивающе посмотрел на содержимое.

– Н-да… Негусто у вас тут. Вы как будто не в армии служите. Всегда надо быть готовым ко встрече с начальством.

Он вынул не внушающую доверия початую бутылку то ли коньяка, то ли настойки, взболтал для чего-то, вопросительно повернулся к Виктору.

– Сегодня я не могу, товарищ полковник, – включил официоз Платонов. – Мне ещё ехать…

– А ты знаешь, что, если два офицера выпивают и после третьей рюмки у них нет общих знакомых, то один из них – американский шпион? Кто не пьёт, тот Родину продаст, Виктор Сергеевич, – отрицательно покачал головой Шаронов.

– Я точно не продам, – не согласился Платонов. – Я никаких секретов не знаю. Разве что рецепт мази Вишневского. Но за него много не дадут.

– Что характерно, за него много не дадут ни наши, ни враги, – согласился полковник. – Пойдём ко мне в кабинет, там посерьёзнее всё, – он поставил бутылку с непонятной жидкостью обратно. – А ты пиши, пиши. Может, умнее станешь, – погрозил он Кулькову.

– Василий Петрович, я, пожалуй, пойду, – Платонов виновато склонил голову. – Ну, не мой сегодня день…

В кармане раздалось жужжание. На экране – фотография Ларисы. Первый раз, наверное, за целый год он был рад, что она позвонила. Показав изображение Шаронову, он проскользнул мимо него в коридор, а оттуда на улицу, поднёс телефон к уху.

– Домой ты не торопишься, – без предисловий произнесла Лариса.

– Я только из операционной вышел, – пожал плечами Платонов, как будто жена могла его видеть. – Ассистировал ведущему на резекции. Помнишь, я рассказывал про парня, что какого-то дерьма наелся на дежурстве?

– А ты помнишь, о чём мы договорились?

Он на секунду замер, вспоминая, что он мог забыть из их многочисленных договорённостей, но так и не припомнил ничего. Но Лариса не дала ему размышлять долго.

– Мы договорились, что ты не будешь мне врать! – почти крикнула она. – С каких это пор ты ассистируешь Шаронову в другом отделении вместо того, чтобы приехать домой на обед?

Платонов закрыл глаза и постарался медленно вдохнуть и не сорваться на ответный крик.

– Мне как-нибудь приехать и посмотреть, чем ты там занимаешься?

– Да пожалуйста, – резко ответил он жене. – Приезжай. Инспектируй. Можешь во все шкафы заглянуть. Под диван. В холодильник. Только не забудь в перевязочной посмотреть и в операционной – вдруг я делом занят?! Мне что, селфи тебе слать постоянно – я в ординаторской, я мою руки, я на крючках, я в реанимации на обходе?

– Всегда, – коротко и сухо ответила она.

– Что «всегда»? – не понял Платонов. – Всегда слать?

– Всегда, когда ты кричишь и оправдываешься – я уверена, ты мне врёшь, – подытожила Лариса. – Я была вчера у батюшки, так вот он…

– Давай без этого, Лариса, пожалуйста, – взмолился Платонов. – Только без проповедей. Без цитат, без заламывания рук, без проклятий.

Это оказалось выше его сил – когда Лариса внезапно открыла для себя религию. Нет, она и раньше носила крестик и раз в год ездила за крещенской водой. Виктор, ещё будучи в Академии, видел, как она ходила с семьёй по праздникам на службы в Казанский собор, но с какого-то момента это превратилось в манию. Семейный психолог, которого ей посоветовали, показался Ларисе крайне некомпетентным – и тогда она нашла себе духовника. Начала ходить на службы в один из местных храмов, время от времени занималась какими-то сборами одежды для малоимущих, обложилась книгами религиозного толка, с отвращением стала относиться к увлечению мужа Стивеном Кингом, называя его «дьявольским глашатаем». Её рвение было вознаграждено – во время крестного хода ей доверяли какие-то иконы и ставили впереди всех. Платонов знал об этом потому, что часто всё происходило по ночам и он был вынужден отвозить её туда и ждать в машине с книгой или фильмом. Церковный календарь за последние пару лет он изучил очень хорошо – именно благодаря своей жене.

Мужа на службы ей затащить не удавалось – в какой-то момент она сделала вид, что сдалась, но продолжала вести с ним дома и по телефону беседы гнетущего содержания, от которых хотелось взвыть и сбежать. Стивена Кинга пришлось сложить в мешок и отнести в гараж – откуда он потихоньку перетаскал его к себе на работу и поставил рядом с «Большой медицинской энциклопедией». Следом за ним в помойку отправились – то есть, были стёрты с жёсткого диска, – сериал «Ходячие мертвецы» и вся подборка «Пилы». Ни смотреть, ни хранить такое дома было нельзя. Из компьютера исчезли Left for Dead и ещё парочка шутеров про зомби. Это были какие-то тотальные зачистки – Виктор не успевал отслеживать ни их логику, ни принцип принятия решения. На всё у Ларисы было обоснование – правда, если попытаться, то разбить при помощи знания первоисточников можно было любое из них. Однако вступать в споры оказалось очень дорогим удовольствием – особенно когда после одной из истеричных ссор он, придя с работы, обнаружил дома батюшку. Тот по всей церковной науке освящал квартиру и изгонял из неё бесов. Запах ладана потом долго не выветривался…

– Вот-вот… – тем временем продолжила Лариса. – Именно об этом мне батюшка и толковал. Как только с тобой разговоры заводишь на подобные темы, так в тебе бесы начинают говорить.

– Мы же вроде их выгнали, – уточнил Платонов. – Правда, это давно было, полгода назад. Думаешь, опять набежали?

– Выгнали мы их из квартиры. Из твоей души их выгонять никто не собирался, это твоё дело и только твоё. Ты придурок, Платонов, – жёстко сказала Лариса. Это был мощный сигнал о том, что разговор не заладился – она называла его по фамилии только в преддверии грандиозных скандалов. – Радуйся, что я на себе этот крест тащу. На службах, на праздниках молюсь за тебя…

«Когда это всё произошло? – постоянно спрашивал себя Платонов. – Как я мог не заметить такой трансформации? Когда она из той девочки, что меня на „Лексусе“ сбила, в какую-то сектантку превратилась? Она же вроде нормальная баба была, готовила неплохо, порядок в доме был всегда идеальный… Как сейчас помню – мы и “Звонок” с ней вместе смотрели, и „Адвоката дьявола“. И никаких предпосылок…»

– Ладно, не хочу себе настроение портить, – неожиданно сказала Лариса. – Мне сегодня ещё к отцу Александру вечером ехать, они меня с матушкой пригласили. Просто так, посидеть, поговорить.

– Ну, что я могу сказать…

– Вот ничего и не говори, – отрезала Лариса. В телефоне раздались гудки. Как разговор начался, внезапно и бессмысленно, так он и закончился.

– Скоро дежурство, – сам себе сказал Виктор, успокаиваясь. – Проведу противошоковую терапию…

Следующие два дня подряд перед работой он заглядывал в реанимацию – Жданов был в сознании, колостома работала. У них всё получилось. А потом Шаронов забрал пациента к себе в отделение.

10

– За что тебя бабы любят?

Андрей всегда был мастером задавать неудобные вопросы, ответ на которые найти было сложнее, чем активированный уголь в тёмной комнате. Особенно если его кто-то съел.

– Не поверишь, – усмехнулся Платонов. – Одна, например, за то, что, когда к ней подкатывал в Фейсбуке, грамотно писал. Говорит, именно это зацепило сильнее всего. Слишком много в её жизни было мужчин – и только один писал «езжай» вместо «ехай» и запятые правильно расставлял. Хочешь верь, хочешь – не верь.

– А другие? – Лагутин сидел на подоконнике с большой пивной кружкой в руке, поставив ноги на батарею. – Она же не одна была.

Платонов взял своё пиво со стола, подошёл поближе к Андрею, выглянул на улицу.

– А другие за что любили – тут всё по-разному, – сказал он, глядя в окно. – Наверное, каждой из них я какую-то надежду давал. Каждой – свою собственную. Точнее сказать, они её сами находили, потому что – какая тут может быть надежда?

– Они всё знали?

– Конечно. Я не скрывал ни от кого. Да, женат. Да, всё не очень гладко. Да, уходить не собираюсь.

«Как будто горжусь сейчас этим», – неожиданно подумал Виктор. Он отхлебнул пива, поставил кружку обратно на стол и сложил руки на груди.

– Я их даже помню не всех, – пожал он плечами после небольшой паузы. – Кого-то хватало на один раз, кого-то на полтора года… Это был бесконечный круговорот. И ведь всё ради эмоций, которых просто не было в моей жизни. Положительных эмоций, я имею в виду.

– Полтора года? А сам-то ты за эти полтора года – привыкал же, наверное?

– Да. Но не очень. Не глубоко. И не потому что как-то боролся с этим, чтобы не увязнуть. Изначально понимал, что это всё просто приключение. И оно когда-нибудь кончится.

Платонов усмехнулся.

– Вспомнил сейчас. Когда в Выборгском ЗАГСе стоял, весь в парадной форме, в комнате жениха со свидетелем, то смотрел в зеркало и сам себе говорил – тогда уже! – что это всё не может быть навсегда. И похоже, такая философия меня сгрызла изнутри.

– Тогда-то почему? – Андрей немного прищурился. – Ты же не мог на тот момент всего предвидеть.

– Интуитивно, – развёл руками Платонов. – Я думаю, что, если бы она в Питере не залетела, я бы сюда один вернулся. Было в ней что-то такое… Выдернуть Ларису из большого города оказалось очень серьёзной ошибкой. И я понимал, что происходит нечто очень неправильное, а внутри меня какой-то маленький человечек пытался крикнуть «Беги, парень!». Пытался, пыжился – но получался только писк один. А потом Лариса здесь своими истериками по лучшим потерянным годам его напрочь заглушила. И человечек этот то ли в кому впал, то ли в эмиграцию уехал. Пару раз мне какие-то знаки подавал, но я не среагировал. Несколько лет назад он вернулся, и сразу с плакатом: «Привет, парень! До сих пор не сбежал? Хочешь, помогу не топтаться на месте?» И я ему в ответ: «Конечно, хочу!» К тому времени я окончательно созрел. А тут ещё и Лариса зачастила то к психологу, то к батюшке. Психолог ей книжек умных насовала, но как-то ничего не зашло. Не в коня корм, уж извините. А вот отец Александр – тот преуспел. Это и понятно – чем хуже ты в школе физику учишь, тем больше в жизни чудес…

Андрей хотел что-то спросить, но зазвонил телефон внутренней связи. Обычно это означало, что вызывают в приёмное посмотреть поступающего пациента. В этот раз было не так.

– Платонов, – ответил он. – Да, подойду, конечно. Сейчас двадцать три десять… Дежурному врачу я сам позвоню.

Он нажал «отбой» и воткнул трубку в зарядную станцию.

– В приёмник? – спросил Андрей.

Виктор покачал головой.

– Никитин умер.

– Это кто?

– А, ты же не в курсе… Это я Инне рассказывал. Майор один, из штаба армии. С тяжёлыми ожогами. Странная история…

– Поделишься? Или у тебя только Инна на доверии?

– Поделюсь. Не сегодня. Сегодня мы и так с тобой хорошо посидели.

– Понял, – Андрей залпом опорожнил кружку, достал из пакета на столе ещё одну банку пива, протянул руку Платонову.

– С тебя история про майора, который умер. Привет Инне.

Виктор пожал руку, кивнул. Вместе вышли на улицу, и каждый двинулся своей дорогой: Андрей – в сторону госпитального забора, а хирург – к реанимации.

Задняя аллея была похуже центральной. Асфальт на ней ещё лет десять назад раскрошился, пошёл волнами; Платонов шагал, подсвечивая себе телефоном. Дежурный по части, судя по всему, забыл включить свет на территории. Или двадцать с лишним ламп одновременно перегорели, что было, конечно, из области фантастики.

– Давно мы не собирались большой компанией, – вслух сам себе сказал Платонов. Где-то рядом с ним в бетонном коробе для труб с горячей водой глухим ворчанием отозвалась собака – там обычно пряталось целое семейство дворняг. – Да-да, давно, и не спорьте…

Они действительно не виделись больше двух месяцев. Они – это его друзья, которых он имел возможность видеть только на дежурствах. Те, от кого, если рядом была Лариса, в городе он отворачивался и ни взглядом, ни жестом не давал понять, что знает этих людей, потому что объяснить их присутствие в своей жизни он бы просто не смог. А они понимали и не обижались, встречаясь с ним только глазами. Это был его мир, и делиться им он не собирался.

Продолжалось такое положение дел больше четырёх лет. Началось, как сейчас водится, с интернета и социальных сетей. Платонов на очередном дежурстве после долгого и тягучего, как жвачка, телефонного разговора с женой предложил своим сетевым друзьям заглянуть к нему на огонёк – и они неожиданно отозвались. С тех пор практически каждое дежурство к нему приходили гости, сначала по одному, потом всё больше и больше. Кого-то он знал раньше, кто-то впервые появился в его реальной жизни – но всем им находилось место в ординаторской.

Вечера проходили по обычной схеме – приносилось пиво, закуска, друзья рассаживались по любимым местам на диване, подоконнике, креслах, и начиналась неторопливая беседа о жизни, работе, женщинах. Всё это шло вперемешку с упоминаниями постов в Живом Журнале и Фейсбуке, комментариев, сетевых псевдонимов; вдрызг никто не напивался, сам Виктор не пил, лишь изредка прикладываясь к баночке пива за компанию; для него персонально покупали сок или какой-нибудь лимонад. Если работа требовала его присутствия в приёмном отделении или на операции – вечер без него не затихал. Это был такой своеобразный закрытый клуб, организованный изначально, конечно, ради него и его одиночества, но постепенно это переросло в чуть ли не еженедельное мероприятие, которому было дано название hospital party. Медсестры быстро привыкли к тому, что на дежурствах у Платонова бывает шумновато, ничего не имели против и, судя по всему, особо об этом не распространялись.

Чаще всего приходили два-три человека – получались наиболее комфортные, не очень шумные, вдумчивые разговоры. Иногда случались большие встречи – как-то раз на его день рождения пришло тринадцать человек (он специально попросил себе дежурство на следующий день после официальной даты, друзья не заставили себя ждать и прибыли расширенным составом).

– Так и жил, – ещё раз сказал вслух Платонов и вдруг понял, что всё это время, всю дорогу до реанимации, рассказывал себе историю hospital party вслух. – В параллельном мире.

Из-под ног в темноту метнулась кошка. Живности на территории госпиталя хватало; Виктор вздрогнул от неожиданности, посветил телефоном ей вслед, не увидел ничего.

– Осталось в полночь бабу с пустыми вёдрами встретить для полного комплекта, – покачал он головой. Суеверным хирург никогда не был, к приметам относился наплевательски, хотя иногда следовал медицинским ритуалам – типа «пропустить на приём дежурства женщину вперёд, иначе работы будет много» или стараться не меняться сменами, чтобы не работать всю ночь. На постоянный вопрос дежурной бригады «Это кто у нас сегодня нагрешил?», возникающий при появлении больного среди ночи, он всегда отвечал сам себе: «Книги надо читать, практиковаться, мозги тренировать – тогда и грешить не страшно, ко всему готов».

Над крыльцом реанимации тускло светила лампочка. Поодаль от входа, на лавочке, угадывались человеческие фигуры в белых костюмах, время от времени вспыхивали огоньки сигарет. Платонов хотел подойти, но телефон дал о себе знать вибрацией; он, не выключив фонарик, нажал на ответ.

– Ты не позвонил. Так сильно занят?

(твою мать)

– А как ты думаешь?

– Ну, вот ты мне сейчас и расскажешь.

Платонов всегда удивлялся умению Ларисы звонить в самый неподходящий момент. Телефон разрывался, как только он надевал перчатки в перевязочной или мыл руки перед операцией и заходился в истерике, когда он был у начальства или общался с родственниками пациентов. Ей постоянно было дело до того, где он, с кем и почему – хотя девяносто девять процентов ответов на эти вопросы были обусловлены его профессией.

Санитарки в перевязочной были в курсе – если играет определенная мелодия, а доктор в перчатках, надо вынуть телефон из кармана и приложить к уху Платонова. Это обходилось ему намного дешевле, чем перезвонить потом из кабинета.

(как я мог забыть)

– Я, наверное, тебя удивлю, но я – хирург, и у меня была работа.

– Да? А почему я не верю?

(потому что ты дура)

– Придётся поверить.

– Судя по голосу, работа была так себе. Ты свеж и бодр.

– Работа как работа. А сейчас я в реанимации, и у меня умер пациент. Так что все эти выяснения отношений очень не к месту.

– А почему ты так со мной разговариваешь при всех в этой своей реанимации?

– Я на крыльце стою. Не зашёл ещё.

(я знаю, что ты сейчас скажешь)

– На крыльце? Ну тогда давай, заходи. Чтобы я слышала. И потом закончим. Дома поговорим.

(заходи, чтобы я слышала)

Платонов на секунду закрыл глаза, выдохнул и вдруг понял, как выглядит со стороны – человек, у которого из уха светит фонарик. Стало ужасно смешно, он неосторожно хмыкнул.

– Что там происходит? – немедленно раздалось в телефоне. – Там кто-то с тобой? Ты же на крыльце.

– Здравствуйте, Виктор Сергеевич, – внезапно из темноты вынырнули две закончившие курить анестезистки. – Что не заходите?

– Буквально минуту, – кивнул им Платонов. – Тут люди на крыльце курят, – пояснил он Ларисе.

– Бесят эти ваши курящие сёстры, – прокомментировала она, и Платонов слегка выдохнул – Лариса наконец поверила. – А кто умер? У тебя же в отделении не умирают.

– Ещё как умирают, – покачал он головой в ответ. – Ожоговый. Из штаба армии.

– Умер всё-таки? Я слышала, что его жена подожгла в машине.

Виктор не рассказывал ей обстоятельств, но не удивился – люди в их маленьком городе горят не каждый день, обязательно найдётся кто-то, у кого будет информация на этот счёт.

– У меня есть знакомая одна…

(которая всё знает)

…так она говорит, что этот твой из штаба армии гулял, как хотел и сколько хотел. Перетрахал там у себя всяких прапорщиц-связисток. И особо не скрывался. Она и не выдержала.

– А другого способа не было? – зачем-то спросил Платонов, хотя понимал, что теперь этот разговор может закончиться, только если у кого-то из них сядет телефон. – Что-то более гуманное. Развестись, например.

Он знал всю историю от военного следователя, которому давал на днях пояснения по состоянию Никитина. Тот после своего первого визита приходил ещё раз, позавчера. Он и рассказал Виктору, что жена у майора была на учёте у психиатра. Никитин с ней не разводился, чтобы большую квартиру при увольнении получить – но жить с ней нормально он не мог, не умел и не хотел. Любовница у него в штабе, со слов следователя, была всего одна – старший сержант Оля Сапунова. Она приходила навещать его, но начальник реанимации не пустил – смотреть там было не на что, да и за руку не подержать. Платонов её неплохо знал – лечил и саму Олю, и её сына от первого брака, взрослого парня, тому через пару лет школу заканчивать. Нормальная баба. Симпатичная. Так что – по совокупности – понять Никитина было можно. По крайней мере, Платонову.

– Жить надо по-человечески, чтобы разводиться не приходилось. Хотя бы – по-человечески. А лучше – по-божески. Не так уж и много заповедей…

(только не в эту сторону)

– Да, я понимаю. Возможно, всё так и было, – кивнул Платонов. – Но человек умер. Несоизмеримая цена, тебе не кажется?

– Нет, – ледяным голосом ответила Лариса. – Если так случилось – значит, заслужил. Значит…

– А как же заповеди? – перебил её Виктор. – Как же «не убий»?

Он понимал, что, вступая с ней сейчас в спор, зарабатывал большие минусы, но не мог отказать себе в этом. Однако ему не дали поупражняться в полемике.

– Ты там шёл куда-то? Вот и иди. А заповеди не тебе обсуждать.

– Хорошо. Так и поступим. Пока.

Он нажал отбой, выключил наконец-то фонарик и вошёл в реанимацию.

Кровать с телом Никитина, накрытого с головой, стояла в коридоре. Откинул простыню, проверил. Челюсть подвязана, катетер на месте. На пальце ноги – бирка со временем смерти. Повязки, которые он поменял сегодня утром, промокли и приобрели синеватый цвет.

– Чуть больше четырёх суток, – услышал он за спиной голос начальника. Борисов вышел к нему из зала, услышав, как хлопнула дверь. – Я проспорил.

Виктор махнул рукой, не отрывая взгляда от того, что видел перед собой на кровати. Женщина, сделавшая это, сидела сейчас в СИЗО и ещё была не в курсе, что вот уже почти двадцать минут её преступление называется «убийство».

– Надо было в Следственный комитет сообщить, – сказал Платонов и не узнал свой голос, какой-то глухой и прерывистый. – Жена теперь совсем по другой статье пойдёт.

– Наше дело в приёмное позвонить дежурному врачу. А у того все телефоны под рукой. История на столе, я свои мысли и действия там изложил. Можешь забрать.

Виктор опустил простыню на лицо Никитина, взял историю болезни, за это время ставшую толстой от вклеенных в неё реанимационных карт, протоколов переливания крови, анализов, лент ЭКГ и вышел на улицу. Стоя на крыльце, сделал пару коротких звонков своему начальнику и ведущему хирургу. Доложил о случившемся, получил и так понятные ему указания, свернул историю, насколько смог, в толстую трубку и вышел на аллею.

Кто-то в частных домах за госпитальным забором включил прожектор – пусть и не в сторону Платонова, но света хватало для того, чтобы не спотыкаться и представлять, куда идти. В голове отдельные фразы начали складываться в посмертный эпикриз; он шептал себе их под нос, чтобы не забыть. Потом представил, сколько времени может уйти на это в бесконечно пустой ординаторской – и решение пришло само.

Номер он помнил наизусть – такие контакты в телефоне не хранятся.

– Привет… Не спишь?.. Ну, как сказать. Да, случилось. Майор умер, которого жена… Да… Ну, я помню, что у тебя там какая-то учёба, так что… Вот, собираюсь писаниной до утра заниматься. Ты всё правильно поняла, да… Жду.

Отключившись, он стёр вызов из журнала звонков и пошёл дальше в туманном свете прожектора. Деревья бросали огромные полупрозрачные тени на стены госпитальных корпусов. В хирургии фиолетовым кварцевым сиянием изнутри была залита операционная; рядом в маленьком окне за настольной лампой он увидел медсестру, заполнявшую какой-то журнал.

Неожиданно стало светлее. Фары санитарного автомобиля выхватили его в темноте, заставили отступить в сторону. УАЗик медленно проехал мимо, водитель махнул рукой. Платонов кивнул в ответ. В машине на специальных носилках, которые не использовались в реанимации ни для каких других целей, мотался из стороны в сторону на каждой кочке труп майора Никитина.

Когда машина остановилась возле морга, загремели ключи и дверь, Платонов пошёл дальше. Сейчас два солдата из пульмонологии, чьё отделение располагалось рядом с реанимацией, вынесут носилки и поставят их на пол в большом холодильнике, проверят защёлку на двери, температуру на градуснике, потом водитель с парнями покурят на улице, поговорят о жизни и смерти, закроют морг и поедут обратно…

Он вошёл в кабинет, включил настольную лампу, положил историю болезни перед собой, опустился в кресло и несколько минут просто на неё смотрел. Подчёркивать слово «умер» в списке исходов ему доводилось нечасто. Примерно пару раз в год. Каждый раз это было неприятно – поставить дату смерти в истории болезни. Это означало «ему, конечно, не повезло, но и ты не смог».

Начать без чашки кофе не получалось. Чайник немного пошумел, и спустя некоторое время аромат самого простого растворимого кофе наполнил ординаторскую. Платонов включил компьютер и нашёл в документах образцы посмертных эпикризов, разделённых на три папки – «Сепсис», «Ожоги» и «Прочие». Открыл что-то похожее на диагноз Никитина, заполнил паспортную часть, остановился на анамнезе.

– «Был подожжён собственной женой в автомобиле при помощи легковоспламеняющейся смеси. На момент получения травмы был в синтетическом камуфляжном костюме…» Да, от того костюма только звёздочки оплавленные и могли остаться, весь по телу растёкся…

Отхлебнув кофе, он продолжил печатать.

Инна приехала через сорок минут.