Текст книги "Бестеневая лампа"

– Лучше не приближайся. Академик… А когда мне думал сказать?

– Не знаю. Наверное, перед переездом. Только его теперь не будет.

– Почему?

Платонов рассказал. Мазур выслушала, поправила волосы, покачала головой. И Виктор вдруг понял, что она рада. Да и сама Елена плохо сумела скрыть тот факт, что довольна случившимся.

– Я даже машину продал… – грустно констатировал Платонов. – И чемодан новый купил.

– Чемодан? – наклонилась вперёд, словно не расслышав, Мазур. – Ну-ка повтори! Чемодан?

Виктор кивнул. Елена посмотрела на него с каким-то лёгким презрением.

– Я знаю, что делать с твоим чемоданом. Придёшь ко мне завтра… Нет, лучше сегодня, я как раз дежурю, меня дома не будет. Придёшь, сложишь все свои вещи в него – они поместятся, не переживай! – и уйдёшь. Быстро и незаметно.

– Так ведь не еду я никуда, – попытался выправить ситуацию Платонов. – Рапорт мой…

– Сегодня, – сухо сказала Елена. – Если я завтра приду и увижу хоть что-то твоё в своей квартире – выкину в окно. Ты меня знаешь. Не захотел рядом с собой видеть в Питере – нечего нам и тут вместе делать. А теперь вали давай отсюда. Ключи завтра отдашь.

Она подошла к двери в ординаторскую и открыла её, приглашая Платонова на выход, где неожиданно обнаружилась Гвоздева, которая тут же сделала вид, что просто шла мимо. Виктор обречённо встал и прошёл мимо Мазур в коридор. За спиной хлопнула дверь.

Наташа хотела что-то спросить, но поняла, что лучше этого не делать. Платонов посмотрел ей в глаза, красноречиво пожал плечами и спустился по лестнице на улицу.

Мазур была права – он действительно не рассматривал свой служебный роман всерьёз. Елена была старше на семь лет, дважды разведена, у неё рос сын – сложный набор для холостяка. Именно поэтому рапорт был написан втайне от неё. И в теперешней ситуации проще всего было бы не упоминать о нём. Но раз уж проговорился…

Платонов стал вспоминать, сколько вещей он успел перетащить к Мазур домой и влезет ли всё в один чемодан.

2

Они всё всегда делали втроём – Разин, Алексеев и его дед, Озеров Владимир Николаевич. Три пенсионера, которые экономили каждую копеечку. Поэтому и ремонтировали свои машины сами, помогая друг другу.

На этот раз в гараже у деда они бросили на дощатый пол пару бушлатов, поставили переднее правое колесо на домкрат и что-то колдовали с мелом и грузиком на леске. Виктор издалека слышал, как они бухтят друг на друга:

– Да вот же точка!

– Ровней можешь леску держать, что трясёшь, как будто на рыбалке?!

– Куда опять мел спрятали?

Разин в очередной раз крутанул колесо, дед держал рядом с ним грузик, Алексеев ставил на резине пунктирную линию мелом.

– Что это вы тут рисуете? Убитое колесо мелом обводите? – попытался пошутить Виктор, подойдя поближе. Дед оторвал взгляд от колеса и посмотрел суровым взглядом из-под седых стриженых бровей.

– Это, милок, называется «точки равного биения». Развал-схождение таким вот образом делается на автомобиле.

– Дед, это копейки стоит в сервисе, – развёл руками внук. – И лежать под машиной не надо, сделают за полчаса идеально.

– Мы тоже не двое суток тут возиться будем, – хрипло отозвался из-под автомобиля Разин.

– Дядя Боря, я уверен, что вы с этим развалом с утра воюете, – кивнул Виктор. – Весь двор знает, что вы машину чините.

– Туда копейку, сюда копейку, – дед встал с колен, опёрся на пыльный капот. – А жить за что? Квартира, продукты, опять же бензин. Возьми и сделай сам, а деньги оставь в семье.

Виктор вспомнил, как в прошлый раз, около года назад, дед попытался покрасить водительскую дверь, которую ободрал, объезжая какого-то чудака на букву «м» возле гаражей – и решил благоразумно промолчать. Дверь и по сей день выглядела так, будто к ней приложил руку пятилетний ребёнок, но все были вынуждены говорить экономному пенсионеру, как здорово у него получилось.

Как-то само собой выходило, что в быту он делал всё не очень удачно. Там чуть криво, тут чуть косо; недокрученный шуруп забивался молотком, лавочка на даче немного заваливалась назад, топор слетал с топорища… Он не умел терпеть и сдерживаться в своих порывах – надо было сделать сразу, быстро, без черновиков и обдумываний. Но вот в том, что касается работы – педанта более строгого найти было сложно. Правда, работа осталась в прошлом, два года назад он уволился, потому что руки были уже не те. Держать грузик в гараже или тяпку на даче он мог очень даже неплохо, а оперировать людей – пришла пора с этим закончить…

Владимир Николаевич Озеров был в городе одним из самых уважаемых людей. В прошлом – ведущий хирург госпиталя, прошедший войну. Великая Отечественная помогла ему освоить специальности хирурга, травматолога, гинеколога, нейрохирурга, стоматолога и много кого ещё, в силу специфики того времени. Сегодня он был военным пенсионером, чьим делом стали машина в гараже, картошка на даче и любимый внук Виктор Платонов, что служил в том же самом госпитале на должности ординатора гнойной хирургии…

Дед пробрался вглубь гаража, взял с крючка на стене пыльную серую тряпку из некогда белоснежной простыни, вытер руки, вернулся и протянул раскрытую ладонь внуку. Виктор пожал сильные пальцы деда и в очередной раз удивился тому, насколько он в форме в свои годы. Всё, чего ему не хватало для полного счастья – чтобы глаза видели, как в молодости, и спина не болела. И чтобы бабушка была жива.

– Чего пришёл-то? – спросил дед, прикрываясь ладонью от солнца, бьющего в этот час прямо в раскрытую дверь.

– Да есть о чём поговорить, – сказал Виктор и поразился проницательности старика. – Посоветоваться хочу.

И он похлопал рукой по портфелю, откуда выглядывал белый пакет с рентгеновскими снимками. Дед протянул руку.

– Прямо здесь? – спросил Виктор.

– Ну, а чего тянуть? Тут такое солнце. Прекрасный негатоскоп получился, – дед настойчиво потряс ладонью.

Виктор пожал плечами, достал пакет, но прежде чем передать его, сказал:

– Небольшая предыстория. Майор, перелом шейки правого бедра почти два месяца назад. Наши травматологи сделали все что нужно, фиксатор поставили, в коксит поместили. Через три недели из-под коксита побежал гной. На рубце открылся свищ. Раскрыли, промыли. Конструкцию снимать было рано, но заподозрили сначала металлоз, потом остеомиелит. Гипс сняли, передали его нам. Мы на вытяжение кинули его, ногу разгружаем, со свищом скоро месяц бьёмся. Вроде и сращение идёт хорошее, но какие-то тени непонятные на рентгене, ощущение, что секвестрируется кусок. Вот снимки две недели назад и сегодняшние…

Он протянул деду пакет. Тот достал снимки, разложил на капоте, посмотрел даты и взял сначала более ранний. Виктор зашёл ему за спину, чтобы понять, куда он смотрит и что видит. Дед что-то шептал, наклонял изображение под разными углами, ткнул пальцем в одно место, потом в другое. Положил, взял следующее. С ним провёл те же самые процедуры, потом повернулся к Виктору и спросил:

– Кто оперировал?

– Манохин.

– С кем?

– Ассистентом был Петров и кого-то из нейрохирургов приглашали, просто на крючках постоять. Всё-таки бедро.

– Манохин… – словно пробуя на вкус, тихо сказал дед. – Толковый парень, ещё при мне пришёл. Я ему пару раз помогал. Плечо как-то собрали, винтообразный оскольчатый, и голень была, трёхлодыжечный. Работает аккуратно, методично, но любит с сёстрами потрепаться, анекдоты, шутки-прибаутки…

Он снова поднял последний снимок перед собой, заслоняясь им от солнца. Провёл пальцем вдоль силуэта фиксатора в сторону той самой тени, что смущала Виктора, постучал по снимку ногтем.

– Здесь, – сказал он сам себе. Из-за крыла машины поднялся, отряхиваясь, Разин. Он посмотрел на двух хирургов, старого и молодого, потом на снимок, покачал головой:

– Готово, Владимир Николаевич. Теперь резину жрать не будет.

«Будет», – хотел сказать Виктор, но решил воздержаться от комментариев. Дед же на слова Разина не прореагировал никак – он не слышал одним ухом с войны, когда был контужен близко разорвавшимся снарядом. Виктор этот факт всегда помнил и подходил к деду с правильной стороны.

Разин подождал несколько секунд, потом махнул рукой, хлопнул по плечу Алексеева:

– Пойдём, Петрович, видишь, молодой старого эксплуатирует.

Дед услышал, посмотрел на них, рассмеялся:

– Что поделать, глуховат нынче тетерев. Благодарю за помощь. Сам бы я, конечно, так быстро не управился.

Виктор закрыл глаза на пару секунд, вздохнул и решил, что по этому поводу тоже высказываться не будет. Дед же подождал, пока они уйдут, посмотрел по сторонам и пальцем поманил внука нагнуться к нему поближе. Когда тот приблизился, он шепнул ему на ухо одно слово, после чего сложил снимки в пакет, протянул его Виктору и кивнул, словно подтверждая только что сказанное.

– Расскажешь потом, – произнёс дед. – Я не Нострадамус, но всякое видел. И такое в том числе.

Он протянул руку на полку над входом, снял оттуда замки с ключами, щёлкнул выключателем, погасив в гараже свет. Они вышли на улицу, дед с грохотом закрыл двери, лязгнув задвижками и ключами.

– Зайдёшь?

– Нет, я домой, пожалуй, – отказался внук. – Завтра дежурство. Ну и подумаю, как начальнику преподнести необходимость операции.

– Точно больше ничего сказать не хочешь?

Виктор помолчал, потом добавил:

– Рапорт мой в Академию… Пошёл псу под хвост. Сегодня один дебил другому в отделении челюсть сломал. Завертелось всё – ты не представляешь, как…

– Почему же не представляю, – дед усмехнулся. – Всё-таки армии почти сорок лет отдал. Знаю, что там и как.

– Действительно, – согласился Виктор. – Это я так, не подумав, ляпнул. Короче, крайнего искали недолго. Мне, судя по всему, грозит неполное служебное соответствие. Ну и попутно рапорт на моих глазах в урну полетел.

– Зубарев-то ваш – правду про него говорят, зверь, – покачал дед головой. – Ты сейчас проследи, чтобы сестру не уволили – с девочками вообще разговор короткий.

– Да бог с ней, с девочкой… – начал было Платонов, но дед не дал ему договорить.

– Ты меня услышал, сукин ты сын? – цыкнул он на внука. – Вы в своей армии контрактом повязаны, а над ней трудовой кодекс висит, которым вертят, как хотят! Твоё служебное несоответствие – хрень собачья. Подумаешь, премию не получишь пару раз. А она вылетит из госпиталя, да ещё и со статьёй какой-нибудь! Знаешь же, что она ни в чём не виновата. Рапорт напишешь снова через год. Срок тебе немалый дали на реабилитацию. Главное, не профукай его бездарно. Ещё какие-нибудь новости есть?

– Да вроде нет, – шмыгнул носом, как школьник, Виктор.

– Тогда пока, – дед, стараясь не смотреть внуку в глаза, пожал руку на прощание и вошёл в подъезд сразу напротив гаражей.

Виктору очень хотелось подняться с ним вместе, выпить по чашке чая, поговорить. Но сегодня лучше было не лезть с разговорами и оставить его наедине с собой.

Жил дед один уже тринадцать лет. Бабушка Виктора умерла неожиданно; дед долго горевал, не находил себе места, однако потом как-то собрался с силами и ещё долго проработал в госпитале, заполняя пустоту в сердце пациентами. Вместе они были с женой ещё с войны, воюя в одном медсанбате, он – командиром операционно-перевязочного взвода, она – медсестрой. Поженились прямо на фронте в сорок втором, дошли до Праги, и потом, в мирное время – сначала Сочи, потом учёба в Москве, а оттуда через всю страну на Курилы, затем Приморье… Помотало по гарнизонам офицерскую семью. Осели в конце пятидесятых в гарнизонном госпитале, что волей министра обороны внезапно разросся, стал окружным, хоть и ненадолго. Дед получил наконец-то звание подполковника, которое ну никак не давалось ему целых шестнадцать лет. Он шутил про это: «У Жюля Верна пятнадцатилетний капитан, а я был шестнадцатилетний майор».

К тому времени дочь, родившаяся сразу после войны, тоже прониклась врачебным искусством до мозга костей и поступила в медицинский институт, продлив династию. А позже это сделал и Виктор…

Спустя два дня он стоял в операционной над гнойной раной правого бедра со скальпелем в руке и думал о том, что делать, если дед прав. Рыков, положив стерильные руки в перчатках на простыню, терпеливо ждал разреза. Вчера на пятиминутке ему хватило слов Платонова: «Дед считает, что надо раскрыть послеоперационную рану и уйти пониже фиксатора. Там должен быть карман. Не раскроем его – будет течь всю жизнь». Он неоднократно сталкивался с Владимиром Николаевичем на работе – и пока тот был ещё на гражданской ставке, и после его выхода на пенсию, когда опытного хирурга приглашали для консультаций. Поэтому – раз Озеров сказал, значит, надо выполнять.

Операционная медсестра Юля в ожидании разреза занималась наведением порядка на и без того идеальном столике – перекладывала с места на место тупферы, ещё раз проверила наличие всех необходимых инструментов, шовного материала, антисептиков, поправила перчатки, после чего замерла неподвижно, глядя на лезвие скальпеля.

Виктор взял в другую руку салфетку, прикоснулся к коже острием, надавил. Рыков приготовил коагулятор, нащупал на полу педаль. Они начали.

Тандем действовал слаженно, Юля помогала. Салфетки и тупферы менялись вовремя, все зажимы держали, коагулятор работал, крючки не соскальзывали. Время от времени попискивал наркозный аппарат, анестезистка измеряла давление, проверяла уровень во флаконах капельницы.

Через десять минут работы в глубине свищевого хода Платонов протянул руку в сторону столика медсестры. Юля чётко вложила в неё длинный изогнутый зажим. Рыков растянул рану крючками, но всё равно Виктору было не очень удобно уходить вглубь. Он немного согнулся, почти прилёг на живот пациента, ввёл зажим внутрь, ощутив кончиком, что скользит по бедренной кости. Пройдя максимально глубоко, медленно раскрыл бранши, на секунду прикрыл глаза, представив себе раневой канал изнутри, аккуратно на несколько градусов подвигал зажим, чтобы понять, что ничего лишнего в него не попадёт. И свёл бранши до первого щелчка.

В операционной все замерли в ожидании. Виктор немного пошевелил зажим, понял, что он легко извлекается – и вытащил его наружу.

– Опаньки, – только и смог сказать Рыков.

В зажиме болталась салфетка – в крови и гное. Виктор молча взглянул на всех, кто сейчас смотрел на это инородное тело, и покачал головой из стороны в сторону. Анестезиолог понимающе кивнул и отвернулся к своему аппарату. Рыков сухо кашлянул. Он хотел было развести руками, но крючки в ране не давали ему это сделать.

Напоследок Виктор посмотрел на операционную сестру. Юля подняла брови и провела рукой перед маской, словно закрывая рот на невидимый замок.

Все всё поняли.

Платонов бросил салфетку в таз рядом с десятком других кровавых салфеток и шариков и попросил широкую турунду с перекисью. Надо было обработать полость, где почти два месяца лежало инородное тело…

Закончили они через сорок минут, зашивать пока не стали, введя в рану через контрапертуру несколько длинных дренажей-полутрубок, нарезанных из капельницы. Виктор поблагодарил всех, выходя из операционной и снимая на ходу перчатки. В предоперационной он сел на кушетку и в очередной раз за сегодня вспомнил, как дед наклонился к нему в гараже и шепнул: «Салфетка…».

Рыков вышел следом, присел рядом.

– Всё вышло, как он сказал?

Виктор кивнул.

– Просто выслушал меня, снимок посмотрел, пальцем ткнул. Три минуты. И два месяца. Надо было раньше спросить его совета, – вздохнул он. – Хотя, в принципе, и сейчас ещё было не поздно. Надеюсь, по фиксатору и винтам гной никуда не пошёл, салфетка ниже лежала почти на десять сантиметров.

– Поживём – увидим, – сказал Рыков. – Манохину будешь говорить? Я б сказал. Приватно.

– Скажу, наверное, – пожал плечами Виктор. – В журнал-то всё равно запишем. Надеюсь, меня все правильно поняли и никто ничего не разболтает. Что было в операционной – остаётся в операционной.

Рыков кивнул, соглашаясь.

– Ты Владимира Николаевича почаще привлекай, – посоветовал он, уходя в ординаторскую. – Им, старикам, это всё нужно. И для мозга работа, и нужным себя почувствовать. Иначе он окончательно превратится в садовода-любителя – а у него серое вещество на два порядка круче нашего. Нельзя, чтобы такой умище в гараже простаивал.

– Понимаете, – внезапно сказал Виктор, всё размышляя о том, как дед понял, что там именно салфетка, – он ведь не просто снимок смотрел. Он ещё спросил, кто оперировал. Он от каждого из нас знает, чего ожидать. От вас, от меня, от других врачей.

– Дед твой в каком звании уволился? – зачем-то спросил Рыков.

– Полковник.

– Выслуги сколько было? Он же с сорок первого года в армии?

– Да, прямо с начала войны. Тридцать шесть календарных лет.

– Виктор Сергеевич, и ты удивляешься, что он нас читает, как открытую книгу? Он Амосову ассистировал, Вишневскому – я ж его рассказы помню. Там в голове, как у хорошего шахматиста.

– В смысле? – не очень понял Виктор.

– У шахматистов база партий со всех чемпионатов мира и других соревнований в памяти сидит. Они всё и всегда могут назад отмотать, прикинуть, как другой бы на его месте сыграл. У деда твоего – миллион операций почти за сорок лет службы. И он ведь потом не ушёл сразу, а ещё двадцать лет гражданским отработал. Владимир Николаевич твой шов от моего отличит с закрытыми глазами. А уж то, что Манохин со своими анекдотами бесконечными в бедре салфетку забудет – так это само собой.

Виктор кивнул, соглашаясь. Тем временем, майора выкатили из операционной. Юля вышла следом, не вынимая рук из кармана на груди.

– Слушайте, Виктор Сергеевич, я, конечно, многое видела, но салфетку на моей памяти…

– Не было никакой салфетки, – оборвал её хирург. – Забудь, пожалуйста. Вот прямо сейчас забудь. Но выводы сделай такие, чтобы на всю жизнь. Чтобы за тобой или за мной никто ничего подобного никогда не достал.

Сестра согласно кивнула одними ресницами – медленно и сексуально.

– Вот и хорошо, – улыбнулся Виктор, – а теперь пускай мне халат развяжут, пока я его не порвал.

…Дед сидел в гараже на маленькой табуретке и перебирал картошку, для которой отгородил вдоль стены при помощи досок маленькое, но глубокое хранилище. Машина стояла на улице под деревом, на освободившемся полу сушились примерно пара мешков хорошего крупного картофеля.

Виктор молча подошёл, взял у стены брезентовый складной стульчик, поставил рядом, присел и стал помогать.

– Гнильё вон в то ведро, – дед указал поворотом головы немного в сторону. – Крупную аккуратно на пол. Не бросай, а клади. Потом в мешки сложим и в подпол. Среднюю пока не трогай, на весну надо отобрать.

В тишине они просидели около десяти минут, сортируя урожай. Потом дед спросил:

– Нашёл?

Виктор кинул очередную картошину с подкисшим боком в ведро для гнили и кивнул.

– С Манохиным говорил?

– Говорил.

– А он?

– Плечами пожал только. Радует, что хоть «спасибо» сказал.

– «Спасибо» – это хорошо, – дед оглянулся, оценивая, сколько картошки отобрано для спуска в подвал. Виктор положил руку ему на плечо и спросил:

– Откуда ты знал?

Дед обернулся и посмотрел на внука каким-то хитрым и добрым взглядом. Спустя несколько секунд паузы он ответил:

– Я тебе сейчас кое-что скажу, но ты обещай, что никому.

Виктор кивнул.

– Я не просто знал, – дед взял в руку картошину, покрутил, подбросил пару раз. – Я был уверен. Ты помнишь, что я первое спросил после того, как ты анамнез рассказал?

– Ты спросил – кто оперировал.

– А почему?

– Мы это с Рыковым сегодня обсудили. Потому что у тебя какой-то свой подход к каждому хирургу, ты за каждым знаешь, кто на что способен – недаром ты ведущим хирургом был дольше всех.

– Да… – задумчиво покачал головой дед. – Многих повидал. И это не первая салфетка у Манохина.

– Как так? – брови у Виктора сами поползли вверх.

– А вот. Не первая. Третья. Просто про первую никто не знал, а про вторую только сам Манохин. Любит он глубоко в ране работать тупферами, салфетками, турундами. И один раз я на перевязке достал салфетку на третий день после операции – ничего не случилось ещё тогда. Просто не успело. Почувствовал каким-то шестым чувством, что надо пару швов снять и поискать в глубине. Снял, достал, зашил заново. Пометку себе в перекидном календаре сделал – а Манохина на следующий день прикомандировали к фронтовым учениям на полтора месяца, и как-то забылось. А через год – вторая салфетка. Отозвал его в сторонку, говорю, что ж ты, милок, такой невнимательный. Он огрызнулся. Я половины из-за своей глухоты не расслышал, но понял, что раз я ему не начальник, то и нечего его учить.

Виктор вздохнул и продолжил перебирать картошку.

– Ну, и по снимку понятно было, – неожиданно продолжил дед. – Не так всё выглядит при остеомиелите. Рентгенологам тоже можешь гол забить – пусть книжки внимательнее читают. А мы давай-ка лучше мешки наполним…

Они провозились в гараже ещё около часа, освободив место для «Жигулей». Дед подавал Виктору мешки, тот принимал их внизу, в подвале, и всё думал, думал о том, как старый хирург видит всех молодых насквозь. Лучше всякого рентгена.

Когда работа закончилась, дед протянул ему руку и помог выбраться наверх, хотя надобности в этом особой не было.

– Выводы для себя сделал? – спросил он внука, не выпуская руки.

– А куда ж деваться, – тот пожал плечами. – Пришлось.

– Это главное, – согласно кивнул дед. – В медицине всё так – старайся извлекать уроки из ошибок других. Свои ещё успеешь понаделать. А что там с дежурной медсестрой?

– Рыков на личный контроль взял. Мы с ним все объяснительные прочитали – не надо Шерлоком Холмсом быть, чтобы понять, что драку предотвратить она не могла. Но выговора не избежать, я уверен. С формулировкой «За ненадлежащий контроль за переменным составом». Из тех, кто в виновниках будет ходить, она легче всех отделается. Я без Академии и премии. Рыков – ему могут контракт не продлить, у него заканчивается через полгода.

Дед внимательно выслушал, одобрительно кивнул, убрал в сторону табуретку, сложил стульчик и пошёл к машине. Заехал он быстро и чётко, с одного раза, впритирку к хранилищу для картошки. Выбрался из «Жигулей», несмотря на тесноту и больную спину, и каким-то хитрым шагом, опираясь на стену одной рукой, вышел из гаража. Виктор помог ему закрыть двери, а потом сказал:

– Рыков хочет, чтобы я тебя чаще привлекал к консультациям – особенно после этой салфетки. У нас хватает порой непонятных пациентов – где-то с диагностикой проблемы, где-то с техникой или с тактикой.

Дед кивнул, понимая и соглашаясь.

– Зовите. Я пока при памяти. Чаю, может, хочешь?

Виктор не отказался, и они поднялись к деду домой. Владимир Николаевич любил чай с молоком, пил всегда из огромной кружки, чуть ли не поллитровой. «У начальника должна быть большая кружка, – говорил он. – Чем больше кружка, тем больше уважение». У Виктора на работе была такая же – только любил он больше кофе.

Расположившись на кухне, они несколько минут молча отхлёбывали из своих кружек, дед хрустел сушками, немного вымачивая их, чтобы поберечь зубные протезы, Виктор ел бутерброд с колбасой.

– Дед, всё спросить тебя хочу…

– Давай, – закинув очередную сушку в рот, ответил дед.

– Есть в твоей биографии один факт… Ты, наверное, и не задумывался об этом никогда. Когда закончилась война, тебе было двадцать шесть лет. Всего двадцать шесть. И ты знал всю военно-полевую хирургию. Ты оперировал на голове, груди, животе, конечностях. Ты не боялся кровотечений, перитонитов. И ты был лишь на три года старше теперешних выпускников мединститутов.

Дед заинтересованно слушал – похоже, он действительно никогда не задумывался над этими фактами.

– А я в свои двадцать шесть лет только аппендицит смогу без ассистента, и то при хорошей медсестре, – продолжил Виктор. – Я вижу, что творится в операционных. Накопилась масса узких специалистов, скоро появятся хирурги по левому лёгкому или по правой ноге. Сертификаты и регламентирующие документы, приказы бесконечные, сюда нельзя, туда не смей. А ты мог всё, и никаких тебе разрешений на это было не надо. Я же помню, как ты рассказывал про Курилы, где и зубы удалял, и «волчью пасть» оперировал…

– Замечательная история там, кстати, случилась, – подхватил дед, услышав слово «Курилы» и даже не заметив, что перебил внука. – Остров наш, Кунашир, далеко не самый большой был. Медсанбат на одном берегу, районная больница на другом. Между ними всего тридцать километров – остров узкий. Звонят из больницы – у женщины трудные роды, кровотечение, не справляются, помощи просят. У нас вертолёта нет, какие тогда вертолёты. Машина санитарная – одна разобрана в гараже, другая не завелась. Я принимаю решение и иду туда пешком. А это не по асфальту тридцать километров, там и через сопки перевалить надо было.

– Да ты Бэтмен, дед, – усмехнулся Виктор.

– Сам ты Бэтмен, – отхлебнул дед чаю, демонстрируя свои знания о мире супергероев, и продолжил. – Бэтмену до меня, как до Луны. Он бы пешком точно не пошёл. А я за девять часов добрался. Женщина живая ещё была, они её как-то дотянули до утра…

– Ты ночью, что ли, шёл?

– А я не сказал? – искренне удивился дед. – Они ж вечером позвонили. Такие вещи всегда не ко времени. Как говорится, зубы начинают болеть в ночь на субботу. Вот и она – решила рожать вечерком. Я пришёл, разобрался с ней, прооперировал. Ребёнка, правда, не спасли, но зато мать жива. Лечение расписал на ближайшие два-три дня, позавтракал, и обратно.

– Обратно – в смысле – пошёл? – Виктор забыл про свой чай. – У них машины не нашлось?

– А я не спросил. И они тоже не предложили. Обратно даже быстрей получилось – потому что днём. А что, я молодой тогда был. Как говорится, даже не вспотел.

Виктор молчал, не в силах произнести что-либо внятное. У них в сорока километрах от госпиталя находился филиал – и эта ситуация была похожа на то, как если бы ему сказали: «Сходи туда, прооперируй, и потом сразу назад».

– А я так понимаю – ты меня о чём-то спросить хотел? – внезапно прервал думы Виктора дед.

– Да, хотел, но эта твоя Кунаширская история меня просто добила.

– Много ещё тузов в рукаве, – усмехнулся дед. – Спрашивай.

Виктора интересовал простой вопрос: «Ты же видишь, как изменилась медицина, как изменились люди – скажи, дед, мы деградируем?» Но он вдруг понял, что и сам знает на него ответ, и поэтому задал другой:

– Научиться хирургии можно только на войне? Вот в Академии все начальники отделений прошли через горячие точки, у каждого диссертация по боевой травме на личном опыте – и им веришь, как последней инстанции. Как вот я тебе верю.

– На войне? – дед прищурился. – Не люблю я про войну говорить, ты знаешь, но раз речь зашла… Идеальные условия для обучения хирурга возникают тогда, когда можно делать неограниченное количество ошибок. Как в твоих этих компьютерных играх – «перезагрузиться», так это называется? Вот война – это как раз такое место. Можешь перезагружаться хоть после каждой операции. Но на войне есть и обратная сторона медали – там убивают. И хирургов в том числе. Ведь что такое операционно-перевязочный взвод? Это полкилометра от передовой, что, в принципе, несущественная величина. Так, что не факт, что ты доживёшь до победы и сохранишь все знания. Поверь, если бы у меня была возможность учиться не на войне – я бы с радостью её выбрал. Но этот вопрос решили за меня. Я надел форму военврача третьего ранга и пошёл обучаться военно-полевой хирургии из военкомата в городе Свердловске сразу по окончании института. Так что… Ты не знаешь военно-полевой хирургии в том объёме, в каком я знал её в двадцать шесть лет. Но ты не знаешь и войны – и поверь, это дорогого стоит.

Он задумался на мгновение, а потом отодвинул тарелку с сушками в сторону и сказал каким-то чужим ледяным голосом:

– И хватит об этом.

Виктор молча кивнул, соглашаясь. На экране телефона, лежащего на столе, высветилась фамилия начальника.

– Слушаю, Николай Иванович, – ответил на звонок Виктор. – Да, хорошо… Постараюсь на завтра, – сказал он, выслушав короткую просьбу начальника, и отключился.

– Как говорится, на ловца и зверь, – положив телефон на стол, он посмотрел на деда. – Есть у нас один пациент. Загадочный. И что-то он затяжелел. Рыков просит тебя поучаствовать в диагностике. Лучше всего не затягивать и сделать это завтра. Ты на дачу не собирался?

– Собирался, – честно признался дед. – Но могу с утра к вам, а потом и по своим делам. Там ещё шесть рядков картошки осталось, надо подкопать. А что за пациент?

– Бывший офицер. Минно-взрывное ранение, обе стопы. Культи на уровне верхних третей голеней. Он их протезами натирает сильно, до язв. Жена его обратилась к нам помочь санировать, потому что сама не справляется. Мы положили, перевязываем, физиопроцедуры на месте делаем. А ему хуже и хуже – причём совершенно не пропорционально тому, какие у него раны. Рыков сказал, что пришли его анализы – и там недалеко до сепсиса.

Дед слушал внимательно, потом спросил:

– Жена с ним в палате?

– Да, ей разрешили с ним находиться, в интенсивке два места и пока никому на второе не надо.

– Ага, – покачал головой дед. – С ним, значит…

Виктор немного напрягся, а потом решил уточнить:

– Ты что, думаешь, это она что-то делает? Его четыре года назад ранило, она до сих пор от него не ушла. Мы же видим, как она с ним возится…

– Ничего я не думаю, – возмутился дед. – Но мысли у меня есть на этот счёт. Завтра посмотрим.

Он взглянул на часы, встал из-за стола, вышел в комнату и включил телевизор. В это время дед всегда смотрел новости, выкрутив из-за глухоты звук почти на максимум. Виктор по-быстрому сполоснул обе кружки, попрощался и ушёл домой.

Завтрашний день обещал быть интересным.