Текст книги "Бестеневая лампа"

Платонов помнил тот случай, потому что произошёл он у него в гнойной хирургии, где Барсуков был на своём самом первом прикомандировании, ещё в звании лейтенанта. Леха тогда пил, не просыхая – благо, работы для него в отделении было мало. Из палаты утром шёл в офицерский магазин, приходил с пивом, садился на диван, включал телевизор – и к обеду ему было на всё наплевать. Виктор на тот момент был за начальника, ушедшего в отпуск; на пьяницу смотрел отстранённо, до операций не допускал, помощи не просил.

Однажды позвонил начмед и предупредил, что скоро к ним в отделение придёт заместитель командующего армией с какими-то жалобами – надо принять, внимательно выслушать и осмотреть, назначить лечение и вообще – произвести наилучшее впечатление. Особенно учитывая тот факт, что генерал-майор везде ходит с женой – она у него и за секретаря, и за личного врача, будет всё спрашивать сама, записывать. Платонов понял, что визит предстоит серьёзный, предложил Лёхе привести себя в порядок, банки с пивом убрать, присесть в уголке на диван и сделать умное лицо. Лучше бы, конечно, вообще свалить куда-нибудь, но начмед собирался лично привести генеральскую чету за руку в отделение и мог поинтересоваться, где лейтенант и чем он занят. Поэтому лучше пусть будет на виду, но никуда не лезет.

Лёха выслушал диспозицию, кивнул, сел на диван, положил на колени какую-то раскрытую книгу, взятую наугад из шкафа – и они стали ждать.

Генеральская «Волга» подъехала прямо к дверям. Начмед выпрыгнул с переднего пассажирского сиденья, ловко открыл заднюю дверь и помог выйти жене генерала – высокой стройной женщине лет сорока. Замкомандующего выбрался из машины сам, стряхнул какие-то невидимые пылинки с рукава, посмотрел на окна второго этажа и направился к дверям. Группа поддержки шагнула следом.

Встретил их Платонов по всем правилам; генерал пожал ему руку, прошёл в кабинет. Жена сразу села на диван и достала из сумочки ручку и блокнот. Спустя секунду она заметила Лёху, но он не шевелился и ничем не обозначил своего интереса к происходящему – смотрел в книгу, как кукла из музея мадам Тюссо.

Тем временем, генерал вкратце описал свою проблему – оказалось, на подведении итогов очередных учений он немного злоупотребил алкоголем (жена в этот момент сухо кашлянула, на что он вздрогнул, но продолжил свой рассказ), после чего у него обострился «ну, этот… прямо там… и болит, причём иногда сильно…»

Платонов выслушал, кивнул, поставил у кушетки ширму, попросил генерала снять брюки, посмотрел. Всё было предельно понятно. Находясь за ширмой, он услышал голос жены:

– Вы там не ему рассказывайте, а мне. Я всё запишу.

Генерал, застёгивая ремень, посмотрел Платонову в глаза и вздохнул. И столько было в этом взгляде и вздохе, что ему захотелось похлопать больного по плечу и понимающе кивнуть, но он сдержался, потому что звёзды на погонах и лампасы на брюках не давали ни малейшего повода для панибратства.

Сложив ширму, он продиктовал лечение. Генеральша с серьёзным лицом всё записывала, а её муж, тем временем, прошёлся по кабинету и увидел на стене большой рекламный плакат мази от геморроя в виде схемы прямой кишки в разрезе с разъяснениями, где там и что находится – все слои, анастомозы, места формирования узлов. Глядя на рекламу, он неожиданно задал вопрос, не обращаясь конкретно ни к кому:

– Интересно, эта штука мне поможет?

И в этот момент Платонов услышал скрип дивана и понял, что это встал Лёха. Громко хлопнула закрытая книга. Барсуков преодолел несколько шагов, разделяющих его и генерала, за какое-то мгновение, встал рядом и, тоже глядя на плакат, произнёс:

– Товарищ генерал-майор, да мы вам эту хрень даже подарить можем, повесите в штабе где-нибудь. Но только вряд ли поможет – не заговорённая икона-то…

После этого монолога стало так тихо, что было слышно, как жужжит под потолком муха. Платонов вдруг понял, что если бы у генерала был с собой пистолет, Лёху бы сейчас застрелили. Он встретился глазами с начмедом, который всё это время в благостном состоянии духа простоял у подоконника – и вдруг получил такой подарок от Барсукова. Судя по всему, если бы пистолет был сейчас у начмеда, то он бы выбрал в качестве мишени Платонова…

Кончилось это всё тем, что Лёху вызвали в штаб через полчаса. Платонов пытался отмазать его хотя бы до завтра, но начмед был непреклонен. Барсукова заставили сдать кровь на алкоголь и отправили обратно в свой маленький госпиталь, доложив его командиру о случившемся. И лишь тотальное отсутствие врачей в штате позволило Лёхе остаться на должности и продлить контракт. С тех пор он стал более осторожен – но Новый год его, похоже, расслабил…

– Позвони в реанимацию, вызывай бригаду, – приказал ему Платонов. – Надо бы до полуночи хотя бы начать.

Телефон в кармане коротко завибрировал.

«Пришла ваша жена», – прочитал он смску от дежурной сестры. Значит, Лариса у него в кабинете. Странно, но лишь на десять минут раньше. Обычно она любила внести элемент неожиданности в своё появление, и Платонов привык делать получасовой зазор в ожидании жены.

Он ещё раз, прикрыв глаза, вспомнил, нет ли в кабинете какого-то криминала. «Криминалом» считалось всё, что было способно вызвать у Ларисы вопросы типа «Откуда это?», «Это кто-то подарил?», «У тебя на компьютере пароль?», «Почему медсестра как-то странно на меня смотрела?» Таких вопросов могло быть очень много, и никогда нельзя было угадать, что именно их вызовет. Пароль на компьютер он никогда не ставил – потому что, по логике Ларисы, пароль означал желание что-то спрятать, и именно от неё. Проще было создать скрытые папки – на таком уровне она не разбиралась. Туда Платонов убрал номера телефонов, что нельзя было хранить в его списке контактов, и несколько десятков фотографий, каждая из них могла стать шикарным поводом для скандала. А ведь это были самые обыкновенные снимки со дня рождения начальника и с празднования Дня медика. Просто рядом с Платоновым на них были женщины.

«Если в ближайшие десять минут она ничего не напишет и не позвонит, значит, ничто не привлекло её внимания», – сам себе сказал Виктор. Ждать было сложно, но он заставил себя, хоть и с трудом, отвлечься от этого мерзкого и липкого ощущения страха и вины за то, чего он не делал. Открыл историю болезни и принялся писать – и с каждым написанным словом потихоньку освобождался от этого ожидания. Спустя десять минут взглянул на часы, кивнул сам себе и продолжил…

Начали они без четверти двенадцать. Всё шло хорошо только первые полчаса. За это время Платонов сделал доступ, вышел на кишку, через пятнадцать минут после начала операции анестезиолог произнёс: «Всех присутствующих – с Новым годом!», медсестра напротив вздохнула, а Барсуков решил рассказать какой-то глупый анекдот, но Платонов его оборвал на полуслове.

Ещё спустя двадцать минут кишка была рассечена, источник кровотечения найден и прошит, и тут неожиданно на пол упал крючок. Один из тех, что держал Барсуков. Платонов удивлённо понял глаза на ассистента – а тот потихоньку заваливался куда-то в сторону подоконника. Медсестра машинально упёрлась ему в спину отставленным локтем, но её сил не хватило, Барсуков сел на пол, а потом упал на бок.

Спустя пару минут, когда анестезиолог сумел достучаться до Лёхи, сунув ему нашатырь, стало ясно, что рюмок было всё-таки не три. Ему было очень плохо, кружилась голова, тряслись руки. Санитарка вывела ассистента из операционной, и спустя пару секунд все услышали, как его тошнит в раковину. Медсестра встала на место напротив оперирующего хирурга, но такого рода ассистенция была крайне неудобна.

– Вызовите дежурного врача или терапевта, срочно, – потребовал Платонов, а сам пока принялся ушивать продольный разрез в поперечном направлении, как того требовал Гейнеке. Или Микулич. Или оба вместе. И ему были очень нужны ещё руки.

Ещё через минуту стало известно, что терапевт не сможет подойти, потому что ему тоже не повезло со встречей Нового года – десантная бригада, как профессиональная кукушка, подбросила в госпиталь сразу три пневмонии. Оставался дежурный врач. Помня о том, что он видел в приёмном отделении, Платонов Ерохина быстро не ждал и был уверен, что, когда тот придёт, будет ненамного лучше Барсукова.

С одной медсестрой, которая постоянно отвлекалась от крючков на то, чтобы зарядить иглы, удалось наложить два ряда швов на кишку. Без пяти час Ерохин заглянул в операционную и поинтересовался, нужен ли он ещё.

Вопрос не просто разозлил Платонова. Он был готов наорать на Диму, кинуть в него инструментами. Но просто выдохнул и сказал:

– Иди мойся, поможешь ушиваться.

Мылся Дима ещё минут десять, постоянно спрашивая у санитарки, что, где и как тут устроено. Анестезиолог выразительно поглядывал на часы; анестезистка сидела в углу, привалившись к баллону с азотом и дремала, подложив на холодный металл вафельное полотенце.

Ерохин подошёл к столу, заглянул в рану, вопросительно посмотрел на Платонова. Тот молча дал ему большие крючки, знаком показал – приподнимай, мол, – а сам принялся зашивать лапаротомную рану с верхнего угла.

Для простого дерматолога, коим был Дима, внезапная хирургическая ассистенция оказалась занятием непростым. Это было видно по тому, как часто гуляли крючки по краям раны, как он пытался переложить на них быстро затекающие пальцы и громко сопел сквозь маску.

– Я потом объясню, Дима, – видя всю эту внутреннюю борьбу, сказал Платонов. – Потерпи немного, ещё минут двадцать.

Шов за швом они продвигались к завершению операции. Медсестра подавала инструменты безошибочно, хотя было около половины второго ночи – вот что значит профессионализм. Санитарка спросила:

– Пить никто не хочет?

Платонов на секунду поднял руку с иглодержателем. Она протянула ему под маску кончик отрезанной от капельницы трубочки, вставленной в банку с пятипроцентной глюкозой. Жидкость явно отдавала вкусом резины от пробки, но Платонов не обращал на это внимания, втянул максимально много на несколько глотков. Дима от воды отказался.

– Конец операции, – сказал Платонов спустя пятнадцать минут. Кинул ножницы в таз, снял перчатки. Не дожидаясь, когда санитарка развяжет ему верёвочки на спине, сделал пару шагов от стола на свободное место, закинул руки назад, с наслаждением разорвал завязки и стянул ужасный одноразовый голубой халат. Вся его хирургическая рубашка была под ним равномерно мокрая.

– Всем спасибо, – он вышел в предоперационную. На кушетке рядом в автоклавной храпел Барсуков. Платонов с наслаждением умылся холодной водой, переоделся, нашёл в кармане часы и только в этот момент рискнул посмотреть на них. Без десяти два.

– А ведь ещё надо операцию записать, – покачал он головой, взял журнал, историю болезни и пошёл в ординаторскую.

– А что с Барсуковым делать? – прилетел ему в спину вопрос. Он оглянулся, увидел Оксану, спрятавшую руки на груди операционного костюма и выглядывающую в коридор. – Он мне тут не нужен, у меня на этой кушетке санитарка спит.

– Закончишь уборку, растолкай его и выкинь за дверь операционной, – кивнул Платонов. – До своей палаты доползёт.

Оксана кивнула и ногой закрыла дверь.

Войдя в кабинет, Платонов взял в руки телефон, посмотрел. Шесть пропущенных от Ларисы, последний две минуты назад. И ещё двенадцать смсок с примерно одинаковым содержанием. Он сел за стол, обхватил голову руками и понял, что хотел бы сейчас поменяться с Барсуковым местами. Лежать пьяным на кушетке в операционной, видеть цветные беспокойные сны, пускать слюни, стонать – но только не идти в отделение, не объясняться с Ларисой и не встречать с ней этот чёртов Новый год. Только бы не быть сразу, от дверей, виноватым во всех смертных грехах. Только бы не…

Пока он писал, пришли ещё две смски. Она почему-то принципиально не пользовалась в таких случаях мессенджерами типа WhatsApp, а отправляла именно смс, как какой-то банк или госслужба.

«Это перестало быть смешно час назад», – гласила первая. Учитывая, что примерно в это время Платонов внезапно остался посреди сложной операции без ассистента – то да, именно тогда никакого смеха не было.

«Ты заигрался со своими бабами, дорогой», – прочитал он через несколько минут во второй. Это примерно обрисовало ему список тем, что придётся обсуждать по приходу к себе.

– Господи, хоть бы ещё кого привезли, – покачал он головой, дописал последние строчки, поставил автограф и понял, что на переписывание операции в журнал его не хватит. Он накинул на плечи бушлат, дожидавшийся его все, это время на диване, передал историю болезни постовой сестре и вышел на улицу.

Палыч курил возле «санитарки» в ожидании – анестезиолог забирал пациента до утра к себе.

– У тебя свет горит, – сказал водитель между затяжками. – Я по кругу поехал, так мне с поворота было видно.

– Я знаю. Там гости у меня.

Палыч понимающе кивнул, но Платонов махнул рукой и уточнил:

– Не в том смысле. Жена пришла поздравить с Новым годом.

– Новый год уж два с половиной часа как наступил.

Комментировать очевидное не хотелось. Платонов на несколько секунд пожалел, что не курит. «Перед смертью не надышишься», – подумал он и пошёл к своему корпусу.

У окна второго этажа в ординаторской за тюлевой занавеской стояла Лариса с бокалом шампанского в руке. Её губы шевелились в каком-то монологе; Платонов пригляделся и увидел гарнитуру в ухе.

«То ли кого-то с Новым годом поздравляет, то ли на жизнь жалуется», – прикинул Платонов. Лариса любила телефонные разговоры любой тематики, но больше всего те, где можно было поделиться своей тяжёлой женской долей, попутно выведав у собеседников и собеседниц подробности их личной жизни. Говорить она могла долго, вплоть до севшей батареи в телефоне; это умение было у неё в ДНК. Платонов порой поражался, как она умудрялась рассказывать одно и то же, но разными словами, удерживая его на линии минут по сорок – он вынужденно поддакивал, покашливал, но в какой-то момент забывал и начинал просто кивать, что в телефонном разговоре было бессмысленно. Лариса, не получая обратной связи, начинала повышать голос, интересоваться, на что это он отвлёкся, и разговор автоматически продлевался ещё на неопределённое время.

Он попытался тихо приоткрыть входную дверь, но она оказалась заперта изнутри. Попытка проникнуть в отделение, как ниндзя, не удалась – а он очень хотел подойти к ординаторской, послушать, о чём она говорит, и понять, на каком уровне готовности к конфликту находится сейчас Лариса. Платонов разочарованно нажал кнопку звонка. Далеко наверху блямкнул громкий звонок; в окне шевельнулась штора. Спустя минуту он услышал, как цокает каблуками по ступенькам медсестра. Замок загрохотал в петлях, дверь отворилась.

Это была не медсестра.

Ему открыла Лариса. Открыла и оперлась на ручку двери, не стараясь сразу же пустить его внутрь, несмотря на то, что была в одном лишь тонком полупрозрачном платье и белых босоножках. В образовавшийся проём дунул ветерок, сбросив откуда-то сверху немного снега. Жена вздрогнула, просверлила Платонова ненавидящим взглядом и пошла наверх; на последних ступеньках она почти бежала. Дверь в кабинет закрылась с громким хлопком.

Подниматься наверх вообще расхотелось. Этот мини-скандал без слов был очень информативен – в кабинете его не ждало ничего хорошего. А ведь хотелось просто сесть в кресло и выпить чашку кофе, закинув ноги на стол и включив что-то тихое, медленное и усыпляющее на компьютере.

Следуя за ней по лестнице, он чувствовал себя, как Джордано Бруно, идущий на костёр. Внутри него бушевали и рвались наружу десятки оправдательных речей, он шептал их себе под нос, шагая по ступенькам с прикрытыми глазами. За годы работы он выучил эту лестницу наизусть и не боялся на ней споткнуться.

Послышался осторожный кашель. Платонов открыл глаза и остановился. Из дверей отделения выглядывала медсестра и делала ему какие-то знаки. Он подошёл почти на цыпочках и вопросительно кивнул. Та прошептала:

– Она просто орала тут в телефон кому-то. Я не поняла, что именно – но слышно было на посту…

«Всё ты поняла», – подумал Платонов.

– …Если надо, Виктор Сергеевич, я могу позвонить. Минут через двадцать. Типа из приёмного. Вызвать вас куда-нибудь.

Платонов машинально посмотрел на часы, прикидывая, куда он мог бы пойти через двадцать минут, но вдруг понял, что медсестра как-то уж сильно хочет быть в курсе происходящего.

– Так, Наташа, спокойно, – остановил он её тоже шёпотом. – Я всё ещё жив. Всякое случалось. И это переживём. Ну, я надеюсь.

Он знаком показал ей, чтобы она закрывала двери – и входную, и в отделение. Наташа пожала плечами и пошла вниз – настолько тихо, насколько могла. Платонов постоял немного у кабинета – и вошёл.

Лариса измеряла пространство от дивана до окна широкими шагами, несмотря на то, что ей сильно мешало узкое платье. Судя по всему, на причёску у неё ушёл не один час, длинные завитые локоны свисали с обеих сторон, прикрывая поблёскивающие серьги. Когда она поворачивала у окна в его сторону, то из-под накрашенных век в него летели не просто взгляды, а какие-то шаровые молнии. От них хотелось уворачиваться, и было одновременно и смешно, и как-то страшновато.

Виктор сел на кушетку, не снимая бушлата, и никак не мог понять, кто должен сказать хоть что-то первым. Взгляд его упал на стол рядом с диваном. Тот самый стол, где обычно стояло пиво, принесённое на hospital party, нынче был заставлен всякими вкусностями. Большая тарелка с салатом, рядом нарезка, кастрюлька, накрытая полотенцем, бутылка вина (закрытая) и бутылка шампанского, которую Лариса всё-таки открыла сама. Два бокала – один пустой на столе, другой, с пузырящейся жидкостью, на подоконнике – завершали композицию под названием «Жена приехала на работу встретить Новый год с мужем, но он, скотина, этого не оценил».

– Может, ты остановишься, – наконец произнёс Платонов. – Ты своими каблуками внизу всех разбудила.

– Плевать, кого я там разбудила, – она замерла на полпути к дивану. – Ты шутки со мной вздумал шутить?

– Какие уж тут шутки, Лариса. Два часа за операционным столом. Да ещё с половины операции без нормального ассистента, – Виктор, не вставая, освободился от бушлата, но оставил его за спиной, чтобы не опираться на холодную стену. – Я вон мокрый весь, – он взъерошил свои волосы, но выглядело это не очень убедительно, потому что прошло около часа, как он снял шапочку.

– Ты меня за дуру держишь? – она как-то очень неприятно сморщилась, и Платонову вдруг стало очень хорошо видно, что ей действительно сорок. Несмотря на тушь, тени, помаду и какие-то процедуры у косметолога, куда она исправно ходит каждые пару месяцев. – Я знаю, где ты был.

В такие мгновения Виктору действительно становилось интересно, какую же версию она выдаст. Правда, это его чистое любопытство потом разбивалось о полную невозможность доказать свой вариант – но она его просто интриговала своей фантазией.

Он хотел что-то сказать, но лишь устало махнул рукой.

– Вы там в хирургии отмечали с сёстрами, я видела.

Виктор был готов к чему угодно, но слова «я видела» поставили его в тупик.

– Вот с этого места поподробнее, – Платонов закинул ногу на ногу и сцепил на коленке пальцы в крепкий замок. – Хочется детализации.

Лариса в ответ прищурилась и скрипнула зубами, после чего махнула куда-то в сторону окна рукой:

– Я спрашивала у медсестры, где ты. Ну, она же не идиотка, сказала, что ты на операции в неотложной хирургии. Уверена, ты её заранее проинструктировал.

– Конечно, – кивнул Платонов, не размыкая пальцев. Внутренне он сильно напрягся, ожидая продолжения. Это состояние ему очень не нравилось, но далеко не первый раз в разговоре с Ларисой он чувствовал себя виноватым в том, чего не было и быть не могло.

– Не перебивай, – указала ему холеным пальцем с ярко-красным маникюром жена. – Я не стала ждать. Я сходила туда.

– В хирургию?

– Да, в эту вашу хирургию, – кивнула Лариса. Зайчики от камней в серьгах метнулись по стенам. – Представляешь? Сходила, не поленилась.

– Прямо вот так? – измерил её глазами Виктор. – Да по сугробам?

– Ну, зачем же так, – ядовито ответила она. – Это я опять переоделась, всё для тебя стараюсь.

«Она заходила в отделение? И мне об этом не сказала медсестра?» – удивление, судя по всему, отразилось у него на лице, потому что Лариса его разглядела и посчитала признаком того, что она на верном пути.

– Даже заходить не пришлось, – ответила жена, сама того не подозревая, на его немой вопрос. – В окно с улицы всё было прекрасно видно. Бутылка на холодильнике, тарелки, какие-то бутерброды недоеденные. На стенах гирлянды висят, на паре столов ёлочки – атмосфера вполне себе праздничная.

– А я-то? Я-то где был? И вообще – хоть кто-то? – поднял брови Платонов.

– Тебя не разглядела, а вот какая-то девка в халате сидела у мужика на коленях. Телевизор смотрели и целовались.

Пришлось закрыть глаза, чтобы понять всё и осознать. Похоже, Люся, пока они были в операционной, времени даром не теряла. Уединилась с кем-то в кабинете и встречала свой Новый год под докторскую икорку, водочку и концерты по ТВ.

– То есть меня там не было, – кивнул Виктор, понимая, что Лариса сейчас, как опытный следователь, «качает на косвенных доказательствах». – А напротив не видно было свет в операционной? Не видно, что там люди стоят? Стёкла хоть и матовые, но фигуры угадываются.

– Да мало ли что там происходит, – хмыкнула Лариса. – Уборка генеральная.

– В Новый год?

– Да хоть на Восьмое марта. В вашей медицине всё по графику.

Она отступила к подоконнику, взяла бокал в руку.

– Давно пора всё прекращать, – сказано это было куда-то вбок, как будто не Платонову, а самой себе, но из расчёта, что он, конечно же, услышит. – Я себя не на помойке нашла, чтобы какая-то сволочь мне с медсёстрами изменяла. Я не для того за тобой из Питера – из Питера! – приехала, чтобы ты так со мной обращался. Лучше бы я тебя тогда насмерть на переходе сбила; папа, царство ему небесное, отмазал бы.

– Я так понимаю, мы разводимся? – театрально всплеснул руками Платонов. – Неожиданно, конечно. Можно я хотя бы поем в честь такого события?

И, не дожидаясь ответа, он пересел на диван, взял пустую тарелку и принялся накладывать себе салат, нарезанную колбасу и сыр, потом открыл кастрюлю, увидел в ней пюре с котлетами, кивнул и запустил туда ложку.

Он опоздал с реакцией буквально на полсекунды. Лариса кинула в него бокал и попала в плечо. Дорогое стекло ножки хрустнуло, остальное разбилось от удара об пол. Виктор замер, глядя ей в глаза и оценивая ситуацию. Лариса медленно подходила к нему, лицо её наливалось багрянцем, он слышал шумное дыхание и щёлкание суставов в пальцах рук – она перебирала ими, постепенно сжимая в кулаки.

– Разводиться собрался? – каким-то чужим лающим голосом спросила она, подойдя ближе. – Значит, я права была? Нашёл себе там кого-то, скотина?

Платонов попытался встать с дивана, но сидел он слишком низко и потерял в скорости по сравнению с Ларисой. Она оказалась быстрее.

Нож, самый обыкновенный волнистый нож для нарезки овощей, возник у неё в руке со скоростью молнии. Она сделала какое-то движение в сторону мужа, словно отмахивалась от мух, и коротко вскрикнула.

Спустя пар секунд Платонов понял, что по руке в тарелку с салатом бежит струйка крови. Он отвёл глаза от совершенно дикой Ларисы и посмотрел вниз. Потом машинально пошевелил пальцами правой руки – все они двигались.

Тем временем, лужица крови увеличивалась.

– В моём столе, в верхнем ящике. Бинт найди, – коротко сказал он жене. Та продолжала смотреть на него ненавидящим взглядом, но постепенно эта злоба выветривалась из её глаз, уступая место то ли страху, то ли волнению. – Побыстрее!

Она очнулась, отошла к столу, достала бинт, резким движением разорвала упаковку. Платонов обхватил правое плечо левой рукой и постарался хоть как-то уменьшить кровотечение. У него получилось, струя превратилась в частую кровавую капель. Лариса трясущимися руками накинула бинт на рану.

– Не до красоты, – сквозь зубы сказал Платонов, удивляясь, что ему не больно. – Задавить надо. И зашить.

– Может, сестру позвать? – спросила жена, глядя на то, как бинт пропитывается кровью.

– Маму свою позови, – огрызнулся Платонов. – Бинтуй давай, стерва ревнивая.

Он вдруг понял, что сейчас не сможет сдержаться и ударит её. Лариса, конечно, была ревнивой всегда, с самого начала их знакомства, но сегодня в ординаторской она перешла какую-то границу, ударив его ножом. Платонов понимал, что мир не будет прежним, но сейчас его больше волновала рана.

Вид собственной крови не то чтобы бодрил, особенно после сложной операции посреди ночи. Хотелось присесть и не смотреть на то, как сквозь повязку проступают крупные капли – несколько таких попало на платье Ларисы и босоножки, но она не замечала, накладывая кривые, но крепкие туры повязки.

– Не завязывай бантики, – покачал головой Платонов, – просто край засунь под повязку. Всё равно её скоро снимать.

Он вытащил из кармана телефон, нашёл номер Барсукова, позвонил. Тот взял далеко не сразу.

– Да… Что? Капитан…

– Помолчи, – оборвал его Платонов. – Ты в себя пришёл?

– Частично, – ответил Барсуков. – Как в палате оказался, не помню, голова болит, но не тошнит уже.

– Замечательно. Ты мне нужен. Прямо сейчас. Мне лично, – короткими фразами говорил Платонов, чтобы точно донести информацию до коллеги. – Слушай внимательно…

Барсуков пришёл минут через пятнадцать. Он собрал в перевязочной лоток с инструментами, взял несколько лигатур, бутылку водки из холодильника – и зашил Платонову руку без анестезии, предварительно перевязав в ране какую-то подкожную вену. Пока он шил, Лариса сидела на корточках в углу ординаторской и плакала, беззвучно, сотрясаясь только плечами и локонами волос…

Он смотрел на неё, временами морщась от боли; смотрел на её руки, волосы, на колени, выглядывающие из-под платья, на красные капли на туфлях и салат, политый его кровью, на тарелки с ненужной никому едой, слушал её всхлипывания – и хотел, чтобы она просто исчезла. Чтобы её никогда не было, и он не встретил её много лет назад и не решил, что настало время сыграть в любовь. Хотел, чтобы он зажмурился на мгновение, а когда открыл глаза – угол у окна был пуст.

В ту новогоднюю ночь что-то окончательно сломалось между ними. С каждым швом Барсукова он уходил от неё всё дальше и дальше, сжав зубы. Словно с той кровью вылилось из него последнее, что было какими-то чувствами к Ларисе. Платонов понимал, что отношения между мужчиной и женщиной должны гореть в костре эмоций, а иначе всё это превращается в какой-то несладкий водянистый кисель. Его и пить противно, и выплеснуть жалко – но, чёрт побери, не до такой же степени разводить этот костёр. Особенно когда эмоций осталось не так много, и почти все они негативные.

Когда Барсуков отрезал последнюю нитку и наклеил на рану пластырь, Платонов поблагодарил его и попросил никому не рассказывать о случившемся. Капитан кивнул, сложил всё в лоток и молча ушёл.

– Такси вызови себе.

Лариса подняла голову.

– Провожать не пойду. Кастрюлю с котлетами оставь. Жрать охота.

– Ты придёшь домой завтра? – спросила она сквозь потёкшую тушь. – Тебя ждать?

Он криво усмехнулся, вытащил руками котлету и стал есть. Лариса встала, подошла и хотела взять его за руку, но он отдёрнул её, не глядя в сторону жены.

– Холодная, – разочарованно покачал он головой. – Завтра дома чтобы горячие были.

Она кивнула, вызвала такси, переобулась и тихо вышла.

Барсуков, конечно, не смог сберечь эту тайну. Ему нужно было восстанавливать свою репутацию любым способом – и он выбрал возможность поделиться секретом. Так в госпитале узнали, что случилось в новогоднюю ночь с Платоновым и его женой. От него через операционную медсестру и дальше по большому кругу. К тому времени, как он решил не прятать свой рубец, всем вокруг было уже неинтересно.

На Барсукова не было смысла обижаться. Спустя столько лет он был ему в некоторой степени благодарен. Да и рубец получился неплохой – по крайней мере, шить капитан умел в любом состоянии.

Но вот что самое главное… Именно в тот день, глядя на капли крови в салате, он и принял решение изменить свою жизнь так, чтобы костёр эмоций загорелся снова. Но горючее для этого костра он решил искать не дома.